Текст книги "Конец современности? Кризис миросистемы"

5) Есть еще один, последний фактор «хаоса», который мы не должны недооценивать, – новая «черная смерть». Этиология пандемии СПИД остается предметом серьезных разногласий. Но это не имеет значения, поскольку процесс уже запущен. СПИД означает появление нового смертельного туберкулеза, распространение которого теперь будет автономным. Что дальше? Это распространение болезни не только полностью изменяет долгосрочные механизмы функционирования капиталистического мира-экономики (параллельно с переворачиванием модели роста государственности и усиления межгосударственной системы), но и вносит свой вклад в дальнейший подрыв государственности, как усиливая нагрузку на государственную машину, так и стимулируя атмосферу всеобщей нетерпимости, а этот подрыв, в свою очередь, способствует распространению новых болезней.

Ключевая вещь, которую необходимо понять, та, что невозможно предсказать, на какую из переменных в большей мере повлияет распространение пандемических заболеваний: они будут сокращать число едоков, но и число производителей продовольствия. Они будут сокращать численность потенциальных мигрантов, но и будут приводит к дефициту рабочей силы и к потребности в миграции. В любом случае – что будет более значимым? Мы не узнаем, пока все это не произойдет. Это просто еще один пример недетерминированности исхода бифуркации.

Иерархия и привилегии против

демократии и равенства

Такова картина второго временного периода, вхождение в период хаоса. Но есть и третий период, исход, создаваемый новый порядок. Здесь можно быть максимально кратким, потому что здесь больше всего неопределенности. Ситуация хаоса – это может показаться парадоксом – наиболее чувствительна к сознательному человеческому вмешательству. Именно во время периодов хаоса, в противовес периодам относительного порядка (относительно детерминированного порядка) человеческое вмешательство производит существенные изменения.

Есть ли потенциальные силы вмешательства в пользу конструктивного, системного видения? Я вижу их две. Есть визионеры воссозданной иерархии и привилегий, хранители вечного огня аристократии. Сильные личности, но не имеющие никакой коллективной структуры – «исполнительный комитет правящего класса» никогда не собирался на заседания, – они действуют (если и не сообща, то в тандеме) во время системных кризисов, потому что считают, что все «вышло из-под контроля». В этом пункте они исходят из принципа Лампедузы: «Нужно все изменить, чтобы все осталось неизменным». Что они изобретут и предложат миру, трудно знать, но я убежден в их уме и проницательности. Может быть предложена какая-то новая историческая система, и они могут оказаться способны толкнуть мир в этом направлении.

Против них – визионеры демократии/равенства (пара, по моему убеждению, нерасторжимая). Они появились в период 1789–1989 гг. в форме антисистемных движений (трех разновидностей «старых левых»), и история их организаций была историей гигантских тактических успехов и столь же гигантских стратегических провалов. В долгосрочной перспективе эти движения служили в большей мере поддержанию системы, чем ее подрыву.

Знаковый вопрос – появится ли теперь новая семья антисистемных движений, с новой стратегией, достаточно сильной и достаточно гибкой, чтобы оказать основное влияние в период до 2025–2050 гг., такое, чтобы исход был не по Лампедузе. Может быть, им и вовсе не удастся появиться или выжить, или быть достаточно гибкими, чтобы победить.

После бифуркации, после, скажем, 2050 или 2075 г., мы можем быть уверены в очень не многом. Мы больше не будем жить в капиталистическом мире-экономике. Вместо нее мы будем жить в каком-то новом строе или новых строях, в какой-то новой исторической системе или системах. И тогда мы, вероятно, познаем вновь относительные мир, стабильность и легитимность, которые мы уже знали, или же худшие? Это и неизвестно нам, и зависит от нас.

Андре Франк, Барри Джиллс
Пять тысяч лет мировой системы
(из одноименной статьи. Перевод С.А. Евтушенко, С.В. Жигжитова)

Введение

Мы провозглашаем тезис о непрерывности мировой системы. Наша цель – заменить европоцентричную историю и социальную науку более антропоцентричным и, в конечном итоге, также экоцентричным подходом. Наша направляющая идея – непрерывная история и развитие единственной мировой системы в Афро-Евразии в течение, по крайней мере, пяти тысяч лет. Этот историко-социальный подход к изучению мира бросает вызов общепризнанным исследованиям, которые объясняют «подъём Запада» европейской исключительностью. С нашей точки зрения выход Запада на доминирующие позиции – это лишь недавнее и, возможно, преходящее явление.

Наш подход – это беззастенчивый исторический материализм. Его главные теоретические предпосылки:

1) существование и развитие мировой системы, простирающейся в глубь веков не только на пять сотен, но также на пять тысяч лет;

2) мировая экономика и её форма протяжённых торговых связей – ядро этой мировой системы;

3) процесс накопления капитала является движущей силой истории мировой системы;

4) структура центр-периферия является одной из главных характеристик мировой системы;

5) чередование периодов гегемонии и соперничества является разрядкой напряжения мировой системы, хотя системы повсеместной гегемонии были редки или не существовали и

6) восходящие и нисходящие фазы длинных экономических циклов подчёркивают экономический рост в мировой системе.

Мировая система

В противовес Валлерстайну, мы считаем, что существование и развитие одной и той же мировой системы, в которой мы живём, прослеживается назад в глубь веков на пять тысяч лет или более. Согласно Валлерстайну и в отличие от нашей мировой системы (без дефиса), мир-системы (с дефисом и иногда во множественном числе) обязательно не должны охватывать весь мир полностью. Бродель и Валлерстайн оба подчёркивают различие между мировой экономической системой и системой мир-экономики. «Мировая экономика – это выражение, относящееся ко всему миру в целом… Мир-экономика касается только части мира, экономически автономного сегмента» (Braudel 1984: 20-1). «Иммануил Валлерстайн сообщает нам то, чего он достиг в теории мир-экономики, рассматривая одновременно и самый крупные элементы в системе мер, которые по-прежнему будут связаны» (Braudel 1984: 70).

С нашей точки зрения, разделяемой Уилкинсоном, эти наиболее крупные элементы долгое время были гораздо больше и старше, чем европоцентричная «мир-экономическая система» Броделя и Валлерстайна. Уилкинсон (1987а, 1993с) отмечает факт политической связи и видит «центральную цивилизацию» начавшей свою историю в 1500 году до Рождества Христова и расширявшейся медленнее, чем её более ранние и более обширные экономические связи. Мы используем последнее как главный критерий для идентификации мировой системы, по крайней мере, с 3000 года до нашей эры и видим темпы её расширения более быстрыми.

Спор между пятьюстами и пятью тысячами лет истории мировой системы на самом деле является спором по поводу того, как описывать историю мировой системы. Это спор между прерывностью и непрерывностью. Одна позиция заключается в том, что способ производства или социальная формация в мировой истории делают резкий скачок около 1500 года. Эта позиции преобладает среди историков и теоретиков мир-систем, включая Валлерстайна и Амина. Другая позиция состоит в том, что накопление капитала не началось или не стало «непрерывным» только после 1500 года нашей эры, но было движущей силой исторического процесса на протяжении всей истории мировой системы. Не было резкого перелома между различными «мир-системами» или даже «способами производства» около 1500 года.

Действительные споры ведутся вокруг вопроса, какие структуры создают «систему» или «мировую (мир-) систему» в особенности. Мы настаиваем на том, что иерархия комплексов центр-периферия (и «хинтерландов») внутри мировой системы, в которой излишки распределяются между зонами иерархии, с необходимостью предполагаем существование некоторых форм «международного» (в лучшем случае термин, вводящий в заблуждение) разделения труда.

Критерием системного участия в единой мировой системе является следующий: регион, который не является частью данной системы, будет занимать положение, как если б он был или является сейчас её частью, в случае, если другие части системы не будут занимать положения, как если б они были или сейчас являются частью системы. Взаимодействие между одной и другой частями системы может быть только непрямой цепью связей. Более слабая системная связь будет заключаться в том, что различные части могут также реагировать и влиять на одни и те же напряжённые экологические ситуации глобального масштаба. В Gills and Frank (1990/1) мы пишем:

«Захват элитой А здесь… части экономических излишков, извлечённых элитой Б там, означает, что имеет место взаимопроникающее накопление между А и Б. Перенос денег или обмен излишками связывает не только две элиты, но также их «общества», экономические, социальные, политические и идеологические организации… Это взаимопроникающее накопление, таким образом, создаёт причинную взаимозависимость между структурами накопления и между политическими организмами… То есть, «общество» А не может быть и не будет таким, каким оно было в отсутствие своих контактов с Б там, и наоборот».

Несмотря на наш упор на «экономические» связи как на то, что цементирует мировую систему, мы также признаём в мировой системе связи, основанные и поддерживаемые через периодически повторяющиеся «политические» конфликты среди «обществ», как отметил Уилкинсон (1987а). Признание таких конфликтов как отличительной особенности участия в одной и той же мировой системе является тем более важным постольку, поскольку большинство этих конфликтов возникали по поводу экономических ресурсов и контроля над торговыми путями. Опять же, торговля металлами и/или оружием может увеличить военный потенциал и усилить контроль над источниками экономических ресурсов, включая саму торговлю. Политические конфликты также являлись выражением процесса чередования гегемонии и соперничества внутри мировой системы и/или её региональных частей.

* * *

Подводя, таким образом, итог, мы можем среди критериев участия в одной и той же мировой системе выделить следующие:

1) всесторонние и длительные торговые связи;

2) устойчивые или периодически возобновляющиеся политические связи с определёнными регионами или народами, особенно включая отношения центр-периферия-хинтерланд, а также отношения и процессы в схеме гегемония/соперничество

3) общие экономические, политические и, возможно также, культурные циклы. Определение этих циклов и их влияния на размеры мировой системы играет ключевую роль в нашем исследовании.

Действительно, определение географических рамок тесной синхронности этих циклов может служить важным операциональным определением пределов мировой системы. Если отдалённые части Афро-Евразии испытывают экономическое расширение или сужение почти одновременно, это может быть свидетельством того, что они являются частями одной и той же мировой системы.

Джордж Модельски однажды сказал, что если мы хотим изучать циклы, мы должны, во-первых, определить систему, в которой мы хотим наблюдать за ними. Операционально это может быть другим, обратным путём: циклы могут определить рамки системы!

Мировая экономика

Мы можем разделить два связанных вопроса относительно роли и места «экономики» в мире и его истории. Один касается существования и значения производства для обмена и накопления капитала. Другой состоит в том, распространялись ли разделение труда и конкурентное накопление на большие расстояния так, чтобы связать удалённые территории в единую «мировую» экономику. Оба предположения спорны, но мы убеждены, что оба они также подкрепляются историческими свидетельствами.

Первое предположение является объектом споров в антропологии между реалистами и номиналистами. Вебер, Поланьи и Финли – наиболее видные представители первых, но их выводы оспариваются недавними исследованиями. Одним из очагов спора была афинская экономика. Лекция Миллетта (1990) по характеру древней политической экономии приводит доводы в пользу политико-экономического подхода, в котором центральным является «приоритет обмена».

Подход Миллетта основывается на важной критике Поланьи (1944/1957), который, к несчастью, рассмотрел формы обмена (перераспределительный, взаимный и рыночный) в их эволюции, в результате чего они несовместимы друг с другом. Миллетт ставит под сомнение тезис Поланьи об «изобретении» рыночной экономики в Афинах четвёртого века, указывая на последние работы антропологов относительно сложности обмена в «некапиталистических» обществах. Миллетт настаивает, что примитивистский подход, который минимизирует роль капитала, «явным образом противоречит огромному количеству кредитных соглашений в афинских источниках» – так же, как и на том, что кредит в древности был «везде». Относительно свидетельств столь давнего существования рыночной/кредитной экономики, как, например, в Ассирии, см. Ларсен (1967, 1976); Адамс (1974); Сильвер (1985); и Роулэндс, Ларсен и Кристиансен (1987).

В нашем определении мировой системы регулярный обмен излишками затрагивает «внутренний» характер каждой из частей мировой системы. Некоторые учёные, как, например, Валлерстайн (1991), отвергают наше определение, потому что они не уверены, что «лишь» торговля создаёт систему. Мы уверены. Мы не только уверены в том, что регулярная (и в значительных объёмах) торговля является достаточным основанием для того, чтобы говорить о «системе» или о реальной «мировой экономике», но также и в том, что торговля объединяет социальные формации в то, что должно быть названо «международным разделением труда», даже в мировой экономике древней Евразии.

Это имеет место потому, что торговля и производство не являются обособленными друг от друга (что есть ошибочное утверждение). Природа торговли прямо затрагивает характер производства, как столь ясно показывает история ранних периодов современной мировой системы, но что также верно и для более раннего времени. Подобные результаты являются следствиями специализации, не более того, но мы утверждаем, что они также тесно связаны и с системой систематического переноса излишков.

В таком случае связанным вопросом является то, насколько распространены были это разделение труда и сеть торговых связей. Согласно нашим критериям, в третьем тысячелетии до нашей эры они включали Египет, Месопотамию, Аравийский полуостров, Левант, Анатолию, Иран, долину Инда, Закавказье и некоторые части центральной Азии. Все эти регионы расположены к югу от горных цепей, протянувшихся через Азию с востока на запад. Работа Черных (1993: 302) ведёт к тому, чтобы включить в эту мировую систему «целую цепь от Атлантики до Тихого океана: европейские, евразийские, кавказские и центрально-азиатские провинции, вместе с другими, за пределами СССР», все из которых расположены севернее этих гор. В своём Введении он также предполагает, что «по крайней мере, с пятого по третье тысячелетие до нашей эры народы в евро-среднеазиатской культурной зоне участвовали в одном и том же цикле развития: образование и упадок культур на различных уровнях в основном происходили в одно и то же время».

По крайней мере два рода доказательств подкрепляют утверждение, что южные и северные регионы были частями одной мировой системы, включавшей в бронзовом веке большую часть Афро-Евразии. Повсеместно и периодически возобновляясь, имели место торговые связи, миграция и военные вторжения, так же, как и распространение культуры и технологий и контакты между севером и югом через и/или в обход горных цепей в различных регионах – от Анатолии и далее к востоку. Также наблюдалась устойчивая синхронность во временных распределениях фаз длинных экономических циклов, независимо идентифицируемых на севере г-ном Черных и на юге. Эта темпоральная синхронность может иметь своей основой экологические и/или другие общие черты системы. Таким образом, имеются свидетельства существования единой обширной мировой системы, занимавшей территорию Афро-Евразии в раннем бронзовом веке. Следовательно, одной из важных задач исследования и анализа, кроме того, является изучение её самых ранних этапов развития и рассмотрение её (циклического ли?) развития и трансформации с течением времени. Мы утверждаем, что эта мировая система образовалась в третьем тысячелетии до нашей эры и продолжает существовать сегодня.

Хотя изысканность и утончённость играли значимую роль в этой торговле и политических связях, следует справедливо отметить, что в значительных объёмах присутствовала и экономически жизненно важная торговля предметами огромной необходимости: металлами, лесом, зерном, скотом и другими необработанными материалами и продовольствием, а также произведённой продукцией, такой как ткани и керамика. В частности, южная Месопотамия испытывала нехватку металлов и леса и зависела от их импорта из Анатолии и Леванта, в то же время экспортируя зерно и ткани.

Подобно Блауту (1993), мы считаем, что «наиболее важным стимулом для Европы было вливание новых поставок американских золотых слитков (приблизительно то же утверждаем и мы) уже хорошо укоренившейся евразийской экономике». В любом из смыслов европейцы не «создали» ни мировой экономической системы, ни «капитализма». Вливание нового ликвидного материала в мировую экономику, которое, как кажется, должно было иметь место, было сделано с тем, чтобы произвести важные, хотя, впрочем, ограниченные, изменения в моделях финансовых потоков, торговли и производства и позволить европейцам принимать более активное участие в той же мировой экономике. Они специализировались на использовании глобальных различий в ресурсах, производстве и ценах для того, чтобы максимизировать свои доходы как посредники, и, где возможно, использовали силу, чтобы гарантировать своё участие в этих процессах обмена.

Таким образом, задолго до рождения мнимой «европейской мир-экономики» и ещё долгое время после наступления этого события реальная мировая экономика характеризовалась обширным разделением труда и сложной торговой системой, которая была преимущественно азиатской. Её главными производителями/экспортёрами серебра были Латинская Америка и Япония, и золота – Латинская Америка, юго-восточная Азия и Африка. Южная, восточная и западная Африка были главными источниками золота в течение веков, но некоторые части Африки также экспортировали и рабов на запад и на восток.

Главным импортёром и ре-экспортёром серебряных и золотых слитков была западная и южная Европа – чтобы покрывать свой постоянно дефицитный торговый баланс (огромный по объёмам, структурного характера) со всеми другими регионами, исключая (вероятно) Америки и Африку, хотя европейцы получали африканские и особенно американские слитки, немногое давая взамен. Западная Европа реэкспортировала значительное количество серебра и немного золота на Балтику и в восточную Европу, в Переднюю Азию, в Индию – непосредственно и через Переднюю Азию, в юго-восточную Азию – непосредственно и через Индию и в Китай через все вышеперечисленные регионы, имея с этими регионами дефицитный торговый баланс. Китай также получал серебро от Японии.

Западная Азия имела избыточный торговый баланс с Европой, но дефицит – с южной, юго-восточной, восточной и, возможно, центральной Азией. Передняя Азия покрывала свой дефицитный торговый баланс с востоком путём реэкспорта слитков, получаемых в результате избыточного торгового баланса с Европой, Магрибом и через них с западной Африкой, и золота, получаемого из восточной Африки – так же, как и золота, и серебра, получаемого в некоторой степени от собственного производства, особенно в Персии.

Индия имела огромный по объёмам избыточный торговый баланс с Европой и, в определённой степени, с западной Азией, основанный, в основном, на её низких ценах на производство и экспорт хлопковых тканей. Они уходили на запад в Африку, Переднюю Азию, Европу и оттуда, через Атлантику, на Карибы и в Америки. Взамен Индия получала огромное количество серебра и немного золота с запада, либо непосредственно мимо мыса Доброй Надежды, либо через западную Африку. С того момента как Индия начала производить небольшое количество серебра у себя, она использовала импортируемое серебро в основном для чеканки монет или реэкспорта, а золото – для чеканки монет, так называемых «пагод» (древние индийские золотые монеты с изображением пагоды – Прим. перев.), и изготовления ювелирных украшений. Индия, кроме того, экспортировала хлопковые ткани и импортировала специи из юго-восточной Азии, а также через неё обменивала хлопковые ткани на шёлк и фарфор (и другую керамику) из Китая. Тем не менее, с юго-восточной Азией и, особенно, с Китаем Индия имела дефицитный торговый баланс и, таким образом, была принуждена осуществлять реэкспорт – особенно серебра – на восток.

Андре Франк родился в Германии, покинув её вместе с семьей, после прихода к власти нацистов в 1933 году. Начальное образование получил в Швейцарии, где поселилась его семья, до окончательной эмиграции в Соединенные Штаты в 1941 году. Учился экономике в Суортмор-колледже в Филадельфии. Защитил докторскую диссертацию по экономике на тему «Колхозная организация производства на Украине» в Чикагском университете в 1957 году под руководством знаменитого экономиста Милтона Фридмана. В рамках разрабатываемой им версии мир-системного анализа, Франк выдвигал центр-периферийную структуру Мировой Системы, последовательно сменяющей гегемонию.

Китай имел избыточный торговый баланс со всеми (делает ли это его наиболее успешным государством в накоплении капитала – «super-accumulator»?), основанный на его непревзойдённой эффективности изготовления и экспорта шелков и фарфора (и другой керамики). Таким образом, Китай, который, как и Индия, испытывал постоянную нехватку серебра, был главным чистым импортёром серебра и по большей части удовлетворял свои нужды в деньгах путём импорта американского серебра, которое пребывало через Европу, Переднюю Азию, Индию, юго-восточную Азию и с галеонами из Манилы прямо из Америк. Китай также получал огромное количество серебра и меди из Японии и некоторую часть – посредством сухопутных торговых караванов через центральную Азию.

Япония, как и Латинская Америка, была главным производителем и экспортёром серебра в Китай и юго-восточную Азию, но также некоторого количества золота и значительных объёмов меди – даже в Индию и Переднюю Азию. Золото как ввозилось в Китай, так и вывозилось из Китая, что зависело от изменений соотношения цен на золото/серебро/медь. Серебро перевозилось в основном на восток (исключая западное направление – из Японии в Акапулько через Манилу), а золото в основном перевозилось на запад (исключая восточное направление – из Африки) сухопутными и морскими путями. Некоторая часть золота, перевозившегося по восточному пути, даже достигала Европы.

* * *

Сложность международного разделения труда и сетей мировой торговли была, конечно, гораздо большей, чем это представлено. Тем не менее, даже это простое резюме должно быть достаточным, чтобы показать, как, в противовес Броделю и Валлерстайну, все эти регионы мира были неотъемлемыми частями единой мировой экономической системы между 1400 и 1800 годами после Рождества Христова.

Вложения в виде американских слитков вновь обеспечили ликвидность, которая подстегнула существенный прирост производства по всему миру, которое увеличилось в объёме настолько, чтобы удовлетворять новому валютному спросу. Этот «вытягивающий» фактор поддержал дальнейшее развитие в Китае, Индии, юго-восточной Азии и Передней Азии, включая Персию.

Даже при этих условиях европейцы были способны продавать лишь очень малое количество своих изделий на восток и вместо этого получали прибыль от посредничества в азиатской межгосударственной торговле.