Текст книги "Конец современности? Кризис миросистемы"

Накопление капитала

Мы рассматриваем процесс накопления как движущую силу истории (мировой системы). Валлерстайн и другие рассматривают непрерывное накопление капитала как определённое отличительное свойство «современной мир-системы». Мы доказали ранее, что в этом смысле «современная» мировая система не настолько отлична, и что такие же самые процессы накопления капитала играли исключительную (если не наряду с другими) центральную роль в мировой системе на протяжении нескольких тысячелетий (Frank 1991b; Gills and Frank 1990/1; Frank and Gills 1993). Амин (1991) и Валлерстайн (1991) не согласны. Они настаивают, что прежние мир-системы являлись «данниками», как это называют Амин и Вольф (1982), или «мировыми империями» Валлерстайна. В этом отношении Амин заявляет, что у власти находились политика и идеология, а не экономический закон стоимости в процессе накопления капитала. Валлерстайн, кажется, согласен.

Особенно важно прояснить наше спорное предположение, что «непрерывное накопление» является отличительной особенностью мировой системы на протяжении всего её развития.

Хотя не может быть действительных сомнений в том, что индустриализация сыграла ключевую роль в осуществлении количественных изменений в темпах непрерывного накопления, с нашей точки зрения эти изменения являются, по сути, делом меры и степени. Эти же споры ведутся вокруг определения «непрерывности».

Мы утверждаем, следуя Марксу (вплоть до последней точки), что «непрерывное» накопление предполагает, что капитал постоянно реинвестируется в циклы производства с целью способствовать накоплению капитала. Эта непрерывность является императивом, заданным конкуренцией.

Исторические свидетельства предоставляют нам факты того, что накопление капитала обычно было «конкурентным» и приводило к постоянному реинвестированию в средства производства, и более того – во все сферы социальной и политической жизни, включая инфраструктуру. Этот процесс инвестирования осуществлялся как частным капиталом, так и государством, что имеет место и сейчас.

Тогда, как и теперь, государства жили частично на «ренту», получаемую от этой международной коммерции, путём прямого налогообложения торговли; от «прибылей», создаваемых «подданными» этого государства – купцами, фабрикантами и денежными людьми; и частично от налогов на национальный продукт или доход основного населения. Империализм обеспечил дополнительный источник дохода для влиятельных государств в форме «дани», означающей право вымогательства или грабежа, приобретаемое через завоевание. В действительности логика завоевания часто следовала логике торговых путей и источников сырья, особенно драгоценных металлов, служивших средством платежа (Gills and Frank 1990/1; Frank and Gills 1993).

Фундаментальным непониманием характера экономики «премодерна», особенно в Евразии, было основывать её на ошибочных общих правилах «командной экономики» или, как это делал Андерсон (1974b), на роли «принуждения» и детерминации «политическими требованиями», нежели чем «экономическими» (Gills 1993; 1995). С нашей точки зрения то, что Амин (1991) и Вольф (1982) называют «способом данничества», является всего лишь налогообложением под другим именем, будучи применяемо чаще, чем это было бы в обратной ситуации. Факт, что все государства в истории жили, используя какую-либо форму налогообложения, едва ли является открытием, также не будучи несовместимым с идеей, что чаще, чем это имело бы место в обратной ситуации, эти государства эпохи премодерна сосуществовали с живым коммерческим сектором, руководимым частными торговцами и банкирами и регулируемым в широких международных рамках.

Огромное число свидетельств, предоставленных специалистами по истории Евразии, подогревает споры по поводу центральной роли этих мировых экономических контактов снова и снова (относительно более ранних периодов см. Adams 1974; Ekholm and Friedman 1982, 1993 and Frank 1993a).

Структура «центр-периферия»

Эта структура хорошо знакома теоретикам зависимости в «современной» мировой системе, и особенно в Латинской Америке, с 1492 года. Она включает, но не ограничивается этим, перенос излишков между зонами мировой системы. Теперь мы приходим к выводу, что эта аналитическая категория применима к мировой системе и до того периода. Однако структура этой мировой системы не согласуется с «однополярной» моделью отношений «центр-периферия», общей для большинства подходов теории зависимости. Теперь мы видим более «многополярные» отношения «центр-периферия». Мировая система не рассматривается как всегда состоящая из единственного ядра и единственной периферии, но скорее как взаимосвязанный ряд комплексов «центр-периферия» (включая «хинтерланды»), как это обсуждалось в работах Франка и Джиллса 1990-91 и 1993 годов. Этот подход к структуралистскому анализу даёт бо́льшую гибкость, если отдельные региональные, имперские или промежуточные рыночные комплексы «центр-периферия» признаются или даже все рассматриваются как часть единого целого с системными связями друг между другом. Однако эта многоцентричность не означает равенства между различными центрами или между различными комплексами «центр-периферия». Существует чрезвычайно комплексная иерархическая цепь отношений метрополия-сателлит по извлечению и перемещению излишков по всей мировой системе.

Гегемония-соперничество

Мы определили «гегемонию» как иерархическую структуру накопления среди классов и государств, опосредованную силой. В этом смысле структура «центр-периферия» в мировой системе является одновременно экономической и политической иерархией. Гегемония включает в себя оба вида.

Литература по мировой системе и негосударственным отношениям в последнее время представила много хороших исследований по смене эпох гегемонического лидерства и борьбы за гегемонию в мировой системе с 1492 года (Wallerstein 1984; Modelski 1987; Modelski and Thompson 1988). Мы считаем, что гегемония и соперничество также отражает историю мировой системы задолго до этого (Gills and Frank 1992).

Тем не менее, как раз потому, что мировая экономическая система никогда не «разрушается» полностью, а только изменяется, рост или спад тенденций гегемонии обычно достаточно постепенны и не происходят в однополярных рамках, но скорее – в многополярных. Этот мировой исторический процесс «благоволит одним в определённое время, обделяя других, и так далее на протяжении хода времён» (Gills 1993: 121). В самом деле, в нашей структурной теории мирового развития существенно, что территории, однажды бывшие периферийными, могут подняться до гегемона или центрального статуса, в то время как территории, однажды находившиеся в центре, могут спуститься до периферии.

Мы особенно подчёркиваем, как экономические ритмы, общие для всей мировой системы, такие как длинные циклы расширения и сужения, действуют на относительные позиции всех «пластов» системы. Схема структуры мировой системы должна быть, возможно, сродни усечённой пирамиде, на вершине которой находится не один гегемон – центр политической власти и накопления капитала, как обычно, а несколько. Наша позиция отличается от аргументации, что эти подъёмы и падения осуществляются внутри самой мировой системы.

Мы имеем серьёзные замечания по поводу общепринятых теорий гегемонии, будь то «политическое лидерство» Модельски и Томпсона или «экономическая гегемония» Валлерстайна. Начать с того, что заявления, что Португалия, Нидерланды, Англия (дважды) и Соединённые Штаты успешно стали гегемоном, опираются на их доминирование в «мир-системе», основанной и сконцентрированной на западных странах. Если же, однако, мы признаем, что в 16 и 19 веках мировая система была гораздо больше, чем европейская мир-система, то тогда заявления о гегемонии маленькой Венеции, Португалии и Нидерландов внутри всей афро-евразийской и американской мировой экономики становятся сомнительными, если не смехотворными. Все эти экономики были слишком малы, чтобы осуществлять гегемонию в (не говоря уже – во всей) мировой системе.

Более того, они определённо не были центрами мирового экономического накопления. В сравнении или вместо – Китай династии Мин и Могольская Индия, так же, как Оттоманская Турция и, вероятно, Сефевидский Иран политически и экономически значительно превосходили любую отдельную западноевропейскую экономику и государство, возможно – и все европейские государства вместе взятые.

Мы утверждаем, что гегемония в рамках всей мировой системы, которая условно определяется как однополярная гегемония, чрезвычайно редка, приводит к самоуничтожению и, возможно, нереальна. Нормой, скорее, является ситуация, которую мы назвали «взаимосвязанными гегемониями» (Frank and Gills 1992; 1993). В этом отношении мы следуем г-же Абу-Ляхуд (1989), то есть мы не рассматриваем рост и спад гегемонии так радикально, как процесс абсолютного роста и падения определённых стран, но скорее как ситуацию, где определённые государства или группы государств временно получают относительную власть по отношению к другим.

На этой основе они могут установить сроки их взаимодействия с подчинёнными – как тогда, когда они набирают силу, но постепенно теряют эту способность, так и тогда, когда они находятся в состоянии спада. Мы концентрируем внимание не столько на распаде власти гегемона и ещё менее на любых предполагаемых вариантах распада мировой системы или на её непрерывном развитии, чего до сих пор ещё не случалось в Центральной Мировой Системе, но на циклах мировой системы, которые характеризовали её непрерывное, но циклическое развитие на протяжении последних пяти сотен лет.

Длинные и короткие экономические циклы

Мы уже отмечали зримое существование альтернативных восходящих («А») фаз экономической и политической экспансии и нисходящих («Б») фаз политико-экономических кризисов. Важной характеристикой современной мировой системы является то, что процессы накопления капитала, изменения позиции «центр-периферия» внутри неё и гегемония и соперничество в мировой системе все имеют циклический характер и происходят в связи друг с другом. Теперь мы убеждены, что мы можем определить циклическую модель длинных А– и Б-фаз в самой мировой системе с перспективой на третье тысячелетие до Рождества Христова. Мы уже отмечали, что наиболее показательным операциональным критерием рамок мировой системы является участие или неучастие в ней на протяжении 500-летнего длинного экономического цикла и его тесной межрегиональной синхронизации на протяжении 250-летних длинных А– и Б-фаз. Мировая экономическая синхронизация коротких циклов и их фаз даже более показательна.

Предложенные нами датировки А– и Б-фаз для мировой системы бронзового века начинаются с периода до нашей эры:

А: 3000-28/2700, Б: 2700-26/2500,

А: 2600–2400, Б: 24/2300-2000,

А: 2000-18/1750, Б: 18/1750-16/1500,

А: 16/1500-1200, Б: 1200–1000, которая была кризисом бронзового «Средневековья» (Frank 1993а).

Железный век, предварительно, датируется:

А: 1000-800? Б: 800–550?

А: 600/550-450/400? Б: 450–350?

А: 350–250/200? Б: 250/200-100/50,

А: 200/100 до н. э. – 200 н. э., Б: 150/200-500,

А: 500–750/800, Б: 750/800-1000/1050,

А: 1000/1050-1250/1300, Б: 1250/1300-1450,

А: 1450–1600 (Frank and Gills 1992).

Уилкинсон (1992b) и Босворт (1995b) независимо друг от друга изучили существование и распределение по времени наших циклов, используя данные переписи увеличения и уменьшения размера городов Чандлера (1987). Оба подтвердили существование и большую часть (но не все) временных распределений наших циклов, особенно во второй половине первого тысячелетия нашей эры, где мы сами выражали сомнение относительно наших выводов. Датировка периодов бронзового века первого тысячелетия до нашей эры Шерраттсом (1991) совпала почти полностью с нашей. Кристиансен (1992) дал похожую датировку, как и Рэндсборг (1991). Исследование Чейз-Данна и Уилларда (1993), снова использовавших данные Чандлера, даёт меньше подтверждений нашей точной датировке, однако подкрепляют тезис об одновременности циклических фаз в восточной и западной Азии, начиная с середины первого тысячелетия до нашей эры.

Другие циклические характеристики мировой системы усложняют эту модель. Расширение и сужение, как представляется, начинаются в одной части мировой системы, обычно в её ядре, и затем оттуда распространяются на другие части, включая соперников ядра и периферию. Дейлс (1976) отметил, а Франк (1993а) рассмотрел очевидное смещение на восток циклических фаз через западную, центральную и южную Азию в третьем тысячелетии до нашей эры. Сейчас циклическое расширение и особенно сужение начинается в Соединённых Штатах и распространяется оттуда. Циклический спад имеет тенденцию повлечь за собой относительный или даже абсолютный упадок ведущей державы ядра.

Этот упадок выдвигает возможности для некоторых соперников ядра или даже для некоторых периферийных частей системы. Некоторые из них развиваются как абсолютно, так и относительно, возможно даже для того, чтобы заменить предшествующий центр ядра. Сегодня мы являемся свидетелем этого процесса в Японии и восточноазиатских НИС по отношению к США. В то же самое время, пытаясь определить циклы в книге «Мировое накопление 1492–1789», Франк (1978а) сделал эмпирическое обобщение, что начинающееся исследуемое расширение мировой системы произошло в Б-фазе, аналогично европейской колонизации Северной Америки в 17 веке. Эти новые территории впоследствии предоставили основу для последующих основных капиталовложений и расширения в ходе следующей А-фазы. Эта смена фаз и/или внефазовые характеристики в экономических циклах и присущие самим циклам, конечно, усложняют идентификацию распространённых в системе циклов ныне и, тем более, в отдалённом бронзовом веке.

Тем не менее, существование таких усложняющих факторов не означает, что нет или не было системных циклов с различающимися А-фазами расширения и Б-фазами сужения (наше более полное обсуждение этих циклов смотри в Frank and Gills 1993 и Frank 1993a,b).

Мы также изучаем возможное продолжение после 1450 года наших длинных циклов мировой системы. Мы ищем свидетельства продолжения (или нет) этих циклов и примеры роста и спада гегемонии и в последнее время. Пока наша интерпретация таких свидетельств ещё очень приблизительна. Кажется, имеются свидетельства их продления дальше «долгого шестнадцатого века» прямо в век восемнадцатый. Очевидно даже развитие предельных основ мировой экономики сверх этой гораздо более длинной А-фазы, наряду с появлением товаров с широкой степенью ликвидности в современный период, накоплением капитала, ростом населения, урбанизации, производства, торговли и одновременной предельной экспансией Минской, Цинской, Могольской, Сефевидской, Оттоманской и Габсбургской империй, начиная с середины 18 века. В ходе этого периода мировая экономика держалась на серебряном стандарте. Османская и Минская империи, а также Индия чеканили огромное количество серебра для того, чтобы поддержать свою валютную систему, которая, в конечном счёте, держалась на производстве американских и японских копей.

И сами короткие предельные, приблизительно пятидесятилетние, кондратьевские циклы, и то, как, и то, умещаются ли вообще они в наши длинные циклы – связанные вопросы. Как проследить эти кондратьевские циклы назад вглубь веков – пока спорный вопрос. Модельски и Томпсон определяют девятнадцать «К-волн», начиная с 930 года нашей эры. Но может ли любой из этих циклов сказать, насколько распространена была мировая система? Модельски и Томпсон утверждают, что да; но после первых четырёх волн мы можем увидеть, что гегемония перемещается в Европу. Мы, возможно, обнаружим свидетельства К-волн, которые включают значительные части ещё доминировавшей до последнего времени Азии.

Мы также предполагаем исследовать, в каких рамках мы можем проследить короткие экономические циклы и особенно финансовые кризисы и спады, что имело место одновременно во многих обширных частях мировой экономики. Спады в начале 1760-х, 1770-х и снова в 1780-х были общемировыми спадами, каждый из которых имел одновременные последствия в Индии, России, Западной Европе и Америках, включая Американскую и Французскую революции (Frank 1978а, 1994а). Другие подобные случаи могут быть явно определены и должны быть проанализированы в мировой экономической перспективе. Мы утверждаем, что одновременность подобных экономических событий в отдалённых частях мира на первый взгляд скорее является свидетельством их участия в единой мировой экономической системе, чем в отдельных разнообразных и отличающихся друг от друга «мир-экономиках», как по Броделю и Валлерстайну. Оба утверждают, например, что Россия «явно» была «отдалённой» или «автономной» «мир-экономикой». Тем не менее, три спада баланса торговли в России в самые ранние годы трёх десятилетий, упомянутых выше, при ближайшем рассмотрении, были связаны с одновременными и родственными событиями во многих частях континентальной Западной Европы, Британии, Северной Америки и даже далёкой Индии. Все они произошли в течение трёх важных спадов, которые должны обозначить обширный кондратьевский кризис Б-фазы в мировой системе, длившийся с 1762 по 1790 года (Frank 1978а, 1994а). Другие обширные короткие циклы мировой системы в современной истории, несомненно, могут быть определены и проанализированы, если только экономические историки будут готовы постараться.

* * *

В качестве вывода и в сравнении, мы утверждаем, что принципиальные системные особенности «современной мировой системы» также могут быть определены ранее 1500 года.

Валлерстайн и Амин полагают, что наша мировая система появилась около 1500 года и была существенно отлична от предыдущих времён и мест. Тем не менее, Модельски (1987) включает некоторые случаи лидерства до 1500 года в свой анализ, а Модельски и Томпсон (1996а) теперь доводят девятнадцатый цикл Кондратьева до 930 года нашей эры. Чейз-Данн (1992) и другие находят параллели в «других» и предшествующих мировых системах. Уилкинсон (1989) также обнаруживает, по крайней мере, некоторые из этих особенностей в своей Центральной цивилизации» и в других местах. Он рассматривает историческую длительность, но не мировой системы. Абу-Ляхуд (1989) рассматривает «тринадцативековую мировую систему», но она рассматривает её как отличную от мировых систем, бывших до и после.

Мы комбинируем всё из вышесказанного в анализ или, по крайней мере, в определение принципиальных особенностей этой мировой системы на протяжении нескольких тысяч лет.

Поставить Европу на её афро-евразийское место

Рассмотрение предельных основ мировой системы пять тысяч лет назад в Азии, вместо того, чтобы находить их пятьсот лет назад в Европе, добавляет бо́льшего размаха критике европоцентризма. Во-первых, это действительно мировая, более основанная на исторических фактах, более гуманистическая альтернатива; и, во-вторых, действительная основа для отрицания трёх связанных предрассудков:

1) что мировая система началась в Европе,

2) что «подъём Запада» был основан на европейской исключительности, которая разделяется веберовской и марксистской социальной наукой,

3) и что европейцы «инкорпорировали» весь остальной мир в свою «современную капиталистическую мировую систему» после 1500 года.

Почти вся современная и экономическая мировая история с 1500 года написана так, как если б она началась в Европе и затем распространилась далее, чтобы включить и модернизировать Америки, Африку и «традиционную» Азию. Древние корни этого процесса «модернизации» находятся внутри самой Европы и ранее – в Риме и Греции, в то время как восточное влияние Египта и Месопотамии на Грецию и Рим игнорируется. Иначе, афро-азиатская история скорее игнорируется, чем подчёркиваются азиатские корни таких вещей как счёт, компас, чёрный порох и так далее, не говоря уже о книгопечатании, которое появилось в Китае за несколько веков до того, как Гуттенберг родился!

Экономическая история даже более ограничена на Западе. «Изучение экономической истории» (Harte 1971) содержит лекции двадцати одного выдающегося англоговорящего историка экономики, которые обозревают литературу прошлого века. Почти каждое слово касается Европы и США. «Европа и нация без истории» (Wolf 1982), кажется, содержит ещё меньше экономической истории.

Особенный пример европоцентризма – «Подъём западного мира: новая экономическая история», вышедший в 1993 году у лауреата Нобелевской премии по экономике Дугласа С. Норта и Роберта Пола Томаса (1973). Эта работа заслуживает быть упомянутой не только за признание, данное одному из авторов, но также из-за её ясности. На самой первой странице они утверждают: «Развитие эффективной экономической организации в Западной Европе соответствует подъёму Запада». Затем они подводят эти институциональные перемены, особенно развитие права собственности, к увеличившейся экономической нехватке ресурсов, порождённой демографическим ростом в Западной Европе. Остальной мир для них не существует. Более того, как подчёркивают Норт и Томас (1973: VII), их история «следует за и дополняет стандарты неоклассической экономической теории», которая, как мы может предположить, повлияла на присуждение Нобелевской премии.

Марксистская экономическая теория, как кажется, отличается – использованием понятий, подобных «способу производства» и «классовой борьбе», но и она в равной степени европоцентрична. Оба эти понятия интерпретируются в рамках единого общества или социальной формации. Таким образом, марксистские историки экономики ищут источники «подъёма Запада» и «развития капитализма» в Европе и равным образом или даже более европоцетричны, чем их «буржуазные» оппоненты. Примеры включают нечистое понятие «азиатского способа производства», который не оставил ни единого следа нигде в Азии. Это понятие завещано марксизмом наряду с предубеждением против развития Азии, которое рассматривается как традиционное, отсталое и застойное.

В последние годы «Проекция мира» Фернана Броделя (1984) и «Современная мир-система» Иммануила Валлерстайна (1974а) стараются отмежеваться от некоторых примеров этого европоцентризма, как это сделало «Мировое накопление 1492–1789» и работа Самира Амина. Однако три последние работы (Франк даже с воодушевлением!) всё ещё обозначают 1492 год или около того как переломную точку и рассматривают всю последующую историю как сконцентрированную на Европе и её восточной и западной экспансии. Только Бродель (1984: 57) пишет, что «я не разделяю прелесть для Иммануила Валлерстайна шестнадцатого века» как времени появления современной мир-системы в Европе. Бродель «склонен видеть европейскую мир-экономику как нечто, сформировавшееся гораздо раньше». Тем не менее, он также сосредоточивает внимание на появлении и распространении предполагаемо автономной «европейской мир-экономики», даже несмотря на то, что его книга наполнена свидетельствами того, что Европа была элементом и частью более широкой мировой экономики с центром в Азии вплоть до 18 века.

Действительно, целая библиотека, полная книг и статей, посвящена объяснению «подъёма Запада» в терминах его собственной предполагаемой исключительности. Джонс (1981) раскрывает суть этого процесса в своей книге «Европейское чудо», и многие другие делают то же самое неявно (например, White 1962; Hall 1985; Baechler, Hall and Mann 1988). Все они считают остальной мир отсталым или несовершенным в определённых ключевых исторических, экономических, политических, социальных, идеологических и культурных аспектах. Затем эти авторы возвращаются к качественному объяснению предполагаемого превосходства Запада, чтобы оправдать его власть над всем остальным миром.

Важная критика тоже появляется. Уильям МакНейл (1963), старейшина мировых историков, который использовал словосочетание «Подъём Запада» как название своей переломной (pathbreaking) книги, один из немногих западных историков исключает эту исключительность. Исламский и мировой историк Маршалл Ходжсон пишет:

«Все попытки оправдать зародышевые черты премодерна на Западе, которые я уже рассмотрел, могут считаться уничтоженными жёстким историческим анализом, с тех пор, как другие общества стали известны так же ясно, как и Запад. Это также касается великого учёного Макса Вебера, который старался показать, что Запад унаследовал уникальную комбинацию рациональности и активизма» (Hodgson 1993: 86).

Блаут (1992) показывает «миф о европейском чуде» в его различных версиях, основанных на биологии (раса и демография), окружающей среде, веберовской рациональности, технологии и обществе (государство, церковь, семья) и разбивает теорию европейской исключительности по всем этим пунктам.

Ходжсон (1993) и Блаут (1992, 1993) иронично называют европоцентричную историю «туннельной историей», что происходит от туннельного взгляда, когда ты видишь исключительно внутриевропейские причины и следствия и слеп ко всему внеевропейскиму вкладу в европейскую и мировую историю.

Европоцентризм также стал осуждаться в «Чёрной Афине» Бернала (1987) и «Европоцентризме» Амина (1989), а также в более доступной форме – афро-, исламо– и другими «центризмами» и «мультикультурализмом» (Voll 1994; Hamashita 1988, 1994). Некоторые из них приветствуют эту критику в ином отношении, стремясь заменить один центризм другим и так далее на высшем культурном/идеологическом уровне. Мы не видим достойных теоретических или исторических/фактологических причин сделать его исламо– или китае– (не говоря уже об афро-!) центричным. Мы убеждены, что наша работа о периоде как до, так и после 1500 года может продемонстрировать существование более широкой мировой системы, которая существует фактически и теоретически может включать исламскую, китаецентричную и другие возможно независимые «мир-системы», которые все связаны друг с другом в единую мировую систему.

Менее предвзятое рассмотрение современной и экономической мировой истории может отдать Азии должное в истории. Выделяются две последние отправные точки: описание тринадцативековой евразийской мировой системы в «До европейской гегемонии» г-жи Абу-Ляхуд (1989) и анализ Чаудгури в «Азия до Европы» (1990). Как их пафос и предполагает, эти авторы признают значение Азии до европейской гегемонии. Чаудгури также признаёт, что азиатская экономическая жизнь процветала дальше после предполагаемого в 16 веке «подъёма Запада».

Хотя он и не был близким «родственником» этой группы учёных, другим важным провозвестником этого признания был Маршалл Ходжсон. Его «Ставка на ислам» (1974) не только провозгласила центральное место в мировой истории для ислама с седьмого по девятый века, он также утверждал, что ислам по-прежнему или снова по достоинству занимал это место благодаря своей экспансии (снова) с четырнадцатого по шестнадцатый века. Последние посмертные собрания некоторых ещё более ранних статей и рукописей Ходжсона подчёркивают важность «Переосмысления мировой истории» (1993). Ходжсон писал:

«Западнический имидж мировой истории, если не будет скорректирован более адекватной перспективой, может нанести бесчисленный вред; фактически, уже сейчас он приносит бесчисленный вред. Это потому, что я не придавал так много значения самонадеянному «упадничеству» в исламском обществе до 18 века, если это не имело действительно ясных свидетельств… Одна из наиболее важных задач мировой истории, как я её вижу – дать людям видение образца временных периодов и географических территорий, которые свободны от различных западнических предрассудков» (Hodgson 1993: 94).

Даже великий европеист Бродель (1984: 496) утверждает, что «это произошло только потому, что доступные рынки Дальнего Востока сформировали ряд сцепленных экономик, связанных вместе во вполне действенную мир-экономику, так что капиталистический рынок Европы был способен установить их блокаду и использовать их собственные жизненные силы». Или, как выражает это Абу-Ляхуд (1989: 388), «падение Востока предшествовало подъёму Запада».