Текст книги "Конец современности? Кризис миросистемы"

Капитализм?

Бродель и Валлерстайн исследуют вопрос: была ли европейская мир-система «капиталистической» или является таковой и сейчас, и помогает ли этот термин прояснить или скорее затемняет смысл. Ответ и, на самом деле, скорее даже вопрос имеет важные идеологические/политические последствия. Они были предметом жарких споров по поводу «эволюции от феодализма к капитализму» (Hilton 1976), «Бреннерского спора» (Aston and Philpin 1985), «Европейского чуда» (Jones 1981; Hall 1985) и других. Все эти споры носили европоцентричный характер. Даже анти-европоцентричная формулировка Блаута (1992, 1993) остается ограниченной верностью идее перехода, интервала между феодализмом и капитализмом. Даже Мецлер (1994) и Сандерсон (1992), казалось, были помешаны на идеях феодализма и перехода в то время, когда они исследуют передовую коммерциализацию Японии Токугавой.

Тем не менее, Тибебу (1990: 50) утверждает, что коренная реабилитация термина «буржуазная революция» почти среди всех марксистов является аргументом, основанным на аналогии с долгожданной пролетарской революцией. Он утверждает, что обе революции не «воображаемы». Так или иначе, но мы подчиняемся этим «переходам».

Пэлэт и Валлерстайн (1990) настаивают на том, что «современная мир-система», центром которой является Европа, отличается своим уникальным способом производства. Согласно Броделю (1984: 57), «капитализм не ожидал своего появления в течение шестнадцатого века». Бродель полагает, что коммерциализация, экспансия и Ренессанс европейской мир-экономики берут начало в одиннадцатом столетии. Бродель (1984: 91) утверждает, что «торговые города в период Средневековья испытывали напряжение, чтобы получить прибыль, и формировались под таким напряжением… Современный капитализм не изобрел ничего».

«По крайней мере, в двенадцатом веке… все, казалось, было еще в зародыше… векселя, кредиты, блестящие новые монеты, банки, продажа на срок, государственный бюджет, займы, капитализм, колониализм – как и общественные волнения, опытная рабочая сила, классовая борьба, социальное притеснение, политическая жестокость» (Braudel 1984: 91).

Но было ли это прошлое ограничено и «капитализм» создан только в одной мир-экономике, сконцентрированной в Западной Европе, которая затем экспортировала капитализм в другие страны Азии? Нет.

«Повсюду, от Египта до Японии, мы найдем истинный капитализм, оптовых торговцев, рантье, и тысячи их помощников – комиссионеров, брокеров, ростовщиков и банкиров. Что касается техник, возможностей или гарантий обмена, то любые из этих групп рынка могут стать похожи на свои эквиваленты» (Braudel 1984: 486).

Бродель и даже Валлерстайн пришли к выводу, что там не было драматического или даже постепенного изменения в моделях производства. В странах Азии не было столь заметного изменения, не говоря уже о некотором успехе других моделей капиталистического производства, никоим образом не начавшихся в шестнадцатом веке или в Азии после периода повторного вхождения Европы в азиатскую мир-экономику.

Таким образом, европоцентричные и антиисторические категории, такие как «феодализм», «капитализм» и сомнительный «переход» между ними, достойны критики с точки зрения альтернативной перспективы мировой экономики. Мы согласны с Чаудгури (1990: 84) в том, что «непрерывный поиск современных историков, ищущих «истоки» и корни капитализма, не лучше чем поиск алхимиками философского камня, превращающего металл в золото». Как мы убедились, лучше отказаться от химеры уникальности капиталистической модели производства, не говоря уже о его западноевропейских корнях (Frank 1991b, Frank and Gills 1992, 1993). Все эти «мир-экономики» на «Западе» и на «Востоке» были только частями единственной вековой мировой системы, внутри которой эти изменения имели место только временно, как и повсюду.

* * *

Таким образом, мы полагаем, как это также видится Чейз-Данну и Холлу, что модели производства не являются ключом к пониманию «переходов» в истории мирового развития. Скорее эволюционное развитие мировой системы как целого является более важным. Кроме того, «переходы» представляются как следствие свободных типов конкуренции в мировой системе, нежели изменения моделей производства. Главным образом, «переходы» видятся как вопрос о роли и позиции определенного сущностного заряда процесса мирового накопления.

Устранение некоторого непонимания

Наиболее общее непонимание проявляется в том, что термин «мировая система» означает признание существования только одной мировой системы на протяжении всей мировой истории. Находим ли мы здесь трудности в соединении с позицией Чейз-Данна и Холла в их отношении к «мир-системе»? Не только мы находим сильно разрозненное развитие политических экономик доколумбовой Америки по отношению к экономикам Евразии, но даже для Евразии было бы неправильно сделать вывод, что там было только одна гигантская всеохватная мировая система. Скорее там было несколько направлений регионального развития, которые в ранние периоды их развития могли оформиться в обособленные системы.

Тем не менее, мы с Уилкинсоном считаем, что одна мировая система постепенно стала объединять (только поглощением) все другие, в первую очередь в Евразии, и затем после 1492 года по всему миру. Это и есть то Афро-евразийское рождение, и затем образовавший мировой экономический свод, который мы называем «мировая система». Этот аргумент идёт вопреки полученной в большом количестве теории и столь многих отдельных областей знания, а также столь сильно специализированной истории (и историков), что является весьма спорным, даже когда вполне понимался. При взгляде прошлое, возможно, было ошибкой принять термин «мировая система», поскольку это способствовало неправильному пониманию наших тезисов о мировом развитии.

Мы также бессовестные (исторические) материалисты. Мы определяем мировую систему на основе постоянной торговли, которая осуществляет перенос излишков, предполагает «разделение труда» и вызывает вследствие этого (brings in its train) систематические, политические, идеологические, культурные, и даже религиозные ритмы. Тем не менее, мы не просто «экономические детерминисты», потому что мы настаиваем на том, что «экономический» является также «политическим».

Это потому что мы, в свою защиту, выбрали термин «мировая система» для нашей концепции мировой политической экономики, так как мы также утверждаем, что всеобъемлющей стороной процесса развития мировой системы является её ритм гегемонии, то есть «политическая» модель. Мы отвергаем бесплодные дебаты по поводу причинной связи, основанной на ошибочном выделении «инфраструктурного» из «надстроечного» или «экономического» из «политического», или на том, что экономические ритмы автоматически детерминируют гегемонические/политические ритмы. Исходя из нашей формулировки, экономическая и политическая силы неразделимы, так как экономические и политические средства совместно подразумевают желаемые результаты.

Другой вывод, который был неправильно отнесен к идее о пяти тысячах лет мировой системы, гласит, что капитализму пять тысяч лет. Мы доказываем вместо этого, что понятия феодализма, капитализма и социализма означают переходные идеологические состояния (Frank 1991) и наилучшим будет оставить их из-за нехватки их реальной или «научной» основы. Они затемняют скорее фундаментальную непрерывность, лежащую в основе мировой системы, нежели исторические различия и переходы, на которые эти термины предположительно проливают свет.

Непонимание привело к необоснованному обвинению, что с нашей точки зрения ничего никогда не изменялось, и ничего не сделано по этому поводу. Нет. Мы действительно живем в той же мировой системе, что начала развиваться более пяти тысяч лет назад; но система не та же, или другими словами, не полностью схожа с первоначальной системой. Произошло много изменений. На самом деле, некоторые структурные особенности мировой системы (неравенство, циклы и т. д.), кажется, эндогенно порождают процессуальные и эволюционные изменения в системе.

* * *

Таким образом, мы не отрицаем качественные изменения и долговременное повышение или снижение уровня экономической активности в мировом развитии. Скорее мы подчеркиваем внутренне присущую целостность основательно встроенных систем всеобщей систематической динамики. Это не требует строгого детерминизма, вследствие чего все, что происходит «в основании» на «нижнем» уровне, является просто механическим выражением обуславливающих всеобщих систем.

На самом деле, мы считаем, что специфические характеристики каждой сферы мировой системы в некоторое особенное время должны быть взяты в расчет – для того чтобы понимать особые реакции каждой (что делает возможным стимулирование тех процессов, что происходят от систематического ритма как целого).

Структура системы вводит ограничение для добровольного действия и политики, направленной на трансформацию системы в «другую систему» (например, от «феодализма» к «капитализму», к «социализму», к «коммунизму»). Тем не менее, некоторые (политические ли?) альтернативы возможны, и многие известные противостояния необходимы и будут продолжаться: против эксплуатации, давления, неравенства и поляризации, которые система порождает в себе. Так же как люди, боровшиеся против португальской колонизации, мы тоже сделаем заключение, «A Luta Continua» – борьба продолжается!

Возможности для совместного поиска

Мы удовлетворены тем, что наша длительная схема пятитысячелетней мировой системы получает все возрастающее признание от Уилкинсона (1993); что Модельски и Томпсон выдвигают своё эмпирическое исследование вопреки их предыдущему делению (1494 годом); и что Чейз-Данн и Холл (1994) двигаются в нашем направлении, так же, как и мы делаем шаги в их сторону! Они (1994: 22) отсылают к «главной идее единственной афро-евразийской мир-системы с короткими синхроничными фазами подъема и спада». Они спрашивают, так ли это; ответ заставляет сомневаться их в выводах; но заканчивают они фразой: «что может быть альтернативами?».

Есть только одна, как они полагают, Восточно-Азиатская мир-система, которая возможно развивалась независимо от Западно-Азиатской, но взаимодействие между ними проходило в Центральной Азии, где были созданы определённые движущие силы, которым затем были подвержены обе одновременно, по крайней мере, с середины первого тысячелетия до нашей эры. Чейз-Данн и Холл соглашаются с тем, что изменения климата нуждаются в дальнейшем изучении во взаимосвязи, и утверждают, что перспектива нашей пятитысячелетней мировой системы «может быть также использована для выявлений реальных структурных и процессуальных различий, так же, как и схожих черт сквозь время и различные системы». Мы рады взаимодействовать с ними, хотя возможно разделение труда, при котором они концентрируются скорее на различиях, а мы на схожестях, было бы более продуктивно.

Ученые-историки мировых систем все больше стремятся расширить сферу исследования путем возврата назад в историю и праисторию. Процедура ставит перед нами вопрос о том, насколько ранняя мировая система была схожа или отлична от новой и современной системы. «Продолжатели», подобно Уилкинсону, нам, Чейз-Данну и Холлу (которые подобно нам избегают способа производства и предпочитают способ накопления), Модельски и Томпсону делают акцент на схожестях. «Трансформаторы», особенно Валлерстайн и Амин концентрируются на или только видят различия. Все же обе стороны испытывают наибольшую нехватку, согласно Сандерсону (1990), в систематической теории социальной или исторической эволюции. В нашем случае, как предлагает Джиллс, это схожая система, но в то же время и несхожая; тогда что же делает похожую систему отличной?

У нас нет много ответов на этот вопрос, кроме главных, хотя и важных, как мы думаем – что неравные социальные (исключая центр-периферию) структуры и неровные временные (циклические) процессы в мировой системе вызывают изменения внутри неё и, таким образом, её трансформацию. В эти дни становится всё более и более модно – по крайней мере, среди более материально настроенных людей – смотреть на экологию, демографию и технологию как на главные факторы в производстве социальной/исторической «эволюционной» динамики. Наша собственная работа предоставила эти факторы за слишком короткий срок. Мы можем получать пользу от технологических предположений Чейз-Данна и Холла (1994); экологических предположений Чу (1995) и демографических предположений Голдстоуна (1991). Тем не менее, хотя мы не монетаристы, мы склоняемся также к признанию решающей роли денежных факторов, например, изменений (даже если они не автономны) в поставках золотых слитков.

Чейз-Данн и Холл (1994: 6) также утверждают, что «все мир-системы пульсируют в том смысле, что пространственный масштаб интеграции, особенно путём торговли, становится больше и затем снова меньше», и что «все системы испытывают подъём и упадок в иерархии» (Chase-Dunn and Hall 1997: 204). Мы согласились и нашли крупные регионы, которые, казалось, «выпали» из мировой системы на длительный период времени, что свидетельствует о нехватке оснований для дальнейших цикличных улучшений. Примеры включают Индию, которая очевидно выпала на период с 1900 по 900 года до нашей эры, в то время как Западная Европа – между 500 и 1000 годами нашей эры.

Тем не менее, если регион был неотъемлемой частью мировой системы и был изолирован в течение (и по причине?) главного мирового кризиса, то нам не следует рассматривать этот регион как существующий независимо от мировой системы даже, или исключительно, в течение периода времени, когда активность внутри него меньше или отсутствует. Парадоксально, но это было весьма существенным участием в мировой системе, которая порождает сокращённое участие или неучастие. Этот процесс мы можем наблюдать сегодня, особенно в Африке. Пространство мировой системы не может объясняться как сумма взаимодействий внутри неё в любое определённый промежуток времени. Цикличные ритмы или пульсация системы вызывают большие или меньшие масштабы интеграции, особенно благодаря торговле.

Родственная проблема состоит в том, имеется ли между «внутренним» и «внешним» влиянием отношение противоборства или отношение детерминации. Веберианцы и марксисты выделяют «внешнее» влияние. Теория мировой системы делает акцент на «внутреннем» влиянии, особенно на «общество» или на «экономику». Однако мировые системные влияния, возможно, более важны в определённое время, чем в другие времена.

Обширные циклы А-фаз в мировой системе, подобно возрастающим волнам, могут поднять в большей степени индивидуальные политические и экономические корабли, поскольку это также усиливает экономические отношения среди них. Начало нисходящей волны кризиса Б-фаз также сильно влияет на корабли. Мы наблюдаем упадок этих близких экономических отношений и движение в сторону усложнения некоторых или даже многих частей мира. Всё это, кажется, делает «внешние» процессы преобладающими. В дальнейшем эмпирическая проверка этих предположений будет полезным совместным приложением усилий.

Это понимание циклов расширения и сужения мировой системы также может помочь проведению различий между нашей более крупной мировой системой и меньшей «центральной цивилизацией» Уилкинсона, в то же время позволяя нам получать выгоду от детального анализа подъёма или падений государственных режимов внутри неё самой. Уилкинсон (1987а, 1993с: 235, 240-1) разделяет мнение по поводу важной роли Центральной Азии, приходит к заключению, что «цивилизации следуют за ойкуменами, «флаг следует за торговлей», но не обратное», делает акцент на том, что не эндогенные кризисы послужили причиной возникновения мирового экономического коллапса, и рассматривает наши явные различия как «принципиально неразрешимые», особенно по данным размеров городов, засвидетельствованных Чандлером. Они могут разрешить наши хронологические разногласия, показывающие большие системные экономические связи, чем это было обнаружено Уилкинсоном.

Существует также проблема улучшения системы классифицирования всеобщих мировых системных циклов во всех регионах. Наиболее отчётливо работающая гипотеза это, кажется, та, в которой мировые системные циклы, вероятно, более последовательны, чем одновременны, хотя в определении последовательности тоже существует причинная связь. Вслед за Дейлсом (1976) Франк обнаружил движущиеся к востоку через западную и южную Азию последовательные изменения в мировом системном цикле бронзового века в третьем тысячелетии до нашей эры. Процесс также негладок. Даже в общем мировом экономическом кризисе не все центральные и периферийные области равным образом затронуты.

Более важно то, что подход к мировой системе должен продолжаться исследованиями причинности циклов как в экономике и гегемонии, так и в их взаимной связи. В этом смысле – и даже если они могут и не быть причинно обусловлены – влияние климатических, экологических и демографических изменений и их связи друг с другом и, в свою очередь, с социальными структурными изменениями получили гораздо меньше внимания, чем они заслуживают. Эта проблематика также побуждает к дальнейшим исследованиям того, как местные условия взаимодействуют с импульсами и стимулами системного уровня. В особенности также должны быть проведены дальнейшие исследования того, как местные реакции влияют на подъём и упадок в иерархии взаимосвязанных гегемоний.

Временное и пространственное расширение Модельски и Томпсона (1996а) в их основанной на эмпирических фактах работе совпадает с нашим в некоторых аспектах и предполагает возможности для взаимного обогащения и сотрудничества. Теперь они также отсылают к пяти тысячам лет мировой истории, но отсылают только к стадиям её «эволюции» до тысячного года нашей эры и не продлевают свой анализ далее вглубь веков.

Мы делаем находки (и, возможно, они могут присоединиться к нам) или используем некоторые из наших находок в их работе, и это позволяет нам извлечь выгоду из их опыта для того, чтобы улучшить нашу собственную работу. Они уже предлагают анализ циклов Кондратьева, сосредоточенных на Китае и Монгольской империи с 930 по 1350 года нашей эры, и с этого момента – на Египте и Венеции до 1500 года. Их данные по этому периоду являются долгожданной пользой для наших нужд, и мы будем вынуждены рассмотреть, соответствуют ли и если да, то как их длинные циклы лидерства и наши длинные циклы. То же верно и для более позднего периода, для которого мы пытаемся обнаружить возможные связи между К-волнами, «гегемоническим переходом» и нашими длинными циклами.

Несмотря на наше одобрение, у нас есть также некоторые серьёзные оговорки относительно их работы. Мы можем предоставить им то, что «лидирующие экономики были запальными свечами для мировой экономики», и то, как уже провозгласил МакНейл (1982), что лидирующей экономикой в 11 и 12 веках был Китай. Но в их схеме смена на европейское доминирование прослеживается с пятого кондратьевского цикла, начавшегося в 1190, который они рассматривают как сконцентрированный на шампанской ярмарке, с шестого, сконцентрированного на черноморской торговле, седьмого, сконцентрированного на деятельности Венеции после 1300, с 1350 – на торговле перцем, с 1430 – на гвинейском золоте, с 1494 – на индийских специях, с 1540 – на Балтийской и атлантической торговле и с 1580 – на азиатской. Таким образом, большинство из них относятся более к Азии, чем к Европе! Для Модельски и Томпсона «принципиальные структурные изменения, осуществлённые глобальной экономикой с 15 по 18 века – это строительство океанической торговой системы… (и) инновации в торговле на большие расстояния после 1500… сосредоточенные на прокладывании новых торговых маршрутов… (в) новых фазах европейского империализма»(1996а: 70-8). Это истинно для Европы и её новых американских колоний. Что касается азиатов, то этим самым «инновациям» было уже много лет.

Как, и по какой причине или, по крайней мере, на основе какого механизма Модельски-Томпсон сосредоточили всю тяжесть мировых экономических изменений вместо суньского Китая, как утверждается, гораздо западнее, на Португалии? Мы нуждаемся в более полном объяснении этого ключевого процесса перехода, если оно вообще будет дано, что мы отрицаем.

Мы предлагаем Модельски и Томпсону продолжить развитие их аналитических изощрений и эмпирического знания, чтобы приложить их к экономическим и политическим циклам, и довести их далее в глубь веков так, как того позволяют исторические свидетельства, возможно, значительнее далее рубежа в 1000 лет после Рождества Христова, который ныне они рассматривают как начало «глобальных экономических процессов». Мы будем польщены, если нам будет разрешено ими принять участие в этом общем предприятии.

Чейз-Данн и Холл храбро высказались за сравнительный анализ, который совершенно ясно показывает, почему они настаивают на изучении мировых систем. Действительно, они настолько озабочены своей сравнительной работой, что определили не только всю или части Евразии, но также и индейцев винту в Калифорнии или «туземные» Гавайи как «мировые системы». Мы согласны, что более полное сравнение, которое мы можем провести, лучше; но мы предпочитаем использовать термин «мировая система» чтобы, например, обозначить Афро-Евразию или позже «Новый Свет», которые мы можем законно рассматривать как достаточно взаимосвязанные, чтобы быть частями единой мировой системы.

Суть проекта Чейз-Данна и Холла состоит в осуществлении сравнительного анализа, где элементы анализа сравнимы как «мировые системы», включая даже мнимые «мини-системы». Этот достойный и потенциально плодотворный проект может вызвать к жизни ряд полезных абстрактных категорий, касающихся похожих (или отличных) крупномасштабных, долгосрочных процессов социальных изменений и особенно касающихся трансформационной логики в эволюции мировой системы, особенно если сравнения будут проведены среди продолжительных во времени крупных по своим размерам исторических мировых систем. Мы видим три возможных проблемы включения «мини-систем»:

1) значительное количество исторических данных, которые должны быть собраны и проанализированы вначале, до того, как содержательный анализ становится возможным;

2) итоговый соблазн упростить процессы, так сильно (особенно если берётся форма некоторых видов экономического редукционизма), как это подчеркнул МакНейл в своих последних комментариях к Чейз-Данну и Холлу на встрече Ассоциации международных исследований в 1995;

3) тенденция подчеркнуть эволюционизм настолько, чтобы нанести ущерб другим типам изменений, как то: конъюнктурные, регрессивные, кризис и так далее.

Не учитывая эти проблемы, они рискуют потерять бережливое изящество и сравнительный потенциал своего оригинального проекта.

Конечно же, мы приветствуем все так или иначе дающие результат сравнения, проводимые Чейз-Данном и Холлом, как внутри этой «центральной» мировой системой, так и между ней или любыми её частями и другими объектами.