Текст книги "Русалка и миссис Хэнкок"

При появлении мистера Хэнкока все мужчины встают.

– Доброго утра, сэр.

– Доброго утра.

Они выжидательно смотрят на него. Хотя прибытие русалки не имеет практического отношения к конторе (если не считать бумажной работы, связанной с потерей «Каллиопы» и предполагаемого груза), судьба морской диковины всех чрезвычайно интересует. Теперь они смотрят на мистера Хэнкока с вежливой настойчивостью хорошо выдрессированных псов, наблюдающих за своим хозяином, который уплетает бараньи котлеты.

– Какие новости? – скрипит Скримшоу, выковыривая застывшие капли воска из своего парика.

– Касательно?..

– Прошлого вечера, – подсказывает Оливер.

– Вы же ходили в «Королевскую обитель» – разве нет? – говорит Джонатан, племянник.

– Ходил.

– И?

Никто из здесь присутствующих никогда не посещал означенного заведения и вряд ли посетит когда-нибудь, если только каким-то чудом не поднимется в обществе до самых верхов. Впрочем, сейчас время самых неожиданных взлетов.

– И как оно? Как все прошло? Что скажете насчет женщин?

Мистер Хэнкок на минуту задумывается.

– Ну, прием удался на славу. Русалка вызвала всеобщее восхищение. Помещение, где она выставлена, убрано в театральной манере, но со вкусом.

Мужчины удовлетворенно кивают.

– Ну а женщины? Как они вам показались?

Угли в жаровне потрескивают и шуршат.

– Я… – Мистер Хэнкок вспоминает Анжелику, стоящую спиной к двери и в упор глядящую на него. К горлу внезапно подкатывает тошнота, и он вспыхивает раздражением. – Я счел это заведение в высшей степени безнравственным.

– Сквернословки? Пьянчужки?

– На дух не переношу пьющих женщин, – кивает клерк одного с ним возраста. – Порочные натуры. Низменные.

– Ничего подобного, – возражает мистер Хэнкок. – Они хорошие девушки.

– Все они хорошие, когда только начинают, – говорит клерк Браун, сочетавшийся браком со своей супругой в том же году, когда мистер Хэнкок женился на Мэри, и впоследствии произведший от нее двенадцать здоровых детей. – Я ни разу не встречал проститутку, которая с самого начала была бы порочной, но повидал немало шлюх, которые со временем такими стали. Воровство и прочее подобное.

Остальные мужчины кивают и поддакивают.

– А возьмите сводней, – говорит Скримшоу. – Вот уж на ком клейма ставить негде. Всю жизнь занимались презренным ремеслом, а теперь нет чтобы спасать своих сестер – вовлекают их в еще больший грех.

– Да, корень зла именно в своднях, – соглашается Браун. – Кто, как не они, воспитывает проституток? Шлюху я еще могу оправдать, у нее есть свои причины – но сводню? – Он цокает языком. – Никогда. Она думает только о своей выгоде. Наживается на нас, наживается на них. И ведь совершенно безнаказанно!

– Там во всем было излишество, – говорит мистер Хэнкок. – Мне не понравилось. – Заметив вопросительные взгляды своих служащих, он значительно добавляет: – Напоминало Рим периода упадка. Избыток вина и голых женщин.

– Богатеи! – ворчит мистер Скриншоу. – Люди со связями! Политики! У них мозги разжижаются от праздности и невоздержанности. Они живут в мире фантазий.

– Да, – кивает мистер Хэнкок. – Да, именно так.

– Здравомыслящему человеку там не место, – не без печали говорит юный Оливер.

– Нам лучше ничего не знать об их жизни.

– Да, – соглашается мистер Хэнкок, – я тоже так думаю. Я туда больше ни ногой. Мой камин растоплен?

– И весело горит, – заверяет Оливер, в чьи обязанности входит заботиться об удобствах в конторе.

– В таком случае приступлю к работе. Всего доброго, джентльмены.

Пройдя в смежный кабинет, который занимают они с компаньоном, и закрыв за собой дверь, мистер Хэнкок слышит, как клерки возбужденно перешептываются, обсуждая все услышанное от него и высказывая собственные соображения.

Мистер Хэнкок сожалеет, что Гривз сейчас в Бостоне, поскольку сегодня тишина действует на него гнетуще. Он садится за свой стол, под портретами своего отца и отца своей жены Мэри и напротив тонко прописанной миниатюры с изображением брата Филипа, который утонул в Дептфорд-Крик, возвращаясь ночью с веселой попойки. Он прикладывает к носу платок, изготовленный милой Сьюки, и думает: «Вот где самое место приличному, честному человеку. И как бы я ни разбогател, меняться я не намерен».

На столе лежат утренние письма, но мистер Хэнкок не спешит их читать. Сначала он с необычайным тщанием затачивает новое перо: срезает с него крохотные белые стружки, пока не убеждается, что линия из-под него будет выходить четкая и твердая. Затем кладет перед собой лист первосортной белой бумаги и пишет на нем следующее:

Уважаемая миссис Чаппел!

Я с сожалением понял, что должен забрать свой Экспонат из вашего Дома. Мы с вами вращаемся в совершенно разных Мирах, мадам, и после Событий вчерашней ночи я не могу допустить, чтобы мое имя связывалось с Вашим. Я отказываюсь от права на свою долю выручки и прошу вас вернуть мне мое Существо не позднее чем к завтрашнему утру.

Мистер Хэнкок просматривает письмо, потом достает другой лист бумаги и переписывает все слово в слово, за вычетом чувствительного «с сожалением» и с заменой «прошу вас» на «требую».

Ибо сословная принадлежность подобна пузырю, некой прозрачной пленке, окружающей тебя со всех сторон, – и даже если ты вырастешь там внутри и упрешься в нее со всей силы, тебе все равно нипочем не вырваться. И человек высокородный всегда остается таковым в душе, сколь бы низко ни пал. А человек низкородный всегда остается таковым в душе, сколь бы высоко ни поднялся.

Мистер Хэнкок подписывает свое имя, нажимая на перо с такой силой, что из-под него разлетаются чернильные брызги. Посыпает бумагу промокательным песком, чтобы чернила поскорее высохли, потом дует на нее, встряхивает хорошенько, складывает в несколько раз и запечатывает.

– Оливер, – говорит он, выходя из своего кабинета, – доставьте это Мамаше Чаппел. – И спешно ретируется обратно во избежание расспросов.

Он исправил свою ошибку, вот и все. Он станет собой прежним. Он не собирается развлекать праздную толпу ни часом долее.

Однако, раскладывая перед собой счетные книги и вскрывая первое из утренних писем, мистер Хэнкок все еще не может понять, доволен он своим решением или же, наоборот, удручен.

Глава 18

Какое счастье нежиться в постели с мужчиной, которого сама выбрала! Млеть и таять, когда он держит твое лицо в теплых ладонях, зачарованно смотрит, как расширяются твои зрачки, упивается розовой нежностью твоих губ, отогревает твои руки и ноги, осторожно растирая.

Какое счастье заметить крохотные морщинки, появляющиеся у его глаз при улыбке; и поцеловать полоску бледной и нежной, как у девушки, кожи между краешком румяных губ и легкой щетиной. И обнаружить у него на подбородке шрам, оставшийся после того, как он в шестилетнем возрасте упал с дерева; а на мизинце правой руки – небольшое искривление, оставшееся после того, как он в девятнадцатилетнем возрасте выпал из дверей клуба. Узнать такие вот милые маленькие секреты про него.

В первую ночь они спят в доме миссис Чаппел, в одной из спален, предназначенных для приема клиентов. Кровать там огромная, сама размером чуть ли не с комнату, и снабжена хитроумными пружинами собственного изобретения миссис Чаппел. Анжелика сразу же стягивает с себя мокрую сорочку и без раздумий бросает на пол. Если лейтенант и увидит ее нагую, прежде чем она зароется под одеяла, то лишь мельком: желание поскорее согреться преобладает в ней над всякими мыслями о соблазнении. Да и зачем, собственно, соблазнять-то? Их повлекло друг к другу с первого взгляда, и сейчас им просто не терпится стать еще ближе. Лейтенант раздевается в бледном свете зари, сочащемся в окна «Королевской обители», и Анжелика смотрит на него из-под одеяла одним глазом, уже начиная дремать. Он поджарый и длинноногий, с рельефными мускулистыми бедрами, поросшими темными волосками.

Когда он забирается под одеяло, Анжелика уже почти спит. Она сворачивается калачиком к нему спиной, уютно устраивается в объятиях, и они лежат голые, слившись телами, но ничего больше не происходит: оба просто наслаждаются ощущением своей наготы, вот и все; его пальцы легко перебирают ее спутанные густые волосы, а ее пальцы скользят по его бедру. Он придвигает лицо ближе к ней, касается носом ее уха, приникает губами к шее, и вскоре дыхание у обоих становится медленным и ровным.

В такой позе они засыпают и в ней же просыпаются. Казалось бы, больше на сей счет и сказать нечего, поскольку все любовники одинаковы и интересны только самим себе, но в данном случае вот что примечательно: Анжелика Нил никогда прежде не испытывала ничего подобного.

А если и испытывала, то давно забыла.

Она, зарабатывающая на жизнь тем, что дает вот так себя трогать, вот так на себя смотреть, и почти всегда получающая удовольствие от телесной близости, допрежь и не ведала, какое это счастье на самом деле. Сейчас у нее ощущение, будто вся она состоит из тягучего клейкого меда – или из магнитов, или из сухого хвороста, готового вспыхнуть от первой же искры, – и она потрясена, ошеломлена так, словно с ней такое впервые. Позже она прошепчет, что никогда больше не возжелает другого мужчину: столь силен любовный наркотик, который, оседая росой на веках, делает прошлое несущественным, будущее – определенным, а настоящее – блаженным.

Анжелика и Джордж (теперь просто Анжелика и Джордж друг для друга, ибо за ночь они покончили с церемониями) остаются в постели до полудня. Они слышат в отдалении веселый щебет девушек, выезжающих в экипаже на прогулку; слышат беготню служанок, которые снуют по коридору за стеной, наводя везде порядок после вчерашнего. Какая-то настойчивая собачонка скулит и скребется у них под дверью, когда они занимаются любовью в первый раз. Потом оба немного дремлют, прежде чем снова сплестись телами. Их уединение лишь единожды нарушает служанка, которая приносит горячий шоколад с булочками и торопливо удаляется.

– Пора уходить отсюда, – шепчет Анжелика, лежа лицом к лицу с ним и водя кончиками пальцев по его ладони.

– Не гони меня, а? – просит Джордж.

– И в мыслях нет. Просто не хочу, чтобы Мамаша Чаппел следила за мной. – С минуту оба молчат. Потом Анжелика спрашивает: – Какие у тебя планы? – Их пальцы тесно переплетаются.

– В ближайшие два дня – никаких, которые нельзя было бы отменить.

Она радостно оживляется:

– И у меня никаких. Поехали ко мне.

Джордж привлекает Анжелику к себе, его ладонь уютно ложится ей на поясницу, да и вообще все части его тела как влитые вписываются в изгибы ее тела. – Давай побудем здесь сколько возможно. Ни на миг не хочу от тебя отрываться.

– У меня свои комнаты, – говорит Анжелика. – Там нас никто не побеспокоит.

– Еще немного, – просит он. – Ну хоть чуть-чуть.

Когда они наконец встают и одеваются, время уже к вечеру: солнце ушло за крыши и двор погрузился в тень. Анжелика и Джордж выходят в город с таким чувством, будто очень, очень давно там не были; все вокруг кажется незнакомым и не имеющим никакого отношения к ним двоим. Они берут наемный экипаж и всю дорогу обнимаются, целуются и перешептываются, наблюдая, как за окнами проплывает новый, неведомый мир.

Глава 19

Меньше чем через два часа после отправки письма в «Королевскую обитель», уже находясь на бирже, мистер Хэнкок оборачивается на оклик по имени и видит одного из статных лакеев миссис Чаппел, быстро шагающего к нему сквозь толпу. Его ливрея сверкает голубизной, что девственное зимнее утро. Парик белоснежный, как крылья ангела. Лицо темное и гладкое.

– Мистер Хэнкок, – повторяет он, – сэр.

Толпа перед ним расступается. Этот человек – которого зовут Симеон Стенли, – не только единственный чернокожий в помещении, но и наверняка самый опрятный среди присутствующих. Самое необычное в нем – это запах. От него пахнет крахмалом. А также лавандовой водой, талловым мылом, влажной шерстью (поскольку туман осел росой на лоснящихся плечах плаща) и совсем чуть-чуть недорогим одеколоном. Но чем от него не пахнет, вообще нисколько, так это собственным мужским телом. Он благоухает такой невероятной чистотой и свежестью, будто прямо сейчас сошел с небес: ни слабейшего запаха подмышек, ни намека на луковый душок изо рта, ни малейшего признака, что он проделал спешный путь по улицам. Его непорочно голубые бриджи не иначе только что с иголочки, ведь мужские штаны быстро принимают поношенный вид из-за натертых, потных укромностей своих владельцев. Пускай Симеон Стенли и выглядит как человек из плоти и крови, но вот пахнет он так, словно весь – от жестко накрахмаленного галстука до кончиков чулок – сделан из новехонького ситца, туго набитого свежайшим пухом.

– Меня прислала миссис Чаппел, – говорит Стенли.

– Значит, она получила мое письмо?

– Да, и премного им обеспокоена. Она просит объяснить, почему вы передумали.

Мистер Хэнкок лихорадочно соображает, что ответить.

– Ну, вы же сами знаете природу вашего заведения.

– Безусловно, и я горжусь, что служу в нем, – отвечает Симеон. – Миссис Чаппел пользуется благосклонностью людей, которые…

– Ну да, которые много выше меня, – перебивает мистер Хэнкок. – Меня и вас. Я слышал это тыщу раз, но теперь не верю, что они действительно выше. Я ничем не хуже всех тех особ, которых вчера улицезрел в самых омерзительных, самых низменных позах.

Мистер Стенли упорно гнет свою линию:

– Может, вы считаете, что вас ввели в заблуждение? Моей госпоже было бы крайне огорчительно так думать. Если мы можем что-нибудь сделать… Что нужно сделать, чтобы исправить положение, мистер Хэнкок? Чего вы желаете?

– Ничего. Просто верните мне мою русалку.

Чернокожий мужчина выразительно возводит глаза горе.

– Миссис Чаппел единственно хочет, чтобы вы были довольны.

– Это легко устроить, – отвечает мистер Хэнкок. – А теперь оставьте меня, я человек занятой.

Симеон откашливается. Он не то чтобы крепко сложен, но очень высокий и теперь выпрямляется во весь рост, расправляя плечи. Он сжимает пальцы одной руки в кулак (костяшки у него мозолистые, все в шрамах, что никак не гармонирует с общей изысканностью облика) и вкладывает его в розовую ладонь другой руки. Потом легонько постукивает кулаком по ладони.

– Моя госпожа просит вас вспомнить о заключенной между вами договоренности, – спокойно произносит Симеон. – Согласно контракту, вами обоими подписанному, она берет у вас русалку на неделю и добросовестно выплачивает вам триста гиней.

– Не пытайтесь меня запугивать, – говорит мистер Хэнкок, глядя на сжатый кулак Симеона. – Я честный коммерсант и не имею дела с вышибалами.

Симеон заметно уязвлен.

– Вы назвали меня вышибалой, сэр?

– А как еще мне вас называть? Вы состоите на службе у содержательницы борделя, и в ваши обязанности входит вышвыривать за порог неугодных клиентов. Если вам известно более точное слово – прошу вас, мне бы очень хотелось его знать.

– Я профессионал, – угрюмо изрекает Симеон. – Ни в чем не уступаю любому из лакеев, служащих в лучших лондонских домах.

– Прекрасно. В таком случае оставьте всякие попытки угрожать мне. Я не имею обыкновения нарушать договоренности, но сейчас у меня нет другого выбора, вам так не кажется? Иногда, чтобы сохранить доброе имя, лучше нарушить соглашение, чем соблюсти.

– Она заплатит вам больше, – быстро говорит Симеон, получивший от миссис Чаппел подробные указания касательно возможного способа побудить торговца к сговорчивости. – На пятьдесят фунтов – что скажете?

– Мы с ней уславливались о выплате в гинеях…

– Значит, пятьдесят гиней.

– …Но это не важно. Я все равно отказываюсь.

– Сто.

Мистер Хэнкок отворачивается. Лакей внимательно смотрит на него, ожидая очередной реплики, но таковой не следует. Он склоняет голову набок и улыбается с мягким недоумением.

– Вас же это устраивает, сэр?

– Я желаю получить обратно свою русалку, – чеканит мистер Хэнкок и принимается решительно проталкиваться к выходу.

Лакей устремляется за ним, лавируя в толпе коммерсантов, и переходит к следующей части сценария.

– Если вам нужны хорошие связи, влияние в обществе, – чуть задыхаясь, говорит он, – так миссис Чаппел может вам посодействовать…

Мистер Хэнкок останавливается и взглядывает на него с новым интересом.

– А скажите-ка… – Он откашливается. – Вы ведь много перемещаетесь по городу, бываете в разных состоятельных домах, верно?

– Да, именно так. – Симеон несколько озадачен неожиданным поворотом разговора, но исполнен решимости во всем потакать собеседнику.

– Как по-вашему, какой район станет самым модным в ближайшее время? Если человек собирается строить жилье – если у него есть деньги, допустим, но он никогда прежде не занимался строительством в Лондоне, – какое место ему лучше выбрать?

Симеон едва удерживается от того, чтобы не рассмеяться в лицо этому неотесанному мужлану в потрепанном парике, но принимает самый благожелательный тон:

– Возможно, Сноу-Хилл, сэр. Или окрестности Майл-Энд-роуд: много морских капитанов и всякого рода торговцев не прочь обзавестись там большими домами.

Мистер Хэнкок раздраженно трясет головой:

– Нет, нет, нет. Я хочу строить дома для знати. Не для простых горожан, не для купеческого люда. Роскошные особняки.

– Прошу прощения. Модный район, говорите? Я бы сказал, Мэрилебон, к северо-западу отсюда. Чистый воздух. Почти пригород.

– То есть вы бы строили там?

– Ну, о таком я даже не мечтаю. – Симеон вздыхает полной грудью. – Но когда-нибудь у меня будет там собственная таверна, с божьей помощью. Вот где счастье-то.

– Мэрилебон, – повторяет мистер Хэнкок. – Весьма вам признателен. Весьма признателен. Мэрилебон, значит. – Он нахлобучивает шляпу. – Что же касается до русалки – увы, здесь вы зря тратите время. Я желаю получить ее обратно, и точка. Доложите вашей хозяйке…

– Миссис Нил! – в отчаянии выпаливает Симеон – и да, мистер Хэнкок замирает как вкопанный.

– Что – миссис Нил? – Он непроизвольно дотрагивается пальцами до нижней губы.

Это последний козырь Симеона, и он ясно это понимает. У Анжелики совсем другие способы убеждения, и, возможно, она сумеет добиться лучшего результата. Так или иначе, он рад переложить трудную задачу на кого-то другого.

– Она хочет увидеться с вами, – говорит он.

Мистер Хэнкок переступает ногами.

– Она?.. – Потом мотает головой. – Нет. Нет, не верю.

– О да! – уверяет Симеон. – Очень хочет. Не изволите ли посетить ее сегодня вечером?

– Нет, не могу.

– Сэр, известно ли вам, сколь часто миссис Нил изъявляет желание встретиться с тем или иным джентльменом? Да никогда практически! Обычно это они ищут встречи с ней. Но она с нетерпением ждет вас. Вы должны пойти к ней!

Мистер Хэнкок глубоко вздыхает:

– Да это все уловки вашей хозяйки, чтобы уговорить меня.

Симеон пожимает плечами. Игра честная, перегибать палку не стоит.

– Миссис Нил ждет вас. Идти или не идти, вам решать, но на всякий случай – вот где она сейчас проживает. – Он достает из внутреннего кармана карточку, на которой уже написан (почерком миссис Чаппел, хотя мистер Хэнкок этого не знает) адрес Анжеликиных комнат. – Пожалуйста, возьмите.

Мистер Хэнкок пристально смотрит на карточку.

– У меня важные дела…

– Возьмите, сэр! Возьмите! От вас же не убудет, верно? А засим я откланяюсь.

И действительно, есть ли у мистера Хэнкока выбор? С замиранием сердца он протягивает дрожащую руку и берет повестку от Анжелики Нил.

Глава 20

Когда мистер Хэнкок исчезает из виду, растворившись в толпе себе подобных, Симеон поворачивается и быстро шагает прочь от биржи. Он знает, что привлекает всеобщее внимание, ибо ливрея у него небесного цвета, а сам он на полголовы выше большинства мужчин вокруг – но это потому, что почти все они сутулятся. «Будь у них чувство собственного достоинства, – думает Симеон, – они бы на меня не пялились».

– Ваша светлость! Ваша светлость! – насмешливо кричит какой-то подмастерье. – Мистер Снежок! Осторожнее, башмачки не замарайте!

Да, здесь нужно очень внимательно смотреть под ноги, и Симеон с отвращением морщится, перешагивая через поток зловонной жижи, текущий посреди мостовой. Он проходит мимо здания Общества моряков, вдыхая запах близкой реки, и мимо проулков, в конце которых виднеются большие белые паруса. Мимо сапожных мастерских, мимо типографий около собора Святого Павла и фруктовых фургонов возле церкви Святого Клемента, и повсюду, где он проходит скорым легким шагом, с высоко поднятой головой, каждый и всякий встречный сразу видит, что он человек важный, и понимает по его великолепному наряду, что он привилегированный слуга из какого-нибудь влиятельного дома. Стряхнув хлопья сажи с плеча, Симеон продолжает путь.

Он минует стороной Сент-Джайлз, трущобный квартал, где можно ненароком напороться на нож. Стремительно проходит мимо старого уличного попрошайки-ласкара, который задирает штанину, чтобы показать огромную гнойную язву на тощей ноге, похожую на яичный желток. Старик в куртке на голое тело, сухая дряблая кожа болтается складками на впалой груди. Белки глаз у него желтые, будто вымоченные в чае, а губы бледные, с коростой в уголках. Сам Симеон никогда не служил моряком, но с уверенностью полагает, что этот человек свое отплавал. «Брат, – хрипит ласкар, протягивая миску. – Брат, подай, Христа ради», – но Симеон лишь морщит нос. Он воображает, как мог бы позже описать встречу с нищим своим друзьям – лакеям, бакалейщикам и краснодеревщикам одной с ним расы, в изящных суконных камзолах и расшитых жилетах, с напудренными волосами. Раздумывает, какие выражения употребил бы, но заведомо знает, что ничего рассказывать не станет. Ибо о чем тут говорить? Да и какая польза в подобных рассказах? Он шагает дальше, не оглядываясь, но воспоминание о ласкаре еще довольно долго остается с ним, неприятным холодком под ложечкой.

Однако не подумайте, что Симеон обнаруживает хоть малейшие признаки смятения. Он прибывает к дому на Дин-стрит бесстрастный, как фарфоровая собачка. За окном на втором этаже маячит в полутьме кислое лицо миссис Фрост. При виде Симеона она тотчас поднимает раму и высовывается наружу.

– У меня сообщение для миссис Нил, – говорит он.

– Зря потратил время. Она еще не вернулась из «Королевской обители».

– Меня прислали как раз оттуда. – Симеон указывает на свою ливрею (на случай, если та осталась незамеченной), но миссис Фрост и бровью не ведет. – Спуститесь, пожалуйста. Я не намерен орать на всю улицу.

Она мгновенно исчезает в глубине помещения и через считаные секунды появляется из передней двери, точно механическая фигурка в модных часах.

– Ну, что там у тебя? – резко осведомляется миссис Фрост. Она не считает нужным любезничать со слугами.

– Миссис Нил вчера вечером встречалась с одним джентльменом, – говорит Симеон, – которого моей хозяйке крайне желательно убедить кое в чем. Я пригласил его сюда от имени миссис Нил, дабы она расположила его к сговорчивости любезностями и лестью, чего сам я делать не умею.

– То есть нам следует ожидать посетителя?

– Да, и он должен чувствовать себя желанным гостем. Получить возможность свободно выговориться. Он обеспокоен кое-каким деловым соглашением, заключенным с моей хозяйкой.

Миссис Фрост фыркает:

– Миссис Нил нужно заботиться о своих собственных интересах. Сколько еще услуг ждет от нее миссис Чаппел?

– Это все одна услуга.

– Ну, она требует слишком много времени от миссис Нил.

Симеон разводит руками:

– Обсудите это с моей хозяйкой. Или с вашей.

– С моей «хозяйкой»? Какая наглость! Она мне не хозяйка, а подруга!

Симеон смеривает миссис Фрост взглядом.

– Много же вы выгадали от вашей дружбы, – язвительно говорит он и одаривает женщину самой очаровательной улыбкой.

Мистер Хэнкок человек чрезвычайно впечатлительный, что есть, то есть, но уже меньше чем через час он окончательно принимает решение посетить Анжелику Нил сегодня вечером. Он понятия не имеет, что будет говорить или делать «Но она ждет меня, – думает он, – я не могу унизить ее еще раз, презрительно отклонив приглашение. Безусловно, я не уступлю ни на йоту в вопросе с русалкой, но разве это не прекрасный повод снова увидеться с миссис Нил?» Мистер Хэнкок пришел к заключению, что, в каких бы презренных кругах она ни вращалась, он все же обязан проявить учтивость. «Хотя я занимаю не столь высокое общественное положение, я лучше и порядочнее этих господ. Я никогда не стану обращаться с девушкой, как они; никогда не стану предаваться низменным развлечениям на глазах у посторонних людей. В отличие от всех них, я ясно понимаю, что за любое удовольствие приходится платить».

Он старается идти возможно быстрее, но по всему Стрэнду девушки уже выходят на вечернюю работу: они сидят на порогах и подоконниках или стоят кучками на углах, по очереди прихлебывая из бутылки и игриво приподнимая цветастые юбки, чтобы показать оборчатое нижнее белье. Некоторые стоят по обочине тротуара (там, где тротуары имеются), зорко высматривая в людском потоке возможных клиентов, похожие в своем напряженном возбуждении на зверьков, шныряющих глазами по сторонам в поисках безопасного убежища. Они стараются поймать взгляд каждого мужчины, проходящего мимо, и каждый раз, когда им это удается, зазывно улыбаются. Мистер Хэнкок шагает с потупленной головой, но они все равно приближаются к нему и берут за рукав.

– Проводите меня домой, – просит одна.

– У меня есть то, что вам нужно, – доверительно сообщает другая.

Проституткам, вышедшим на свет дня, стыдиться решительно нечего (помимо очевидного): лица у них молодые и лишь слегка подкрашенные; платья во вполне сносном состоянии, на первый взгляд, да и на второй тоже. Уродливых же – беззубых, больных, старых и грязных – сейчас нигде не видно: они прячутся в кривых проулках или дожидаются в своих норах глубокой ночи, когда смогут вернуть свое давно утраченное очарование с помощью выпивки и темноты.

Едва мистер Хэнкок сворачивает на Хаф-Мун-стрит, к нему подходит совсем молоденькая проститутка. Она не особо хороша собой, но и некрасивой не назовешь: просто худенькая темноволосая деревенская девушка лет шестнадцати, с полинялой косынкой на шее и в заношенном до блеска корсаже. Она семенит с ним рядом, и когда он ускоряет шаг – тоже идет быстрее, покачивая кринолином, явно у кого-то позаимствованным.

– Сэр, – говорит она. – Не желаете ли немного развлечься?

– Спасибо, нет, – пыхтит мистер Хэнкок, который в попытке убежать от нее прилагает непривычные для него физические усилия. Однако она не отстает.

– Я знаю одну пивную неподалеку. Приличное заведение, где можно приятно провести часок. – Девушка с несчастным видом ломает пальцы. Она без перчаток, руки у нее бледные и костлявые, с траурной каймой под ногтями. – Там есть комната наверху.

– Отвяжись от меня, – ворчит мистер Хэнкок. – Ничего не выйдет.

Но маленькая шлюха упорно следует за ним.

– Шесть пенсов и стакан вина, больше мне ничего не надо, – говорит она. – Я обслужу вас в лучшем виде.

Мистер Хэнкок резко останавливается, и девушка чуть не падает, запутавшись в собственных ногах, – оно и неудивительно: туфли ей велики и ступни скользят в них взад-вперед при ходьбе. Он внимательно смотрит ей в лицо, совсем не накрашенное, с россыпью веснушек на носу.

– Ты на кого работаешь?

– Ни на кого.

– Это правда? У тебя нет ни сутенера, ни сводни?

– Нет, сэр. Я одна промышляю.

Мистер Хэнкок со вздохом шарит в кармане, достает шиллинг и показывает ей.

– Этого хватит на ужин и теплый ночлег. Возможно, еще на свечу останется. Я даю это только тебе, и никому больше, ты меня понимаешь?

Девушка не шевелится. Он в жизни не видел, чтобы кто-нибудь смотрел на монету столь напряженно.

– Вот, возьми и ступай с богом. – Она тупо уставляется на него. – Мне от тебя ничего не надо, кроме одного: чтобы я больше тебя не видел на улице сегодня ночью.

Девушка протягивает ладонь, и, когда он роняет в нее шиллинг, пальцы мгновенно стискиваются – точно ловушка захлопывается. Она прижимает кулак к груди.

– Спасибо вам, сэр.

Она делает реверанс и спешит прочь – мистер Хэнкок надеется, что в пирожную лавку, но не исключает, что и обратно на свое место на панели. «Как будто она потратит деньги на что-нибудь, кроме джина, – думает он, когда она исчезает в толпе. – Как будто жалкие двенадцать пенсов могут помочь этой девочке. Где ее родители и почему она к ним не возвращается? Черт возьми, приличному человеку уже не пройти по улице без того, чтобы к нему не пристали!»

Мистер Хэнкок идет дальше, в Сохо, раздраженный своим приступом слабодушия. На всем пути к Дин-стрит женщины подходят к нему одна за другой, берут за рукав и зазывают развлечься. Такое впечатление, что сейчас на городских улицах нет ни одной женщины, которая не раздвинула бы ноги при любой возможности, – безработные швеи шепчут: «У меня есть немного свободного времени»; театральные костюмерши, уволенные за ненадобностью, восклицают: «Сегодня редкий вечер, когда я не занята! Больше вам такого случая не представится!»

Однако повсюду вокруг продолжается обычная трудовая деятельность. Мистер Хэнкок видит типографских подмастерьев с перепачканными чернилами пальцами, кузнецов, пирожников, каменщиков и юристов. Доктора в туго завитых париках спешат по улицам; аптекари черпают мерными ложками из больших керамических сосудов; мебельные торговцы важно сидят за многостворчатыми окнами своих лавок. Но среди множества людей, подчиненных такому вот замечательному порядку, есть и отпавшие от него, точно винтики от отлаженного механизма. Среди тысячи ремесел в этом городе есть лишь одно, к которому снова и снова обращаются женщины, словно по природному призванию.

Мистер Хэнкок наконец добирается до дома Анжелики на Дин-стрит. Одно окно на втором этаже открыто, и за ним, опираясь локтем о подоконник, сидит сухощавая, опрятная дама.

– Доброго дня, – громко говорит он, приподнимая шляпу.

Она откликается не сразу. Сначала дописывает что-то в блокноте и только потом соизволяет взглянуть на мистера Хэнкока – раздраженный прищур придает ей сходство с Эстер.

– Чем могу вам помочь? – осведомляется дама.

– Я приглашен к миссис Нил! – кричит он, мучительно осознавая, что привлекает к себе внимание честных прачек и лавочников на улице, а также швей из дамского ателье на первом этаже, которые мигом собираются у своего окна прямо под окном миссис Нил и с любопытством глазеют, точно зрители из театральной ложи. К несчастью, мистер Хэнкок не знает, что всего два часа назад развеселая Анжелика вернулась домой, закутанная в шерстяной плед, во все еще влажном белье и в сопровождении мистера Рокингема.

– Полагаю, это и есть джентльмен, которого миссис Чаппел поручила тебе опекать на приеме, – сказала миссис Фрост, едва они с ней остались наедине в гардеробной.