Текст книги "Русалка и миссис Хэнкок"

Глава 14

По возвращении в большой зал мистер Хэнкок в первую очередь замечает, что все до единого музыканты маленького оркестра повернулись лицом к стене, спиной к собранию и играют с опущенными головами. Даже дирижер стоит, едва не касаясь носками туфель плинтуса, и всякий раз, когда начинает размахивать руками слишком увлеченно, задевает костяшками дубовую стеновую панель.

– Что здесь происходит? – недоуменно обращается к Анжелике мистер Хэнкок.

Гости освободили всю середину огромного помещения и сейчас стоят кольцом в три-четыре ряда. Некоторые мужчины по-прежнему полулежат на диванах; а несколько из них все еще принимают мягкие ласки девушек, но даже они нетерпеливо оглядывают зал, вытягивая шеи.

– Сейчас начнется представление, – говорит Анжелика.

В ту же минуту среди публики пробегает оживленный шепоток, и миссис Чаппел зычным учительским голосом объявляет:

– Танец! Сирены и моряки!

Лакеи распахивают двери настежь, и первыми в зал вступают восемь молодцеватых парней, обнаженных по пояс, в шейных платках и широких полотняных штанах белого цвета. Оркестр заводит зажигательную плясовую, и они принимаются отбивать ногами дробь, исполняя хорнпайп. Спины танцоров чуть поблескивают от пота, и сквозь слаженный топот явственно слышится ритмичное дыхание. У них чистые юные лица с легким пушком на щеках и гладкие безволосые тела.

– Да эти мальчишки ни разу не ходили в море! – презрительно фыркает мистер Хэнкок, когда толпа разражается рукоплесканиями, но Анжелика толкает его локтем в бок.

Парни застывают на месте: ноги широко расставлены, грудные клетки ходят ходуном в сверкающем свете люстр. Двери снова открываются, и в зал вливается мелодичное пение высоких женских голосов. По толпе прокатывается возбужденный гул. Мистеру Хэнкоку кажется, будто температура в зале повышается на пару градусов. И теперь куда ни глянь – повсюду жадные глаза: мужчины щурятся, моргают и зорко посматривают по сторонам в ожидании дальнейших событий. Отблески свечей мерцают крохотными звездочками на влажных веках.

И вот, они входят, продолжая петь: восемь прекрасных девушек, лучших из питомника миссис Чаппел. Каждая держит в одной руке гребень, в другой – зеркальце; волосы у всех вольно рассыпаны по спине; и все они почитай что голые. На шеях у них ожерелья из мелкого жемчуга, волосы переплетены жемчужными же бусами и украшены веточками кораллов, но ни одна не пытается прикрыть свои нагие груди и живот. Длинные шифоновые ленты цвета морской волны, обвитые вокруг запястий, струятся в воздухе; талию у всех охватывает широкий пояс, затейливо составленный из нитей перламутровых раковин, которые мерцают, переливаются и рассыпчато перестукивают при каждом движении бедер. А спереди и сзади с пояса, прямо посередине, свисают длинные полосы тонкой ткани, призванные не столько скрывать что-то, сколько создавать видимость приличия: мистер Хэнкок совершенно ясно видит, что волосы на венериных холмиках у «русалок» выкрашены в зеленый цвет мха, что растет на прибрежных скалах.

– Ах! Они замечательно подготовились! – восклицает Анжелика, хлопая в ладоши.

– Ну да, если решили устроить себе мышьяковое отравление, – бормочет мистер Хэнкок, но очень тихо, чтобы никто не слышал. Погромче он добавляет: – Никогда не видел ничего подобного, – что звучит более дипломатично, но не менее искренне, ибо мнимые русалки поразили его почти так же, как в свое время поразила подлинная. И точно так же не вызвали у него ни малейшего восторга.

Среди девушек он узнает нескольких, которых видел раньше, – в частности, мулатку. Соски у нее темно-коричневые, как изюм, и она прикрывает глаза, начиная свой медленный, чувственный танец. Мистеру Хэнкоку неприятно смотреть на этих юных девушек, которые по-прежнему представляются ему заблудшими малолетними служанками или сбежавшими из родительского дома дочерьми. Спору нет, их тела восхитительны, но он не испытывает ничего, кроме отеческой обеспокоенности: плотское сношение зрелого мужчины с таким ребенком кажется непотребством и мерзостью.

«Но кто я такой, чтобы судить, – мысленно упрекает он себя. – Я же не законодатель вкусов. Это все предназначено для важных особ, здесь присутствующих».

Сирены выстраиваются в ряд напротив моряков, в двух ярдах от них, и под звуки оркестра заводят новый напев.

– Сейчас станут соблазнять, – шепчет Анжелика. И действительно, девушки призывно манят руками, продолжая петь, и моряки начинают медленно приближаться к ним; кокетливо глядя в зеркальца, девушки раз за разом вытягивают гребнями густые пряди волос в сторону, а потом дают локонам упасть обратно на плечи – причем делают все это точно согласованными движениями.

Внезапно мистер Хэнкок понимает, что влечение моряков к сиренам отнюдь не притворное. В штанах у всех до единого набух красноречивый бугор, который только увеличивается при каждом плавном взмахе гребней, захватывающих длинные пряди, при каждом обольстительном покачивании нагих бедер.

– Что происходит? – резко спрашивает он.

Атмосфера нетерпеливого предвкушения, царившая в зале еще до появления девушек, не рассеялась, а, напротив, ощутимо сгущается. Мужчины смотрят во все глаза, еще напряженнее прежнего; между ними курится потный пар, отовсюду слышится сдавленное, прерывистое дыхание. Кто-то тихо постанывает. Девушки танцуют, как подлинные речные нимфы с античных фресок; груди упруго подрагивают и колышутся в такт движениям. И у всех до единого мужчин, кроме мистера Хэнкока, одна рука запущена в бриджи.

– Да что же это такое? – шепчет он.

Сосед мистера Хэнкока, смачно причмокивая и прихлюпывая, целуется с одной из молодых дам, а она лихорадочно возится с пряжкой его ремня. Остальные жадно наблюдают за танцем и энергично двигают рукой в штанах, когда русалки томно падают в объятия моряков. А когда все восемь моряков одновременно перемещают ладонь к груди своих русалок и крутят между большим и указательным пальцем яркие соски, эти пожилые джентльмены начинают судорожно раздеваться: скидывают камзолы, сдергивают шейные платки. Русалки будто бы плывут, извиваясь всем телом, потираясь бедрами о бедра своих возлюбленных, и это очень, очень похоже на танец, но уже таковым не является.

Моряк в паре с мулаткой первым расстегивает ремень на штанах, и остальные семеро тотчас делают то же самое в быстрой хореографической последовательности.

– Кажется, они не намерены останавливаться, – говорит мистер Хэнкок.

Анжелика наблюдает за происходящим внимательно и критически – словно она в театре на новой пьесе.

– Останавливаться? – переспрашивает она. – Нет, конечно. Они еще только начали.

По всему залу, примерно на уровне пояса, происходит суетливое движение. Мужчины, в расстегнутых на волосатых животах сорочках, удовлетворяют себя без всякого смущения, как будто наедине с самими собой. Теперь мистер Хэнкок знает, какие именно ласки предпочитает каждый из одиннадцати членов парламента. Одни остаются на месте и плотоядно глазеют, другие уже переместились на кушетки и торопливо распускают шнурки на платьях своих дам – белые одеяния стекают с тел, точно морская пена, и прекрасные нимфы лестью и искусными ласками разжигают возбуждение в своих слабосильных пожилых любовниках.

Моряки разом спускают штаны. Их бушприты воинственно вскинуты.

– Всем зачехлиться! – гремит миссис Чаппел. – Если вы не купили защитное средство по пути сюда, то приобретите сейчас. Если я замечу, что кто-либо из мужчин ринулся в наступление без брони, будьте уверены, он больше не совершит здесь ни одной боевой вылазки.

В зал быстро входит живописно задрапированная в шелк служанка с большой мраморной чашей молока, в котором кондомы вымачиваются до совершенной мягкости. Миссис Чаппел выуживает один, хорошенько встряхивает и поднимает над головой, показывая толпе.

– Никаких отговорок!

Моряки хватают русалок за бедра, почтенные джентльмены в первом ряду обнажают свои детородные члены, и мистер Хэнкок, спотыкаясь, бросается к дверям. Он пробирается сквозь толпу распаленных похотью мужчин, похожих на гнусных павианов, стараясь не смотреть на них и еще больше стараясь к ним не прикасаться: он заслоняет лицо руками и яростно работает локтями, прокладывая себе путь.

Анжелика устремляется за ним.

– Куда вы? – спрашивает она, настигнув мистера Хэнкока на лестничной площадке.

Он хватает ртом воздух, как ныряльщик, всплывший на поверхность.

– Я ухожу.

– Разве вы не?.. – Анжелика кладет ладонь ему на руку. – Почему бы вам не остаться? – Сейчас она вся мед и сахар. – Если это вам не по вкусу, мы можем удалиться. Здесь наверху отдельные комнаты.

– Нет. Нет, нет.

Теперь она не возбуждает в нем ни малейшего желания. Все в ней кажется порочным – ее красота слишком броская, слишком назойливая, всем напоказ. В этой женщине нет никакой тайны, ничего сокровенного: мистер Хэнкок ясно понимает, что она всего лишь игрушка для развлечения старых сластолюбцев, и ничего больше. Уголки ее губ печально опускаются, между бровями снова прорезывается тонкая морщинка, но мистеру Хэнкоку нет дела до этих ее мимических упражнений.

– Я совершил ошибку, – коротко произносит он.

– Не уходите, – просит Анжелика тонким, нежным голосом. – Пойдемте, посидите со мной немного.

– Здесь не место человеку моего склада.

– Пойдемте, выпьем по бокалу хорошего вина.

Пресекая дальнейшие уговоры, мистер Хэнкок выдергивает у нее свою руку и кидается вниз по ступенькам. Анжелика подступает к балюстраде и смотрит, как лакей подает ему шляпу и плащ. Потом перегибается через перила и зовет:

– Дорогой мой!

Но он даже не поднимает взгляд. Единственным ответом Анжелике служит частый стук шагов по мраморному полу: мистер Хэнкок стремительно пересекает холл и выходит за дверь.

Глава 15

Вполне возможно, Анжелика искренне верит в то, что сказала мистеру Хэнкоку: мол, она по-настоящему счастлива только в мужских объятиях. Однако от того, что она верит, это не становится правдой. Она нередко вынуждена терпеть соития, которые ей совершенно не по нраву: слишком короткие или слишком долгие, слишком грубые или слишком робкие, противоестественные или невыносимо скучные. Она доставляла удовольствие мужчинам, от которых воняло давно немытым телом, тяжелым алкогольным перегаром, кислым подмышечным потом или галлонами прогорклого одеколона. Она позволяла клиентам извергаться себе на грудь, на живот, на ляжки, на волосы, на поясницу, на простыни, а также практически в любое естественное отверстие своего тела, куда они пожелают. Она надевала адмиральскую треуголку, изображала невинную школьницу, в дезабилье сбегала по черной лестнице в поисках какого-нибудь хлыста, веника или выбивалки для ковров, когда от нее требовалась особенная агрессивность. Она имела дело с извращенцами, которые – при отсутствии всякого умения – гордились своей способностью часами кряду обрабатывать ее интимное место губами, языком (и – спаси боже! – зубами), и сама она прикладывалась ртом к таким частям мужских тел, к которым никогда не притронулась бы по собственной воле.

Одним словом, ее опыт плотских сношений нельзя назвать сплошным наслаждением. Но заметьте, какое бы разочарование, скуку или страх она ни испытывала во время соитий, все это с лихвой искупается удовольствиями, сопутствующими ее ремеслу. Проституция полностью удовлетворяет очень и очень многие потребности Анжелики: ей нравится жить в тесном соседстве с другими женщинами и делиться с ними своими секретами; она любит петь, танцевать и выпивать; любит, чтобы ее баловали и чтобы на нее смотрели с восхищением.

А больше всего ей нравится быть желанной.

Анжелике лестно видеть, как мужчины тупеют, зачарованно на нее глядя, как млеют, размякают и лишаются ясного соображения. На самом деле это ее раззадоривает. Сознавать, что ее глаза, тело и повадки сводят мужчин с ума; ощущать влажность их ладоней, когда они стягивают перчатки, или замечать, как при ее приближении под бриджами у них непроизвольно подрагивает детородец; узнавать тайны закрытого мира торговли, в которой она искушена уж точно не меньше них, – все это вызывает в Анжелике сильнейшее возбуждение, и она умышленно распаляет в своих обожателях страсть до неистовства и ярости. Ей нравится, когда ее настойчиво преследуют, но она никогда не становится ничьей добычей, ибо только сама решает, отдаться или нет.

А потому сейчас Анжелика смущена и раздосадована. Такого с ней ни разу еще не случалось. Других планов на вечер у нее не было – ей же и в голову не приходило, что этот может расстроиться.

«Какой-то ничтожный торгаш! – с негодованием думает она, возвращаясь в большой зал, где оргия уже в разгаре. – Казалось бы, только пальцем помани – и он напрыгнет. Болван не знает, от чего отказался, и теперь никогда не узнает, поскольку ни при каких обстоятельствах больше не окажется со мной рядом».

Так, и что же ей делать дальше? Анжелика потеряла всякий интерес к происходящему, хотя в зале полно мужчин, с которыми можно попытать удачи: на протяжении последних трех лет она услаждала их взоры, скромно сидя в углу деревенской гостиной герцога, с простой прической и прикрытой кружевом грудью. А какой нормальный здоровый мужчина не вожделеет любовницу своего друга и какой предприимчивый человек не захочет заступить на освободившееся место ее покровителя? Сейчас самое время вновь воссиять яркой звездой: флиртовать, обольщать и оговаривать условия – ведь наверняка кто-то из мужчин, столь долго наблюдавших за ней, готов взять ее под свою опеку.

Но Анжелика вдруг понимает, что у нее нет такого желания.

Что именно вызвало у Хэнкока до того сильное отвращение, что он ушел без всяких колебаний? Просто сцена разврата? Или все же дело во мне? Может, что-то не так в моем поведении или в моей наружности?

Может, я уже слишком старая?

Анжелика старается держаться в тени и лишь улыбается в ответ на призывные крики своих поклонников, распаленных животной похотью. Она вдруг вспоминает черноволосого морского офицера: молодого, красивого, вероятно, чувствительного. Безусловно, взгляды, которыми они обменялись, когда он помогал ей встать, были не обычными. Да, вне всяких сомнений: оба послали друг другу какой-то мысленный сигнал – отчасти приветствие, отчасти вопрос. Конечно же, он тоже почувствовал это.

Но нет, нет. Она не станет его разыскивать. Если даже пожилой пузатый торговец не поддался ее чарам, то уж молодой повеса как пить дать попросту рассмеется ей в лицо.

Анжелика бредет наверх, к отдельным покоям. Там из скрытой двери ей навстречу выбегают служанки с охапками белья, подгоняемые миссис Чаппел:

– Что, голубая комната тоже занята? Ну, ничего не поделаешь, ничего поделаешь. Придется открыть мою собственную опочивальню.

Полли, с размазанной по бедрам зеленой краской, беспокойно приплясывает на месте, побрякивая своими «чешуйками».

– А куда мне вести адмирала, – сердито осведомляется она, – если эта… – яростный взгляд на Элинору, точно так же измазанную краской, – пойдет в вашу опочивальню?

– Господи! У нас уже битком. – Миссис Чаппел на миг прижимает кулаки к глазам, потом со спокойной решимостью разглаживает свой полупрозрачный фартук. – Хорошо. Люси и Кларинда, приготовьте комнаты прислуги для развлечения. Там матрасы продавлены, и лестница крутая, так что старичье туда не водите: наверх-то они еще как-нибудь вскарабкаются, а вот спуститься обратно силенок не хватит.

– Да ну, как же! – насмешливо фыркает одна из девушек, но миссис Чаппел отмахивается от нее и деловито продолжает:

– Потом перетащите на лестничную площадку кушетку из моих покоев – вот и еще одно место для плотских утех. А что касается до тебя… – Она поворачивается к Анжелике. – Если ты явилась в поисках кровати, тебе пока что придется разочаровать мистера Хэнкока. Во всем доме не осталось ни единого уголка, не отданного под греховные увеселения.

– Не бойтесь, я на кровать не претендую.

– Тогда зачем пришла, путаешься тут у меня ногами? Что-нибудь неладно? Джентльмен приятно проводит время в твоем обществе?

– О да… да, конечно.

– Ты должна всячески угождать мистеру Хэнкоку, мисс. Ни на шаг от него не отходить. Прием устроен в его честь, и я хочу, чтобы он остался всем доволен. Нам нужна наша русалка.

– Он полностью удовлетворен.

Миссис Чаппел прищуривается:

– Где он сейчас?

Анжелика колеблется. Но в следующий миг на площадку, пошатываясь, выходят девушки, с трудом несущие кушетку, – они случайно задевают и опрокидывают японскую ширму, раздается страшный треск, и одна лакированная панель раскалывается пополам.

– Мать честная! – гневно восклицает миссис Чаппел. – Что вы натворили, раззявы! – (Девушки бледнеют, одна тотчас принимается хныкать.) – Ступай прочь, – раздраженно велит миссис Чаппел Анжелике. – За чем бы ты ни явилась, мне сейчас не до тебя. Займись делом. Пригласи всех к столу. Старики уже выдохлись, полагаю. И сейчас просто слоняются там в надежде на угощение. Возможно, мы еще до полуночи отправим их по домам.

– И вот тогда начнется настоящее веселье, – живо подхватывает Элинора, которая жаждет выпить стаканчик-другой чего-нибудь покрепче, но не может, пока не выполнит свою работу.

Анжелика бросает последний взгляд по сторонам, нет ли где здесь морского офицера, а потом торопливо спускается по ступенькам и ударяет в китайский гонг, стоящий на площадке второго этажа.

– Закуски поданы! – громко объявляет она. – Просим всех вниз!

В просторном атриуме каким-то чудом успел появиться длинный стол на пятьдесят персон, уставленный блюдами с жареной дичью, пирогами и фруктовыми пирожными, желеями и замороженными десертами. Миссис Фортескью уже сидит за ним, одна. Ее тарелка пуста, но бокал наполнен до краев.

– Ага, призрак на пиру, – говорит Анжелика, усаживаясь рядом с подругой.

Белла медленно окидывает глазами толпу гостей разной степени раздетости, шествующих вниз по лестнице, и интересуется:

– Куда подевался хозяин русалки?

– Ушел.

Прямо перед Анжеликой высится гора глазированных ягод. Она берет одну и закидывает в рот. Сахарная оболочка лопается, и из нее брызжет сок. Анжелика берет вторую ягоду и облизывает пальцы.

– Не оценил зрелище похоти, – добавляет она, вновь обретая уверенность в себе.

– Оно и неудивительно.

– Мне лично плевать. – Анжелика говорит невнятно, потому что пытается снять языком с нёба липкую ягодную кожицу. – Я могу заполучить кого-нибудь получше старого скучного лавочника в подпаленном парике – и заполучу, сегодня же.

Белла Фортескью сохраняет серьезность, даже когда сплетничает.

– Тебе кто-нибудь приглянулся? – шепчет она. – Покажи – кто.

Два веера одновременно взлетают вверх. Прикрывшись таким образом, женщины шарят глазами вокруг.

– Вон там, около фортепьяно. – Анжелика улыбается так, чтобы с расстояния казалось, будто она просто обменивается с соседкой любезностями. – Военный моряк, черноволосый.

– Который разговаривает с мистером Уинстенли? – уточняет миссис Фортескью, деликатно отводя взгляд в другую сторону. – Я его знаю.

Анжелика испытывает легкий прилив возбуждения, но миссис Фортескью сдвигает брови и едва заметно трясет головой.

– Не годится. Нет денег.

– Ну и пусть. Надо же мне немного развлечься.

– Ты жадная и не умеешь себя сдерживать, – увещевательно говорит миссис Фортескью. – Всегда хватаешь самую большую булочку с блюда. Дорогая моя, в твоих обстоятельствах…

– Ах, мои обстоятельства! Вечно эти мои обстоятельства! И я вечно должна руководиться единственно здравым смыслом и холодным расчетом, дабы обеспечить себе благополучное будущее. Ты прямо как Элиза, честное слово! – Анжелика снова смотрит на гору глазированных ягод, выискивая самую аппетитную. У нее уже текут слюнки от предвкушения, как ягода лопнет и мягко растает на языке. – Я просто хочу развлечься, Белла! Ты хоть помнишь, что это значит? Просто отдаться удовольствию, бездумно, беспечно… ведь молодость дается лишь раз. – Анжелика снова бросает взгляд на чернокудрого офицера. – Ну и кто он такой?

Белла вздыхает и выразительно закатывает глаза.

– Рокингем. Джордж Рокингем.

– О, благородная фамилия.

– Да он только на имени и держится, он из обедневшей ветви рода. Я знакома с его дядей, который является его опекуном, и могу точно сказать: твой сегодняшний избранник живет на мизерное содержание и не получит доступа к наследству до своих двадцати пяти лет. – Белла наклоняется к уху подруги и шепчет: – И он моложе тебя.

– Лучше уж моложе, чем гораздо старше, – фыркает Анжелика. – Я давно уже не имела дела с мужчиной, полным жизни и силы. – Ухватившись за возможность продолжить доверительный разговор, она спрашивает: – Белла, неужели тебе не будет недоставать этого?

– Чего именно? Жизни и силы?

– Нет, нет! Вообще всего этого! Ты ведь многим жертвуешь, выходя замуж, мне кажется.

Миссис Фортескью медлительно озирается вокруг. По ее маленькому серьезному лицу невозможно понять, какие на самом деле чувства она испытывает: она всегда сохраняет полную невозмутимость, даже когда стирает свои чулки.

– Я со всем этим покончила, – произносит она.

– Но почему?!

Слова миссис Фортескью ложатся свинцовой тяжестью Анжелике на сердце. Она думает об утомительной работе юных питомиц миссис Чаппел, и на нее вдруг накатывает страшная слабость.

– Разве тебе непонятно? Я смотрю на все это и думаю… – Белла разводит ладони и расширяет глаза, словно в мольбе, – какой фарс! В каких пустых представлениях я принимала участие на протяжении десяти лет – а теперь я наконец свободна!

– Ты зря устроила сцену сегодня, – говорит Анжелика.

Миссис Фортескью смеется:

– Почему зря? Не могу же я мило улыбаться и делать вид, что мне все нравится.

– Но ты должна. Некоторые из нас счастливы здесь.

– Кто? Назови хоть одно имя.

– Ох, тебе лишь бы поспорить. – Анжелика всегда понимает, когда следует закончить разговор. – Я вот свободна настолько, насколько мне хочется, и свободнее любой жены.

– Ну конечно.

– Да-да! Например, сейчас я пойду и свободно выберу, с каким мужчиной мне предаться наслаждению, а такого ни одна жена не может себе позволить…

– …Но некоторые все же позволяют.

– Без последствий? Не думаю. Я свободна, как птица. – Анжелика порывисто встает, и стул опрокидывается за ней, поскольку она не очень трезва, да и юбка на ней широченная.

– А для тебя, полагаешь, никаких последствий не будет? – негромко спрашивает Белла, но подруга уже срывается с места.

Сияя от возбуждения, Анжелика лишь раз оглядывается через плечо.

– Смотри, как надо! – говорит она.