Текст книги "Русалка и миссис Хэнкок"

– Что я не успела переменить их после мытья лестницы, – бурчит Сьюки, упорно глядя в окно. – Вот что они подумают.

– А где была твоя голова, спрашивается? Чтобы мыть лестницу в хороших манжетах, которые я купила за целых три шиллинга на последней майской ярмарке и подобных которым ты точно никогда больше не увидишь, покуда не сможешь сама за них заплатить!

– Просто проверяла их на маркость, – шепчет Сьюки.

– Да, это достойно сожаления, – беспомощно мямлит мистер Хэнкок.

– Сожаления – еще мягко сказано. Иногда мне страшно стыдно, что я имею отношение к этому дому, и мне до чрезвычайности огорчительно, что через меня имя моего мужа Липпарда связывается с такой вот вопиющей неряшливостью.

Сьюки чуть вздрагивает, будто укушенная блохой.

– И посмотри, что ты отчебучил! – Эстер вспоминает про исходную причину своего негодования. – Обменял превосходный корабль на дурацкую диковину, которую показываешь за деньги по всему городу, словно какой-нибудь цыган-балаганщик!

– Ну а что я должен делать, по-твоему? Другой русалки у меня никогда не будет, – слабо бормочет мистер Хэнкок.

– Стыд и позор! Слава богу, наш бедный отец не дожил до этого времени!

Сейчас мистеру Хэнкоку следовало бы повысить на нее голос, ибо сестра не имеет права говорить такое. Однако он не находит в себе сил обращаться с ней так, как она заслуживает – пожилая женщина, уже никому особо не нужная, полностью зависящая от чужого благосостояния; мать десятерых сыновей и дочерей, которые прежде него должны заботиться о ее интересах. Мистер Хэнкок сжимает в ладонях свою чашку с чаем и оцепенело смотрит на Эстер, как кролик на удава. За зубами у нее поблескивает золотая проволока, и она все говорит, говорит без умолку – «немыслимая катастрофа», «просто оскорбление, если подумать», «безрассуднейший поступок» – и лишь на секунду прерывается после каждой второй фразы, чтобы осторожно подвигать челюстями, возвращая на место пластину зубного протеза.

– И бьюсь об заклад, ты ни пенни на этом не заработаешь, – наконец завершает она свою тираду.

– Уже заработал.

– Прошу прощения?

– Предприятие оказалось весьма прибыльным.

Эстер презрительно фыркает и наливает себе еще одну чашку чая – с энергией, несоразмерной столь простому делу.

Несколько капель падают на скатерть, и мистер Хэнкок смотрит, как они медленно впитываются в ткань.

– Ты никогда не покроешь свои потери, – говорит Эстер.

– Половину уже покрыл.

Сьюки кивает:

– Я видела счетные книги, мама. Это правда.

«Ну или почти», – соглашается она взглядом с дядюшкой, сидящим по другую сторону чайного столика: львиную долю прибыли пока что составляет денежный вклад миссис Чаппел.

– Но еще же и полных трех недель не прошло!

Мистер Хэнкок многозначительно постукивает пальцами по виску.

– Я наилучшим образом распорядился тем, что оказалось в моих руках. Я все-таки проницательный делец, не забывай.

– Я единственно надеюсь, что ты не забудешь о своем долге перед родней, – опять фыркает Эстер, пристальнее прежнего оглядывая комнату: дощатый пол, раскрашенную под мрамор каминную полку, часы на ней. – Или, может, теперь, когда тебе привалила удача, ты решил, что все семейство Хэнкок состоит из тебя одного?

– Я прекрасно знаю численность своего семейства, – устало говорит мистер Хэнкок.

Мужчина без жены и потомства, постоянно чего-то от него требующих, вечно вынужден удовлетворять мелкие нужды всех своих родственников. У него три сестры, у каждой из которых больше детей, чем она может вырастить и воспитать только на деньги своего супруга.

– Приданое для нашей Сьюки, – продолжает он, – чтобы она могла выбрать мужа себе по душе. И разве я не устроил в нашу контору ухажера Рейчел? Разве не выдал немалую сумму твоему Джонатану, чтобы он вложился в любое предприятие, какое захочет, и был свободен в выборе жены?

– Хм… – только и произносит Эстер.

– И я вкладываю деньги в землю, в недвижимость, – несколько увереннее говорит мистер Хэнкок, – чтобы сохранить все, мною заработанное. В море, в корабли вкладываться опасно.

– Но твой отец благополучно вкладывался, и его отец тоже, – отвечает сестра с уверенностью, поистине замечательной для женщины, избравшей себе в мужья простого пивовара.

– Я не хочу быть таким, как наш отец, – говорит мистер Хэнкок и лишь потом понимает, что именно так и есть. – Я хочу быть лучше. Нам настало время подняться. И сейчас мне представляется удобный случай, чтобы продвинуться.

– Чушь собачья! Куда это ты собираешься продвинуться?

– Не важно.

День за днем пелены спадают с его глаз, и теперь он ясно видит, что долгие, долгие годы провел на периферии событий: неизвестная планета, на чью слабую, непостоянную орбиту время от времени выходят сестры, племянницы, служанки, домработницы, каждая из которых вскоре ее покидает, влекомая притяжением собственной жизни. Нет, такое существование не пристало мужчине, по природе своей призванному занимать центральное место – как ось колеса.

– Раньше я жил будто в шорах, жизнь свою не исследуя, – говорит мистер Хэнкок. – А теперь мне показали широкую перспективу. Было бы глупо не возжелать для себя большего, чем я имею.

Больше всего сестру оскорбляет, что он посмел произнести такое вслух. Ведь Эстер Липпард с младых лет упорно трудилась, чтобы быть солнцем во вселенной своей жизни – могучей силой, принуждающей всех остальных вращаться вокруг себя. Она никогда прежде не замечала в брате подобного желания, и теперь у нее все холодеет внутри, как если бы она стояла на краю собственной могилы.

– Глупо забывать свое место в погоне за недостижимым, – резко говорит она. – Честолюбие до добра не доводит.

– Мы все однажды умрем. Я не хочу оставлять этот мир таким, каким он был, когда я в него пришел.

– Тем больше причин вести благоразумную жизнь и обеспечить тех, кто останется после тебя.

– Я никого пока еще не оставил, – говорит мистер Хэнкок. – Я здесь, и все вы рядом со мной. Я должен двигаться вперед.

Глава 12

В просторной гостиной «Королевской обители» склоняются над рукоделием Полли Кэмпбелл и Элинора Бьюли. Миссис Чаппел удалилась в свои покои для послеобеденного сна. Ее юным подопечным прислуживают лакеи в лазоревой форменной одежде, которые бесшумно входят и выходят, исполняя свои несложные, спокойные обязанности. У окна маленькая светлоглазая Китти корпит над детским молитвенником, врученным ей строгой мадам Парментьер.

– От-че наш… – по складам читает она, – с-сущ… су-щий на…

– Интересно, миссис Нил и впрямь снизойдет? – вслух размышляет Полли Кэмпбелл.

– Мм? – Элинора слюнит очередную нитку, чтобы продеть в иголку.

– Она ведь даже не видела этого джентльмена – если его можно назвать джентльменом, – а теперь должна будет обихаживать его весь вечер. Я не ожидала, что она так легко сдастся.

Элинора пожимает плечами:

– Да она не особо отличается от нас.

– О, отличается, очень даже. Она может отказать в просьбе любому, кому захочет.

– Она не так хорошо устроена, как ты думаешь. Она по-прежнему нуждается в благосклонности миссис Чаппел. А миссис Чаппел нуждается в благосклонности мистера Хэнкока, так что миссис Нил деваться некуда.

– Ах, Нелл, но он же простой торговец! Ты заметила, что парик у него поеден молью? А этот ужасный мешковатый камзол с залатанными локтями!

– Ну, деньги есть деньги.

– Женщина, занимающая такое положение, как она, должна быть выше этого. Я бы вот не стала ронять достоинство.

Полли трудится над замысловатой вышивкой с изображением птиц и извилистых стеблей плюща. В другой стране, в большом прохладном доме мать начала обучать ее рукоделию сразу, как только она смогла держать в пальцах иголку. В полях за решетчатыми ставнями пели работницы, и мать Полли тоже рассеянно мурлыкала себе под нос. Ее золотое кольцо поблескивало, и иголка мелькала, проворно ныряя в канву и выныривая обратно. Это все, что Полли помнит.

– Я хорошо разбираюсь в благородных джентльменах, – говорит она.

– Ой, да они все в долгах! Проигрываются в пух и прах, кутят безбожно, непотребничают всячески, и жены у них не лучше. Девоншир вон постоянно занимает, чтобы расплатиться с долгами своей благоверной, а она постоянно занимает у Принни, чтобы вернуть мужу деньги, которые, впрочем, редко до него доходят. Они настолько погрязли в этой ужасной трясине, что никогда уже из нее не выберутся.

– Да уж!

Элинора заправляет за ухо непослушную прядь и поднимает на подругу глаза, сияющие светом чудесных тайн.

– Мне сведущие люди много чего рассказывают по секрету, – шепчет она. – И похоже, эта глупая парочка задолжала в общей сложности около шестидесяти тысяч.

Полли тихо присвистывает, и мадам Парментьер тотчас поворачивает к ней голову.

– Меня удивляют твои вульгарные манеры, – строго говорит она, и Полли выразительно сжимает губы, прежде чем ухмыльнуться. – Чтобы я больше не слышала такого!

Девушки весело переглядываются. В силу своего возраста они уже не подлежат юрисдикции старой гувернантки, чем премного довольны, но все же обе послушно склоняются над работой и ждут, когда мадам Парментьер опять переведет свое внимание на Китти, с запинками читающую катехизис.

– Если они даже своих жен содержать не в состоянии, на что может рассчитывать любовница? Я стала заниматься нашим ремеслом, чтобы избежать срока во Флите. Вот угадай, есть ли долги у… хм, дай-ка подумать… у мистера Мозеса Каррарда, например?

– Еврея?!

– Ну, в данном случае национальность не имеет значения. С таким же успехом можешь взять любого скромного торговца, успешно ведущего дела. У них нет титулов, они унаследовали от своих родителей не больше земли, чем оставили бы нам наши… – Тут Полли прикусывает язык, ибо откуда Элиноре знать, какие земельные владения полагались ей по праву рождения? – Но что у них есть – и всегда будет, – так это безупречная репутация. Богатство знати – пленительная видимость, которую обеспечивают наши банки, но человек, всего добившийся своими силами, неуклонно заботится о том, чтобы каждый заработанный пенни откладывался у него на счете.

– Странно, что ты сама не хочешь заняться хозяином русалки.

– Что? Я? Да боже упаси, он же ходячая карикатура!

– Но очень богатая и влиятельная.

– Я сейчас говорю в общем смысле, не имея в виду никого в частности. Когда-то, знаешь ли, блудница и израильтянин жили жизнью скрытной и незаметной, а теперь первая может делить постель с принцем, а второй – получить звание пэра.

– В таком случае на что могу надеяться я? – Полли не собиралась говорить это вслух, у нее ненароком вырвалось.

– Ты? Проститутка-мулатка? Твое будущее покрыто мраком неизвестности.

Раньше Элинора Бьюли считала себя уродливой из-за рыжих волос и веснушек, но рядом с экзотичной темнокожей Полли, в чьих тугих негритянских кудрях играют медные отблески, она ощущает себя настоящей Мадонной с молочно-белой кожей.

– Да, пожалуй, – соглашается Полли и ненадолго задумывается. – Я бы с радостью сошлась с каким-нибудь португальским евреем. Они все замечательно учтивые и обходительные.

– Полагаю, ты напоминаешь им мавританок, за которыми они скучают, – говорит Элинора.

– По которым, – поправляет Китти с другого конца комнаты и откидывается на спинку кресла, чрезвычайно собой довольная.

– Можно подумать, они когда-нибудь встречают мавританок на Треднидл-стрит, – фыркает Полли. – Можно подумать, ты знаешь, как выглядят мавританки. Иногда ты ужасно невежественна, Элинора Бьюли.

– А ты иногда просто ужасна. – С виду Элинора спокойна и безмятежна, как рыжая телочка, но она прожила с Полли уже год и знает, как вывести ее из себя. – Как будто имеет значение, похожа ты в самом деле на мавританку или нет. Ты существо подневольное, а потому всегда будешь тем, чем тебе прикажут быть. – У нее нет никакого злого умысла, ей просто скучно, и она с трудом сдерживает довольную улыбку, когда смуглые щеки подруги багровеют, а глаза сердито сверкают.

В голове у Полли спор разворачивается быстрее, чем непосредственно в комнате, где он явно никому, кроме нее самой, не интересен.

– Мой отец был шотландец, – выпаливает она ровно в ту минуту, когда в гостиную возвращается миссис Чаппел после отдыха, – но ни один клиент ни разу не заставил меня отплясывать джигу. А вот вы… – Она отшвыривает прочь свое рукоделие и резко оборачивается к несколько опешившей настоятельнице. – Вы принуждаете меня в одну ночь изображать гурию, а в другую – готтентотку.

– Я стараюсь угодить всем вкусам, – успокоительным тоном говорит миссис Чаппел, – но за многие годы моей работы еще никто не заказывал джигу. Когда такое случится, я непременно порекомендую тебя, милая Пол.

Элинора заливается звонким смехом, а маленькая Китти широко ухмыляется, благоразумно не размыкая губ.

– Шотландская кровь или африканская – какая разница? – говорит Элинора. – Значит, у тебя дикие горцы по обеим линиям – ну и чем тут гордиться, скажи на милость?

Полли хватает свой сложенный веер и кидается вперед, норовя ударить им подругу по щеке.

– Я тебе покажу, негодница!

Элинора сотрясается от хохота, смаргивая слезы веселья, зажимая в кулаках складки своей юбки.

– О боже! – с трудом выдавливает она. – О боже, ну и прыжок! Ну и джига!

– Довольно! – сурово прикрикивает миссис Чаппел. – В вас, голубушки, сегодня словно бес вселился. – Она поворачивается к мадам Парментьер. – У них что, у обеих месячные крови на этой неделе? Что с ними творится такое?

– Она презирает торговцев, – говорит Элинора.

– Она унижает мое достоинство, – говорит Полли.

– Клянусь душой Магдалины, вы самые глупые из всех воспитанниц, что когда-либо у меня были. Забудьте о своем достоинстве. Вот когда разбогатеете, тогда о нем и вспомните. А что касается до презрения, то здесь таковому нет места. Общество возвышает людей трудолюбивых – и, если вы будете рассудительны и практичны, возвысит и вас тоже. Презрение! Достоинство! Пф-ф! В жизни не слышала столь пустого спора! Ну-ка, отвечайте, вы готовы отбросить свои дурацкие разногласия?

Полли и Элинора молчат, как пара упрямых мулов.

– Да или нет? Ибо я пришла, чтобы сообщить вам добрую новость. Наша русалка прибыла!

Китти стремительно вскакивает с кресла, не издавая ни звука, но всем своим видом выражая крайнюю степень возбуждения.

– Симеон! – громко зовет миссис Чаппел, и в гостиную скорым шагом входит более рослый из двух лакеев, несущий перед собой подушку, на которой покоится иссохший трупик.

Девушки, испуганно попискивая, подступают ближе, но здесь, в ухоженном, безопасном доме, русалка не внушает ужаса, а выглядит просто какой-то нелепой диковинкой. Полли легонько щелкает ее по носу дерзким пальцем и одновременно с подругами отпрядывает назад, сдавленно хихикая. В глаза Симеону она не смотрит, потому что он вызывает у нее безотчетное раздражение.

– Я помещу ее в маленькой комнате при гостиной зале, – говорит миссис Чаппел. – Устрою там подобие подводного грота, с затонувшими сокровищами и гирляндами жемчуга. А все вы, милые мои, наряженные сиренами, будете соблазнять гостей своим пением.

Несколько долгих мгновений девушки молчат, глядя на странное морское существо.

– А вам не кажется, – наконец спрашивает Элинора, – что это… ну, совсем другая русалка? Нисколько не похожая на тех, в каких вы собираетесь нас нарядить?

– Не из разряда соблазнительниц, – добавляет Полли.

– Я, слава богу, не слепая.

– Так и наши гости тоже не слепые. Они же увидят, что это просто гадость какая-то. Мерзкий бесенок.

– Ничего общего с нами.

Миссис Чаппел обводит своих воспитанниц суровым, пристальным взором.

– Ни одна из вас до сих пор не предложила мне сесть, – говорит она. – Чтобы в первую очередь подумать о моих страданиях – да никогда! Поухаживайте за мной, будьте так добры. – Девушки подхватывают настоятельницу под локти и усаживают на диван. – Не важно, как наша русалка выглядит. Но что люди ожидают увидеть? – вопрошает она, расправляя шаль на плечах. – Прекрасную сирену? Или маленькую злобную тварь?

Девушки молчат.

– Ответ вы сами знаете. Так что нам следует показать им? Подлинную русалку или такую, какая рисуется в их воображении?

– Но вы только посмотрите на нее! – говорит Полли.

Миссис Чаппел вынимает из-за корсажа крохотную жестянку с лавандовыми леденцами и кидает один в рот.

– Пообмахивай меня, – велит она, и Китти принимается усердно махать веером. – Люди всю жизнь видят вокруг себя разнообразное уродство. Но в моем заведении я такого не допущу. Это будет самый роскошный и необычный прием из всех, что я когда-либо устраивала. Полли, моя искусная чтица, не прочтешь ли ты мне последний сонет, который выучила наизусть?

– Итальянский или английский, мадам? Или французский?

– Английский, английский. У меня сегодня разлитие желчи, я не переварю ничего, кроме чистейшего Шекспира. А ты, Элинора, можешь поиграть для меня на фортепьяно, пока нам не принесут чай. Довольно махать веером, Китти. Теперь разотри мне ноги.

В дверях появляется Сэмюел, второй лакей.

– Мисс Полли, вас внизу ожидает посетитель, – докладывает он.

– Ф-фу! – Полли закатывает глаза. – Так рано опять! – Затем она обращается к женщинам: – Я прилично выгляжу?

– Ну-ка… поди сюда, – манит пальцем миссис Чаппел и плюет на свой носовой платок. Взяв Полли за подбородок, она начинает стирать грязное пятно с ее щеки; девушка наклоняется к ней, гибкая, как ивовый прутик. – Капитан Тремейн, да? Который всегда приходит по четвергам днем? Я бы пригласила его посидеть с нами немного, но очень сомневаюсь, что вы, голубушки, сегодня в состоянии вести себя благовоспитанно. Так, этот простой чепец не годится. Где твой тюрбан?

Полли хмурит брови:

– С ним возни много.

– А без него – какая из тебя карфагенская царица? Давай-ка бегом наверх. Надень платье, что выложено в гардеробной. И постарайся – очень постарайся – выпроводить капитана к шести: тебе понадобится время, чтобы переодеться.

– Чем скорее я начну, тем раньше закончу, – говорит Полли, отстраняясь от настоятельницы.

Когда она, шелестя юбками, проходит мимо фортепьяно, Элинора не сдерживается и шепчет:

– Ну и кто ты, а? Прекрасная сирена или маленькая злобная тварь?

А Полли не сдерживается и сильно ущипывает свою мучительницу за руку.

– Я так и думала, – торжествующе говорит Элинора.

Глава 13

– Вы куда идете? – спрашивает Сьюки, к удивлению мистера Хэнкока.

Сейчас середина дня, и он работает у себя в кабинете: посасывая трубку, подсчитывает общую стоимость задуманного строительства.

– Никуда. Видишь, я занят.

– Но вечером? Бригитта накрахмалила и отутюжила ваши парадные манжеты. Вы куда-то собираетесь.

Мистер Хэнкок передвигает черенок трубки из одного угла рта в другой и склоняется над счетными книгами. Сегодня русалка будет впервые показана в доме миссис Чаппел, о котором Сьюки даже знать не должна, не говоря уже о том, чтобы туда наведаться. Он не сказал ей, что русалка перевезена из таверны мистера Мюррея в другое место, но это только ухудшает дело, поскольку девочка не понимает, что происходит, и настойчиво пытается выяснить. Мистер Хэнкок сожалеет, что русалка выставляется в борделе, а не в каком-нибудь другом заведении, столь же приличном, сколь роскошном, куда он мог бы привести Сьюки, чтобы она посмотрела на изысканных господ и снискала всеобщее уважение как племянница владельца русалки. С каким восторгом она рассказывала бы об этом матери и сестрам! Как гордилась бы, что только ей, ей одной, выпало такое счастье! Вместо этого она торопливо спускается к нему по темной лестнице, вопросительно разглядывает его костюм, пристально наблюдает за его поведением, а потом задерживается на пороге кабинета.

– Почему вы скрытничаете? – осведомляется она, эта четырнадцатилетняя девочка, и вызывающе подбоченивается. – Я же хорошо вам помогала, разве нет? И могла бы снова пойти с вами.

– Кто хозяин в доме? – грозно рявкает мистер Хэнкок.

Она чуть отступает назад.

– О… я просто…

Он никогда прежде не повышал на нее голос: вид у Сьюки такой ошеломленный, словно он ее ударил.

– Ты суешь нос не в свои дела, – говорит мистер Хэнкок. – Это неприлично. И вообще, зачем тебе знать? Мое место – там. – Он взмахивает рукой, указывая через окно на доки поодаль. – А твое – здесь. Я ухожу, ты остаешься дома. Я выполняю свои обязанности, ты – свои; и тогда у нас полная гармония. Понятно тебе?

Лицо Сьюки темнеет от гнева. «Я избаловал ее до опасной степени, – осознает мистер Хэнкок. – Она слишком много о себе воображает».

– Сюзанна, – вслух говорит он, – если ты хочешь сохранить свое место в каком-либо доме, ты должна вести себя сообразно положению, которое занимаешь. Я больше не намерен терпеть твою дерзость.

У Сьюки начинает дрожать нижняя губа.

«Господи, только бы не расплакалась при мне!» – пугается мистер Хэнкок.

– Я сам веду свои дела, – несколько мягче продолжает он. – Тебя они не касаются.

Ответит ли девочка? Едва ли у него достанет сил и дальше говорить с ней в таком тоне.

– Ступай прочь, – совсем уже ласково велит мистер Хэнкок. – Приготовь мое батистовое белье и почисти мой лучший камзол. Меня ждут в Лондоне в девять вечера.

Сам мистер Хэнкок предпочитает удовлетворять свои плотские потребности в верхних комнатах какой-нибудь веселой таверны, где проститутки служат приятным дополнением к игорному столу – разухабистые, пышнотелые женщины, которые и выпить не прочь, и в карты срезаться. Даже если бы он постоянно посещал публичные дома (чего он не делал ни в первые черные годы после своей тяжелой утраты, ни сейчас, когда они остались далеко позади), обитель миссис Чаппел не похожа ни на одно известное ему заведение подобного толка. Здание располагается в длинном, узком дворе на Кинг-стрит и что снаружи, что внутри не уступает в великолепии любой герцогской резиденции (собственно, оно и могло бы служить таковой, если учесть, что от него рукой подать до королевского дворца). Дороги здесь не только мощеные, а еще и такие чистые, точно их отдраили с мылом. Люди, гуляющие пешком или верхом между парком и дворцом, выглядят красиво, как на картинке: дамы в расшитых золотом придворных платьях и их статные кавалеры, одетые в модные цвета, синий и бежевый. Все они держатся спокойно и непринужденно: дамы не подбирают юбки, опасаясь испачкать их в грязи сточных канав; мужчины не озираются настороженно по сторонам, высматривая уличных мальчишек, которые могут забросать их комьями земли или чего-нибудь похуже. Мистер Хэнкок, после цирюльни взявший портшез, дабы уберечь хороший костюм от различных отметин большого города, испытывает несказанное облегчение.

Он не первый гость, прибывший сегодня вечером в заведение миссис Чаппел. Переулок, ведущий к «Королевской обители», чрезвычайно узкий, и на улице при въезде в него образовалось шумное скопление экипажей: всхрапывают и ржут нетерпеливые лошади, перебраниваются кучера в ливреях, украшенных разнообразными гербами, определить принадлежность которых могут лишь представители знати. Пока мистер Хэнкок наблюдает из своего портшеза, из одной кареты выглядывает некий господин, чье лицо часто мелькает в газетах, и окликает по имени какого-то прохожего.

– Прямо на виду у всей улицы, – неодобрительно цокает языком мистер Хэнкок. – Даже не пытаются укрыться от посторонних взглядов – как будто гордятся своим поведением. – Он стучит в потолок портшеза и говорит носильщикам: – Нам не пробиться через эту давку. Высадите меня здесь.

Он входит во двор и направляется к прекрасному оштукатуренному зданию. По обеим сторонам широкого парадного крыльца ярко пылают факелы, а повсюду вокруг развешаны фонари в виде цельных стеклянных шаров. Мистер Хэнкок волнуется так, словно он шестнадцатилетний отрок, впервые посещающий жриц Венеры. «Это всего лишь более дорогая и изысканная разновидность обычного борделя, – успокаивает он себя. – За этим блистательным фасадом – просто приятный вечер в обществе милых женщин, который завершится точно так же, как завершился бы в любом другом заведении подобного рода».

У дверей гостя встречает лакей-негр, необычайно рослый и поразительно элегантный. Небесная голубизна его ливреи отрадна для взора, а когда он произносит: «Пожалуйте сюда, сэр», – голос его мелодичен, но сдержан, негромок, но выразителен. Выговор у него чище, чем у мистера Хэнкока, и он благоухает лилиями. Мистер Хэнкок со стыдом думает о потрепанных обшлагах своего лучшего камзола и белесых потертостях на нем, закрашенных черной краской. «Да кто там станет внимательно меня рассматривать?» – рассуждал он, когда одевался дома, не потрудившись зажечь свечи ради столь незначительного дела. Теперь он понимает, что зря не зажег, очень зря. На чулке у него – пятно от томатного соуса.

Полированный мраморный пол атриума блестит, что скованный льдом пруд. Инкрустированные столики почти не видны под пышными букетами ярких, как тропические птицы, цветов, среди которых мистер Хэнкок не находит ни одного знакомого. Кругом горят бесчисленные свечи, и огни многократно отражаются в зеркалах и хрустале роскошных люстр. Прямо над собой – там, где уходит во мрак круговая лестница, – он слышит перешептывания девушек и стук по паркету туфелек на пробковой подошве.

А вот и сама миссис Чаппел – спешит поприветствовать гостя: жирная жаба в белом муслине, которая торопливо ковыляет к нему по блестящему полу, простирая вперед короткие толстые руки и взбивая коленями юбки.

– Дорогой сэр! – восклицает она. – Рада видеть вас! Просто счастлива!

Мистер Хэнкок не любит сводней – женщин, которые сами промышляли развратом в молодости, а теперь обрекают на такую же участь следующее поколение, – но он доволен, что его русалку вводит в высшее общество особа знающая и опытная. Она обеспечила прекрасное будущее великому множеству своих подопечных и, вполне вероятно, сумеет сделать то же самое для его сморщенного уродца.

– Полагаю, вам понравится, как мы позаботились о нашей малютке, – говорит миссис Чаппел, похлопывая мистера Хэнкока по руке. – Она наверху, в салоне. Но сначала не желаете ли пропустить глоточек-другой? Мы тут немножко выпиваем, в моих личных комнатах. Просто славная, уютная компания, знаете ли, но в наше время редко бывает, чтобы столько знаменитостей собирались в одном месте.

– Произвела ли на них впечатление моя русалка?

– О, они большие охотники до всевозможных новинок. А это – самое необычное зрелище со времени полета мистера Лунарди на воздушном шаре. А до упомянутого представления у нас, на мой взгляд, не было ничего по-настоящему интересного со дня возвращения Кука из кругосветного плавания.

– Значит, вы считаете, что это существо принесет мне подлинный успех? – спрашивает мистер Хэнкок.

– Сэр, если высший свет в восторге от него и весь Лондон в восторге от него, то и весь мир будет от него в восторге. Тут и сомневаться нечего: русалка – это невероятная сенсация.

Мистер Хэнкок моргает.

– Я очень вам признателен, – только и может сказать он.

Миссис Чаппел треплет его по плечу и разражается хриплым, булькающим смехом, обнажая свои желтые зубы, похожие на ряд костяных бабок.

– Ну надо же, этот джентльмен очень мне признателен! Да это я признательна вам! Однако пойдемте со мной, сэр, пожалуйте сюда. Вот, возьмите бокал… – Перед мистером Хэнкоком невесть откуда возникает поднос. – Два возьмите, два.

Гостиная миссис Чаппел, к большому облегчению мистера Хэнкока, оказывается опрятной, приличной комнатой с паркетным полом и стенами, оклеенными обоями с зеленым растительным узором, который одобрила бы любая из его благочинных сестер. Сегодня она блещет роскошью в большой мере благодаря присутствующим здесь особам. В углу мистер Хэнкок видит двух юных воспитанниц миссис Чаппел: рыжеволосая девушка прилежно играет на клавесине, а креолка (или мулатка, или кем бы она ни была, ибо в современную эпоху повальной классификации наверняка существует отдельное название для любой помеси) – эта темнокожая красотка, что первой познакомилась с ним в таверне, хмуро переворачивает нотные страницы. Он слышал, что младшие девушки в подобных домах отрабатывают свое содержание, вычищая камины и перестилая постели, в каковом случае приглушенный лязг ведер и плеск воды за скрытой дверью в глубине гостиной свидетельствуют, что между служанкой и проституткой разница невелика.

Однако мистер Хэнкок не задерживает внимание на девушках, поскольку посреди комнаты, в мягком свете свечей под полупрозрачными колпаками, сидит группа богато одетых женщин, имеющих лениво-расслабленный вид олимпийских богинь. Они тихо беседовали между собой, но при виде нового гостя разом умолкают и без малейшего смущения смотрят прямо на него.

– Милые дамы, – говорит миссис Чаппел.

Женщины тотчас встают с кресел, плавно и бесшумно, как вздымается волна в море, и – с той же медлительной природной грацией – одновременно делают реверанс, шурша атласом и кружевом. От них исходит аромат портвейна и горького миндаля.

Они пристально глядят на мистера Хэнкока, помахивая веерами, и он осознает, что еще никогда в жизни не встречал женщин, на них похожих. Всего их пять, и каждая красива своей особенной зрелой красотой, не имеющей ничего общего со свежей миловидностью младших девушек, которых он видел раньше. Одна из них – высокая и стройная, веселая и чувственная. Другая – гладенькая, как зимородок, игривая и дерзкая. Третья – мягкая и добрая, с ласковой улыбкой, вызывающей в памяти образ обожаемой матери. Все лица кажутся мистеру Хэнкоку знакомыми и в то же время совершенно незнакомыми: безумно обворожительными и в высшей степени необычными. Он вдруг понимает, впервые в жизни, сколь развитые ум и вкус требуются, чтобы по достоинству оценить подлинную красоту, ибо эти восхитительные женщины явно очень и очень непросты. Миссис Чаппел называет их имена, и мистер Хэнкок поочередно целует каждой из них руку. Но для себя он уже решил, кто они такие: первая – придворная дама, волею несчастливых обстоятельств ставшая дамой полусвета; вторая – комическая актриса; третья – бывшая любовница самого принца. А вот и четвертая – миниатюрное создание с цепкими карими глазами и темными волосами, отливающими медью. «Миссис Фортескью», – произносит миссис Чаппел, и страусиные перья, украшающие прическу поименованной особы, чуть колеблются при легком кивке. Ну и наконец, пятая – которая, во-первых, очень малого роста, а во-вторых, вся будто светится: пышногрудая и румяная, с вольно рассыпанными по плечам волосами, золотистыми, как предзакатные облака.

– Вы?.. – хрипло вырывается у него.

– Прошу прощения, я не… Мы с вами встречались прежде?

– Нет, нет. – Жгучая краска заливает шею мистера Хэнкока, расползается по щекам и достигает ушей. Он уверен, что видел эту женщину раньше, лицо ну очень уж знакомое – но где и когда именно, хоть убей, не помнит.