Текст книги "Прерафаэлиты. Революция в викторианском искусстве"

Данте Габриэль Россетти был искренне опечален кончиной Лиз. Но это не сделало его более верным и преданным своим дамам сердца – Джейн Моррис и Фанни Корнфорт. Выбрать из них одну он так и не смог. Все эти сложные, противоречивые чувства отражались в его картинах, придавая им драматичный характер.

Данте Габриэль Россетти. Beata Beatrix, 1864–1870.

Данте Габриэль Россетти. Пия де Толомеи. 1868

В работах, посвященных Джейн Моррис, Россетти неизменно старался изобразить, как Уильям Моррис силой удерживает свою жену. Россетти создал множество портретов миссис Моррис, представив ее Гвиневрой, Дездемоной, Прозерпиной, Астартой, Марианой из шекспировской пьесы «Мера за меру» и т. д. На одной из таких картин, «Пия де Толомеи», запечатлен образ героини «Божественной комедии» Данте Алигьери – женщины, отправленной в заточение и отравленной своим мужем. У героинь мифов, для которых позировала Джейн Моррис, всегда сложная семейная история и трагическая судьба.

Справедливости ради следует сказать: Джейн много получила от замужества. Простая девушка, дочь конюха, к тому же малограмотная (видимо, родители полагали, что она будет не более чем прислугой), но наделенная красотой, поражавшей буквально всех, Джейн Бёрден осознала, какие возможности открывает перед ней новый статус. Преображению миссис Моррис в истинную леди способствовали и немалые деньги, появившиеся у Моррисов в результате успешной деятельности фирмы Morris Marshall Faulkner & Co, основанной ее мужем. Потратив много сил на получение образования, изучение языков и приобретение достойных манер, с годами Джейн стала одним из украшений викторианского светского общества, а работы Россетти оставили след ее красоты в мировом искусстве.

Данте Габриэль Россетти. Мариана. 1870

Данте Габриэль Россетти. Прозерпина. 1874

Эвелин де Морган. Портрет Джейн Моррис. 1904

Данте Габриэль Россетти. Астарта Сирийская. 1877

Джейн восторгались литераторы Генри Джеймс и Оскар Уайльд, а Бернард Шоу изобразил ее в лице главной героини пьесы «Пигмалион» – Элизы Дулиттл, бедной цветочницы, неузнаваемо изменившейся под влиянием культурной среды высшего общества. Пьеса увидела свет лишь в 1912 году, за два года до смерти Джейн, но Шоу признавался, что идея этого сюжета возникла у него в 1897 году, когда миссис Моррис еще регулярно появлялась в обществе. Джейн Моррис рисовали не только Моррис и Россетти, но и другие художники, даже в ее преклонные годы – полностью преобразившееся лицо дочери конюха поражало благородством черт и аристократизмом.

В 1862 году Россетти переехал в Тюдор-хаус, расположенный в Челси. В новом доме регулярно собирались художники Фредерик Сэндис, Эдвард Бёрн-Джонс, Форд Браун и Симеон Соломон, критик Уильям Майкл Россетти, поэт Алджернон Чарльз Суинберн и писатель Джордж Мередит. Вскоре к ним присоединился Джеймс Уистлер, который также снимал квартиру в Челси. Все они были бунтари, но главным образом бунт этих творческих натур заключался в новом, «антивикторианском» образе жизни. Превратив Челси в своеобразный Монмартр, бывшие прерафаэлиты изо всех сил пытались подражать легендарным «разнузданным» нравам французской богемы.

Богемное общество из Тюдор-хауса немедленно породило скандальные слухи, пущенные, впрочем, не без основания: о любовных похождениях Данте Габриэля Россетти, об Алджерноне Чарльзе Суинберне и Симеоне Соломоне, катающихся голыми по перилам, о ночных поэтических чтениях и импровизированных вечеринках, о том, как Россетти в ярости запустил чашкой с горячим чаем в Джорджа Мередита и о беспробудном пьянстве Суиберна. Он и правда страдал алкоголизмом, и только помощь и опека его друга Теодора Уоттса-Дантона помогла поэту пережить сложные моменты своей жизни и дожить до солидного возраста 72 лет.

В марте 1866 года в журнале «Панч» появилась серия карикатур Макса Бирбома, посвященных времяпрепровождению Россетти и его друзей. На одной из карикатур изображен Данте Габриэль Россетти, рисующий свою новую музу, любовницу, экономку и модель Фанни Корнфорт. Слева на кирпичной стене сидит поэт Алджернон Суинберн и пером дразнит художника Джеймса Уистлера, поэтический критик Теодор Уоттс-Дантон грозит поэту пальцем. Уильям Моррис читает свои произведения не то собрату-прерафаэлиту Холману Ханту и теоретику искусства Джону Рёскину, не то любопытному пеликану, сэр Эдвард Бёрн-Джонс презентует цветочек кенгуру…

Макс Бирбом. Карикатура на собрание прерафаэлитов. 1866

Макс Бирбом. Уильям Белл Скотт хотел бы знать, что эти парни нашли в Габриэле. 1866

Большое впечатление производил на британцев настоящий зверинец, разместившийся вокруг Тюдор-хауса. Газели, павлины, вомбат, совы, ежи, обезьяны, саламандры, кенгуру и броненосцы из Челси сыграли не последнюю роль в английском искусстве.

На рисунке Бирбома «Уильям Белл Скотт хотел бы знать, что эти парни нашли в Габриэле» изображен британский художник, график, поэт и мемуарист Уильям Белл Скотт, со скептическим выражением лица наблюдающий за Россетти, окруженным почитателями: коленопреклоненным Суинберном, Моррисом, играющим с кенгуру, Бёрн-Джонсом с длинной бородой. Перед критиком скалится вомбат, не очень-то похожий на себя.

Джеймс Уистлер. Павлинья комната (Комната с павлинами). 1877

Звери и правда жили у Россетти в саду. Не исключено, что именно павлины из зоопарка Россетти в дальнейшем вдохновили Уистлера на создание его знаменитой Павлиньей комнаты («Комнаты с павлинами»), украшенной панелями с прекрасным птицами и картиной «Принцесса из страны фарфора».

А печальная история гибели вомбата (несчастный зверек был случайно заперт в коробке из-под сигар) вдохновила Льюиса Кэрролла на создание образа сони, живущей в чайнике.

Все это было весьма вдохновляюще и порою забавно, но подобный стиль жизни имел мало общего с героями популярного романа Анри Мюрже «Жизнь богемы», а заодно и с реальной жизнью молодых парижских художников. Французская богема преимущественно состояла из начинающих живописцев и писателей, не имевших средств к существованию. Безденежье зачастую приводило талантливых людей к трагическому финалу – французские художники и артисты вынуждены были искать средства к существованию, не столько жить, сколько выживать в бедных съемных комнатах на Монмартре. Неизвестно, как бы они вели себя в той обстановке, в которой существовали Россетти, Уистлер и все их окружение.

Английские художники, как правило, были вполне обеспечены, да и проживали не в мансардах, а в собственных особняках и квартирах. Их музами были отнюдь не бедные цветочницы – даже если супруги и любовницы прерафаэлитов вначале были бедны, то в союзе с художниками дамам хватало не только на еду, но и на роскошь. Для художников круга Россетти богемность была захватывающей игрой, своего рода сублимацией внутреннего бунта. Открывшаяся возможность «отрясти прах дидактизма с ног своих», открыто восстать против принципов искусства, прославляющего добродетель – вот что заставило художников нарушать правила добропорядочного викторианского общества. Нонконформизм помогал прерафаэлитам находить новые идеи и формы в искусстве, он происходил не из маргинального социального положения, а из упорного художественного поиска.

На деле жизнь богемного общества в Тюдор-хаусе была подчинена определенному распорядку. Хотя члены кружка встречались практически ежедневно, их жены могли посещать Тюдор-хаус лишь изредка, по специальному приглашению. «Официальные мероприятия» никогда не совпадали с визитами Фанни Конфорт, чей роман с Россетти, в отличие от его связи с Джейн Моррис, никто не скрывал, и Джоанны Хиффернан, ирландской натурщицы, которая с 1861 по 1868 позировала Джеймсу Уистлеру и Гюставу Курбе. Встречи с участием дам проходили в более раскованной и светской атмосфере. Ну а в чисто мужской компании художники были заняты работой и обсуждением своих новых достижений и открытий.

Одним из таких открытий стала венецианская живопись XVI века. Она побудила викторианских художников сменить целомудренный женский образ в своих картинах на чувственный. Отныне рыжеволосые красавицы приходят на смену кротким девушкам с ангельскими личиками, а тщательно проработанную и достоверную декорацию, будь то интерьер дома или сельский пейзаж, сменяет декоративный фон и роскошные аксессуары. Художники круга Россетти перемешивают предметы из разных эпох, наполняя полотна пышными цветами, богатыми украшениями, изысканными тканями и музыкальными инструментами.

В конце 1850-х годов излюбленной моделью Россетти становится его экономка Фанни Конфорт, чья грубоватая, подчеркнуто физическая красота резко контрастирует с изысканно-мистическим образом мисс Сиддал. Вместе с моделью меняется и общий стиль. В картине «Bocca Baciata» типичная для прерафаэлитов сухая, «пожухшая» палитра, имитирующая темперную живопись, уступает место яркому, насыщенному колориту. В тоже время трактовка женского образа восходит не к эпохе раннего Ренессанса, а к персонажам Тициана.

Данте Габриэле Россетти. Bocca Baciata. 1859

Как и в былые времена, Россетти широко использует средневековую символику: роза – символ любви, маргаритка – несчастья, яблоко – символ Венеры и грехопадения; но теперь эти символы подчеркивают характер образа, не раскрывая смысла картины. Некоторая литературность все еще присутствует в произведении, но сюжет как таковой отсутствует. Название картины дословно значит «Губы после поцелуя», оно взято из итальянской пословицы, указанной на обороте картины: «Bocca baciata non perde ventura, anzi rinnova come fa la luna» («Губы после поцелуя не теряют свой вкус, напротив, он обновляется, как луна»).

«Bocca Baciata» стала своеобразным эталоном для последующих работ художников круга Россетти. С той же модели Россетти писал свою «Леди Лилит», ставшую противоположностью другой его работе – «Блаженная Беатрикс» («Beata Beatrix»).

В начале 1860-х бывшие прерафаэлиты создают целую серию практически идентичных произведений: «Синдерелла» Бёрн-Джонса, «Елена Троянская» Россетти и «Елена Троянская» Сэндиса, «Медея» Сэндиса, «Влюбленная» («Невеста») Россетти и многие другие.

Портреты «роковых женщин» принципиально отличались от работ Братства прерафаэлитов. Хотя в основе каждого образа по-прежнему лежал исторический сюжет или литературный источник (все же это были изображения широко известных персонажей), а аксессуары сохраняли свою символическую функцию, в картине доминировало не повествовательное, а декоративное начало. Художники круга Россетти стремились воспроизвести определенный тип красоты: огромные глаза, пышные волосы, яркие полные губы, бледное лицо. Впоследствии этот тип станет своеобразным клише «роковой женщины» рубежа XIX–XX веков – и оно, разойдясь по всему миру, пустит корни в русской культуре. Так будут выглядеть женщины в романах Федора Сологуба и героини Михаила Врубеля, не говоря уже о реальных дамах Петербурга и Москвы. В России таким типом внешности наделяли страстную, даже болезненную натуру, склонную к опасным мечтаниям, и непременно с трагической судьбой.

Данте Габриэль Россетти. Леди Лилит. 1868

Данте Габриэль Россетти. Елена Троянская. 1863

Сподвижники Россетти культивировали в литературе и живописи этот образ как символ физической женской привлекательности. Не случайно их персонажами были Елена Троянская, Лукреция Борджиа, Венера, Медея и Лилит. Образы «любви небесной» и «любви земной» особенно ярко расходятся в картинах Россетти 1860-х годов: для первого случая идеально подходила утонченность Элизабет Сиддал, для второго – чувственность пышнотелой Фанни Корнфорт.

Второй этап прерафаэлитизма, период между 1857 и 1865 годами – время развития идей эстетизма, период интенсивной работы художников круга Россетти. Минус в том, что все созданные ими картины были слишком похожи друг на друга. Кроме того, несмотря на все новации, в этих картинах сохранились некоторые специфические особенности стиля прерафаэлитов. Несмотря на попытку создать отвлеченный женский образ, эти произведения часто выглядят как костюмированная «живая картина», популярное светское развлечение – леди и джентльмены викторианского века, наряженные в исторические костюмы, представляли сцену с какого-нибудь известного полотна. Сохранились и отсылки к определенным источникам и образцам – и потому картины этого времени кажутся несамостоятельными.

Американский художник Джеймс Уистлер, работавший в Лондоне и тесно общавшийся с кругом Россетти, будучи «человеком со стороны» и не столь крепко связанный путами традиционализма, зашел в своих экспериментах с женским портретом гораздо дальше. Его «Симфония в белом № 1», также известная как «Девушка в белом», не имеет за плечами определенной фабулы. И все же этот образ слишком конкретен. Не давая готовой истории, картина легко позволяет придумать ее. На скрытый сюжет намекают белое платье девушки, обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки и само положение руки – «знаковое» – как в ренессансных портретах. Девушка не столько смотрится в зеркало, сколько погружена в собственные невеселые мысли, чем-то напоминая федотовскую «Вдовушку», что не удивительно, учитывая биографию Уистлера, который провел детство в Санкт-Петербурге и был знаком с Павлом Федотовым.

Получалось, что даже без определенного сюжета и акцента на художественные качества, картина все равно продолжает требовать «истории».

Во второй половине XIX столетия и консервативные, и прогрессивные художники, и даже эстеты использовали один и тот же «словарь» для выражения своих творческих идей. Речь шла не о разных языках искусства, а об усилении того или иного аспекта. Одни говорили о приоритете правды над красотой, другие – красоты над правдой. При этом эстеты никогда не отказывались от истории как таковой, но старались выбирать специфические сцены, в которых отсутствовало развернутое действие, благодаря чему можно было сосредоточиться на декоративном аспекте. Повествовательный момент, тем не менее, не только продолжал существовать, но и занимал большое место в живописи.

Джеймс Уистлер. Симфония в белом № 1 (Девушка в белом). 1861–1862

Это привело к тому, что во второй половине столетия лондонская культурная жизнь представляла собой густой суп (чтобы не сказать «рагу по-ирландски») критики, художники, писатели и поэты варились в бульоне идей эстетизма и обновления в искусстве. И часто непосредственно не связанные между собой, а то и вовсе враждующие члены этого культурного сообщества влияли друг на друга, ловя идеи и образы, витающие в воздухе.

Джон Рёскин, выступавший с критикой Джеймса Уистлера, от души любил Данте Габриэля Россетти, Эварда Коли Бёрн-Джонса и Алджернона Суинберна. Оскар Уайльд был учеником и Рёскина, и Уолтера Хорейшо Патера, английского эссеиста и искусствоведа. Альберт Мур дружил с Уистлером и одновременно был членом узкого кружка художников, сформировавшегося вокруг яркого представителя британского академизма и будущего президента лондонской Академии художеств Фредерика Лейтона. Подобным образом несколько десятилетий спустя будет выглядеть художественная жизнь России, описанная в воспоминаниях Андрея Белого. Здесь, на фоне студенческого товарищества, изменчивого творческого содружества, язвительных замечаний в адрес отщепенцев, роковой любви и взаимной ненависти рождалось искусство Серебряного века.

Джеймс Уистлер – американец в Европе

Не последнюю роль в процессе рождения первого сообщества лондонских эстетов сыграл сбежавший в 1862 году из Парижа в Лондон Джеймс Эббот Макнейл Уистлер.

Даже в самом кратком жизнеописании Уистлера неизменно отмечается множество источников, повлиявших на формирование его творческой личности. Богатая событиями биография художника: раннее детство и юность, проведенные в Америке, отрочество – в России, молодость – в Париже – позволила Уистлеру познакомиться с современной культурой в самых разных ее проявлениях, от провинциальных американских портретов и полотен русских академиков до модных парижских мастерских и учебных классов.

Подобно большинству своих соотечественников, американец Уистлер легко входил в контакт с любой цивилизацией, приобретая навыки и знания, обнаруженные им в новом культурном пространстве. В отличие от европейских коллег, с детства связанных в первую очередь с национальными художественными традициями, он сумел оценить мировое культурное наследие Старого света извне. Но оно же повлияло на его восприятие собственного, американского наследия.

Не исключено, что именно Уистлера имел в виду писатель Генри Джеймс в одном из ранних романов. Его герой, американский художник, произносит горькие слова: «Мы, американцы, – люди, лишенные эстетического наследия!.. Мы обречены довольствоваться дешевкой. Для нас закрыт магический круг. Почва, питающая наше восприятие, – скудные, голые, искусственные напластования. Да, мы повенчаны с посредственностью. Американцу, чтобы добиться совершенства, надо познать в десять раз больше, чем европейцу… Грубость и резкие краски нашей природы, наше немое прошлое и оглушительное настоящее – все это лишено того, что питает, направляет, вдохновляет художника… Нам, бедным подмастерьям в святилище искусств, ничего не остается, как жить в вечном изгнании».

Подобно многим героям произведений Генри Джеймса художник Уистлер предпочел «вечное изгнание». К моменту приезда в Париж в 1855 году он имел лишь начальную ученическую подготовку и некоторое представление о том образе жизни, который собирался вести. Большое влияние на выбор непоседливого американца оказала и прочитанная им модная книга Анри Мюрже «Жизнь богемы», опубликованная во Франции в 1851 году. Она пробудила в молодом человеке желание окунуться в бурную художественную жизнь Парижа. Нельзя сказать, что окончательное становление творческого метода Уистлера произошло во французской столице, но именно здесь сформировались его взгляды, здесь он получил первые фундаментальные знания и оказался у истоков нового искусства, обещавшего недюжинные перспективы начинающему художнику.

Большинство иностранцев, приезжавших в Париж, стремились получить традиционное академическое образование и, как правило, не примыкали к бунтующей французской молодежи. В отличие от многих, Джеймс Уистлер поступил в одну из самых демократичных студий – мастерскую Шарля Глейра, у которого учились и будущие импрессионисты Клод Моне, Альфред Сислей и Пьер Огюст Ренуар. По мнению исследователя Джона Ревалда, Глейр «был довольно терпимым… не отдавал предпочтения каким-либо определенным сюжетам и разрешал ученикам писать все, что они хотели». Некоторые принципы работы, которые мастер привил своим ученикам, Уистлер сохранил на всю жизнь. В этот же период молодой американец познакомился с Эдуардом Мане. Картины «Завтрак на траве» Мане и «Белая девушка» Уистлера экспонировались в знаменитом «Салоне отверженных» 1863 года и в равной степени вызвали негодование публики и критиков.

Джеймс Уистлер. У рояля. 1859

Начиная с 1859 года Джеймс Уистлер жил попеременно то в Париже, то в Лондоне, но вплоть до 1862 года Париж оставался в центре его профессиональных интересов. Однако теперь героями его полотен стали члены семьи его старшей сестры, в замужестве Хейден, в чьем доме на Слоан-сквер, № 62 Уистлер регулярно останавливался во время своих частых визитов в Лондон.

Ян Вермеер. Концерт. 1663–1666

На картине «У рояля», первом значительном живописном произведении художника, представлены музицирующая Дебора Хейден и стоящая у инструмента ее дочь Энни, племянница Уистлера.

Эта интерьерная сцена восходит к жанровым полотнам голландских живописцев XVII века, но прежде всего – к произведениям Вермеера, чей «Концерт» экспонировался в Лондоне в 1859 году. Это полотно Вермеера можно считать основным источником композиции картины Уистлера.

Уистлер строг и лаконичен. Композиция, лишенная пышных аксессуаров, спокойный орнамент и ровное освещение подчеркивают упрощенные формы и ритмы. Отсутствует глубокая перспектива и даже намек на нее – нет ни окна, ни занавеса, ни намека на пространство позади персонажей. И в то же время – это не групповой портрет на нейтральном фоне, а жанровая сцена, столь любимая английским искусством.

Подобное балансирование на грани жанров в дальнейшем станет «фирменным» приемом Уистлера. Помещая модель на фоне стены («Портрет матери») или ширмы («Принцесса из страны фарфора») художник лишь обозначает пространство, лишенное перспективы, но это позволяет фигуре безоговорочно доминировать в композиции. В голландских полотнах люди и интерьер образуют одно целое, микрокосм, где воплощены многие аспекты земного бытия – а интерьеры в картинах Уистлера лишь несколькими штрихами обозначают характер и круг интересов модели.

В работе «У рояля» художник запечатлел только рамы двух висящих на стене картин. Согласно традиции голландской живописи картина внутри картины должна нести аллегорический смысл. Это мизанабим, прием встраивания одного художественного произведения внутрь другого (от франц. mise en abyme – «поместить геральдический элемент в центр герба»). Но Уистлер использует тяжелые золоченые рамы исключительно как метроном живописного ритма, сюжет полотна над рамой не играет никакой роли. Подобная игра с художественным наследием прошлых эпох свойственна ранним творческим поискам Уистлера. Впрочем, уже тогда в его работах начали проступать черты, которые впоследствии стали основой уистлеровского стиля: гармония повторяющихся ритмов, отсутствие лишних аксессуаров, изысканный колорит.

Джеймс Уистлер. Гармония зеленого и розового: Музыкальная комната. 1860–1861

В 1860 году картина была принята на выставку Королевской Академии художеств в Лондоне, где была приобретена за тридцать фунтов художником-академиком Джоном Филиппом – который, кстати, несмотря на дружбу с Милле, выступал против прерафаэлитов. Впрочем, к 1860 году, Джон Эверетт Милле и сам оставил Россетти, вернувшись в лоно Академии, где сделал блестящую карьеру.

Другая работа, созданная Уистлером в этот же период, «Гармония зеленого и розового: Музыкальная комната» впервые обозначает новое увлечение художника – интерес к японскому искусству, к специфическим чертам дальневосточного декоративизма. Это произведение – попытка их использования в контексте европейской живописи.

Левая часть композиции представляет собой зеркальное отражение перспективы комнаты. Женская фигура первого плана представляет собой S-образный силуэт с ярко выраженным контуром. Этот прием, так же как и неустойчивая поза, переходящая от ракурса анфас в профиль, помещенная чуть в стороне от композиционного центра, напоминает традиции изображения гейши в японской гравюре. Темная фигура, словно аккорд, разбивающий легкую мелодию изящного интерьера и светлых утренних туалетов. Это впечатление, возможно, и привело к тому, что композиция, где отсутствуют музыкальные инструменты, получила название «Музыкальная комната».

Подчеркнутая утонченность, изысканная декоративность, присущая жанровым картинам Уистлера парижского периода, выделяет его на фоне молодых французских и английских художников.

В начале 1860-х Уистлер близко сошелся с художниками круга Россетти, активно использовавшими экзальтированный женский образ. К этому периоду относятся две программные работы мастера: «Белая девушка» и «Уоппинг». Исполненные в более реалистической, «светлой» французской манере, они возникли под впечатлением Уистлера от творчества художников круга Россетти и наносили весьма чувствительный удар по моральным устоям викторианцев.