Текст книги "Невеста без места"

Спящая Золушка

 
…посыпать песком дорожки,
посадить десять кустов роз,
почистить столовое серебро,
перемыть весь хрусталь,
помолоть перец и кофе на год вперёд,
перебрать фасоль,
отделив чёрную от белой,
и только тогда… —
но карета тронулась,
и последних слов
разобрать уже было нельзя…
И она посыпала дорожки,
посадила розы,
почистила серебро,
перемыла хрусталь,
помолола перец и кофе
и перебрала фасоль,
так что, когда появилась фея,
чтобы снарядить её на бал,
где ей разрешалось пробыть
до пока не пробьют часы,
она попросила, —
а можно до пока не пропоёт петух,
и я лучше посплю, —
и фея пожала плечами,
что, в общем, конечно, можно,
и вместо хрустальных туфелек
протянула ей веретено. И она,
не успев уколоть палец, уснула —
прямо на садовой скамейке.
…А принц,
заскучав на балу,
вскочил на лошадь
и помчался куда глаза глядят.
И на исходе ночи оказался возле дома лесника.
Принц въехал в ворота
и приблизился к скамейке,
на которой спала Золушка.
И в это самое мгновенье пропел петух,
и она проснулась.
Проснулась принцессой.
Потому что если живёшь по законам сказки,
то есть посыпаешь песком дорожки,
сажаешь розы,
чистишь столовое серебро,
моешь хрусталь,
мелешь перец и кофе
и перебираешь фасоль,
отделяя чёрную от белой,
всё обязательно кончится хорошо.
 
 
Даже если ты не поедешь на бал.
 

* * *

 
Казалось, больше и не надо,
и разве больше может быть?
Но ищет – и найдёт награда
посмевших на земле любить.
 
 
Им Бог даёт такое счастье,
что небеса-то не нужны.
…Ты так умеешь возвращаться,
как возвращаются с войны.
 

* * *

 
Один видит моё платье,
другой видит под платьем ноги,
а третий видит настолько глубже,
что, когда мы встретимся на том свете,
он меня, конечно, узнает первым.
 

* * *

 
1
Стали совсем не нужны нам слова,
лишь невзначай
произнесу затрапезные два:
«хочешь» и «чай».
 
 
Скажешь: «Хочу…» – и опять тишина.
Ночь и метель.
…Наше молчание не как стена,
а как постель.
 
 
2
Как тебя ни кормила,
ты всё смотрел на дверь.
Я не любила мира,
места моих потерь.
 
 
Видела я воочью,
как исчезал ты в нём:
ты исчезал то ночью,
то поутру, то днём.
 
 
Но в нелюбви нет толка.
Вот ты опять исчез…
Если уж любишь волка,
то возлюби и лес.
 
 
3
Я прижмусь к твоему пальто…
Что узнала я за пять лет?
Что любить можно только то,
чего рядом с тобою нет.
 
 
И что это мой крест земной —
чтобы вечно ты уходил.
…Я б не стала твоей женой,
даже если б так Бог судил!
 
 
4
Ты так передо мною виноват,
как поле боя бросивший солдат.
 
 
И я теперь стихи боюсь писать,
чтоб кто-нибудь не заглянул в тетрадь.
 
 
И я боюсь произнести их вслух,
чтоб чей-нибудь не возмутился дух.
 
 
И я в груди удерживаю вздох,
чтоб за меня тебя не кинул Бог.
 

* * *

 
Как ни удерживай мужчину,
уйдёт, сердешный, всё равно.
И не трудись искать причину:
так было. Есть. Так быть должно.
 
 
Ведь потому и нету жала
у смерти – лишь одни уста,
что и она не удержала
в своих объятиях Христа.
 

* * *

 
А мысль о том, что Бога нету
и что за гробом пустота,
другого, может быть, поэта
и посещала.
Но не та
меня настигла между делом:
вдруг вовсе не любимых здесь
мы обретём за тем пределом:
вдруг там лишь Бог один и есть?..
 

* * *

 
Я, как с жизнью собственной в разлуке,
без него.
Как ни твержу: «Смирись», —
нет смиренья.
Ведь во всякой муке
должен быть, я полагаю, смысл…
Господи!
Слова мои не ропот —
волю я понять хочу твою:
для чего мне вместо жизни опыт?
Разве что Тебя любить в раю…
 

Плёс

 
Баба чистит рыбу возле лодки,
и сидит, облизываясь, кот…
Это ж сколько нужно выпить водки,
чтобы Волгу перейти здесь вброд.
 
 
Всюду козы ходят, как собаки,
и едят дубы и васильки.
На верёвке – джинсы и рубахи,
полотенца, батик, судаки…
 
 
Церковь. И не лучше и не хуже,
чем другая. Слишком лишь темна.
Впрочем, есть, где попросить о муже
и о том, чтоб кончилась война.
 
 
На погосте вспомнить о покосе
и пойти в Москву купить билет.
…Я могла бы жизнь дожить и в Плёсе,
не пойми, что всюду жизни нет.
 

* * *

Д.

 
1
Слов моих не слушай,
не читай стихов,
самый наилучший
из моих грехов.
Не смотри в глаза мне,
где страстей приют,
и не слушай камни,
что возопиют.
 
 
2
Я понимаю, зачем умерла Беатриче:
чтобы стал Дантом на этом свете Дант.
Мудрая Биче любви оказалась прытче:
всё-таки смерть какой-никакой гарант
разъединенья, не-встречи дорогой земною.
…Чтобы осталась с тобой золотая твоя голова,
чтоб ничему не бывать меж тобою и мною,
будем считать, мой мальчик, что я мертва.
 

* * *

 
Но вот в уста поцеловать бомжа
я б ни за что на свете не сумела.
Пускай бессмертна всякая душа,
но так ли ничего не значит тело?
 
 
Стремленье с каждым обрести родство
нечеловечьих требует усилий.
…Я храм люблю,
когда в нём никого,
и вымыт пол,
и тонкий запах лилий.
 

* * *

 
Что там юность,
что молодость,
что тридцать пять! —
впереди ещё вся красота,
ибо нужно по капле её собирать,
словно воду
в пустыне
с куста:
и младенческий смех,
и морщину на лбу,
и слезу,
и рубец,
и венец…
И взаправду красивой я буду в гробу,
когда всё соберу наконец.
 

После Беслана

1

 
Не начало третьей мировой
школьная дата эта:
дети, не пришедшие домой, —
это конец света.
 

1 сентября 2004

2

 
Не хочу ни отца, ни мать
в этом брошенном Богом мире,
чтобы их не могли взорвать
ни на улице, ни в квартире.
 
 
Не хочу никаких детей,
чтоб не видеть слёзы ребёнка.
Не хочу никаких вестей,
ибо каждая – похоронка.
 
 
Не хочу больше стройных ног
(а ведь, Господи, как хотела!).
Чтоб не взяли его в залог,
не иметь хочу вовсе тела.
 

3

 
А я опять встаю с утра,
учу детей, пишу в тетрадку:
не веря в торжество добра,
а только из любви к порядку.
 
 
Да и поэтому навряд.
А просто потому, что участь живых —
вмещать любой расклад.
Будь проклята моя живучесть!..
 

Сочельник

 
1
Дети взрослыми станут:
это было всегда.
Верить в волхвов устанут.
А это уже беда.
 
 
Будет звезда Востока
нам светить из ночей,
только в ней мало прока
тем, кто лишён очей.
 
 
Мы ведь не можем сами
видеть (из-за ума):
как ни глядим глазами —
всюду сплошная тьма…
 
 
К счастью, на белом свете
будут всегда волхвы,
ибо родятся дети.
Другие дети, увы…
 
 
2
Гирляндой комнату расцветим
и водрузим звезду на ёлку.
И даже ангела. А толку?
Но мы о том не скажем детям —
пусть это будет наш секрет! —
что никакого толка нет,
нет никакого смысла тут…
Но – тсс! – они уже идут…
 

Неотправленные письма

1

 
…И когда я глаза открываю в холодной избе,
как, прости меня Господи, в братской могиле,
мне не миру и городу нужно, а только себе
доказать, что я встану сейчас, как меня ни убили.
 
 
И сначала я дров принесу, чтоб затеплилась печь,
и воды из колодца в три ходки затем натаскаю.
Хорошо, что июнь и не нужно ни лампы, ни свеч,
хорошо, что здесь света конец и изба моя с краю.
 
 
И архангел дядь Миша трубит, появляясь, как тать,
и, ведро опустив, по росе я бегу в автолавку,
чтобы было чего и большому, и малому дать
и добавить ещё, если кто-то попросит добавку.
 
 
И ещё чтоб осталось совсем уж незваным гостям,
что придут с утреца поздороваться-опохмелиться.
И, включив телевизор навстречу любым новостям,
буду ждать лишь погоды, надеясь на милость столицы.
 
 
И в окно посмотрю, где лишь хмурое небо да лес.
И, себя по кускам собирая усилием воли,
всею собственной шкурой поверю, что Лазарь воскрес,
хоть вокруг только кости чужие да русское поле.
 

2

Суженого конём не объедешь.

Русская пословица

 
Всё рассчитано, милый, заранее:
это вот и зовётся судьбой.
И мне незачем знать расписание,
чтобы встретиться снова с тобой.
 
 
…Здесь старуха сидит на завалинке
днём и ночью. Особенно днём.
И пускай не подшиты здесь валенки,
мне тебя не объехать конём.
 

3

 
До тебя три сотни вёрст,
до тебя три сотни звёзд,
до тебя весь этот свет —
никого мне ближе нет.
 

4

 
Мне казалось, что я-то уж знаю,
что такое земная любовь…
Что на грядке там, с самого края?
Хорошо бы укроп.
Иль морковь.
Аллилуйя любому листочку,
что восстал из могилы на треть.
Хорошо бы сейчас умереть.
Или сына родить.
Или дочку.
 

5

 
Куда мне бежать от судьбы!
Дожди зарядили по-русски,
и всё заменили грибы,
хоть нет превосходней закуски.
 
 
Однако и выбора нет.
А лес – то кукушкой, то выпью…
И снова с грибами сосед!
Ребята, я столько не выпью…
 

6

Души, души, быть вам сёстрами.

М. Цветаева

 
Не хочу, чтоб мы друг другу были душами,
но, как свет обрёл слепой и звук – немой,
как недужные по слову стали дюжими, —
я хочу, чтоб стали плотью мы одной.
 
 
Не затем, мой свет, такою мерой меряю,
что в любви своей забыла о святом,
а затем, что в воскресенье тела верую
и хочу с одним тобою быть на том.
 

7

 
С утра сосед придёт за водкой —
будь хоть в купальнике, хоть без,
какою ни пребудь красоткой,
в ребро ему не вступит бес.
 
 
…Рябой, небритый, алкоголик,
один мужик на всё село,
ах, если б знал ты только, Толик,
как нам с тобою повезло:
 
 
мы не нужны друг другу оба…
– Да я налью сейчас, постой!..
Такому лишь, как ты, до гроба
и после – буду я сестрой.
 

8

 
Как будто ждёт в Москве меня награда,
живу – день за день время торопя.
И страшно мне, что я боюсь не ада,
а Божиего Царства без тебя,
 
 
что я не с Богом ожидаю встречи,
что я хочу не света, а тепла…
…Вот почему, когда я ставлю свечи,
Он так ревниво смотрит из угла.
 

9

 
Сама себя отправившая в ссылку
с утра до ночи сеять и полоть,
по-деревенски повяжу косынку,
чтоб усмирить бунтующую плоть.
 
 
Как я хочу обратно:
в детство, к маме,
мне надоело мыслить и страдать.
Но русский дождь с громами над домами
неистощим, как Божья благодать.
 

10

 
Это всё мне настолько знакомо,
словно я здесь когда-то росла:
и калина у самого дома,
да и дом от угла до угла.
 
 
И без местных, сама, как ни странно,
я уверенно к речке иду…
По утрам здесь такие туманы,
как молочный кисель в детсаду.
 

11

 
Кому чистилище со лба
грехи их смертные стирало,
а мне вот русская изба, —
и мне не показалось мало.
 
 
Здесь притолока так низка —
я в три погибели ходила,
чтоб стёрлась с моего виска
запечатлённая гордыня.
 

12

 
Казалось бы, второй этаж,
а дух захватывает аж:
из треугольного окна
вся родина моя видна —
с конём по имени Гнедко.
И ничего, кроме стола.
…Я никогда так не жила,
так высоко.
 

13

 
…А ты ни в чём не виноватый,
а просто ты такой как есть.
И тучи грязно-серой ватой
несутся, и числа им несть.
 
 
А я люблю тебя как дура,
и снова дождь идёт косой,
и лишь одна литература
сияет вечною красой.
 

14

 
Как я жила? Всё шла кругом стола:
писала, мёд пила и ела брашно,
и так я страшно далеко зашла,
что мне почти что ничего не страшно.
 
 
И ничего не видно впереди:
какой ещё обвал, какое горе?
…И только лёгкий холодок в груди,
какой бывает на высокогорье.
 

15

 
Слышу,
точнее, внемлю:
пашут меня, как землю,
чтобы из-под сохи
вышли на свет стихи.
 

16. Неудачная фотография

 
Да будет свет, где ныне негатив, —
и никаких других альтернатив.
А эти пятна, пятна этой тьмы,
не что иное, мой родной, как мы —
не потому, что нас с тобою нет,
а потому что это этот свет.
 

17

 
Перестрелку,
теракт,
конец света —
что на этот готовят раз?
Давай стрелку забьём хоть где-то,
ибо если не мы, то – нас.
Давай встретимся, мой хороший,
где, не знаю, но ровно в шесть —
свет за кущей, покой за рощей —
ну хоть что-то же там есть!
 

18

 
Ручку брось, сломай карандаши —
всё равно напишешь, не минует,
ибо стержень плавят из души,
когда Бог к кому-нибудь ревнует.
 

19

 
Вернёшься через немножко
иль через десять лет —
буду, как свет в окошке,
буду гореть, как свет.
Ты мне хорош по милу, —
мне ли перегореть?
Или сойти в могилу?
Страшно лишь постареть…
 

Граница
Поэма

…Где (я слышал стороною)

небо сходится с землёю.

П. Ершов. Конёк-горбунок

…Но что есть рифма для поэта?

Она не эхо, не ответ,

Она совсем не звук, а свет,

Она пришелец с того света.

 
– Стой! Кто идёт домой? —
крикнул пограничник
и, преградив путь неизвестному солдату,
строго заметил,
что война в Чечне ещё не кончилась.
– Зато я кончился, —
сказал солдат, —
так что посторонись, часовой…
– А бумага у тебя есть? —
спросил пограничник,
и солдат ответил,
что от меня и следа нет,
вот и цербер твой не лает…
И пограничник, наморщив лоб,
глянул на нетронутую контрольно-следовую полосу,
и вдруг из кустов выскочил старшина
и закричал,
что сейчас только передали по рации,
что Земля объявила о своем суверенитете и отделилась
от Неба…
– А я-то думаю, —
хлопнул себя по лбу пограничник, —
чего это у меня стихи не рифмуются!
А старшина заорал,
что какие, на хрен, стихи,
если по ту сторону границы уже Тот Свет…
– Вот и я говорю… —
начал солдат,
но старшина цыкнул,
что что это ещё за явление Христа народу,
и продолжал:
– И пока по обе стороны КСП[6]6
  КСП – контрольно-следовая полоса.


[Закрыть] открыты ворота,
нужно разбегаться, ребята… —
Но пограничник твёрдо сказал:
– Я не могу уйти… —
И старшина похлопал его по плечу,
что это хорошо, что у тебя такое крепкое слово,
но в связи с тем, что положение крайнее,
бери шинель, пошли домой,
в смысле в Чечню,
потому что, —
философски закончил он, —
теперь вся Земля – Чечня…
И солдат оживился,
что вот и я говорю,
пропусти, мол, на Тот Свет,
а он требует бумагу,
хотя, если разобраться,
зачем ему бумага,
если всё равно стихи не рифмуются…
– Логично, —
сказал старшина
и объяснил пограничнику,
что в нынешней геополитической ситуации,
когда вся Земля оказалась по одну сторону,
человек, пересекающий границу,
не перебежчик
и уж, конечно, не дезертир,
а просто мёртвый, так что иди себе с Богом, —
повернулся он к солдату.
Но тот решительно заявил,
что теперь меня нужно не просто пропустить,
а проводить до ворот на Тот Свет
и вдобавок выставить там пост № 1
в лице пограничника,
потому что в свете последних событий
эти ворота – единственное место,
через которое человечество сможет попасть на Небо,
и оно должно охраняться государством.
И старшина крякнул
и сказал пограничнику,
кивнув на солдата,
что ведь смотреть не на что,
а мыслит по-государственному…
Но пограничник повторил:
– Я не могу уйти…
И старшина повысил голос,
что как старший по званию
я приказываю оставить вверенный тебе пост
и следовать за… как бы это лучше выразиться…
Но пограничник перебил,
что дело не в приказе,
а не могу – и всё…
И старшина побагровел.
А солдат нахмурился,
что ты себе так много позволяешь,
очевидно, потому,
что Земля отделилась от Неба
и я уйду с Богом…
А пограничник возразил,
что как раз если Бог есть,
то всё позволено,
потому что он всё простит,
но дело опять-таки не в этом…
– А в чём… твою мать?! —
взорвался старшина, —
а пограничник огрызнулся,
что, если знаете, зачем спрашиваете, —
и, повернувшись к солдату,
продекламировал:
Я служу на границе:
Так уж карта легла,
Ветер в окна стучится
И полярная мгла.
Нежной, ласковой самой
Письмецо своё шлю.
Мама, милая мама,
Как тебя я люблю!
– А говорил, стихи не рифмуются, —
заметил солдат,
а пограничник пояснил,
что написал их ещё месяц назад,
а мать,
прочитав про «полярную мглу»,
которую я вставил для рифмы,
прислала вчера телеграмму:
«Приезжаю тёплыми вещами»,
так что я не могу тебя проводить
и тем более стоять в воротах,
потому что я её свет в окошке
и, если его не окажется на месте,
ей будет конец…
И старшина, почесав в затылке,
задумчиво произнёс,
что, когда на одной чаше весов мать,
а на другой человечество, —
это тяжёлый случай, —
и, обращаясь к солдату,
с жаром добавил,
что я бы сам встал в этих твоих воротах,
но у меня приказ начальника погранзаставы,
а хотя ты, очевидно, выше его чином,
потому вроде как ангел,
присягал-то я России… —
и, тяжело вздохнув,
заключил: —
Так что я пошёл,
а вам жить, вы и решайте…
И зашагал по контрольно-следовой полосе,
держась чеченской стороны…
А солдат спохватился,
что у меня, в общем, тоже приказ,
хоть и в другую сторону,
а ты теперь как витязь на распутье,
а между тем,
если ворота останутся бесхозными,
их растащат по кирпичику,
так что решай,
потому что мать тоже человек…
А пограничник,
погладив свою собаку по морде,
спросил солдата:
– А почему ты решил,
что пост № 1
должен быть непременно
в лице пограничника? —
И приказал собаке
проводить павшего за Родину до соответствующих ворот
и оставаться там,
пока не сменят…
 
 
И собака радостно залаяла
и помчалась по контрольно-следовой полосе,
держась правой,
то есть противоположной той, куда пошёл старшина,
стороны.
А солдат полетел за ней.
А над ними было огромное небо,
по которому плыли и плыли облака.
…………………………………………………..
Пограничник достал пачку папирос «Дружок»
и вдруг похолодел,
как если бы «полярная мгла»
оказалась не просто для рифмы,
что ведь Цербер
может не найти дорогу в рай.
И в ту же секунду откуда-то издалека раздался лай.
И пограничник, облегчённо вздохнув,
вынул из кармана карандаш
и написал на «Дружке»:
 
 
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
 

Гуляйполе

 
– Какая горечь эта ваша горилка! —
сморщился Виктор Белаш,
и Лёва Задов с Алёшей Чубенко как по команде
закричали:
– Горько! Горько!..
И жених и невеста на секунду замешкались,
а потом со смехом поцеловались,
и сын невесты,
пятилетний мальчик,
завопил:
 
 
– Ура! Ура!
Пойдём мы на врага
За матушку Галину,
За батька Махна!
 
 
И все засмеялись, а Махно спросил:
– Кто это тебя научил?
И мальчик не задумываясь ответил:
– Все!
И Лёва Задов подхватил,
что сумел ты стать батькой для всех,
сумей и для одного,
а может, и не одного, —
подмигнул он невесте
и, налив по второй,
закончил:
– За батьку – в прямом смысле этого слова!
И Махно подхватил мальчика на руки
и пошёл плясать гопака,
и Звезда Героя на его груди сияла,
а невеста улыбалась…
И Махно вприсядку подскочил к столу
и взял кружку —
Виктор Белаш тут же налил по третьей,
и батько, отдышавшись, объявил,
что я тоже хочу сказать стихи:
 
 
За плечами Бутырська тюрма,
Поперёд – Земля и Воля,
На свiтi щастя нема,
Но е Гуляйполе.
 
 
И все захлопали,
а «матушка» Галина лукаво заметила,
что Махно мне муж,
но это где-то было.
И тут вбежал штабной работник и доложил:
– Командующий фронтом!
И в комнату быстрыми шагами вошёл Антонов-Овсеенко
и, оглядев присутствующих с кружками в руках,
строго спросил:
– А что это вы здесь делаете?
– На свадьбе моей гуляем, —
спокойно ответил Махно
и протянул главнокомандующему кружку.
Но тот заявил,
что мне нужно кое в чём разобраться
на трезвую голову, и —
в свою очередь —
протянул Махно газету.
– А-а… – протянул Махно,
мельком глянув на заголовок, —
«Поскобли махновца – найдёшь григорьевца»,
сочинение Льва Троцкого.
Знаем – читали.
– И что скажете?
– Что товарищ Троцкий – он большой писатель.
– И всё?
– Нет, – ответил Махно. —
Я предлагаю другое название:
«Вскрой Махно – найдёшь Бутырки»,
потому что, судите сами,
могу ли я, потерявший одно лёгкое в царской тюрьме,
быть заодно с атаманом Григорьевым,
желающим восстановления царского режима, —
и заключил:
– Нельзя быть с одним лёгким и с атаманом Григорьевым.
Одно из двух.
И Махно подошёл к столу
и, вытащив из ящика рентгеновский снимок,
подал Антонову-Овсеенко.
И тот,
внимательно посмотрев снимок на просвет,
изрёк:
– Одно из двух.
– Та ото ж, – засмеялся Махно
и налил Антонову-Овсеенко горилки.
И тот уже поднёс кружку к губам,
как дверь распахнулась
и на пороге появился Григорьев.
Увидев главнокомандующего с кружкой,
он остановился и, закурив папиросу,
развязно спросил:
– А что это вы здесь делаете?
И Махно,
стараясь быть спокойным,
ответил:
– На свадьбе моей гуляем…
А Антонов-Овсеенко вскипел,
что ну уж, видно,
у вас своя свадьба,
а у нас своя, —
и, плеснув горилку в лицо Махно,
вышел за дверь.
И Махно утёрся и,
задыхаясь от гнева,
крикнул Григорьеву:
– Я же предупреждал,
когда ты, кинув Петлюру,
сперва соединился со мной,
а потом отказался выступать против Деникина…
Но Григорьев перебил,
что когда это было
и читал ли ты вчера,
как нас обложил твой свадебный комиссар…
А Махно огрызнулся,
что это Троцкий, —
а Григорьев рассмеялся,
что поскобли комиссара – найдёшь Льва Давидовича, —
и, потушив окурок, продолжал,
что а сегодня моя бригада попала к ним в окружение,
так что,
хоть ты и анархист,
что, извини за каламбур,
значит, крайний ан-тимон-архист,
помоги мне прорваться,
потому что у тебя и у меня сейчас один враг…
Но Махно холодно заметил,
что ты ошибаешься,
что у тебя один враг, —
и, выхватив из кобуры револьвер,
разрядил его в Григорьева.
И невеста вскрикнула
и спрятала голову ребёнка в подол.
А в комнату вбежал штабист
и, задыхаясь, доложил:
– Телеграмма из Синельникова!
И Махно побледнел
и, схватив телеграмму,
прочитал:
«На станцию Синельниково
прибыл чрезвычайный трибунал».
Он поднял глаза от листка:
– Лев Давидович знает своё дело туго…
И Алёша Чубенко взволнованно проговорил,
что надо уходить,
потому что теперь никому ничего не докажешь…
И Махно сказал:
– Хлопцы, уйдите на минутку…
И Виктор Белаш с Лёвой Задовым
поволокли труп во двор,
а Алёша Чубенко плотно закрыл дверь.
И мальчик спросил Махно в упор:
– Он белый?
И Махно резко ответил,
что он перекати-поле
и ему лучше всего быть мёртвым,
потому что мёртвые цвета не имут…
А мать подтолкнула мальчика к двери в соседнюю комнату:
– Побудь там.
И Махно, застёгивая кобуру, сказал,
что я чувствовал, что рано или поздно
мне станет не по пути и с красными,
потому что, когда кипит их разум возмущённый,
а у тебя одно лёгкое,
становится невозможно дышать…
– И что теперь? – чуть слышно спросила Галина.
И батько усмехнулся,
что у Антонова-Овсеенко не хватает воображения
представить,
что у человека может быть нечто,
не фиксируемое рентгеновским аппаратом.
Махно посмотрел Галине в глаза:
«– Крылья, например, —
и, открыв дверь в штаб,
крикнул:
– Каретниковых ко мне!
На пороге появились Семён и Пантелеймон Каретниковы.
– Помните, как вы закладывали динамит
в стены екатеринославской тюрьмы? —
с места в карьер спросил Махно.
Братья молча кивнули,
а Махно продолжал:
– Точно так же заложите вот сюда, —
и, вытащив из внутреннего кармана френча карту,
ткнул пальцем.
Братья склонились над картой.
– Так це ж Гуляйполе!.. —
воскликнул Семён.
– Исполнять, – рявкнул Махно,
и братья бросились во двор.
Галина посмотрела на Махно с ужасом:
– Ты хочешь взорвать Гуляйполе?!.
Махно резко повернулся:
– Я хочу взять его с собой.
– Куда? – попятилась Галина.
И Махно помолчав сказал:
– Однажды я случайно услыхал,
как мои хлопцы поют:
«С Гуляйполя до Полог
Махно – царь, Махно – бог», —
и поймал себя на том,
что как истинный революционер
хочу, чтобы вся Земля стала Гуляйполем,
а я был царём
(а не за или против царя,
как подозревали все эти придурки),
ну а теперь, —
он прошёлся по комнате, —
пробил час стать богом,
то есть сделать из Гуляйполя новую Землю.
Звезду.
Чтобы, когда эта кончится,
моим хлопцам было куда пойти. —
Махно остановился перед Галиной и добавил:
– Звезда – сама себе «куда»,
а я сам себе бог,
не потому, что я атеист,
а потому, что из песни слова не выкинешь…
Ты со мной?
Галина вздрогнула
и пожала плечами,
что ты, наверное, забыл,
что я не одна, —
а Махно нетерпеливо ответил,
что ничего я не забыл,
просто вы с сыном для меня одно,
а Галина возразила,
что это пока он маленький,
а когда вырастет, ему будут нужны все…
Махно опять зашагал по комнате…
– А может, ты его оставишь? —
и, не давая ей ответить,
быстро заговорил:
– Чубенко переправит его за границу:
там у него будут все,
потому что, поскольку Россия – это место, где жить нельзя,
все там будут.
Но Галина покачала головой:
– Ребёнку нужны не только все, но и… всё.
Понимаешь? —
она помолчала, подыскивая слова. —
Не только ад,
который он видит каждый день,
но и сказка,
которую ему сочиняют каждую ночь,
потому что, может быть, кроме сказки,
никакого другого рая нет…
Махно стрельнул на неё глазами:
– Мне казалось, ты веришь в Бога…
И Галина закивала,
что, конечно, верю,
а это на тот случай,
если на самом деле Его нет…
И в эту минуту на пороге появились братья Каретниковы
и доложили, что всё готово,
а следом вбежал Алексей Чубенко
и выпалил,
что промедление смерти подобно,
потому что трибунал будет здесь через четверть часа…
И батько приказал,
что передай хлопцам —
пускай летят куда хотят,
но место встречи – Гуляйполе, —
и, кивнув на Галину с сыном,
добавил:
– Переправь их…
Но тут из соседней комнаты выбежал мальчик
и закричал:
– На звезду!
И Махно на мгновенье замер,
а потом сорвал с груди свою Звезду
и протянул мальчику:
– На звезду!
И тот – с мокрыми щеками и сияющими глазами —
зажал звезду в кулачок.
А Махно подмигнул Галине,
что мы с тобой одного Гуляйполя ягоды, —
и побежал во двор,
к тачанке.
И все высыпали на крыльцо.
…Батькина тройка прилетела на главную площадь Гуляйполя
и стала как вкопанная.
Махно что-то крикнул
и махнул рукой —
старший Каретников нажал на пульт
дистанционного управления.
 
 
Раздался взрыв.
И все увидели,
как, вывернув, точно пробку из бутылки,
гуляйпольскую площадь,
батько Махно на своей тачанке взлетел вверх…
И мальчик громко заплакал,
а Алексей Чубенко втолкнул их с матерью
на стоящую у крыльца тачанку
и крикнул ездовому:
– Париж!
И мальчик – сквозь слёзы – спросил,
что это такое, —
и мать не моргнув глазом ответила,
что «паришь» —
это когда летишь высоко над Землёй, —
и ребёнок тут же успокоился,
что, значит, скоро у меня опять будет батько, —
а мать подумала,
что для того, чтобы у ребёнка было всё,
нужно сказкой делать быль.
Даже если Бог есть.
 

Станция Удельная, июнь – июль 2001