Текст книги "Родом из Сибири"

Ностальгия

15 июля 1944 года. Москва

…Все экзамены сдала. А экспедиция так задерживается, что я хочу отказаться. На дрова никто не посылает. Вызова не надо. Так что, может быть, двадцать пятого буду дома!!!..

Тоску по дому в первые студенческие годы я могу сравнить только с тем, что испытала через много лет, в 1956 году, совсем в другой жизни…

Не было прямого самолета, и, чтобы не опоздать на открытие кинофестиваля в Дамаске, наша маленькая делегация вылетала в Амстердам! В Амстердаме нас усадили в автобус и повезли в отель. Утром летим снова. Посадка в Вене. Затем Стамбул. В сувенирных киосках появились шлепанцы с задранными носами, восточные безделушки. Уже совсем стемнело, когда подлетали к Бейруту. А нам еще в Дамаск.

Я нигде никогда так полно не ощущала южную ночь, как в аэропорту Бейрута. Только спускаешься с трапа, как тебя охватывает, буквально охватывает, пропитанная близким теплым морем и пряными запахами цветущих деревьев густая южная ночь. Но уже через полчаса самолет французской компании «Эйр Франс» поднял нас над сверкающим огнями Бейрутом.

Я не знаю города более шумного, чем Дамаск. Все гремит, звенит, шумит. Наблюдала я такую сцену: по одной из центральных улиц шагал ослик, на ослике – человек в тюрбане. За ними плавно двигался огромный современный комфортабельный автобус. Шофер не снимал руки с клаксона, раздавалось резкое непрерывное гудение. Но ни осел, ни человек на осле не реагировали. Ослик помахивал хвостиком, медленно переступал ножками, за ним так же медленно плыл автобус, не переставая сигналить ни на одну секунду.

Через неделю из Дамаска в Бейрут нам предложили добираться машиной. Нас это обрадовало. Из машины еще что-то увидишь. В середине пути я обратила внимание на бежевато-коричневые мелкие волны твердого не сыпучего песка, изредка поросшего мелким колючим кустарником с редкими обломками скал. Краски пейзажа, его очертания и краски неба я, несомненно, видела раньше. Конечно, это была живопись. Библейские сюжеты. Я узнала эту полупустыню, знакомую по полотнам великих художников.

На границе между Сирией и Ливаном, пока оформлялись документы, начальник пограничного пункта, когда узнал, что едут две русские актрисы, вышел к нам и пригласил на чашечку кофе.

Еще через неделю летим в Каир. Египет. Нил. Пальмы. Нет, здесь все иное. И все бесконечно интересно. От одежды феллахов, поднимающих паруса на Ниле, до пирамид с их царственными захоронениями. Нас поселили в отеле «Семирамиз». Отель старинный, респектабельный, с лакеями-нубийцами, одетыми в роскошные национальные одежды.

Неделя советского фильма шла полным ходом, с выступлениями, встречами, приемами. Приемы давались очень пышные.

Наш вылет домой был назначен на 6 часов утра. Пора, уже месяц как мы путешествуем по странам арабского Востока. Впечатлений много, разнообразных. Но уже очень хотелось домой, сказывалась и просто усталость.

Вечер накануне вылета был свободен, мы укладывали вещи, решили пораньше лечь спать. Первую болевую атаку я почувствовала часов в 11 вечера. Приступ был сильный. Вызвали врача из советской колонии, сделали укол, боль утихла. Но в 3 часа ночи боль настолько усилилась, что приехавший врач сказал самое для меня страшное: надо госпитализировать, так как выпустить в таком состоянии он меня не может. Я твердила свое, что лететь только пять часов – и я дома, в Москве, но он и слышать не хотел, сказал: «Вы можете не долететь». Опасался болевого шока. На короткие мгновения я все-таки теряла сознание, но тут же приходила в себя и твердила, что хочу домой. Помню, как у Ляли тряслись руки, когда она застегивала на мне пальто, как командовал кто-то: положите зубную щетку, халат, пижаму. Вещи отвезти к нашему представителю «Экспорт-фильма». Значит все, не выпускают, для меня это было самым страшным. Вот Ляля и Сергей Сергеевич улетят, а я останусь здесь. Кто-то сказал, что надо меня вынести на руках, я не позволила, сказала, что дойду сама до машины. С двух сторон поддерживали, но и по дороге к лифту я, видно, тоже теряла сознание. Помню, что справа, когда входили в лифт, была рука в пиджаке Сергея Сергеевича, а потом вдруг – пышный, роскошный рукав служителя отеля, а когда они поменялись – не помню. Боль нарастала. На улице свежо. Ранним ноябрьским утром в Каире прохладно. Едем в госпиталь.

Красивое здание в саду. Пальмы. Опять ничего не помню. Очнулась уже в кровати. Большое окно и балконная дверь выходят в сад. Подошла сестра, я прошу сделать укол. Она очень ласково говорит, что нельзя, надо дождаться доктора, но он приходит в девять часов утра. Мне кажется, что я не доживу. Внутри все горит. Наконец сестра не выдержала и, рискуя навлечь на себя неприятности, сделала мне укол пантопона или морфия, не знаю что, но боль начала утихать. За окном в утренних сумерках вырисовывался изящный силуэт пальмы. Я закрыла глаза.

…Если пойти дальше, где уже нет золотого промысла, вдоль реки в поросших лесом берегах можно найти много ям. Некоторые из них прикрыты ветками, и похожи они на примитивные капканы для зверей, сделанные нашими предками.

Это золотоносные ямы. И каждый хозяин знает, где ее начинать. Это как бывают грибные места. И брать песчаную землю в таких ямах считается неэтичным, что-то вроде воровства. Но открытые ямы дают возможность набрать в тазик земли, в надежде, что не зря же здесь рыли яму и золото здесь должно быть, хоть яму и не прячут. Берешь немного песка, подходишь к реке с прозрачной водой, переходящей в черную глубину у противоположного берега, где прямо из воды стеной встает скала. Но сейчас не до нее. Нужно, зачерпнув воды, поболтать тазиком, чтобы смешался слой песка с водой, и осторожно слить, затем снова и снова, пока не отмоются на дне черные крупинки шлиха, а уж потом еще осторожней зачерпнуть чуть-чуть воды и посмотреть, покачивая тазик, не блеснет ли. Конечно, не все золото, что блестит, но когда знаешь, откуда землю брал, то и блеск-то особый, убедительный. Желтоватая песчинка, а иногда и крупинка, блеснет неярко среди черного шлиха. Очень осторожно переносишь ее в стаканчик с водой и смотришь. На дне уже несколько песчинок… Сколько мне тогда было? Лет семь…

Подняла я стаканчик, чтобы на просвет посмотреть на свои песчинки, и замерла: напротив меня скала, выступавшая из воды, уходила прямо за низко бегущие облака, но посредине совершенно голой и отвесной скалы росла сосна. Да такая красивая и такая печально одинокая, что потом всю жизнь, если даже просто произносится имя Лермонтова или я вижу томик его произведений, я вспоминаю, как стоит одиноко на голой вершине сосна.

Может быть, она и сейчас там стоит? Так высоко над прозрачной водой, над золотоносной землей? И мечтает о прекрасной пальме? А я смотрю на вырисовывающийся силуэт пальмы и плачу, нет, не от боли, а от тоски по дому, по нашей жизни, которая мчится так быстро, по чему-то прекрасному, что бывает, наверное, только в детстве, по чистоте той воды и гордому оди ночеству той сосны, которая прекрасней всех пальм на свете…

Когда пришел главный врач клиники, боли я не чувствовала совсем. Видно, сильный был наркотик. Пришли наши из посольства и наш русский доктор. Надо было установить, что же случилось. Оказалась инфекция. Анализ крови такой, что необходимы срочные меры. Моментально – антибиотики, хлорис тый кальций и т. д. А Ляля и Сергей Сергеевич еще не вылетели. Сидели в аэропорту и ждали самолет. Стало легче, все-таки я еще не одна. Да одна я и не была. В госпиталь пришло много наших. Наши! За границей это чувствуется особенно. Да еще когда ты попал в беду.

Но надо быть справедливой. В этом отличном госпитале все относились ко мне как нельзя лучше. От главного врача до простого санитара. Обслуживающий персонал был интернациональным. Была там одна сестра-немка, вводила в вену хлористый кальций. Процедура не из приятных, но я всегда ждала ее прихода. Сам ее облик, мягкий, домашний, действовал на меня успокаивающе. Работала она четко и уверенно. Я любила наблюдать за ней; мне кажется, у такой сестры больной не может не выздороветь. И, судя по анализам, выздоровление шло быстро. Но меня не выпустили ни на другой день, ни на следующий. Даже вставать не разрешали. Между тем в газетах сообщили, что из-за неожиданного заболевания я не вылетела на Родину, и написали, в каком госпитале я нахожусь. Тут начались визиты. Приходили актрисы. Были Мадиха Юсри и Любна. Были представители тех организаций, которые нас принимали. Присылали корзины цветов, увитые лентами и блестками. Или приходил санитар, улыбался белозубым ртом и приносил мою фотографию для автографа от кого-то из больных, находящихся здесь же. А однажды ко мне пришла гостья в халатике. Больная, перенесшая операцию по поводу аппендицита, оказалась очень разговорчивой и любопытной. Ей захотелось поговорить с русской актрисой. Она мне доложила, что она немка из Бонна, вышла замуж за араба-коммерсанта. Несколько месяцев они живут в Париже, несколько в Бонне, а вот октябрь, ноябрь почти всегда в Каире. Мы – космополиты, сообщила она мне. Нет, мы сделаны из какого-то другого теста. Я месяц дома не была, и уже тоска одолевает. Много приносили журналов. Старались принести что-нибудь полегче, поразвлекательней. Все эти фотоплеи, заполненные фотографиями, сенсациями, сплетнями. Вначале разглядываешь с любопытством, потом замечаешь, что от всего этого начинает рябить в глазах, потом становится не по себе. А вот на обложке роскошная улыбка белокурой женщины, фотография выполнена в голубых, розовых и белых тонах. Ликующая жизнь! Перевернула страницу: в черной траурной рамке фотография полицейских, катящих коляску с трупом Мэрилин Монро, завернутым в грубое серое одеяло. И через всю страницу – «ПОЧЕМУ?».

Ничего себе, развлекательные журналы принесли мне в госпиталь!

Но интересно, что все-таки дозвонились до меня наши друзья – журналисты из Новосибирска. Узнали, что опасности больше нет, и позвонили в Москву маме. Возвратилась я домой через неделю…

Уже много после мне часто задавали вопрос: верю ли я в Бога? Теперь это стало звучать открыто, даже по телевидению, в прямом эфире. И я отвечаю, что без Бога в душе жить нельзя. Хотя по-настоящему сама крестилась не так давно, но понимаю, что наши судьбы порой решаются не нами и не здесь.

Так получилось, что на грани жизни и смерти я оказалась там, на арабском Востоке, где теперь идет жестокая война. И многие люди тоже не знают, что с ними будет дальше. И если сейчас меня спросят, чего бы я хотела от жизни, отвечу: мира. Людям нужен мир! Война калечит не просто физически, она калечит душу. Поэтому всем нам надо стараться сохранить мир.

Мы, дети войны, больше всего хотели мира. В детстве и юности я очень любила бегать по тайге. Убегала далеко-далеко. Однажды в лесу загадала желание, гадая по старому народному обычаю. А желание мое было о том, чтобы закончилась война. Тогда в мистическом настроении мне открылась правильная дата ее окончания – 9 мая 1945 года. И сейчас больше всего я хочу мира. Люди и Земля заслужили мира. Пролито столько крови…

26 сентября 1944 года

…Еду чудесно. Вещи размещены. Сейчас будет Татарская, и я переберусь на третью полку. А ночь спала внизу с одной женщиной, едет в Киев. Не тоскуйте, мамочка!..

Тамара Федоровна

7 октября 1944 года. Москва

…Мы сейчас просто не узнаем институт. У нас такие педагоги! По литературе!!! Есть русская и западная. Изумительные профессора! А сколько движения!!! Говорят, будет дополнительное питание, не знаю как… У нас, значит, движение, ритмика, танец, физкультура! Очень интересно заниматься, только много – по восемь часов в день. Скоро будет медосмотр. Я себя чувствую и во время и после занятий хорошо…

Тра-ля-ля, тра-ля-ля, ура! Хорошо жить будем! Сейчас с танца, поэтому поется даже на санитарии…

9 октября 1944 года. Москва

…Я уже писала, что в Большом «Бахчисарайский фонтан» смотрела? Первый балет в жизни!..

13 октября 1944 года. Москва

…Сижу на марксизме. Я сегодня Вас во сне видела…

А в понедельник у нас было мастерство, и кто же у нас был! Вот считайте: Сергей Аполлинариевич, два ассистента, Тамара Федоровна, Алисова («Бесприданница», Туся из «Радуги»), Чирков («Юность Максима»), Белокуров («Чкалов») и Мельникова (она в «Цирке» Раечка) и еще кто-то и стенографистка. Вот дают!!!

Сейчас у нас на уроке сидит какой-то дядя из ЦК. Нынче вообще интересно заниматься…

Но вот в чем дело: здесь очень дорогие калоши, за восемьсот рублей мелкие если найдут, так довольны. А обыкновенные ботики при мне чуть не разорвали за тысячу шестьсот рублей!!! Это бред. Лучше я не буду покупать. В выходной пойду за картошкой. Я купила кипятильник и плитку…

26 октября 1944 года. Москва

…Вы пишете о «Зое», но я ее еще, к стыду, не видела… Сегодня была музыкальная грамота, у нас великолепные педагоги, а пианистка – лауреат Всесоюзного конкурса пианистов, и в конце каждого урока играет что-нибудь из больших произведений. Сегодня играла нам: «Лесной царь» Шуберта – Листа и «Полишинель». У нас каждый урок кончается аплодисментами. И еще, сегодня на уроке сказали нам, что на кафедре постановили учить всех нас на фортепьяно! Буду сразу играть пьесы. А заведующий кафедрой по музыке – Арнштам. Это как раз режиссер «Зои», он, оказывается, и музыкант…

Поговаривают, что якобы Тамара Федоровна хочет быть у нас ассистентом. Она еще ни одного урока с Сергеем Аполлинариевичем не пропустила…

Так в мою жизнь вслед за Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым начала входить его жена Тамара Федоровна Макарова – еще один мой учитель и друг.

Сначала, конечно, она была для меня учительницей. Дорогая учительница Тамара Федоровна Макарова!.. Нет, сначала она была для меня кинозвезда. С нее мы брали пример. На нее очень хотели походить, особенно Клара Лучко. Для Клары еще до поступления во ВГИК Тамара Федоровна была идеалом. А тут она оказалась рядом.

Я знала, что отец Тамары Федоровны был военным врачом. Поэтому ее детство протекало в романтической атмосфере русских военных традиций. Но все изменилось после революции. После октября 1917 года ее отец погиб, семья попала в тяжелое материальное положение. Но Тамара Федоровна все же продолжала учиться в школе, одновременно занималась в балетной студии. Благодаря этому ее подвижная фигура всегда была готова к исполнению очень грациозных ролей. Редко бывает, когда актер так подготовлен физически. В Советском Союзе тем более. То, что Тамара Федоровна занималась всю жизнь хореографией, и подготовило ее к трудным ролям, таким как Нина в «Маскараде».

Уже с четырнадцати лет, так же как и я, Тамара Федоровна увлекалась театром и даже из соседских ребят создала свою труппу. Скоро ее дворовый театр стал давать свои спектакли, и в голодные революционные годы ребята даже получали хлебный паек за эти выступления. Потом, в 1924 году, Тамара Федоровна поступила в актерскую мастерскую Форрегера – МАСТАФОР. Там она впервые встретилась с Сергеем Аполлинариевичем, будущим кинорежиссером и ее мужем. А он обратил внимание на Тамару Федоровну, когда она танцевала чарльстон в эстрадной миниатюре «Модистка и лифтер».

Их новая встреча произошла в 1926 году на съемках фильма «Чужой пиджак». Тамара Федоровна попала в эту картину случайно. Она рассказывала нам, что проходила мимо «Ленфильма», ее остановила ассистентка режиссеров Козинцева и Трауберга с вопросом: «Не хотите ли сняться в кино?» Тамара Федоровна, естественно, согласилась. В картине «Чужой пиджак» она сыграла роль машинистки, изобразив настоящую женщину-вамп, соблазнительницу. Там же Сергей Аполлинариевич снялся в роли агента Скальковского. Именно тогда между ними вспыхнула любовь, и год спустя они сыграли свадьбу.

По совету мужа в 1927 году Тамара Федоровна поступила на киноотделение Ленинградского техникума сценических искусств, который потом преобразовали в институт.

Ее снимали крупные режиссеры: Всеволод Пудовкин в фильме «Дезертир», Иван Пырьев в «Конвейере смерти». А дальше она уже играла у Сергея Аполлинариевича Герасимова. В 1935 году он приступил к своему знаменитому фильму «Семеро смелых» и снимать отправился на Крайний Север. Сценарий картины написал молодой писатель Юрий Герман, это была его первая работа в кино. На главные роли пригласили Олега Жакова, Петра Алейникова и Тамару Макарову.

Удивительно, как Герасимову удалось воссоздать реальную среду происходящего в фильме. Актеры действительно поднимались на ледники Эльбруса, жили на островах Баренцева моря, среди непуганых птиц, осваивали лыжный и парашютный спорт в Хибинах. Фильм вышел в 1936 году с оглушительным успехом.

Потом Тамара Федоровна снималась во всех фильмах Сергея Аполлинариевича. В 1938 году вышла драма «Комсомольск», чуть позже знаменитая картина «Учитель» – за роль в ней Макарова получила Сталинскую премию.

Перед самой войной появился «Маскарад», где Тамара Федоровна играла вместе с Николаем Мордвиновым. Она в роли Нины, Мордвинов сыграл Арбенина. Нам Тамара Федоровна рассказывала, что именно эта картина глубоко на нее повлияла, ведь прежде она и не думала, что способна играть трагедию. Съемки начались весной 1941 года, а закончились в ночь на 22 июня. Утром участники киногруппы узнали о начале войны. Мистическое совпадение… Впрочем, я считаю, что мистика всегда витает рядом с Лермонтовым.

Во время войны наша Тамара Федоровна обороняла Ленинград, работала инструктором в Политуправлении фронта, была сандружинницей в госпитале, медсестрой. А в 1942 году сыграла одну из главных ролей – инженера с Ижорского завода – в драме «Непобедимые», в картине о защитниках Ленинграда, которую Сергей Герасимов снял вместе с Михаилом Калатозовым.

В 1943 году Тамара Федоровна и Сергей Аполлинариевич выехали в Ташкент, были эвакуированы. Там собрался цвет советского кинематографического искусства. И там у них появился сын – правда, не родной, а приемный. Своих детей у них не было. Вышло, что родную сестру Тамары Федоровны репрессировали вслед за мужем, и ее сын Артур остался один. Вот тогда Макарова и Герасимов решили его усыновить. Фамилию Артур взял у приемной мамы – Макаров, а отчество – у приемного отца.

До конца войны Сергей Аполлинариевич снял еще одну картину – драму «Большая земля». Тамара Федоровна сыграла в ней Анну Свиридову – простую труженицу, вставшую на заводе к станку вместо мужа-фронтовика. Многие критики считают, что это была одна из ее лучших ролей. В картине снимались Петр Алейников, Марк Бернес, Вера Алтайская, другие большие актеры.

А послевоенная киносказка «Каменный цветок» Александра Птушко, в котором Макарова стала Хозяйкой Медной горы, в 1946 году была лучшей в кинопрокате – ее посмотрели 23 миллиона зрителей. Вот какая отечественная картина сегодня может собрать столько зрителей? А тогда наш прокат по-настоящему работал, и люди ждали каждый фильм. Фильмов было немного, но каждый из них становился событием. И чуть не в каждом таком событии принимали участие Макарова и Герасимов.

Есть сегодня удивляющиеся: «При чем тут Герасимов? Почему табличка с его именем на стенах ВГИКа?» Да потому, что он создал потрясающие картины! Потому что он создал школу! Из его мастерских столько актеров и режиссеров! Если собрать вместе их картины, это будет, наверное, 70 % нашей отечественной кинематографии того времени.

А Макарову еще приглашали сниматься за рубежом, в Италии, в экранизации «Анны Карениной». Только для советских актеров путь на Запад тогда был закрыт. Очень жаль, потому что Каренину Тамара Федоровна могла бы сыграть блестяще. Но и без этого ее мастерство и ее слава были очень велики.

В 1946 году она получила вторую Сталинскую премию за работу в драме «Клятва». Потом вместе с нами снималась в «Молодой гвардии» и одновременно – у Юткевича, Пудовкина, Птушко в фильме «Три встречи». И в замечательной детской картине Ильи Фрэза «Первоклассница». А еще с 1944 года Тамара Федоровна вслед за мужем занялась преподаванием во ВГИКе.

На нашем курсе вместе учились студенты и на актеров, и на режиссеров – только у Герасимова были совместные мастерские. Именно своих студентов Сергей Аполлинариевич решил определить на главные роли в свою будущую картину. Задумав снимать «Молодую гвардию», он сначала поставил спектакль на сцене Театра-студии киноактера и, можно сказать, «обкатал» молодых артистов. Сережа Гурзо появился в образе Сергея Тюленина, я сыграла Любку Шевцову, Людмила Шагалова – Валю Борц, Вячеслав Тихонов – Володю Осьмухина. Роль Елены Николаевны Кошевой, матери знаменитого краснодонца Олега Кошевого, Герасимов отвел Тамаре Федоровне.

Непросто это было – ставить спектакль, снимать фильм, который несколько раз приходилось переделывать. Но в 1948 году «Молодая гвардия» наконец вышла на экраны, и успех был огромный. Картину удостоили Сталинской премии. Тамара Макарова и Сергей Герасимов получили звания народных артистов СССР. И мне этот фильм принес всесоюзную известность.

Впоследствии Тамара Федоровна снималась гораздо реже. В «Сельском враче» у мужа, в «Дороге правды» у Яна Фрида, у Татьяны Лиозновой, своей ученицы, в «Памяти сердца». А в 60-е – 80-е годы она играла практически только у Сергея Аполлинариевича в фильмах «Люди и звери», «Журналист», «Дочки-матери», «В начале славных дел», «Юность Петра». И эта картина – «Юность Петра» – для меня уже по-особенному значима. В ней в роли царевны Софьи снималась моя дочь Наташа.

Последняя работа дорогих мне учителей Сергея Аполлинариевича и Тамары Федоровны вышла в 1984 году. Это биографический фильм «Лев Толстой» о последних днях великого русского писателя. Сергей Аполлинариевич сам сыграл роль Толстого, а жену его Софью Андреевну – Тамара Федоровна. Картина вся пронизана музыкой Листа, Шопена, Рахманинова. Я была тогда на съемочной площадке, смотрела, как работает Герасимов. Как ни странно, он учился ходить по-стариковски, совсем не так, как в жизни ходил сам, хотя возраст его был уже очень близок к возрасту Толстого в фильме. Даже учился шаркать. На мой взгляд, он сыграл смерть Толстого так, как ни один бы актер не сыграл.

Незадолго до своего ухода Сергей Аполлинариевич был у меня в гостях, поздравил с присвоением звания народной артистки России и принес огромный букет желтых хризантем. Это случилось, наверное, 20 ноября 1985 года. В тот же день у меня гостил внук Ванечка Бурляев. Он учился в музыкальной школе и сыграл какую-то вещь на нашем старом ореховом пианино. Герасимов слушал моего внука внимательно и очень по-доброму, размышлял о чем-то. Через несколько дней моего учителя не стало, а живые хризантемы еще долго стояли на столе.

После смерти мужа Тамара Федоровна мало появлялась на публике. К тому же началась травля наших крупных кинематографистов – Сергея Бондарчука, Сергея Герасимова, Льва Кулиджанова, Владимира Наумова, Станислава Ростоцкого… Через десять лет, в 1995 году, к 90-летию Сергея Аполлинариевича, она выпустила книгу воспоминаний «Послесловие». А сама ушла в 1997-м. Все годы после смерти Герасимова я с ней перезванивалась, встречалась.

Их приемный сын Артур Макаров стал киносценаристом. Работал над приключенческими фильмами (сценарий к «Новым приключениям неуловимых» создал вместе с Эдмондом Кеосаяном) и детективами. И сам, как в детективе, погиб при загадочных обстоятельствах на шестьдесят четвертом году жизни. Его обнаружили в собственной квартире связанным, с кинжалом в груди, а виновников смерти так и не нашли.

Печально, когда из жизни один за другим уходят близкие тебе люди…

27 октября 1944 года. Москва

…Нам, как и следовало ожидать, конечно, не устроили завтраков, но могу порадовать: в профкоме с сегодняшнего дня получаю без карточек жареный картофель из подсобного хозяйства и щи без карточек, и приличные, так что хорошо, а вчера вот было дело! Постараюсь коротко. Был просмотр фильма… и так называемый творческий вечер, ну, Лев Владимирович Кулешов выступил, а затем и сам режиссер картины – лауреат Сталинской премии, орденоносец и т. д. Вышел на трибуну и начал на низких нотах приблизительно так: «Я не умею говорить!.. Я не Козинцев, не Трауберг, не Пудовкин, не Герасимов! Я ничего не говорю… что меня не пригласили преподавать на курс ВГИКа! Моя картина – это да!!!» и т. д.

Вдруг заставил нас встать при имени Кулешова, а затем и ради самого себя и т. д. То есть человек был вдребезги пьян! Творил невероятные вещи, а зал был переполнен! Нас бросало то в жар, то в холод. Кулешов вышел и стал выкручиваться, но он-то дипломат, очень тактично это сделал, кое-как выпроводили лауреата и дотянули вечер. Подобные «вечера» могут быть только в кинематографии…

2 ноября 1944 года. Москва

…Сейчас шесть часов вечера, я в читальном зале института. Скоро начнется просмотр «Бемби»…

Пришла телеграмма из Новосибирска:

«Четырнадцатого восемьдесят седьмым вагоне девять выехал Вася Федоров посылкой встреть».

К маме часто приходили начинающие литераторы. Многие из них приезжали в Москву.

Особенно запомнился мне вихрастый парень с завода имени Чкалова – будущий большой поэт Василий Федоров. Это ему принадлежат строки:

 
Мы спорили о смысле красоты,
И он сказал с наивностью младенца:
Я за искусство левое. А ты?
За левое… Но не левее сердца.
 

Как мало мы ценим друг друга! Долгие годы, живя рядом, ни разу толком не удосуживалась поговорить с ним. А теперь уже его нет.

21 ноября 1944 года. Москва

…Только что приехали с Олесей и Женей от Сергея Аполлинариевича. Он болен, а мы вчера ему позвонили, и он позвал нас и сам смонтирует нам сцены из «Казаков» Толстого. Я Устиньку буду делать. В четверг еще поедем. У него, бедняги, ни минуты нет отдыха, после нас приехали с передвижкой и прямо перед постелью стали показывать несмонтированные части хроники. Ужас!..

23 ноября 1944 года. Москва

…Поехали вечером к Сергею Аполлинариевичу, а у него уже вселились операторы и свои хроники «пущали», так нам и не удалось поговорить с ним. Велел завтра звонить. А завтра еще мастерство с Аграновичем. Мамочка, почему же меня никак никто развратить не может? Уж все стараются – и Вы с прической, а уж здесь! Мне для роли нужно быть такой, а я не могу – тошнит! И ведь я боюсь, что не сыграю из-за этого. Мне и Агранович говорил, что нарочно будут роли такие давать, а потом подумал и говорит: нет, это глупости, так лучше, можно и в жизни дурой быть, да не сыграть. А можно в жизни не быть трепачкой (так у нас говорят), а на сцене сыграть. Ой, и опять же это я не так написала, а почему так противно говорить об этом?..

Я хорошо материально живу. Вы не беспокойтесь. Скорей бы война кончилась…

9 декабря 1944 года. Москва

…Эти несколько дней не топили в институте и занятия шли спустя рукава, смотрели фильмы, а вот с понедельника затопят институт и приедет Сергей Аполлинариевич (он выздоровел). На улице зима, зима, а я в валенках, в лыжных брюках, в шубке и шали! Хо-хо! Тепло.

Была в Ленинской библиотеке, прочла «Федру» Расина и «Фиесту» Хемингуэя…

18 декабря 1944 года. Москва

…Ну, сегодня был Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна и еще гости у нас на мастерстве. Сидели с нашим отрывком… Я открыла, что я совершеннейшая дура и глупею с каждым днем. Дело в том, что у меня мысли не по существу работают. Как-то я вместо того, чтобы логически рассуждать и правильно ответить на вопрос, думаю, и вернее, не думаю, а как-то так вегетативной нервной системой ощущаю, как это будет выглядеть, если я так скажу, и в результате… сказать ничего не могу. Это меня пугает. Потом, у меня совсем нет памяти, страшно рассеяна. Дать характеристики образа я не могу, вернее, не могу рассказать что-то о нем, выразить это словами, и, конечно, пойдет исполнение не по той линии. Мне уж и Сергей Аполлинариевич об этом говорил. Прямо ужас! Трудно все-таки очень работать, а особенно по Толстому (это я о «Казаках»)…

А все-таки Сергей Аполлинариевич такую говорит правду. Он так много наговорит за урок, что просто не запомнишь всего (тем более с моей дурацкой головой).

Фильмов видела за это время очень много, были и хорошие и плохие, но особенно говорить не о чем. Поражают техникой и игрой (правда, это обманчиво, часто игра заурядная, но кажется очень хорошей)…

22 декабря 1944 года. Москва

…Только что кончилось мастерство, вернее, беседа с Сергеем Аполлинариевичем. Говорили о Толстом, о работе. Он считает, что если соединить толстовскую прозу, суриковские картины и музыку Чайковского, то это смотрели бы и слушали с одинаковым интересом и старик, и маленький, и дворник, и профессор. Он прав, ведь если человек пишет или играет, а это нравится только интеллигенции, а крестьянин ничего не поймет, если даже это великохудожественное произведение, то не к этому должны мы стремиться. Перешагнув, конечно, через это, так как дай бог, чтобы все, что пишется, действовало хотя бы на кого-нибудь. И вот программой должен быть Л. Толстой, много «толстовского» есть и у Лермонтова в прозе. И у Чехова (в большей степени). Ведь Толстой принимал из современников почти только Чехова и даже говорил, что «о ком сейчас писать критикам, разве только обо мне да о Чехове»!..