Текст книги "Вечная молодость"

Когда через две недели я наконец добралась до последнего угла, оказалось, что на кусте смородины какая-то птичка свила себе гнёздышко, вывела птенчиков и улетела, в чем ей никто не помешал. Неглупая, видать, была птичка, сообразила, что тут ей будет тихо и спокойно…

До зимы я так и не успела до конца избавиться от сорняков. Страшно довольные жизнью, весной они снова ринулись завоёвывать себе жизненное пространство, и борьбе с ними я вынуждена была отдавать все свободное время и силы. С розами я провела эксперимент: совсем не стала их подрезать, с интересом глядя, что из этого выйдет. Ну что ж, эффект был неплохой, новые ростки выросли на три метра, загораживая проход от калитки к садовому домику, царапая руки и ноги и хватая та волосы. Яблоки я возненавидела уже осенью, они все опали и стали гнить, я выкопала огромную яму и пыталась их все туда закатить, потому что мне ничего другого не оставалось. Под мирабелью нападал огромный, пышный красный ковёр. Мало того, что пришлось его убирать, так ведь ещё потом дома необходимо было употребить все это изобилие на конфитюры, компоты и маринады. Я варила-парила-закатывала с безумием в очах. Конечно, все это было очень вкусно, но во мне крепла уверенность, что этак и до петли недолго. Возвращалась я настолько измученная, что ни о какой работе и помыслить была не в состоянии.

Можно, конечно, работать в садике и одному, почему нет? Но одно из двух: или это должен быть садик при доме, где человек оказывается, выйдя из дверей, либо надо сидеть в этом чёртовом садике пять дней в неделю, бросив дом и все другие занятия. Так, как одна дама, – я видела её участок, проходя на свой. Я синела от зависти. Она сидела там не пять, а все семь дней в неделю, вылизывая каждый квадратный сантиметр.

– Это моя последняя любовь в жизни, – признавалась она одному из наших соседей.

О себе я того же самого сказать не могу.

В довершение всего на этом нашем участке вырос грецкий орех. В приступе легкомыслия мы обе с мамусей высадили в горшке два грецких ореха: один обыкновенный, а другой громадный, и оставили их на произвол судьбы. Оба ореха проросли, чтоб им! Ну хорошо, выросли, цветут, растут дальше, пора пересаживать их в землю. Не оба, конечно, а этот здоровенный. Замечательная мысль, только который из них здоровенный?!

В землю мы пересадили оба, рассчитывая на то, что растение покажет себя в плодах, таких же огромных, как и прародитель. До сих пор оба шикарно растут, приносят огромные орехи вот уже три года, а мы по сю пору не ведаем, «кто есть кто».

Однако добило меня какое-то проклятие, не иначе.

Много лет я привозила от Алиции дивной красоты растения и сажала их на участке. Растения, конечно, были многолетние. Им у меня не понравилось, там, видимо, земля была получше. Здесь они расти не хотели, болели и чахли, я снова их привозила, и они, видимо, собравшись с духом, стали расти чуть веселее. Я смотрела на них с умильной надеждой, что наконец-то у меня будет настоящий красивый сад, цветущий сам по себе, а я займусь исключительно газоном. Ещё год-другой…

Надежда продержалась ровно два месяца. Я сама не справлялась, на помощь мне приходили разные друзья. Ну и в очередной раз выпололи мне абсолютно все, до голого чернозёма. Тогда я сложила оружие. Пусть никому не покажется, будто я тут разоряюсь по пустякам. Эти садовые старания стоили мне по меньшей мере трех книг и одного нервного расстройства. Зимой ещё полбеды, но от весны до осени владелец сада терзается и угрызается: за работу сесть или на участок ехать? После участка о работе и думать нечего, руки деревенеют, и мозги тоже. Чередовать работу с участком через день?.. А если дождь? А все остальные дела?

Я эту свою погибель садовую не продала: избавиться от неё радикально, раз и навсегда – это выше моих сил. Я отдала участок в подарок Басе, невестке Марека. Не было ни малейшего повода порывать отношения с его детьми, и мы остались в тесной дружбе. Бася наконец родила вымечтанное чадо, прелестную девочку, ушла в долгий отпуск по уходу за ребёнком, природу она всегда любила и прекрасно знала, как с садом обращаться, а потому охотно приняла подарок. Она и раньше пахала там, как каторжная. Мы с ней заключили договор, я переписала участок на её имя с условием, что я имею право там бывать, рвать цветы, брать себе груши, яблоки и проклятую эту мирабель. Словом, я в любой момент могу туда наведаться, тем более что ключи у меня есть. По-моему, за два года я там не была ни разу…

Зато сад есть у моих детей…

Ничего не поделаешь, придётся снова перенестись в другое время, потому что по теме как раз подходит. Хоть кричи караул!

Ну почему у меня в жизни обязательно должна быть такая сложная мешанина?

А-а, поняла. Очень давно на вопрос, в чем заключается для меня идеал счастья, я ответила: хочу иметь в жизни РАЗНООБРАЗИЕ. Должно быть, эти слова я сказала в дурной час. Ирена, моя подружка по институту, оказалась умнее и ответила, что хочет иметь в жизни ПРИЯТНОЕ разнообразие.

Только что мне в душу закрались сомнения, не затронул ли этот дурной час и её, потому что она живёт в Калифорнии, а последние калифорнийские события к приятным не отнесёшь…

Давным-давно, единственный раз в жизни, я переболела ишиасом, то есть воспалением нервных корешков. Мои дети были уже совершенно взрослыми, что оказалось чистым благословением. Самостоятельно встать с дивана я абсолютно не могла. С детьми никаких проблем не было: я просто хваталась за согнутую руку кого-нибудь из сыновей, а они без малейшего труда подтягивали меня в сидячее положение. Болела я недолго, через неделю самые пакостные симптомы стали проходить, а на мелочи я внимания не обращала.

Поздней весной, когда моя мать стала уже сильно болеть и у меня дома заседала чуть ли не вся Академия медицинских наук, я, торча за машинкой, почувствовала, что с позвоночником у меня что-то неладно. Я с огорчением подумала, что это снова мои проклятые корешки, нашли время капризничать… Приложила грелку в надежде, что все пройдёт само, ан нет. Становилось только хуже, разразился форменный кошмар – воспаление поясничного нерва, никакие не корешки.

Полежав один день – а большего я не могла себе позволить, – я снова стала каждый день бывать в доме у матери. Ночью я расхаживала по квартире, издавая слабые стоны, потому что на громкий вой у меня не хватало сил. Анальгетики не оказывали на меня ни малейшего воздействия, а разнообразные впечатления дополнил лёгкий паралич левой ноги. Не привыкшая ни к каким параличам, я вела себя неосторожно и, выходя из дома, как следует кувыркнулась в собственной подворотне. Это оказалось чрезвычайно полезно, поскольку я крепко шмякнулась задницей и благодаря этому что-то там вскочило на своё место. Я почувствовала некоторое облегчение, мозги у меня снова заработали, и я зубами и когтями вцепилась в пани Ванду, биоэнергоцелительницу, которую не колеблясь признала Каро.

Пани Ванда поставила безошибочный диагноз и научила моего мужа, который должен был служить рабочей силой, что ему надо со мной делать. Муж подчинился, с большим успехом. Признаться, после первого сеанса я очень долго ловила воздух ртом, но потом стало лучше. Пани Ванда разъяснила мне, откуда эта пакость вообще взялась и какое движение я наверняка должна была сделать, чтобы в эту передрягу вляпаться. Все идеально сошлось, именно такой жест я сделала из чистой лени: мне не хотелось вставать со стула, чтобы дотянуться до низкой полочки за спиной, где стояли у меня разные словари, я обернулась и выгнулась изо всех сил, чтобы ухватить словарь. Что называется: сама себя раба бьёт…

Этот кошмар с воспалением нерва потихоньку начал проходить, боль стала вполне переносимой, паралич потихоньку ликвидировался, правда, сгибалась я ещё с большим трудом, когда в магазине «Дары природы» я напоролась на лилии.

У моих детей на одной половине сада росла берёзовая роща, а на другой – газон, и они не хотели никаких дурацких садовых растений. Я никак не могла им втолковать, что с многолетними растениями нет никаких хлопот, они сами растут. Я им своё, а они своё; здорово, кума – на рынке была… Меня это рассердило.

В Канаде, гуляя по парку с Зосей и Моникой, то есть моей второй невесткой и внучкой, я увидела прелестную картину. На огромном газоне была всего одна клумба в форме полумесяца, густая, буйная, цветущая всеми цветами радуги. Это было настолько великолепно, что я и своим детям решила устроить такое же украшение сада. Купила я эти лилии, а дальше – смех, да и только.

Мало эти лилии купить, надо ещё их посадить, к тому же во время отсутствия хозяев, чтобы не путались под ногами. Для этого совершенно необходимо приложить физические усилия, а я на них все ещё не была способна. Таким образом, у меня на руках одновременно оказались: моя мать на Аллее Независимости, профессиональная работа дома, лилии в Константине и воспаление поясничного нерва – везде. Надо было найти какой-то компромисс между всеми этими неблагоприятными обстоятельствами.

Выкроить минутку, когда моих детей не было дома, оказалось относительно легко. Сын на работе, Каролина в школе, невестка зачем-то отлучилась в центр города, дома остались собака и папуля – отец моей невестки, Богдан…

У детей Богдан бывал очень часто, присматривая то за собакой, то за рабочими, то за Каролиной, то ещё за кем-нибудь там. Я тайком с ним уговорилась, прихватила Мацека, мужа Анки, и мы поехали с мешком луковиц!

Сажали мы эти лилии втроём в страшной спешке и очень странным способом. Мацек копал яму, Богдан приносил торф, поскольку земля была песчаная, а я сажала. Мацек копал слишком мелко – глубже ему было лень, Богдан не поспевал с торфом и кое-где сыпал его уже поверх посаженной луковицы. Наверное, ни одна клумба лилий не была высажена так по-дурацки, как эта. И что же? Цветы не только выросли, а даже зацвели. Каро вывалялась в них всего разочек и сломала одну, но и та прижилась. Мои дети, подумав, согласились, что засаженную лилиями территорию надо расширить, и я очень надеюсь, что без воспаления нерва в следующем году я посажу эти растения получше. В этом году я как-то не успела.

* * *

Теперь я перенесусь назад исключительно по той причине, что эти истории мне только что вспомнились. Хронологически и тематически они ни с чем не связаны, но зато на редкость нелепы.

В ту пору я работала в Дании, на Фиолстраде, у Фрица. Над нами, этажом выше, тоже находилось конструкторское бюро, где служил один мой земляк. Иногда он заходил просто так, поболтать.

Как-то раз он зашёл, поздоровался, а вслед за ним появился огромный негр, очень чёрный, но не с негритянскими, а скорее с арабскими чертами лица. Он остановился в дверях и опёрся о косяк.

– А этому пану чего тут надо? – спросила я про сто так, для смеху. – Он тоже понимает по-польски?

– Подумаешь, делов-то, проше пани! – ответил негр на чистейшем польском языке без малейшего акцента. – Конечно, понимаю.

Должна признаться, это меня сразило. Будь он хотя бы не такой чёрный!.. Оказалось, что это суданец, который несколько лет назад целых восемь лет учился в Польше. Вернее, теоретически он учился, а на практике занимался всяким нелегальным бизнесом, из-за чего его в конце концов вышибли вон. Он подружился с этим моим земляком и приехал в Данию погостить, а заодно и найти новое поле деятельности.

Поскольку я ни с того ни с сего вспомнила про такое, воспользуюсь-ка случаем и приведу здесь языковые недоразумения, в результате которых польский язык время от времени подкладывал мне свинью…

Алиция что-то покупала в киоске на Ратушплаце – естественно, в Копенгагене. Я стояла рядом.

– Пить хочу, – сердито сказала я. – И вообще, поторопись, мне пописать надо.

– Вы уж решитесь на что-нибудь одно, – сурово и неодобрительно произнёс бородатый тип у меня за спиной, – а то у вас конфликт потребностей получается.

Затем я напоролась на лайнер «Стефан Баторий» [1]1
  Очень известный пароход польского туристического агентства – Примеч. перев.


[Закрыть].

Я все-таки очень привыкла, что в Дании меня никто не понимает. В зале ожидания порта я должна была встретиться с матерью Эльжбеты, Марысей, которая ехала в Канаду и транзитом везла для меня вареники. Толпа с «Батория» бурлила вокруг нас.

– Мать честная, ну и толстая же бабища! – неосмотрительно вякнула я.

Марыся тревожно вздрогнула, а баба посмотрела на меня таким взглядом, что каждый порядочный человек на моем месте пал бы трупом от стыда. Я совершенно забыла, что эти с «Батория» знают польский не хуже меня.

В Польше мы обе с Алицией три дня водили по городу двух французов, прилизанного блондинчика и негритянку. Замученные французским языком, мы слегка потеряли голову и забыли, где находимся. Французы польского не знали, поэтому при них мы могли говорить все, что угодно, лишь бы на лице была улыбка и приятная гримаса. В кафе в Вилянове я пошла с девицей в туалет, где темнокожая красавица сидела невыразимо долго. Потерявшая терпение Алиция вместе с парнем ждали возле дверей.

– Что вы делали в этом сраче столько времени?! – с милейшей улыбкой во весь голос спросила она при нашем появлении, пытаясь скрыть раздражение.

– Это не я, это она, – возразила я, прежде чем успела заметить, что все головы повернулись к нам. Общественность в кафе сидела исключительно местная…

Забыла я и о некоторых алжирских перлах. Туда редко приезжал кто-нибудь, хорошо владеющий французским языком.

Одна дама отправилась на базар, непременно желая купить кило пуговичины. Речь шла о баранине, она, естественно, перепутала le mouton и le bouton, барана и пуговицу, и настаивала на своём. Вторая для разнообразия требовала полкило вестибюля. Естественно, она имела в виду печёнку, большую такую, foie, только почему-то у неё из этого вышло foyer, то есть вестибюль. Результатов этих попыток я не знаю, все-таки, думается мне, вернулись они домой с покупками, потому что арабские рынки и не такое видали.

Рекорд поставило моё младшее чадо, Роберт. Он пришёл на сук, алжирский базар, и стал болтать с арабом, настоящим, местным, в бурнусе и тюрбане.

– Vous-etez Russe? – спросил араб.

– Non, et vous? – ответил Роберт, не задумываясь.

В переводе это звучит не столь светски и блестяще, как по-французски, тем не менее:

– Вы русский?

– Нет, а вы?

Суть в том, что всех наших черт драл и холера трясла, когда их принимали за русских. Мы не желали быть родом из Советского Союза. Видя, какой эффект произвёл его ответ, Роберт стал с огромным успехом применять его всюду и повсеместно, и вполне может статься, что тем самым он многим дал информацию к размышлению, потому что все наши с большим энтузиазмом его поддерживали.

Кроме того, я свято уверена, что немедленно после того, как этот последний том я отдам в печать, мне тут же станут напоминать и прочие языковые курьёзы. Ничего не поделаешь, поезд ушёл, пусть сами и пишут дополнения и поправки.

Опять же, понятия не имею, с чего это я вдруг стала писать про языковые хохмы. Ведь собиралась-то я повести рассказ о наследстве.

Тётя Ядзя несколько раз звонила, огорчённым голосом рассказывая, что у неё страшные проблемы. Умерла какая-то дальняя родственница, степень родства раз и навсегда осталась для меня тайной, но вроде бы мать родственницы и моя бабка были двоюродными сёстрами, а может, и вовсе седьмая вода на киселе. По крайней мере, какой-то общий предок у них был, а сразу после войны и покойница, и её мать какое-то время жили у бабушки на Праге, потому что им некуда было деться, они все потеряли. Тётя Ядзя и бабушка им помогали, как могли. Длилось это недолго, родственницы быстренько встали на ноги, и семейные связи почти порвались.

Не знаю, что делала мать, особа уже в то время немолодая, но знаю, что дочка стала работать у ювелира и занималась этим делом всю жизнь. Ну ладно, сразу признаюсь. Эту историю я воткнула в «Две трети успеха» и сейчас мне надо как следует напрячь мозги, чтобы сообразить, что я выдумала, а что было на самом деле.

Ювелир был, это точно. Замуж эта дочка тоже выходила. Муж у неё был человеком весьма зажиточным, хотя не помню, чем он там занимался. Детей у них не было, после смерти матери у этой родственницы никого из близких не осталось, а у её мужа была сестра. Он загодя составил завещание, в котором единственной наследницей назвал свою жену. Если бы жена умерла раньше, чем он. то наследницей стала бы сестра. Он умер, завещание вступило в законную силу, а жена пережила его на много лет.

Обе они, и жена и сестра, питали друг к другу острейшую неприязнь и вообще не виделись. У этой дальней родственницы бывала тётя Ядзя, а также многочисленные приятели и приятельницы, среди них самая близкая к покойной. У сына этой подруги, можно сказать, было две матери, потому что покойная была его крёстной матерью и любила его, как родного сына, а может, и больше. Все для мальчика! Покойная на весь свет раструбила, что мальчик этот станет её наследником, её кооперативная двухкомнатная квартира должна перейти ему, и вообще все, что после неё останется, – пойдёт этому ребёнку! Тётя Ядзя эту историю знала и мне рассказывала её раз двадцать.

Родственница умерла, и началась свистопляска. Чуть не плача от обиды и возмущения, тётя Ядзя мне рассказывала, что понятия не имеет, как ей теперь быть. Она чувствует себя обязанной выполнить последнюю волю покойницы, а золовка покойной, та самая сестра мужа, вцепилась в это наследство, как обезумевшая гарпия. Крёстного сына нет, он давно вырос и по контракту работает не то в Германии, не то в Ливии, его мать пытается отстоять для него хотя бы квартиру, но тоже не может ничего сделать, потому что письменное завещание никогда не было составлено, золовка наняла адвоката-мошенника, суёт всем в нос то старое завещание брата, утверждая, что у неё есть права, ключи от квартиры растащили разные люди, поэтому теперь в квартиру можно войти только всем вместе и так далее. Тётя Ядзя поневоле во всем этом участвует, поскольку один из ключей оказался у неё, – в общем, плач и скрежет зубовный, а конфликты только множатся.

Сперва я вообще не стала принимать ничего этого близко к сердцу, считая, что тут не у юродивого копеечку отняли. Раз парень сидит на работе за границей, значит, от самого дна нищеты он уже оттолкнулся, так что получит он эту квартиру или нет, для него без разницы. Постепенно вышло на свет Божий, что семья небогатая, заграничный контракт – это все, что у парня есть, кроме того, контракт краткосрочный, всего на полгода и через три месяца истекает, это во-первых, а во-вторых, родственница небось в гробу переворачивается, ведь золовка – последний человек, которого она хотела бы осчастливить своими богатствами. Они друг друга терпеть не могли, родственница была больна, золовка об этом знала и даже не позвонила, своё после смерти брата она уже получила, ну и так далее. Кроме того, лично обидели тётю Ядзю. Во время одного из совместных визитов в квартире покойницы нашли семь золотых двадцаток и разделили их очень странно: одну – матери крёстного сына, одну – тёте Ядзе, одну – соседу снизу, одну – другу дома, одну – адвокату, одну – золовке, а последнюю – зятю золовки. Откуда вообще тут взялся этот зять и какое ему дело до этих двадцаток?! А тёте Ядзе хотелось бы получить только барометр, который там висит на стене, и ещё маленький шкафчик. Она бы и взяла, только не знает как, на спине ведь не потащишь…

Она была так огорчена, что мне стало её жаль, и я обещала устроить ей транспорт для перевозки. Витек, муж Малгоси, моей племянницы по мужу, работал в те времена таксистом. Я его наняла, мы поехали за тётей Ядзей и её шкафчиком.

Как всегда, визит в квартиру покойницы состоялся при многочисленном стечении заинтересованных лиц. Я вошла туда, не имея понятия, во что вляпалась.

Атмосфера потрясла меня сразу, стоило мне перешагнуть порог. Бурлящая внутри толпа состояла не из людей, а из голодных стервятников, гиен и шакалов. Жадность и злоба прямо-таки искрили в воздухе, все смотрели друг другу в руки, а хуже всех, действительно, была золовка, выделяющаяся даже в этом изысканном обществе. Барометра на стене уже не было, его забрал зять золовки, надутый спесивый недомерок.

Я с места в карьер завелась. Ах ты, черт, знай я раньше, уж я бы им показала…

В конце концов, если уж на то пошло, так единственной родственницей покойной была тётя Ядзя и её братья, в том числе мой отец, а после отца – я. Родственницы этой я вообще не знала, в глаза её не видела и плевать хотела на наследство от совершенно чужого человека, но, стоило бы мне раньше увидеть эту стаю голодных кладбищенских гиен, клянусь головой, я бы вмешалась! Только для того, чтобы сделать им назло, потому что аж руки чесались. Встать бы на пороге и заявить:

– А вы что тут делаете?! Узы крови распространяются только на мою тётку и на меня Я наследница, отдавайте ключи и вон отсюда со скоростью света!

Отобрать бы у них ключи, хоть бы и силой, и никого не впускать. Тётя Ядзя всю свою жизнь была безукоризненно честным человеком, она в точности выполнила бы все прижизненные пожелания покойной, а мерзкая золовка с её ещё более мерзким зятем накрылись бы медным тазом!

Злая, как собака, на самое себя, что так поздно этим занялась, я стала вынимать книги из книжного шкафа в углу и устроила розыгрыш. Опустившись на колени, я открыла запертую нижнюю часть шкафчика и громко воскликнула:

– Ах! Я нашла сокровище!!!

Это был верх легкомыслия, потому что они меня едва не убили. В следующий миг мне на голову обрушилась вся толпа, и я едва не влетела башкой в шкаф. Спасло меня только то, что я упёрлась руками.

Сокровище было самое настоящее и имело вид огромного запаса туалетной бумаги. Я великодушно разделила его на всех, большую часть отдав тёте Ядзе. Затем я заявила ей, что она должна взять не только шкафчик, но pi письменный столик, о котором, как я знала, она мечтала в душе, а также хрусталь, причём одну вазу для меня, поскольку я тоже наследница. Никто не осмелился и слова поперёк сказать, видимо, я проявила достаточно энергии, но их рожи доставили мне колоссальное удовольствие. До сего дня у меня хранится огромная хрустальная салатница, которая нужна мне, как телеге пятое колесо, я ею не пользуюсь, но это Все равно что трофей с поля боя. Мебель для тёти Ядзи мы забрали, и на этом история кончилась. Квартиру, правда, обобранную, получил в результате крёстный сын родственницы, так как пять человек согласным единодушным хором подтвердили, что вместе выслушали волю покойной. Это называется устным завещанием.

* * *

Кстати, о Витеке. Таксистом он прослужил два года, поскольку в тот период люди, меняющие профессию, были освобождены от налогов. После первого года работы ему пришлось продлить разрешение на индивидуальную трудовую деятельность, и он отправился в налоговую инспекцию.

Через два дня Витек с подробностями все это рассказывал мне, периодически вздрагивая от пережитого ужаса. Так вот, пришёл он туда в двенадцать

ДНЯ.

– О, пан сегодня уже не успеет, мы работаем до трех, – бесстрастно заявила ему девица в соответствующем кабинете.

Витек, зная жизнь не по учебникам, спросил, не нужно ли, случайно, заполнить какие-нибудь анкеты или формуляры. Он бы взял их с собой, дома заполнил, а завтра принёс бы готовые.

Ах да, конечно, заполнять надо. Девица без возражений вручила ему бумаги. Их надо было заполнить в трех экземплярах, упаси Боже, не под копирку, каждый отдельно. Она с таким ударением это подчёркивала, что Витек, забрав макулатуру, весь вечер провёл, заполняя бумаги.

На следующий день он прибыл туда к восьми утра и начал своё путешествие пилигрима со вчерашней девицы. Вручил ей заполненные формуляры, девица старательно их проверила, выписала его фамилию на лист бумаги и велела идти в комнату 25. Он пошёл. Там другая девица просмотрела его документы, поставила галочку на бумаге с фамилией и послала его в комнату 27. Он подчинился. В комнате 27 его фамилию отметили галочкой в соответствующем списке и послали дальше, в комнату 29. В комнате 29 свершились более серьёзные дела, там ему выписали какую-то квитанцию. С этой квитанцией, согласно приказу, он отправился в комнату 24, где ему выписали очередную, ещё более важную квитанцию, и направили в кассу, чтобы он внёс оплату.

Перед кассой выстроился длиннющий хвост, и очередь аккурат впала в панику, поскольку кассирша вышла, и неведомо было, когда она вернётся и вернётся ли вообще. Однако оказалось, что все не так уж плохо, вернулась она через пятнадцать минут.

К окошечку Витек подошёл уже через час, заплатил, что нужно, и вернулся в комнату 24. Там у него забрали квитанцию из кассы и поставили печать на предыдущей квитанции, менее важной. С припечатанной квитанцией он снова отправился в комнату 29, где квитанция и осталась, но зато Витек получил другую бумажку, с которой обошёл остальные комнаты. Наконец он снова добрался до первой девицы. Девица поставила ему печать на свидетельство об освобождении от уплаты налогов, после чего сделала самое главное, а именно: смяла в комок три старательно заполненных Витеком формуляра и кинула их в мусорную корзину.

Мы долго и всерьёз вычисляли, сколько времени ушло бы у одной девицы на то, чтобы выполнить все эти манипуляции. Получилось четыре минуты, и при этом она могла работать не спеша.

Неправда, что безработица появилась только сейчас, она существовала и при минувшем строе, только её тщательно скрывали, между прочим вышеописанным методом. Искусственно создавалась работа для администрации, причём работа настолько примитивная, что с ней могла справиться даже последняя кретинка. Но это основательно усложняло жизнь нормальным людям. Общество в большинстве своём привыкло к синекуре…

Старые распоряжения до сих пор остаются в силе. Кто должен навести здесь порядок? Я? А может быть, все-таки власти?..

* * *

О травках я, несомненно, писала, но хочу написать ещё раз для пропаганды и рекламы. Я изо всех сил выступаю ЗА траволечение. Врачи в массе своей поглупели, поскольку понятия не имеют о силе трав, а иные лекари и вовсе считают, будто травы – это предрассудок. Я уж не стану уточнять, что я о таких врачах думаю, а то они примут мои слова за оскорбление и, чего доброго, при случае какой-нибудь подсыплет мне отравы…

Алиция в этом вопросе не столь категорична, хотя вообще-то она рационально смотрит на вещи и исходит из принципа, что жизнь себе надо облегчать, а не усложнять.

– Экая ты, право, – сказала она мне недавно. – Не делай из меня дурочку, разумеется, я верю в травы, но зачем искать себе лишнюю работу? Зачем кипятить воду, отмеривать это сено, заваривать, прикрывать, следить, чтобы упрело, процеживать и долго ждать результата, когда я могу проглотить пилюлю? Для того ведь и сконцентрированы в ней все полезные вещества, чтобы избавить человека от лишних хлопот.

В этом есть своя сермяжная правда, но моя душа против неё восстаёт. Алиция не желает выглядеть дурочкой – и не надо, а мне плевать. Вряд ли я паду в глазах общественного мнения ещё ниже. Особенно после различных интервью, в которых многочисленные журналисты дали волю своей гусарской фантазии. Послушать их, так окажется, что я страстный игрок, алкоголичка, в определённой степени эротоманка, клуша, с умилением квохтающая над своими детками, впавшая в детство склеротичка, законченная идиотка, шизофреничка с манией величия и Бог весть кто ещё. Я богачка, каких свет не видал, и я же продулась на скачках в пух и прах. Что бы обо мне ещё ни присочинили, особой разницы это уже не составит.

Так вот, возвращаясь к травам. Травы надо собирать по-разному. Алиция издевается над этим предрассудком, постоянно поддевая меня оглядками на полнолуние, перекрёстки дорог и тому подобное, и пусть потом не возмущается, что она-де ничего подобного не говорила. Но суть не в предрассудках, а в законах ботаники. Растения реагируют на атмосферные явления по-разному, душистый горошек сильнее пахнет к вечеру, некоторые растения накапливают свои целебные свойства в разных частях – корнях, цветах, листьях. Поэтому и существуют разные поры сбора трав: прежде растения собирали в разные времена года и при определённой фазе луны. В этом, кстати, и заключалось умение ведьм и колдуний, бабки руководствовались не чёрной магией, а самыми обыкновенными знаниями ботанических особенностей разных трав и растений.

Другое дело, что я совершенно не понимаю, как в ночную пору отличить растения одно от другого. Я не смогла бы собирать их даже при полнолунии. Надо думать, бабки полагались при этом на осязание и обоняние. Как бы там ни было, я ими восхищаюсь и мне очень грустно, что сегодня их методы не применяются. Чего уж греха таить, теперь растения собирают как попало, что резко снижает их лечебные свойства. Что же касается бормотания при этом всяких разных заклятий и наговоров, то это разве что придаёт храбрости собирателю…

Позволю себе ещё привести совершенно конкретные примеры. В соответствующий период ранней молодости у меня на физиономии нет-нет да и появлялась разная гадость. Нет, не золотушная сыпь, всего лишь прыщики, но ведь и они способны повергнуть юное существо в отчаяние. Кто-то подсказал в качестве лечения пить натощак отвар зверобоя и ромашки. Не исключено, что совет исходил от Люцины: ведь Люцина любила природу и очень много знала. Я готова была пить цикуту, поэтому решилась и на это зелье.

Стала я заваривать и пить травку, систематически, изо дня в день, натощак, рано утром. Это требовало большой самоотверженности, я имею в виду раннее утро, потому что жаворонком я никогда не была. Результат был ужасающий.

Через три недели физиономия моя выглядела немногим лучше, чем после чёрной оспы. На коже, видимо, проступили все мерзкие черты моего характера. Я боялась смотреть в зеркало, но лечение продолжала – наверное, с отчаяния, а может, в приступе мазохизма. Зато потом я была вознаграждена за свои муки.

Через три месяца все пропало, как рукой сняло. На всякий случай я продолжала пить травки, и кожа у меня стала просто сливочной. Пила я травы полгода, и этого хватило на всю жизнь. Обмен веществ травы регулируют безошибочно. Могу посоветовать это средство каждому, суть только в том, что травы надо пить натощак: ни чаю, ни кофе, ни завтрака, сразу после пробуждения – травку.

Моя предыдущая домработница Геня, которая любила посидеть со мной за чашечкой кофе и поболтать, рассказала мне своё самое страшное переживание детства.

Лет в десять-двенадцать она взобралась на дерево, не помню какое, ясно только, что высокое, и с того дерева рухнула. По дороге она ещё зацепилась за сук и страшно разодрала себе ногу, кровь ручьём лилась из глубокой раны, но Геню испугало не это: она представила себе, как её выпорют дома. Девочка сидела под деревом, боясь вернуться домой, кровь текла, и она, чтобы как-то остановить кровь, рвала растущие рядом листья и прикладывала их к ране. По чистой случайности это оказались листья лопуха. Так продолжалось несколько часов. К величайшему удивлению Гени, рана стала затягиваться прямо на глазах. Наутро она уже покрылась струпиком, потом без малейшего заражения крови зажила, не оставив следа.