Текст книги "По ту сторону барьера"

В тот первый день я сразу многому научилась. Роман усадил меня за руль, велел включить мотор и самостоятельно выбраться из лабиринта узких улочек за город, после чего уже на другой скорости помчаться по шоссе, да ещё при этом то и дело поглядывать в зеркальце заднего обзора, не преследует ли нас кто. Думаю, для женщины смотреть одним глазом вперёд, а другим куда-нибудь в сторону вообще труда не составит, сколько раз в жизни приходилось так делать. Правда, смотреть одним глазом вперёд, а другим – назад посложнее будет. А тут ещё Роман назидательно бубнил:

– Запомните, шофёр должен видеть, что происходит вокруг его машины, когда едет, впереди, сзади, со всех боков. Недаром существует такая поговорка, что у водителя глаза вокруг всей головы…

Когда после этого ужасного урока я, чуть живая, вернулась домой и опять влезла в дом через окно во дворе, Роман специально подвёл меня к окну в гостиной, выходящему на набережную, и показал Армана, прятавшегося на пляже среди лежаков и зонтов. Один! На пустом пляже потому что было ещё слишком рано и держалась утренняя прохлада! А он уже там торчал, следил за мной. Ох, видимо, есть какие-то причины для моего интуитивного страха перед этим человеком.

Я даже подумала – не сказать ли об этом Гастону? Не знаю, как в теперешнюю эпоху обстоит дело с поединками, но не хотелось мне подвергать опасности любимого мужчину. К тому же у нас так мало было времени, когда мы оказывались наедине, что я не хотела тратить на разговоры ни одной минуты. Не разговоров, не поучений и советов жаждало моё сердце, оно хотело любви и получало её, и мне не хотелось лишаться даже её самой малой частицы. Потом, вспоминая проведённые с Гастоном минуты, я сколько раз краснела всем телом и невольно думала: а не так ли куртизанки верных мужей от их законных супруг отрывали, разрушая семейное счастье? Не уподобляюсь ли я тем продажным тварям, которые лишали мужчин рассудка, а вместе с ним – и состояния? Как скоро лишилась я моральных устоев, а ведь уверена была – закована в них как в броню. Оправдывало меня лишь одно – я любила, любила впервые в жизни, и отдавалась любимому и любящему человеку совершенно бескорыстно, к тому же не отрывая Гастона от законной супруги, поскольку её просто не было. При виде Гастона все во мне наполнялось счастьем и ликованием, а в его глазах я видела горячее ответное чувство. Как хорошо, что судьба занесла меня в это время!

О будущем я не думала. Похоже, Гастон тоже. Однажды он мне сказал:

– Никогда раньше не встречал я такой девушки. Есть в тебе что-то такое… такое… мне трудно сформулировать, но иногда ты кажешься мне просто какой-то нереальной. Я уже не говорю о твоей красоте и всех прочих достоинствах. Увидел тебя – и сразу потерял голову, до сих пор не пойму, как такое могло со мной случиться. Может, ты скажешь, что же в тебе такое кроется? А что кроется – это я чувствую и готов на чем хочешь поклясться!

Ещё бы не крылось! Девятнадцатый век со всеми его недостатками и достоинствами. Но не могла же я сказать об этом любимому!

Я и оглянуться не успела, как Роман купил вторую машину для меня, немного поменьше «мерседеса», и теперь я попеременно ездила то на одной, то на другой. И по-прежнему на рассвете, и по-прежнему вылезая в окно на заднем дворе.

И вот как-то Арман сообщил, что едет в Париж. С утра он собирается заняться там накопившимися делами, чтобы вечером вернуться в Трувиль. Короче, его не будет весь день. Я сама видела, как он уезжал, смотрела вслед, пока не исчез из глаз моих, и только тогда почувствовала, какой же тяжёлый камень свалился у меня с сердца. С каким наслаждением наутро я вышла из дома нормально, через дверь!

А потом пришлось пережить ужасные минуты.

В этот день у меня все очень удачно получалось, даже Роман хвалил, а он не слишком щедр на похвалу. Вернувшись домой, я поспешила на пляж, радостно встретилась с друзьями. Были и Гастон, и Филип. Помахав им, я поспешила окунуться. Как же я люблю плавать и как редко у меня в последнее время появляется возможность спокойно, без раздражения заплыть далеко-далеко и так на спине легко покачиваться на волнах! Все купальщики остались у берега, оттуда доносится разноголосый, чуть приглушённый шум, я же лежу на спине и чувствую, как тело покидает усталость, а голова освобождается от всех забот.

Вот так покачивалась я на волнах и наслаждалась, как вдруг почувствовала, как что-то схватило меня за ногу и тянет в глубину морскую. Я сразу погрузилась в воду с головой.

К счастью, я не крикнула, тогда наверняка бы захлебнулась. В лёгких оставался запас воздуха, силой воли я заставила себя преодолеть панику, каким-то чудом оттолкнулась от чего-то под собой, с силой вынырнула из воды и вот теперь заорала изо всех сил. Тут меня опять ухватили за ногу и потянули вниз, свободной ногой я опять в это что-то ударила, оттолкнулась, выскочила из воды и снова закричала. Ухватив меня и за другую ногу, кто-то втянул меня под воду в третий раз, я раскрыла глаза, хотя никогда в море не ныряла с открытыми глазами, и увидела нечто такое ужасное, что от одного вида должна была на месте окочуриться. На меня напало неведомое мне чудовище, чёрное, страшное, с огромными глазами навыкате, не похожее ни на рыбу, ни на человека. И этот ужасный лупоглазый монстр, ухватив меня своими щупальцами, поволок в глубину морскую!

От ужаса я испытала прилив сверхчеловеческих сил и попыталась оттолкнуть страшилище, одновременно следя за тем, чтобы не глотнуть воды и не захлебнуться. Силы были неравны, я явно слабела и наверняка чудовище уволокло бы меня в бездонные глубины моря, если бы не помощь. Услышала громкий всплеск воды и увидела, как кто-то свалился в море рядом со мной. Тут же ощутила ослабление мёртвой хватки, зажавшей мои ноги, из последних сил оттолкнулась и как ошалелая выскочила на поверхность моря, широко разевая рот. Не для того, чтобы опять закричать, – воздуха вдохнуть! И ринулась к берегу, отчаянно работая руками и ногами. Краем глаза увидела, как рядом болтается на волнах доска с парусом, а её владелец как раз вынырнул из воды и ухватился за деревяшку, что-то прокричав мне вслед. Так это он меня спас?

Итак, я перла к берегу, но, кажется, уже не кричала. Увидела, как мне навстречу плывут люди, первым подплыл Гастон, с тревогой спрашивая, что случилось. Я не могла говорить, думая только об одном – скорее к берегу, подальше от чудища!

Наконец я почувствовала ногами дно, встала и с плачем бросилась на грудь Гастона, не отвечая на его расспросы.

Меня окружили и знакомые, и незнакомые люди, услышавшие мой крик. Все хотели знать, что произошло. Я все ещё не могла говорить.

Обняв за плечи, Эва вывела меня из моря и усадила под зонтиком, кто-то сбегал к киоску за бокалом коньяка, выпив который залпом я наконец перестала клацать зубами и смогла более-менее связно рассказать о случившемся. Услышав о лупоглазом чёрном чудовище, ухватившем меня своими щупальцами и пытавшемся затащить в глубину моря, большинство наверняка подумало, что от пережитого страха я лишилась рассудка или мне это чудище привиделось, у страха, как известно, глаза велики. Но Шарль догадался – наверняка это был кто-то из ныряльщиков с аквалангом, в специальном костюме. Бывает, что некоторые из этих типов устраивают себе развлечение, пугая купающихся.

Немного успокоившись и придя в себя, я с ним согласилась. Да, меня смертельно напугало чёрное чудовище, ни на человека, ни на рыбу не похожее, но я вспомнила, что видела таких ныряльщиков в телефильмах, а со страху этот показался мне особенно ужасным. Неужели этим идиотам и в самом деле приходит в голову таким вот образом путать людей? Да ведь от одного страха можно умереть! Хотя… не будь я уверена, что Арман уехал в Париж, его я могла бы заподозрить в глупой шутке. Он уже неоднократно проявлял склонность пошутить, и всегда это было не остроумно, а напротив, как-то противно, нелепо и безмозгло. Есть люди, склонные к глупым шуткам, которые не доставляют удовольствия никому, кроме них самих.

Постепенно все, кто заинтересовался этим происшествием, разошлись, я слышала, как говорили, что шутник так и не появился на берегу, должно быть побоялся всеобщего осуждения.

Я совсем успокоилась, но купаться мне почему-то расхотелось. Да и все из моей компании посоветовали мне не заплывать больше далеко в море, раз здесь водятся такие вот негодяи. Ничего не поделаешь, придётся, как это делают многие купальщики, плескаться у берега, хотя такое купанье не доставляет мне ни малейшего удовольствия.

Мы с Романом позанимались на обеих машинах всего четыре дня, когда месье Дэсплен сообщил, что полиция освободила мой дворец, можно возвращаться. Место преступления полиция оставила незапертым, значит, доступным всем. Никаких указаний полиция не дала моему поверенному, из чего следует, что мои дом перестал полицию интересовать.

И я немедленно отправилась в Монтийи с Романом и, ясное дело, Гастоном.

* * *

Жуткая вонь уже почти целиком выветрилась, потому что прекрасная погода позволяла день и ночь держать окна нараспашку и даже устраивать сквозняки. Правда, неприятный запах ещё сохранился в складках ткани, поэтому я распорядилась снять и отдать в стирку все занавески и шторы. А потом что-то придётся делать и с мягкой мебелью, но это потом. Впрочем, в буфетной или кабинете экономки, уж не знаю, как эту комнату и назвать, мягкой мебели было немного: диван, кресло, три полумягких стула и несколько декоративных подушек на диване.

Месье Дэсплену явно не хотелось заниматься вместе со мной осмотром места происшествия.

– Уж и не знаю, что мадам надеется здесь найти, – брюзжал он. – Полиция провела обыск, а уж она сделала это профессионально. И тщательно, я уверен, они очень надеялись обнаружить здесь хоть что-то, что помогло бы им выйти на таинственного любовника Луизы Лера. Не знаю, нашли ли.

Я не теряла энтузиазма.

– Ну что ж, если найду то же, что и они, буду знать столько же, сколько и они. Надеюсь, они отсюда ничего не забрали?

– Меня заверили – ничего. Сфотографировали то, что сочли нужным.

– О, вот именно – фотографии! Я бы хотела на них посмотреть.

– Вряд ли полиция даст мадам свои фотографии…

– Да не полицейские! – перебила я нотариуса. – Я бы хотела отыскать здесь фотографии Луизы Лера.

К этому времени я уже знала, что фотографии стали очень распространённым явлением в двадцатом веке, что вряд ли найдётся во всей Европе хоть один человек, у которого бы не было никаких фотографий. Наверняка и у Луизы Лера они тоже были, а мне так хотелось увидеть эту женщину! Не тот парадный фотопортрет, что стоял в спальне прадедушки, наверняка приукрашенный, а обычное фото. Однако я не стала делиться с нотариусом своими надеждами, а просто приступила к поискам. И никаких фотографий не обнаружила! Правда, отыскался прадедушкин альбом. Не знаю, зачем экономка уволокла его в свою комнату, может, хотела продемонстрировать любовь и преданность своему принципалу. В нем был сплошной прадедушка. Вот он перед дворцом, одной ногой ступил на парадную лестницу. Вот несколько снимков – он на лошадях. Вот в обществе каких-то мужчин, судя по внешнему виду, важных личностей. Вот он в гостиной у камина, вот в той же гостиной с партнёрами за карточным столиком. Вот все сидят за большим столом, а прадедушка поднимает бокал, открыл рот – явно произносит тост. Но ни одного снимка с Луизой Лера!

Я с грустью подумала – придётся, видимо, перелистать многочисленные семейные альбомы во всем доме, не может её там не оказаться. И тут нотариус выдал мне новость. Ну и вреднюга, не мог этого сделать раньше!

– Я полагаю, – важно произнёс месье Дэсплен, – я полагаю, что свои семейные фотографии Луиза Лера держит, скорее всего, у себя дома. Вернее, держала, но наверняка они там и остались.

– Как это? – безмерно удивлённая и, естественно, разочарованная, спросила я. – А я-то думала, что она жила здесь, в этом доме.

– Так оно и было, – пояснил нотариус, – но как особа предусмотрительная, сохранила за собой свою прежнюю парижскую квартиру, где и была прописана. Разве мадам не обратила внимания на тот факт, что, проживая в Монтийи, она свидетельство о браке оформила в Париже? В семнадцатом районе!

Не подумала я об этом, а ведь доводилось слышать, что оформлять брак принято по месту жительства молодой. Эх, как-то я совсем забыла об этом.

А месье Дэсплен продолжал:

– Раньше в парижской квартире Луиза Лера жила вместе с матерью, а после смерти матери оставила эту маленькую квартирку за собой. Все эти годы оплачивала её. Иногда, наезжая в Париж, оставалась в этой квартире на день-два, – каким-то недовольным тоном продолжал месье Дэсплен, словно предъявляя покойной претензии. Впрочем, тут же пояснил причину недовольства: – Признаюсь, я и сам не знал о наличии этой квартиры, счета экономка оплачивала сама, они через мою контору не проходили. Так вот, я надеюсь, все свои личные вещи она хранила именно там.

Ну, ясно, там! Эх, прошляпили! Последняя надежда:

– А полиция там тоже рылась?

– Разумеется, – ответил нотариус. – Тем более что ключи от той квартиры полицейские сразу нашли на трупе.

Вот когда я пожалела, что нашли полицейские, а не я. С другой стороны, как вспомню, что представляла собой бедная Луиза Лера. Бог с ними, ключами, то есть, я хотела сказать – с полицейскими.

– А ключи от квартиры где? – как можно равнодушнее поинтересовалась я. – Или их пока полиция не отдаёт?

– Напротив, полиция попросила меня найти человека, который мог бы сходить в ту квартиру и высказать своё мнение о некоторых вещах, заинтересовавших полицию в квартире покойной.

– Кто может быть таким человеком?

– Эту роль предложили мне, – высокомерно ответил нотариус, всем видом показывая, насколько данная роль для него оскорбительна. – Я ответил инспектору полиции, что не считаю себя компетентным экспертом по оценке личных вещей мадемуазель Лера и не имею никакого желания копаться в личной жизни этой особы. Я имел с ней дело постольку, поскольку оно касалось моего клиента, графа Хербле. Я предложил полиции самой подыскать кого-нибудь из прислуги, долгие годы проработавшей с экономкой.

– Таким лицом может оказаться человек, очень не любивший покойной, или, напротив, очень ей преданный, – высказала я умную мысль.

– Весьма тонкое замечание, – оценил его и нотариус.

– А что же полиция обнаружила в квартире экономки? – не выдержала я. – Наверняка они вам сказали, уважаемый месье Дэсплен.

– В самых общих чертах. Кое-какие драгоценности и бижутерия. Ну и то, что так интересует мадам – фотографии, письма, какие-то бумаги.

– А родственников у неё нет?

– В том-то и дело, приходится обращаться к людям посторонним.

– Могут быть и дальние родственники. Ведь и квартира, и вещи, оставшиеся в ней, должны быть кому-то переданы.

– Вы совершенно правы, уважаемая графиня, – удивившим меня каким-то ядовитым тоном промолвил нотариус. – Все это теперь принадлежит вам.

Я остолбенела.

– Как вы сказали? – запинаясь, переспросила я. – Мне?!

– Вы не ослышались, уважаемая графиня. Именно вам.

– Но… каким образом? При чем здесь я?

– Мне это было давно известно, – важно начал нотариус, – но до поры до времени я должен был молчать об этом. Теперь, после смерти моего клиента, многое обязан сообщить его воспреемнице. В том числе и тот факт, что именно вы наследуете имущество покойной Луизы Лера. Согласно его собственноручному завещанию. Поверьте, мне весьма неприятно сообщать вам об этом, ибо… как бы поделикатнее выразиться… данное обстоятельство бросает тень на вашего прадеда. Он позволил себе, как бы сказала современная молодёжь, отколоть такой номер… я бы сказал, ваш прадед обладал весьма своеобразным чувством юмора. И пообещал своей экономке отписать в её пользу значительную часть своего состояния, если та сделает своей наследницей того же человека, которому и он завещает все своё состояние, то есть вас, уважаемая.

– И экономка пошла на это?!

– Пошла. Я полагаю, не желая раздражать своего работодателя, решила сделать, как он пожелал, послушно написала завещание, оставив все вам, с тем чтобы после смерти графа немедленно своё завещание изъять. Но не успела. Вот и лежало её завещание в моей конторе, оформленное в соответствии со всеми требованиями закона и подписями свидетелей. Вскрыли его лишь после смерти завещательницы. Я – единственный человек, которому была известна последняя воля покойной, знаю все от графа, он мне со смехом рассказал о своей затее, считая её остроумной шуткой.

Я молчала. Потребовалось время, чтобы в голове улеглась столь дикая новость – я наследую имущество покойной Луизы Лера. Разумеется, я вовсе не думала о денежном выражении нежданно свалившегося на меня дополнительного богатства. В данном случае это неожиданное обстоятельство оказалось мне на руку, поскольку позволяло беспрепятственно посетить квартиру покойной.

Думаю, только поэтому я тут же не отказалась от непредвиденного наследства, что наверняка сделала бы в другом случае. Неприятна была мне эта женщина сама по себе, а как вспомню то, что она представляла собой после смерти, так… лучше не вспоминать. А вонь до сих пор так вокруг меня и держится, так и обволакивает. Ладно, все оставленное этой женщиной передам в пользу благотворительных организаций, разве что обнаружу в её квартире какие вещички, дорогие мне как память о прадеде и прабабке.

– Ну, раз так, – наконец проговорила я, – так, может, меня пустят в её квартиру. Вместе с Романом, моим… шофёром.

– Мадам уверена в такой необходимости? – поинтересовался нотариус, и по его лицу было видно – считает, я рвусь в квартиру экономки из простого бабского любопытства.

– Уверена! – твёрдо заявила я, ледяным тоном сметая с лица поверенного неуместную ухмылку. – К тому же, учтите то обстоятельство, что Роман осведомлён о жизни Луизы Лера побольше любого из здешней прислуги. Ему приходилось сталкиваться с экономкой во время всех приездов в Париж ещё моих родителей, он прекрасно знал всю прислугу в доме, все его распорядки. А уж что касается сплетён и слухов, то более осведомлённого человека, чем Роман, вам не найти. И никогда не болтал лишнего, а на ус наматывал. Поэтому я уверена – лучший человек для посещения квартиры покойной экономки, о чем просила полиция, это Роман. А мне хотелось бы пойти с ним, поглядеть, не попадётся ли что из вещиц, ценных для меня как память о прадедушке и прабабушке.

Серьёзно и всесторонне обдумав моё предложение, ответственный работник нотариата признал мою правоту и важно кивнул, соглашаясь с моими доводами. Сообщил мне адрес парижской квартиры Луизы Лера и передал ключи от неё. А потом задал мне неожиданный вопрос:

– Не сочтите меня бестактным, но вы сами, мадам, завещание уже написали?

Очень глупо было признаваться, что не написала, но я привыкла говорить правду. Да и когда было писать? Время после кончины мужа пролетело незаметно, к тому же все эти годы я была занята приведением в порядок оставшихся после мужа дел и сама пока не знала, каким имуществом я располагаю. Тут вот ещё прибавилось новое имущество. Перед поездкой в Париж я толком не знала о прадедушкином состоянии и все ли оно достанется мне. Так что же мне было перечислять в своём завещании? Не говоря уже о такой мелочи, что я просто не знала, кого сделать моим наследником.

Детей у меня не было, родных братьев и сестёр не осталось, прочие же родственники… У батюшки был родной брат, он давно скончался, не оставив наследников. Правда, живы две старшие сестры матушки, но у них тоже нет детей и теперь вряд ли будут. Найдутся, если хорошо поискать, какие-нибудь дальние родственники, но пока я не задумывалась о наследниках и среди дальних родственников не проводила изысканий. По-моему, причина ясна: я на себе ещё не поставила крест, надеюсь, что будет у меня и муж, будут и дети.

Однако обозначить в завещании наследниками гипотетических мужа и детей нельзя, это я понимала. Если же сейчас составлю завещание на кого-нибудь из родни, оно сразу потеряет силу, как только я выйду замуж. Так чего же требует от меня поверенный?

Я уже не говорю о таких деталях, что понятия не имею, что должна обозначать в завещании, составленном в двадцатом веке, я, явившаяся в эту жизнь из девятнадцатого.

Пришлось притвориться растерянной, по возможности достоверно изобразить благодарность предусмотрительному нотариусу и сожаление о собственном легкомыслии и пообещать в ближайшее же время, обдумав все, обратиться к нашему фамильному нотариусу, то есть месье Дэсплену, с просьбой оформить по всем правилам (естественно, современным) моё завещание. Нотариусу ничего не оставалось, как удовлетвориться моим обещанием и оставить наконец меня одну в кабинете покойной экономки.

Я лихорадочно, не теряя времени, принялась за поиски. Искала сама не зная что. «Принеси то, не знаю что»… Но уж очень хотелось порыться в бумагах кабинета мадемуазель Луизы, вот я и рылась, как ошалелый терьер. С бумагами разобралась без особого труда, хотя орфография за столетие изменилась. В конце концов, читать-то я умела…

А вот кучка предметов, отобранных полицией. Немного драгоценностей, впрочем не слишком дорогих, если это все – в алчности покойную не обвинишь. Удивляла среди этой кучи старательно подобранных, хоть и скромных украшений отдельно взятая серьга. Одна! Она была в виде звёздочки, небольшая, с маленьким алмазиком в центре. Естественно, я тут же примерила находку и даже посмотрелась в зеркало. Мне не очень к лицу.

Взяв серёжку в руки, я внимательно её оглядела, потому что мне вдруг показалось – видела я уже где-то такую. Потом сообразила – и не раз видела, сейчас такие серьги в моде, видела их и на людях (в том числе и на мужчинах, идиотская мода!), и просто в продаже.

В буфетной я провела битых два часа и осталась очень недовольна. Не нашла я там ничего интересного, а главное – ни одной фотографии.

* * *

Конференцию я устроила в своих новых апартаментах, пригласив на неё Гастона и Романа. Попросила консьержку[10]10
  Le concierge (фр.) – привратник, консьерж.


[Закрыть] приготовить нам обед, а прислуживала её молоденькая дочка.

Роман, как обычно, был просто нашпигован новостями.

Начал он с главного.

– Ну, во-первых, полиция уже со всей достоверностью установила, что в момент убийства Луизы Лера и мадам графиня, и я находились в Секерках, за тридевять земель от Монтийи. Да к тому же завещание покойной делает мадам графиню её наследницей. Мадам графине это уже известно?

Я-то знала, а вот Гастон впервые услышал об этом и был поражён.

– Разрази меня гром! Чего только в жизни не бывает!

– Знаю, знаю! – нетерпеливо подтвердила я. – И что? Чем свою достоверность полиция мотивирует?

Мне и в самом деле было жутко интересно, что же делала я в своих Секерках в этот критический день. Разумеется, я помнила выдумку о Собутке, которую вынуждена представить Эве как доказательство. Собутку я не выдумала, она и в самом деле приходилась на тот день, но не такое уж это событие, чтобы в настоящие дни широко отмечалось в Польше. Так я думаю. И вряд ли дотошных польских полицейских удовлетворил бы наш народный фольклор. Тогда что же? Черт побери этого Романа, как ни в чем не бывало принялся за обед, не видит, что ли, я просто сгораю от любопытства?

Роман сжалился и неторопливо стал объяснять, не прерывая приёма пищи:

– Ведь графиня не может не согласиться – она первая подозреваемая, раз Луиза Лера считалась законной супругой графа Хербле. К счастью, в Секерках все прекрасно помнили тот день, когда в Монтийи убили экономку. Ведь накануне вечером группа преступников совершила набег на стройку по соседству, так что с самого утра во всей околице кишмя кишели глины[11]11
  Глины (польск.) – принятое в народе ещё со времён ПНР название полицейских, тогдашней милиции, стилистически соответствует нашим «ментам».


[Закрыть]. Всех опрашивали и протоколы составляли. Так пани это помнит? – безжалостно, я бы сказала – подчёркнуто настырно обратился ко мне Роман.

В присутствии Гастона мне не оставалось ничего иного, как подтвердить – конечно, помню. А на самом деле я опять впала в панику и не могла собраться с мыслями. Кивнула, ибо говорить была не в состоянии.

Разумеется, я помнила, что случилось в ночь на Собутку, только когда это было? Больше ста лет назад. Неизвестные злоумышленники в эту праздничную ночь взломали двери дома крупного помещика, нашего соседа графа Торчинского, рассчитывая, что дом пуст, все гуляют на реке и в лесу. Но граф оказался дома и, героически выскочив с каким-то старинным ружьём (он был большой любитель старинного оружия), оглушительно пальнул несколько раз. Нападающие в панике сбежали, а на следующий день и в самом деле у нас было полно жандармов и полицейских. Неужели происшествие столетней давности эхом отозвалось в наше время? Возможно ли такое?

Роман удовольствовался моим кивком и продолжал:

– У французской полиции создалось твёрдое мнение – из наших никто в тот день никуда не отлучался, все оказались на месте, что глины и запротоколировали по всем правилам. Идеальное алиби!

– А не заподозрили ли французы кого-нибудь из ваших здешних приятелей или вообще родственников покойной? – живо поинтересовался Гастон.

– Таких не нашлось. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я имею в виду тот факт, что последний год пани графиня провела как на сковородке. Не в обиду будь сказано, вроде бы вела уединённый образ жизни, а одновременно у всех на виду. Графиню не могут заподозрить в том, что наняла платного убийцу, чтобы прикончить эту экономку. Ну, во-первых, контакты её с парижским прадедушкой прекратились уже несколько лет назад, да и что такое имущество экономки по сравнению с богатством графа? Даже если пани не знала, что и без того унаследует все имущество несчастной.

– И что? – прорвался у меня голос.

– И полиция переключилась на шантаж.

Тут Гастон кивнул.

– И правильно делают! Мартин Бек кое о чем мне проболтался, а я для себя сделал выводы. Вспомните свидетельство о браке! Устраняя болтливую сотрудницу загса, экономка наверняка воспользовалась чьей-то помощью, я лично верю в показания клошара. А поскольку тут помирает твой прадедушка, помощнику не остаётся ничего другого, как её шантажировать. И если это она выстрелила из старинного пистолета…

– Она! – подтвердил Роман. – Проверили, и, хотя прошло много времени, следы пороха на её ладони обнаружили.

– Ну так сообщник испугался – второй раз она может и не промахнуться, набросился на неё, защищая собственную жизнь, бедолага упала и так ударилась затылком, что испустила дух.

Вот и получилось – сам же прикончил курицу, которая несла бы ему золотые яйца.

– А как же любовь? – протестующе вмешалась я, поскольку романтический вариант был мне больше по душе.

– Любовник экономки мог быть не причастен к убийству, теперь затаился, что ему остаётся?

– И вполне мог оказаться этим самым её убийцей, – безжалостно высказался Роман. – Во всяком случае, его ищут.

Я позволила себе раскритиковать действия французской полиции. Недаром столько за эти дни прочла книг о преступлениях и просмотрела бессчётное количество фильмов.

– Плохо ищут! Во всяком случае, полиция проигнорировала очень, на мой взгляд, важный предмет, который помог бы им его искать.

Оба моих собеседника вопросительно уставились на меня, и я продемонстрировала обнаруженную мною серёжку. Ведь она могла быть и мужской? Вот во время нашей беседы мне и пришло в голову, что она могла принадлежать убийце. Я даже немного возгордилась – вот, оказывается, какие во мне кроются способности детектива, никогда бы не предполагала…

И опять Роман безжалостно – что с ним случилось, очень уж он стал в последнее время безжалостным? – сбил с меня спесь, заявив:

– Пани графиня может не сомневаться – уж полиция наверняка и возможные отпечатки пальцев с серёжки сняла, и сфотографировала её сто раз, так что наверняка помнит о ней. И что касается этой серёжки… Ага, пока не забыл, о бывшей прислуге сказать. Выяснилось, что она в полном составе готова вернуться на работу во дворец, в услужение к пани. Ведь её почти целиком экономка уволила незадолго до своей смерти, недели за две. И граф ещё жил, так что люди удивлялись. Экономка оставила на весь дом всего двух слуг – лакея при графе и кухарку, точнее, молодую девушку, работавшую у них просто помощницей при кухарке. И лакей, и эта посудомойка наняты были совсем недавно. Вот людям и показалось подозрительным, с чего это экономка изгоняет старых заслуженных слуг, не один год проработавших под её началом. Ох, неспроста это, говорили люди, и я с ними согласен – наверняка той хотелось чувствовать себя в доме свободно, не желала, чтобы ей на руки смотрели. Точно, были у неё свои планы, да Господь распорядился иначе.

Гастон опять кивнул.

– Согласен, чем меньше людей, тем легче провернуть свои махинации. К тому же, на мой взгляд, я считаю обнаруженную тобой серьгу как раз доказательством того, что любовник экономки к убийству не причастен. Ну, сама подумай: если предположить, что Луиза Лера подарила серьги любимому человеку, тот бы наверняка не оставил на месте преступления такую улику против себя! Забрал бы серёжку с собой, вон она какая приметная, блестящая. Значит, не его серёжка.

И тут Роман, отбросив свою жестокость, как-то совсем по-детски беспомощно глянул на меня, словно собирался о чем-то сказать и сомневался, стоит ли. Решился.

– Как раз относительно этой серёжки нет никакой ясности. Я не договорил… Убийца мог спохватиться, что потерял её, и даже искать, да все равно бы не нашёл. Дело в том, что обнаружили серёжку в нагрудном кармане платья на убитой. Вот и гадай теперь, то ли серёжки принадлежали Луизе и убийцу вообще не волновали, то ли их носил мужчина. Неизвестно, были ли они на нем в момент убийства. Если даже и были, если даже он обнаружил, что одной не хватает, обыскивать свою жертву он не стал. Уж не знаю, из щепетильности или из каких других соображений. Обнаружила её только полиция.

Мне стало плохо. Услышав, что серёжка, которую я столь легкомысленно примеряла, была найдена на трупе, я выскочила из-за стола и помчалась в ванную.

Не успела я вернуться, как Роман поспешил меня успокоить, видимо догадавшись, в чем дело:

– Всю обнаруженную полицией бижутерию как следует продезинфицировали, – бросил он в пространство.

– В таком случае существуют два варианта, – рассуждал Гастон. – Либо возлюбленный проявил деликатность и не копался в трупе дамы своего сердца, либо это был посторонний человек, а его не интересовали сувениры. Две серьги наверняка бы прихватил, одна же ему ни к чему.

– А что говорят люди о бракосочетании хозяина? – поинтересовалась я.

– Почти вся прислуга придерживается мнения, что концепция разработана экономкой совместно с хахалем. Сначала, значит, оформить брак, потом всеми средствами ускорить смерть старичка и выйти замуж за хахаля. И вот тут мнения прислуги разделились. Одни считают, что задумала всю махинацию экономка из-за большой любви к хахалю, любила, дескать, его без памяти, вцепилась в него когтями и зубами, из-за этого и брак с графом задумала, соблазняя любовника будущим богатством. Но есть и такие, которые уверяют – за графа она выходила только руководствуясь собственными интересами, что начхать ей было на хахаля, которого она не очень-то и любила, это он вцепился в бабу и выдвинул идею окрутить старика, чтобы впоследствии прикарманить его богатство, экономка же сомневалась и капризничала. Трудно сказать, кто прав.