Текст книги "Консервативная модернизация"

«Наивный» позитивизм

Необходимость методологической ревизии теоретических оснований социологических исследований можно продемонстрировать на примере широко распространенного в социологии позитивизма. Целью этой методологии является объективизм, идеологическая нейтральность, освобождение от каких-либо исходных ценностно-идеологических предпосылок. Однако анализ показывает, что подобные устремления, порожденные умонастроениями эпохи Просвещения с ее противостоянием метафизическому видению мира, продвигают исследования, но не слишком кардинально.

При анализе процессов формирования соответствующего философского концептуализма отмечалось, что его исходной отправной точкой являлось противостояние тотальной рационализации общественного сознания. К. Мангейм указывал на причины и последствия такой тотальной рационализации: «Часто отмечалось, что самая характерная черта современного мышления состоит в попытках добиться полной рационализации мира. Развитие естественных наук есть не что иное, как последовательное стремление к этой цели, которая, несомненно, существовала и раньше. Современный рационализм как метод мышления находит наиболее отчетливое и радикальное применение в современных “точных науках”»[70]70
  Мангейм К. Консервативная мысль. С. 135


[Закрыть].

К. Мангейм также проницательно охарактеризовал результат этого процесса, получившего широкое распространение в методологии социальных наук: «Это означало приравнение истины к всеобщей закономерности. Мы начали с совершенно недоказанного предположения, что человек обладает знанием только тогда, когда может сообщить это знание всем людям. Таким образом, с социологической точки зрения равно антикачественный подход основывается на разграничении знания и личности, а также конкретных социальных групп, ведя к их развитию в соответствии с совершенно абстрактными принципами (которые, однако, могут различаться между собой). Характерная черта этой концепции знания состоит в том, что она игнорирует все конкретные и особенные аспекты предмета и все те человеческие познавательные возможности, позволяющие индивиду интуитивно понимать мир, не давая ему одновременно возможности сообщить всем своего знания. Она исключает весь контекст конкретных отношений, в которых укоренен всякий фрагмент знания». И далее: «В результате возник образ ситуации, совершенно не соответствующий историческим реалиям и миру, какой мы знаем. По сути дела, этот механизированный мир, эта абстрактная форма опыта и мышления совершенно не исчерпывают нашего знания об окружающей действительности. Целостная картина ситуации показала бы фальшивость одностороннего упора на рационализм, заставила бы нас признать, что интуитивные, качественные, конкретные формы мышления, отвергаемые рационализмом, вовсе не исчезли»[71]71
  Мангейм К. Консервативная мысль. С. 134.


[Закрыть].

Следует указать на то, что такой критикуемый «объективистский» позитивистский подход далеко не отвечает методологическим требованиям современных наук. Важно также обратить внимание, что исследования в области искусственного интеллекта показывают, что подобный подход позволяет алгоритмировать многие рутинные процессы. Но возможности искусственного интеллекта как раз заканчиваются за пределами понимаемой подобным образом рациональности. Соответственно, этот подход не позволяет реализовать специфически «человеческое» понимание характера социальных и индивидуальных явлений. Вполне очевидно, что рассматриваемый тотально рациональный подход кардинально отличается от ранее сформулированных требований.

Различные направления «понимающей социологии», противостоящих «наивному позитивизму», в целом приложили немало усилий для того, чтобы показать, что в исходных позициях многих исследований, основанных на позитивистских установках, содержится вменение вполне определенных ценностно-идеологических позиций. Так, сторонники социологии повседневности, в частности, указывают на его связь с «большими нарративами», идеологически сформированными нормативными представлениями относительно социальных институтов, моделей социального действия и поведения. Нельзя не отметить, что для такой теоретико-методологической атаки на позитивизм имеются определенные основания.

В этом контексте можно отметить, что большинство эмпирических социологических исследований, ориентированных на позитивистские основания, не слишком преуспели в своей методологической рефлексии. Их фокусировка на оттачивании методических средств привела к снижению внимания к исходным методологическим основаниям и к гипертрофии исходных методологических проблем, к «наивному позитивизму».

Так, например, социологическим трюизмом стали исследования неравенства. Респондентов в стремлении к методической чистоте исследования опрашивают по самым различным вопросам, которые, по мнению исследователей, характеризуют проявление неравенства респондентов, их прав и возможностей. При этом вне поля зрения оказываются те смыслы, которые респонденты вкладывают в это явление, в также природа их нормативных представлений о неравенстве. Такая позиция возможна лишь при допущении, что всех респондентов объединяют примерно общие смыслы и представления, т. е. исследователи вменяют респондентам некую общую социокультурную платформу, с позиций которой дается соответствующая оценка.

В то же время вполне можно допустить, что представления о равенстве или неравенстве имеют у различных групп респондентов кардинально различающуюся природу. Одни – либералы – полагают, что социальной нормой является равенство прав; другие – социалисты – убеждены, что важнее всего фактическое равенство, а третьи, консерваторы, вообще не считают равенство социальной нормой, а стремление к нему, по их мнению, идеологическое извращение Нового времени. Для них важнее признанная легитимность оснований неравенства и создание множества траекторий личностного и социального развития, учитывающих различия в стартовых позициях.

Вполне очевидно, что при таком методологическом допущении результаты исследований, основанные на позициях «наивного позитивизма», дают искаженное представление о социальной реальности в том смысле, что создается основа для интерпретации о наличии у социума общих представлений о существе исследуемого предмета, тогда как такая общность представлений на деле вполне может отсутствовать.

На основании таких представлений о реальности разрабатываются пути стратегии преодоления неравенства, которые лишь стимулируют социальную напряженность и кризисы. Так, сегодня мы видим результаты реализации таких путей: разгорающаяся острейшая социально-политическая борьба, которую ведут афроамериканские меньшинства, которых убедили, что главной причиной их бедствий является «расизм», трактуемый в радикально «либеральной» парадигме.

Более того, такого рода представления выступают средством легитимации «либеральных» идеологических конструкций, основанных на преобладании рациональной рефлексии респондентов относительно различных характеристик этой реальности и выработки на ее основе суждений относительно рассматриваемого неравенства.

Распространение «наивного позитивизма», почти полное отсутствие его теоретико-методологической критики, как представляется, связано с тем, что само сообщество исследователей, связанных с социологическим мейнстримом, объединено, в отличие от исследуемого социума, общностью вполне определенных социокультурных представлений, которые являются принципиально либеральными. Различия лишь в градусе радикальности этого либерализма. У большинства это «наивный», слабо рефлексируемый либерализм, усвоенный в рамках включенности в образовательную систему, пронизанной идеологией Просвещения, прогресса, либерализма и демократии. У других градус выше – «радикальный» либерализм, доведенный до статуса гражданской религии.

Совершенно не случайно, что «наивный позитивизм» оказался удобной мишенью для атак сторонников «понимающей социологии», которые легко разглядели связь этого подхода с концепциями «больших нарративов». Методологические недостатки «наивного позитивизма», связанные со слабостью рефлексии смыслов респондентов и происхождения «нормы» в проводимых исследованиях, были гипертрофированы вплоть до отрицания частью исследователей самого подхода.

При этом следует учитывать, что исходные методологические позиции «понимающей социологиии» и прежде всего ее наиболее продвинутого современного направления – социологии повседневности совпадали с концептуальными основаниями позитивизма. Концептуалисты этого направления, так же как и прежде позитивисты, полагали, что «можно рефлектировать мир без предпосылок, без вторжения философских и теоретических положений»[72]72
  Алиева Д.Я. Парадигматические сдвиги в социологии повседневности: концепция Мишеля Маффесоли // Социологический журнал. 1995. Т. 0. № 1. С. 111.


[Закрыть]. Но при более внимательном рассмотрении и здесь мы обнаруживаем те же методологические проблемы, что и в рамках «наивного позитивизма».

Как только мы задаемся вопросом, каким образом индивиды выстраивают свои исходные представления об обыденности, в поле зрения исследователя сразу же попадают процессы и институты социализации этих индивидов, социальных структур, существенным образом влияющих на представления о реальности. Напрашивается прямая аналогия с замечанием Ю.А. Левады: «К. Юнг исследовал коллективное бессознательное, а обнаружил культуру»[73]73
  Реплика Ю.А. Левады в ходе одного из заседаний его методологического семинара в 1986 г.


[Закрыть].

Представляется вполне очевидным, что функционирование соответствующих институтов социализации так же, как и их формирование, происходит не без влияния доминирующих «философских и теоретических положений». К этому следует также присовокупить влияние СМИ, социальных сетей, которые также вносят существенный вклад в формирование норм и представлений о социально одобряемом поведении. Это, в свою очередь, означает, что и методологические основания социологии повседневности не свободны от определенной «наивности», от недостатка рефлексии своих собственных исходных позиций. В определенной мере атаки социологии повседневности на позитивизм лишены последовательных методологических притязаний в связи с тем, что сама эта социология не вполне преодолела свои методологические родовые травмы.

Еще одним объектом атаки в рамках общего методологического сражения с позитивизмом выступает методологический индивидуализм. Он роднит как позитивизм, так и социологию повседневности. Но именно это родство позволяет многое понять в методологических основаниях обоих рассматриваемых направлений.

Для нашего последующего рассмотрения важно, что предпосылка об индивидуальном характере формирования суждений и принятии решений обоснована лишь при условии, если из анализа элиминированы структурные рамки социального действия. При соблюдении этого требования влияние всех факторов, определяющих сознание и действия индивида, рассматриваются уже через внутренние побудительные мотивы.

При таком рассмотрении причины изменения сознания и деятельности индивида, возникающие под воздействием «внешних» факторов, как будто не значимы для исследователя. То есть из нашего анализа исключаются структуры и сообщества, существенным образом влияющие на формирование нормативных представлений об окружающей индивида повседневности, на усвоение им социально одобряемых и ставших стереотипными моделей социального действия, на принятие решений в парадигме этих моделей.

В рамках рассмотренного выше «наивного» подхода легко понять причины такого элиминирования. Причина прежде всего в том, что до определенного времени можно было говорить о примерном совпадении социально одобряемых ценностей и представлений как у исследователей, так и у респондентов. В результате возможное расхождение между исследователями и исследуемыми в их понимании ценностей и представлений не становилось значимой проблемой.

Соответственно, нормативные, социально одобряемые ценности, представления и модели социального действия оказываются вне методологической рефлексии примерно по тем же причинам, что и окружающий нас воздух. Лишь его недостаток или плохое качество превращает окружающий нас воздух в проблему и, соответственно, в объект рефлексии.

Думается, что в последнее время во многих странах имеет место довольно массовая проблематизация социально одобряемого поведения, его социокультурных оснований. В результате достаточно распространенным становится хорошо нам известное «двоемыслие», существенное расхождение между «парадными» ценностями, вербальной демонстрацией социально одобряемого поведения, с одной стороны, и социокультурными основаниями реального социального действия, с другой. Однако серьезные социальные потрясения с неизбежностью срывают внешние покровы с двоемыслия, обнажают реальные основания социальных представлений. Социальное измерение эпидемии коронавируса – массовые беспорядки во многих городах США – хороший пример такого обнажения.

Но есть еще одна, не менее важная причина, по которой «наивный» подход не вызывает серьезной критики. Как только мы начинаем проблематизировать его основания, сразу же обнаружится, что это лишь кажущаяся «наивность». Это связано с практически полным табуированием обсуждения методологических оснований социологических исследований, прежде всего – структурных и социокультурных условий их релевантности. Нарушители соответствующих табу почти неизбежно становились изгоями в сообществах, связанных с мейнстримными направлениями социологии. В этом смысле можно отметить, что, несмотря на все существенные различия разнообразных социологических направлений, относящихся к мейнстриму, все они объединены ориентацией на либеральные ценности в их многообразных изводах.

Иллюстрацией этого тезиса является структура Международной социологической ассоциации (ISA), исходные позиции ее рабочих групп. В них не только не представлены нелиберальные социологические направления, но и затрагиваются проблемы, изучение которых чревато подрывом соответствующих ориентиров. Так, например, в структуре ISA отсутствует проблематика, связанная с социологией институтов и социологией государства.

Но эта методологическая ограниченность, если не скудость, обусловливающая подлинную или демонстративную «наивность», влечет за собой по меньшей мере проблему релевантности проводимых социологических исследований, проводимых на рассматриваемой основе. При этом следует учитывать высокую цену иррелевантности таких результатов в тех случаях, когда эти последние выступают основаниями для принятия решений стратегического характера. Да и при принятии решений более низкого уровня цена ошибки может оказаться непозволительно высокой. Это вполне объясняет наш интерес к обеспечению релевантности соответствующих исследований при выработке стратегии и тактики модернизационных проектов. Здесь отчетливо видна связь между стратегией консервативной модернизации, с одной стороны, и необходимостью определенной ревизии методологических оснований социологических исследований, с другой.

Сегодня, как представляется, новая реальность открывает «коридоры возможностей» для актуализации и продвижения консервативных концепций. Исходным положением для такой оценки является тезис, что социально-политические и социально-экономические кризисы обнажают роль, которую играют ранее игнорируемые факторы, обусловливающие социальные процессы, а тем более кризисы и потрясения.

Пандемия коронавируса с ее витальными угрозами для миллионов людей создала новую реальность, в рамках которой оказались проблематизированы основные несущие конструкции системы социальных институтов. Даже то, что миллионы людей демонстративно игнорируют угрозы, создаваемые эпидемией, позволяет многое понять в структуре их представлений о реальности, о ценностях и мотивах, исходя из которых формируются эти представления. Соответственно, эта новая реальность создает серьезные предпосылки для пересмотра многих, прежде незыблемых социальных конструкций, для актуализации консервативных умозрений и концепций.

Методологический структурализм

Выше мы уже отмечали значение методологического индивидуализма как базовой конструкции мейнстримной социологии, препятствующего продвижению к пониманию реальных мотивов и ограничений социального действия. В то же время анализ показывает, что это методологическое основание не единственный барьер для создания прочной теоретической базы консервативной модернизации. В качестве такого барьера можно выделить также «методологический структурализм», точнее его извращенную интерпретацию, тесно связанную с неолиберальными идеологическими парадигмами.

Исторические истоки методологического структурализма можно проследить в марксистской методологии, в соответствии с которой производственные отношения, т. е. внешние по отношению к личности влияния, выступают определяющим фактором социального развития, включая и доминирующие модели социального действия. В рамках этих отношений ключевое влияние оказывают интересы различных влиятельных социальных субъектов, прежде всего классов. Классовая борьба, ее перипетии и промежуточные результаты в такой трактовке задавали ход социально-исторического развития.

Методологическая концепция исторического материализма в течение последних полутора веков подвергалась ожесточенной критике, но при этом в социальных науках все глубже укоренялся методологический принцип преобладающего влияния внешних по отношению к личности факторов. Уже на самых ранних этапах зарождения методологического структурализма эта концепция стала объектом жесткой атаки. Первым выступил Ф. Ницше с его концепцией ресентимента[74]74
  Ресентимент (фр. ressentiment противочувствование, злопамятность, озлобление) – чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач («врага»), бессильная зависть, «тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус в жизни или в обществе». Чувство слабости или неполноценности, а также зависти по отношению к «врагу» приводит к формированию системы ценностей, которая отрицает систему ценностей «врага». Субъект создает образ «врага», чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи // https://ru.wikipedia.org/wiki/Ресентимент.


[Закрыть]. Ресентимент по Ницше деятельно проявляет себя в «восстании рабов»: «Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности…»[75]75
  Ницше Ф. К генеалогии морали // https://www.litmir.me/br/?b= 65256&p


[Закрыть]

При анализе методологического структурализма легко видеть его родство с соображениями, породившими концепцию ресентимента. Это родство обусловлено убеждением, будто главное, что определяет судьбу человека, это внешние силы. Для Ф. Ницше, в чьем творчестве немало места уделено архаическим религиозным представлениям, вполне органична концепция, в которую логично вплетаются Рок и Судьба. Где-то рядом оказываются верования викингов (столь любимых Р. Вагнером), согласно которым человек – игрушка богов.

В то же время стереотипное сближение ресентимента с христианской моралью, развернутое Ф. Ницше, представляется не столь обоснованным. Прежде всего следует отметить, что со времен блаженного Августина и его учения о «свободе воли» христианский дискурс не столь однозначно может быть связан с методологическим структурализмом. Еще более отдаляются от него протестантские деноминации, в которых личная активность и ответственность, как это показал Макс Вебер, выступают главными нравственными основами.

Эти соображения важны для нас в связи с необходимостью выстраивания легитимных оснований преодоления методологического структурализма. Поиск таких оснований приобретает особую значимость в связи с теоретическими и социально-политическими последствиями доминирования методологического структурализма.

В связи с этим важно отметить, что последовательная реализация концепции, в соответствии с которой внешние по отношению к личности условия определяют базовые ценностные позиции индивида, создает предпосылки для формирования политической культуры и морали, нацеленных на постоянный конфликт с существующей социальной системой. В соответствии с этой концепцией все проблемы, стоящие перед личностью, могут быть решены путем преобразования внешней по отношению к этой личности институциональной среды. Вполне очевидно, что такая методологическая конструкция отвечала концептуальным целям марксистски ориентированных протагонистов революционных преобразований, но вряд ли соответствует интенциям консервативного дискурса.

Это противоречие почти сразу же было отмечено выдающимися консервативными мыслителями. Так, П.Б. Струве в «Вехах» писал: «Когда интеллигент размышлял о своем долге перед народом, он никогда не додумывался до того, что выражающаяся в начале долга идея личной ответственности должна быть адресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу, т. е. ко всякому лицу, независимо от его происхождения и социального положения. Аскетизм и подвижничество интеллигенции, полагавшей свои силы на служение народу, несмотря на всю свою привлекательность, были, таким образом, лишены принципиального морального значения и воспитательной силы.

Это обнаружилось с полною ясностью в революции. Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит из людей, движущихся интересами и инстинктами, то, просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистический плод. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданно и деморализацию.

Вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизм или охлократия. Предъявляя самые радикальные требования, во имя их призывая народ к действиям, наша радикальная интеллигенция, совершенно отрицала воспитание в политике и ставила на его место возбуждение»[76]76
  Струве П. Интеллигенция и революция. Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции // https://ru.wikisource.org/wiki/Страница: Вехи._Сбор ник_статей_о_русской_интеллигенции_(1909). djvu/148


[Закрыть].

Великий консервативный мыслитель со всей ясностью указал на последствия превращения методологического структурализма в идеологические основания социальной революции. Не менее важно и его указание на магистральный путь социально-политической стабилизации: «воспитание народа».

Но предостережения больших консервативных мыслителей были отброшены как ретроградами, так и революционными мыслителями, для которых методологический структурализм становился платформой для развития различных теорий, фокус которых был направлен на кардинальные социально-политические преобразования.

В этом контексте важна реакция В.И. Ленина на публикацию «Вех»: «“Вехи” – крупнейшие вехи на пути полнейшего разрыва русского кадетизма и русского либерализма вообще с русским освободительным движением, со всеми его основными задачами, со всеми его коренными традициями.

Энциклопедия либерального ренегатства охватывает три основные темы: 1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской (и международной) демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение своих “ливрейных” чувств (и соответствующей “ливрейной” политики) по отношению к октябристской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще»[77]77
  Ильин В. О «Вехах» // Новый День. № 15. 1909. 13 декабря.


[Закрыть].

Эта цитата помогает понять значение важнейшего для нашего обсуждения методологического водораздела, который задается концепцией методологического структурализма.

Важнейший вклад в разработку более продвинутых принципов методологического структурализма, направленных на преодоление в его рамках безусловного доминирования внешних факторов, сделал Талкотт Парсонс, создавший схему AGIL[78]78
  По первым буквам английских названий функций «adaptation», «goal attainment», «integration», «latent pattern maintenance». Предполагалось, что схема AGIL может служить универсальным аналитическим инструментом. В этой парадигме экономика выполняет функцию адаптации (А), обеспечивая людей средствами к существованию; политика – функцию целедостижения (G), обеспечивая принятие решений и управление деятельностью людей; право и социальные общности – функцию интеграции (I), обеспечивая скоординированность и бесконфликтность действий людей; образование и семья – функцию поддержания образца (L), обеспечивая передачу от поколения к поколению принятых форм и способов деятельности.


[Закрыть]. Следует отметить, что такой, более продвинутый, подход существенно упрочил статус методологического структурализма.

В рамках этой схемы была акцентирована специфика различных секторов социальной жизни, создана основа для интегративного понимания их взаимодействия. Такой подход оставлял место для осознания иных, внутренних, оснований при выработке моделей социального действия, тем более что Т. Парсонс относил себя к последователям Макса Вебера и внес исключительный вклад в популяризацию его теоретико-методологического наследия. На такую возможность указывает вполне веберианское понимание роли религии и культуры, которое Т. Парсонс демонстрировал в своих теоретических работах[79]79
  Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический проект, 2002 // https://www.livelib.ru/book/1000017680-o-sotsialnyh-sistemah-talkott-parsons


[Закрыть]. В этом же направлении развивались его усилия по преодолению определенной методологической ограниченности Э. Дюркгейма, настаивавшего на доминирующем влиянии внешней среды на характер человеческой деятельности. Следует отметить типологическое родство позиций Э. Дюркгейма и марксистской методологической традиции.

Именно интегративная мощь концепций Т. Парсонса обусловила ее влияние на дальнейшее развитие теоретической социологии. Но одновременно компромиссная ориентация трактовки Т. Парсонсом методологического структурализма привела к острой критике его позиций в период после 1968 года. Эта критика со стороны адептов мейнстримной социологии была связана с кардинальным расхождением компромиссных позиций Т. Парсонса в отношении действовавших устоев социального порядка, с одной стороны, и новых устремлений мейнстримной социологии, которые были направлены на тотальную критику этих самих основ, с другой. Системная, нейтральная по идейно-политическим установкам ориентация его теории стала рассматриваться в качестве защиты status quo, примиренчества по отношению к консервативным социальным позициям.

И это в условиях, когда верность ценностным компонентам либеральной доктрины стала во все большей степени рассматриваться в социальной теории в качестве критерия соответствия научной этике и, соответственно, приемлемости в рамках складывавшегося в этот период теоретического мейнстрима.

Следует обратить внимание, что именно в 70-е годы прошлого века преобладающим направлением социальной науки стало выявление роли различных институтов в качестве инструментов подавления. Симптоматичным стало появление в этот период работы М. Фуко «Надзирать и наказывать»[80]80
  Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. Анализируя социальные и теоретические механизмы, лежащие в основе больших изменений, которые произошли в западной пенитенциарной системе в современную эпоху, М. Фуко выступает против идеи о том, что тюрьма стала главной формой наказания благодаря главным образом гуманным идеям социальных реформистов.


[Закрыть].

Тогда же началась тотальная «либерализация» методологического структурализма, направленная на усиление роли внешнего по отношению к личности воздействия. Эта «либерализация» кардинально усиливала значимость государства и его ответственность за условия социальной жизни разного рода меньшинств. Такая позиция позволяла рассматривать любое неблагополучие этих последних как результат недостаточной «заботы» и социальной ответственности государства. В результате подобного переформатирования методологический структурализм стал основой вполне определенной социальной политики – «социального государства» – возлагавшей на государство практически всю ответственность за положение дел в социальной сфере.

Еще одним измерением обсуждаемого процесса стала политика «мультикультурализма», в рамках которой приоритетом в межнациональных и межрелигиозных отношениях стал отказ от целей социализации и социальной интеграции соответствующих меньшинств. Этот отказ означал, в свою очередь, кардинальное снижение нравственно-этических обязательств меньшинств по отношению к большинству.

Требования же в отношении социокультурной интеграции – необходимые условия для социального и государственного функционирования – стали рассматриваться уже в качестве инструментов угнетения меньшинств. Позиции и требования самих этих меньшинств стали априорно легитимными и подлежащими безусловному удовлетворению. Соответственно, эта эволюция методологического структурализма существенно отодвинула его от базовых положений Т. Парсонса, но при этом приблизила к требованиям либерального мейнстрима. Следует отметить, что методологический структурализм в такой неолиберальной, а на деле «псевдолиберальной» трактовке выступает платформой для анализа различных форм угнетения. Ярким примером может служить движение BLM[81]81
  BLM – Black Lives Matter (жизни черных имеют значение), массовое движение против расового угнетения.


[Закрыть].

При этом нужно обратить внимание, что вся аргументация, развернутая в рамках формирования общественной поддержки этого движения, построена в рамках методологического структурализма, дополненных к тому же еще и подходами «наивного позитивизма». Так, когда приводят данные о том, что в американских тюрьмах афроамериканцев много больше, чем их доля в населении США, упускают (намеренно или нет, пусть судит читатель) значимый промежуточный фактор – уровень социальной интеграции различных этнических меньшинств. Если же включить в анализ этот регулятивный фактор, предопределяющий уровень девиантного поведения и, соответственно, риск криминального преследования, то, вероятнее всего, скорректированные данные относительно криминального преследования афроамериканцев покажут качественно иную картину. Возможно, даже окажется, что либеральная американская Фемида более снисходительна к ним, чем они заслуживает.

Препарированный таким образом методологический структурализм становится базой для теоретического обоснования атаки на действующий социально-политический порядок. Эти основания постепенно становятся элементами политической культуры, а затем и массового сознания. У «ущемленных» слоев и групп формируются легитимные установки «ресентимента», что способствует их рекрутированию в экстремистские группировки и формированию массовых сред их поддержки.

Следует отметить, что методологический структурализм был инкорпорирован в отечественную социальную науку дважды.

Впервые это стало результатом догматизации и извращения исторического материализма в ходе формирования тактического арсенала российских революционных партий, прежде всего большевиков. Здесь работала логика, в соответствии с которой ответственность за все накопившиеся социальные проблемы лежала на царском режиме. Соответственно, без его свержения немыслимо их решить. Формирование в массовом сознании такого представления закладывало предпосылки для ресентимента и утраты режимом нравственной поддержки. В результате методология структурализма была редуцирована в массовое политическое сознание и затем уже прочно закрепилась в советской общественной науке в качестве исходной методологической доктрины.

Во второй раз методологический структурализм был импортирован в отечественную социологию в ходе общего процесса ее «модернизации», широкого заимствования теоретических концепций и методического арсенала. Теоретические воззрения Т. Парсонса, препарированные в соответствии с требованиями актуального социо логического мейнстрима, были восприняты без глубокого анализа их соответствия социологическому контексту.

Интеграция ведущих российских социологов и социальных исследователей в целом в международные научные структуры и институции ускорила этот процесс, усилила соответствующий тренд усвоения методологического структурализма в его препарированной трактовке.

Особенно любопытно, что в отечественных социальных науках доминирует методологическая платформа, которая генерирует теоретические воззрения, направленные на делигитимацию действующей власти, на ее фундаментальные, якобы неустранимые проблемы и противоречия. При этом нет каких-либо признаков того, чтобы властные структуры озаботились этой довольно серьезной проблемой и начали стимулировать поиск теоретико-методологических оснований стратегии, направленной на укрепление существующей социально-политической системы.

Такое положение характеризует как уровень озабоченности соответствующих эшелонов власти макросоциальными проблемами, так и их понимание реального положения в фундаментальных социальных науках, способности ее видных представителей принять участие в практических процессах реформирования. Это раздельное сосуществование государственной власти и структур социальной науки возможно лишь при сохранении существующего сегодня уровня рефлексии действующей власти макросоциальных процессов, в очень значительной мере определяющих «коридор возможностей».