Текст книги "Уайтбол. Социальная фантастика/н/ф/мистика"

***

После того похода в муравейник со мной произошла занятная вещь. Мое альтер эго перестало быть абстракцией. Иногда в минуты релакса я ощущал незримое присутствие двойника. Двойник ничего не делал, но благодаря ему я имел возможность увидеть родной мир как бы глазами стороннего наблюдателя.

Не знаю как остальным, а мне удалось скрыть этот курьез от психологов, промывавших нам мозги после возвращения экспедиции. Можете считать меня предателем человеческой расы, но приобретение мое личное.

Циклопический шпионаж глазами землянина… Не смейтесь, такая идея тоже бытовала среди прочих. Циклопы точно не поняли бы, у них чувства юмора нет. Да и у меня к тому моменту почти закончилось.

Победителей… не судят?

Ричард Уорн:

Насчет подарка от соседей полевики не ошиблись. Много лет спустя, когда понятийный барьер истончал, все прояснилось: циклопы выделили отстрелок, чтобы мы, «лишенные крова», могли вернуться туда, откуда пришли. В материнский муравейник. Простые, в общем-то, мотивы: взаимовыручка по мере сил. Очень знакомо людям, которые живут в суровых природных условиях.

У циклопов никогда не водилось горячей воды и социальных пособий по инвалидности. Равно как страховки от несчастного случая и министерства чрезвычайных ситуаций. Зато всегда был космос, готовый искалечить и убить.

«Бытие определяет сознание», как сказал один мыслитель пару веков назад. Получив горячую воду и социальные пособия, земляне утратили что-то очень важное для жизни.

Розовский лежал на койке в капитанской каюте. При появлении хозяина поднял голову.

– Почему вы не в госпитале, Андрей? Дверь уже не заперта.

– Вас жду.

– Связались с Землей?

– Да. С вашего передатчика, капитан. Ситуация внештатная.

– Я догадался.

– Как прошли спасработы?

– Доставили живыми.

– И то хлеб. Что сказали Чужие?

– Настроены мирно. Предлагают поселиться у них в муравейнике.

– Очень интересно. С чего это вы взяли?

– Если вы в состоянии двигаться, посмотрите пленку.

– Опять ходили в муравейник?

– Не я, но по моему приказу.

Розовский покачал головой, сморщился от боли.

– Вы неисправимы, Христо.

– Что сказала Земля?

– Ждет ваш рапорт. В ближайшие часы.

Розовский опять улегся на койку.

– Христо, я не стал рассказывать, кто меня вывел из строя. Поддержал версию Осипенко, что очутился в госпитале по собственной неосторожности.

– Спасибо. Не заслужил.

– Знаю, что не заслужили. Только вам и без этой информации проблем хватит. Мне вас жаль, капитан… бывший капитан, скорее всего. Хороший человек, высококлассный пилот, в нормальных условиях были отличным командиром. Оказались не на своем месте. Но ведь вы не сами себя назначили. Против вашей кандидатуры выступил один-единственный человек. Догадайтесь, кто.

– Венский.

– Да.

– Почему его не послушали?

– Люди, которые комплектовали экипаж, к высоколобым относятся с некоторой долей предвзятости. И очень не любят, когда те суются не в свое дело. Зря. Высоколобые тоже разные.

***

Корабль гудел. Все чего-то ждали, никто не знал, чего именно. Новостей. Неприятностей. И того, и другого. Будто таинственная «сопричастность» коснулась всего экипажа, не только дерзких посетителей муравейника.

Люди бродили взбудораженные, рассеянные и растерянные. Работали в фоновом режиме. Легко отвлекались от дела, возвращались к делу с трудом.

На дежурном посту собралась целая куча постороннего народа.

– Что скажешь, кэп? – спросил Осипенко, как только Христо появился в рубке.

– Скажу: не будет межрасовой войны. Но ты ведь мне все равно не поверишь.

– Поверю, Христо.

– Если будут проблемы, то не война. Конец света, не меньше.

– Приятно слышать.

– Но до этого вряд ли дойдет.

– Ну, и слава богу, – старший штурман вздохнул. – Пора возвращаться на землю. В том смысле, что Земля ждет твой рапорт.

– Спасибо, меня уже обрадовали.

– Держись.

– Суетное это.

– Кэп! Победителей не судят, – сказал кто-то у двери.

…Неправда, судят. Потом реабилитируют. Посмертно.

Через несколько часов поступила резолюция из Центра:

– По решению руководства проекта «Ганимед» Христо Ведов смещен с должности капитана за превышение полномочий. Командование кораблем переходит к старшему штурману Владимиру Осипенко. Осипенко должен в кратчайшие сроки передать на Землю все новые материалы, касающиеся взаимодействия с чужой расой. В контакт с Чужими не вступать вплоть до получения инструкций от руководства проектом, и в дальнейшем строго следовать этим инструкциям. Подтвердите, как поняли.

Вот оно и случилось.

– Понял вас. Сдать командование Владимиру Осипенко. Осипенко – передать на Землю материалы о Чужих. Ничего не предпринимать, ждать инструкций.

– Конец связи, – отчеканили с той стороны. Затем голос утратил официальность и с досадой произнес:

– А ведь тебя предупреждали.

– Конец связи.

Бывший капитан прислонился к стене: голова закружилась. Слишком много стрессов, да и вообще: долечиваться надо было своевременно.

Люди молчали. Христо огляделся и, кажется, только-только заметил: то, что случилось, случилось на виду у двух десятков человек.

– Кэп, – тихо позвал Осипенко. – Все там будем.

– Держись, штурман. Может, обойдется. Главное, исхитрись выполнить их требования. А то и тебя спустят в сортир, – вяло ответил Христо и пошел вон из рубки, задевая столпившихся людей. Кто-то что-то сказал. Кто-то взял отставного капитана за локоть, чью-то руку Христо стряхнул с плеча.

– Христо, подожди! – позвал Володя. – Погоди, слышишь?

– Это приказ?

– Господь с тобой. Просьба.

– Тогда извини. Позже.

Отбиваясь от сочувствующих, бывший капитан добрался до своей каюты. Накатила пустота, но вместе с ней пришла необъяснимая, нелогичная, необоснованная легкость. Как он потом сказал Мите: будто сгорел дом, в котором давно опостылело жить.

Заперся, упал на койку и уснул.

С чистой совестью.

Тогда ему казалось, что с чистой.

…Спал беспокойно. Сквозь сон – голоса, стук в дверь, снова голоса. Иногда казалось – произошло что-то, требующее немедленного вмешательства. Капитан поднимался с койки и обнаруживал себя висящим посреди открытого космоса под градом метеоритов.

– Христо! Слышишь, нет?

«Вы опять ходили в муравейник?»

Чушь какая-то. Земля и есть муравейник. Вне его живут только совсем аутичные люди.

– Кэп, ответь!

«Что случилось?» – спрашивает Христо, но его не слышат.

«Выводим „Стрижа“ и летим домой», – говорит Володя.

А дом – это где?..

…Проснулся с отчаянным ощущением: произошло непоправимое. Вспомнился вчерашний день. Вспомнился, как перемешанный в коробке паззл из огромного числа деталей, которые еще только предстоит сложить в картинку.

Встал. Подошел к селектору, пошатываясь на ходу. Наверно, стоит перебраться обратно в госпиталь, если других распоряжений не будет.

– Я слушаю.

– Христо… слава богу.

– Что – слава богу?

– Ты не отвечаешь. Я испугался.

– Испугался, что застрелюсь?

– Извини. Открой дверь, пожалуйста.

– Что-нибудь случилось?

– Все в порядке. Дверь открой, там к тебе парламентер от команды.

– Там ко мне… кто?

– Поговорить нужно.

В отворившийся проем скользнула Анна… Ну, вы даете, ребята. Придумали тоже. Чья идея?

– Белый халат вместо белого флага, – улыбнулся бывший капитан.

– Что, простите? – растерялась доктор.

– Вас обозвали парламентером, – пояснил Христо. – Так чего хочет команда?

– Во-первых, как вы себя чувствуете?

– Не очень. Нынче собирался вас навестить.

Она кивнула:

– Заходите. А команда… половина команды выражает солидарность. Меня просили передать: на Земле можете рассчитывать на нашу поддержку, капитан.

– Я теперь не… ладно, спасибо. Надеюсь, до Земли передумаете. Эта поддержка вам дорого обойдется.

Анна поморщилась:

– Все всё понимают, не дети. Вы неправильно себя позиционируете, Христо.

– То есть?

– Вам следует чувствовать себя если не победителем, то уж, по меньшей мере, человеком, честно выполнившим свой долг.

Почему-то стало неуютно под этим сочувственным взглядом. Выполнившим свой долг, ну да. Как-то сразу вспомнились замурованная в куполе группа геологов, развороченная полевая станция, искалеченые Чужие, доброволец Митька в качестве живца. Вот так мы выполняем долги.

Христо отвернулся и буркнул в иллюминатор:

– Расскажите это господам из Центра.

– Расскажем, – отозвалась Анна.

– Я пошутил.

– А мы – нет.

– В любом случае, спасибо.

– Не за что, капитан.

– Я не…

Нежная ладонь опустилась на плечо Христо. Коснулась шеи, прошлась по волосам.

– Все образуется, – мягко сказала Анна.

Нет. Только не из жалости. Пойдите, ребята, на хрен с такой солидарностью.

– Аня, я не нуждаюсь в моральной компенсации.

– Извините.

Доктор убрала руку. Убрала, а Христо продолжал ее чувствовать. Чувствовал долго, никак не мог заставить себя обернуться.

А когда обернулся, обнаружил, что находится один в пустой каюте.

«Извините…» Вот и все. Ну и ладно. Ну и провалитесь вы к чертовой матери, доктор, вместе с вашей клятвой Гиппократа.

Собственно, уже провалилась. Больше никогда не подойдет и не положит руку на плечо. Как просил.

Через год вернемся на Землю. Все ограничения и условности исчезнут самым естественным образом… вот только к тому моменту будет нечего реанимировать, понимаете, доктор.

Бывшему капитану хотелось выть на луну.

Но Луна тоже будет через год.

Впоследствии некоторые биографы Христо Ведова напишут, что капитан сошел с ума от избытка либидо. Ерунда это. Повадились за последние полтора столетия с легкой руки дедушки Зигмунда все к х…м сводить. Если уж на то пошло, причин для сумасшествия у Христо Ведова было достаточно помимо несчастной любви.

Но истина состоит в том, что капитан Христо исходно безумен. В нем всего было с избытком. В том числе и либидо.

Конец второй части

3. В эпицентре

– Беги, кролик, беги…

Карлос Кастанеда «Путь в Икстлан»

Август 2085 г., Земля

Боевое крещение

Я настраивался, что на базе «Уайтбол» все, наконец, станет ясно: зачем меня сюда вызвали, какая работа и вообще… Но Венский просто отмахнулся:

– Пока поступаешь в распоряжение Малова, он введет тебя в курс дела.

И тут же переключился на других приглашенных.

Первый импульс был хлопнуть дверью. Без объяснений. Удержало только одно: давешнее неосторожное обещание Вика оплатить мне холостой пробег. Какого черта, Вик-то не виноват.

Чуть позже, когда местные интенданты решали наши жилищные проблемы, мой свежеиспеченный шеф отвел меня в сторонку:

– Осваивайся, Мишка. Старик в чем-то прав, здесь с ходу в работу не воткнешься, оглядеться нужно. Доступ к рабочим материалам у тебя будет. Появятся вопросы – задавай. И – посмотри ты, бога ради, этот дурацкий фильм. «Уайт бол», в смысле.

Вот так и получилось, что я остался на базе. Осваиваться.

«Дурацкий фильм» мне не покатил. Аллегории, сколько себя помню, всегда воспринимал плохо.

В прологе – детство героя. Родители пытаются устроить мальчишку в престижный христианизированный колледж. Мамаша то и дело таскает сына в гости к директору колледжа и старается, чтобы ребенок произвел на этого типа благоприятное впечатление. А ребенок совершенно не хочет туда, куда его пытаются запихнуть. Мучается, мечется и, наконец, принимает судьбоносное решение: разбивает мячом окно в доме директора.

С тех пор во все поворотные моменты жизни герою снится этот белый мяч, символ выбора. Сначала просто снится, а потом герой начинает улавливать закономерность: если он во сне что-то делает – его действие находит какое-то отражение наяву.

Вот такой сюжет. А по форме сплошной сюр, мистика и готика. Эдгар По форева.

Вик тогда, в гостинице, говорил, что в этом «Уайт боле» все про нас. Ну да, наверно. Совпадения, о которых он рассказывал: разбитое зеркало – дважды, в зоне аномалии и на базе; простреленная автомобильная камера – аналогично… В фильме сны отражаются в реальности, у нас тут глюки отражаются в реальности. Прямая аналогия. Это понятно.

Другое совершенно непонятно: с каких пор прагматичный до абсурда Венский начал мыслить художественными образами. Воистину все течет, все меняется.

Поселочек наш – несколько жилых корпусов, гаражи, склады, медицинский блок, лабораторный комплекс, столовая с буфетом… В общем, что-то среднее между санаторием и психиатрической лечебницей. Ничего примечательного.

Все примечательное за оградой жилой зоны. Там, где обретается «белый мяч». Однообразия он не любит, меняет ландшафты как перчатки, иногда по два раза в день. В первую же неделю своего пребывания на базе, гуляя вдоль забора, я «объехал» весь мир, начиная с полярных зон и заканчивая джунглями. Иной раз панорама менялась прямо на глазах. Тогда можно было наблюдать нечто вообще фантастическое – например, вековые пихты, встающие из моря.

В полукилометре от нас, тоже на краю уайтбола, располагалась еще одна база. Там обитали спецслужбы. Реалистический штрих в панораме здешних чудес.

Стиль полевых работ напоминал эдакое шоу: два-три сотрудника, увешанные различной аппаратурой, ежедневно уходили в маршрут. Еще несколько человек с телефонами, фотоаппаратами, видеокамерами и прочим наблюдали за разведчиками со смотровой площадки. Среди наблюдателей постоянно мелькал гость Венского, Дэвид Миллс, режиссер пресловутого «Уайт бола»… Абсурдность происходящего наводила на крамольную мысль: Венский впал в маразм, и, вместо того, чтобы заниматься своим делом, проводит предподготовку для съемок фильма «Белый мяч возвращается».

Я прошел медкомиссию и предварительный инструктаж. Еще один инструктаж провел со мной Вик: три часа посвящал меня в разные недокументированные тонкости пребывания на базе. Наконец, я получил все необходимые допуски и полевое снаряжение.

Однако непосредственно на экспериментальную территорию меня пока не пускали. Предсказание Ри «должен же быть среди нас хоть один нормальный человек» начало с угрожающей скоростью сбываться: разведчики возвращались из маршрутов не совсем адекватными и по несколько часов приходили в чувство. Сперва меня это пугало. Потом перестало пугать, а главное – надоело ощущать себя «хоть одним нормальным человеком». Белой вороной, то есть.

***

За неимением полезного дела я большую часть времени бродил вдоль забора. Вдоль границы чудесной страны. Как сказал Достоевский «ко всему человек-подлец привыкает»… В один прекрасный вечер из-за ограждения на «здоровую» территорию свесились ветки дикой яблони. Я насторожился. Вик предупреждал, что уайтбол иногда «подползает» вплотную к ограде, и в таких случаях лучше тут не слоняться.

Конечно, надо было послушать умного совета и убраться отсюда. А меня потянуло на приключения. Сорвал яблоко, не без содрогания надкусил. Ради эксперимента. Чего ждал – не знаю: вкус оказался обычный, кислятина, как всякий дичок. Зашвырнул остаток через изгородь, в зону уайтбол.

Ничего не произошло. Черт, даже обидно: у всех что-нибудь происходит…

– Дотронься до меня.

– Не понял? – я оглянулся.

Никого нет. Послышалось. Ну вот, зря переживал: по крайней мере, слуховые глюки уже есть.

А яблоня исчезла. Быстро.

…И тут я поймал себя на простой мысли: сохранить рассудок на самом деле очень легко. Убеди себя, что любой бред – в порядке вещей, и проблема решена. Твоему психическому состоянию ничего не грозит. Мир меняется, или ты глючишь – один хрен, так и надо. Так и должно быть. Как воспринимают реальность наши космические соседи: все происходящее возможно, поскольку невозможное не происходит… «принцип циклопа». Только с таким подходом можно пытаться выяснить, где у тебя явь, а где сон.

– Дотронься до меня.

Оборачиваюсь. Никого.

…Яблоня на месте. Яблок на ней нет. Зато под ногами у меня лежит надкушенное, которое я выбросил за ограждение.

Куда выбросил, там и лежит. Потому что теперь я сам нахожусь за ограждением.

Спокойно. О чем мы говорили минуту назад? Все нужно принимать, как должное. Раз забор перепрыгнул – значит, так и полагается.

– Дотронься до меня.

Стою на склоне горы. Впереди внизу – мостик через ручей. Противоположный берег обрывистый, над обрывом травянистый луг. За лугом живая изгородь, скрывающая забор. За забором база «Уайтбол», а дальше виднеются крыши пустующих Зеленцов…

Без паники. Этого может не быть, а может и быть. Глюк или реальность – и то, и другое правомерно… блин. Похоже на стародавнюю песенку: «а нам все равно, а нам все равно…» Страх. Люди лишаются рассудка не из-за чудес, объективных или субъективных, а из-за того, что теряют контроль над собственной жизнью. Инстинкт самосохранения. Циклопы не сходят с ума, поскольку у них только одна проблема: успеть до смерти попасть в собственный Город. Я нахожусь в собственном Городе, но от этого не легче…

Стоять! Физическое движение здесь ничего не решает. Стоять и смотреть, выход наверняка есть…

Темное первобытное животное у меня внутри взвыло, ноги сами понесли вниз, к мосту, затем – наверх по обрывистому склону. Карабкаться пришлось на четвереньках, хватаясь за вывороченные корни… луг… живая изгородь… забор… дорога…

У края экспедиционного поселка отдышался. Вырвался. Кажется, вырвался…

Времени девять. Еще никто не спит.

Я плюнул на субординацию и прямым ходом отправился к Венскому.

Старпер выслушал меня внимательно. После чего разразился пространной речью, из которой следовало, что я как минимум трижды мудак. Во-первых, выбросил яблоко. Его следовало отнести на экспертизу на предмет содержания галлюциногенов. Во-вторых – ни хера не делаю, в то время как вся группа пашет, не покладая рук. В-третьих: вместо того, чтобы вести личный журнал наблюдений (как все нормальные сотрудники), вламываюсь к руководителю посреди ночи со всякой херней и мешаю спать.

– Какая же середина ночи, я…

– Посмотри на часы.

Оглядываюсь на его будильник. Половина второго.

– Убедился? А теперь п… дуй отсюда, – сказал босс, уже миролюбиво.

Я вышел во двор, потащился к себе. В одном точно мудак: насчет того, что в зоне уайтбол время скачет, как угодно (или часы сбоят, в данном случае не суть), меня предупреждали не один раз.

А вот насчет всего остального… Да ну. Просто отвык за десять лет. Люди, с которыми работает Венский, по меньшей мере, до простых вещей обязаны доходить сами. Не ждать, пока им подробно объяснят, какой стороной рясу в штаны заправлять… в общем – да. Мудак, наверно. Хотя можно было и помягче, все-таки со мной эта ахинея впервые случилась.

Внутренний голос заботливо подсказал: если б не впервые – получил бы благодарность в приказе…

Я доплелся до своих апартаментов, разбудил Вика и сорвал на нем зло:

– Какого хрена ты мне не сказал, что тут все сотрудники ведут личные журналы наблюдений?

– Чего ведут? – спросил бывший однокурсник, хлопая глазами.

– Журналы. Наблюдений. Все ведут, кроме меня.

– А они об этом знают? Я, например, впервые слышу.

Ясно. Опять в молоко.

– Чего случилось, Мишка? На тебе лица нет.

Я рассказал.

– Понятно, – спокойно ответил Вик. – С боевым крещением тебя. А к профу зря потащился. На будущее: не ходи, пока сам не позовет. Меня можешь будить в любое время – по крайней мере, на первых порах.

– Знаешь, конечно – чужой монастырь и все такое, но, по-моему, вы неправильно поступаете. Вы фактически пустили подготовку на самотек. А если бы я нынче не выбрался оттуда?

– Но ты выбрался. Прими мои поздравления, теперь тебя можно пускать в зону уайтбол.

– Не понимаю. Какая связь?

– Видишь ли, Миш, работать здесь может не всякий. В первые два года семеро наших сотрудников попали в психлечебницу. Свихнулись. Я, честно говоря, был удивлен, когда старик решил тебя пригласить. Человек с застарелой психической травмой – это как-то напрягает… В общем, то, что нынче произошло, можешь расценивать, как спонтанное тестирование на профпригодность.

– Ни хера себе тестирование. Сунуть человека на глубину: выплывет – годится. Потонет – значит, не судьба.

– На глубину ты сам полез, – заметил Вик. – Инструкции существуют не для того, чтобы пропускать их мимо ушей.

Я опомнился:

– Извини.

– Проехали. Что бог ни делает, все к лучшему. А яблоко ты действительно зря выкинул. Сувениры уайтбола – занятная штука.

– Объясни.

Вик окончательно проснулся. Встал, натянул штаны, включил чайник.

– Ну… твое яблоко по мере удаления от ограды могло стать чем-то другим.

– Например?

– Да фиг его знает. Чем угодно. Грушей. Бутылкой виски. Паровозом, блин.

– То есть, даже на границе аномалии возможны такие сильные глюки?

– Какие глюки, Миша, о чем ты?

– Привет. Субъективные искажения реальности.

– А чем отличаются субъективные искажения от объективных?

– Издеваешься? Субъективные – то, что кажется, но отсутствует на самом деле. Объективные – то, что есть, чем бы оно ни казалось.

– И где критерий?

Я растерялся. Действительно, где? Допустим, объективное видят все, а субъективное – кто-то один… А если массовая галлюцинация?

– Как отличить навскидку одно от другого – не знаю. Но физическая суть предмета постоянна. Паровоз нельзя надкусить (разве что по большой пьяни), а в яблоке не поедешь.

Вик присел на край стола, зевнул, вяло поинтересовался:

– А если так: там ты увидел яблоко и надкусил его, а здесь увидел паровоз и поехал на нем?

– Значит, мне пора в психушку.

– Как ты любишь все упрощать, Миша.

– Про здешние глюки ты сам рассказывал.

– Ну, рассказывал. Ты меня считаешь экспертом в этом вопросе? Так я тебе еще и не такое навру.

Он слез со стола, отправился к мойке за чашками.

– К слову, Саша мне объяснила, чем Венский мотивировал приглашение ксенопсихолога в проект. Все очень просто: разочаровался в земных специалистах. Слишком легко они ставят диагнозы: «галлюцинация», «психоз»… Любят готовые модели, не любят изобретать велосипеды. А нам такой подход не в кассу. Ведь на самом-то деле очень трудно провести грань – где заканчивается «субъективное искажение» и начинается другая форма бытия. Привычный мир – частный случай объективной реальности более высокого порядка. У этой «высшей» таких миров, как наш, немерено. В каждом свои системы координат. То, что в одном – яблоко, в другом вполне может оказаться паровозом.

– Значит, уайтбол – параллельный мир?

– Черт его знает – параллельный, перпендикулярный. Слишком уж быстро там все меняется. Возможно, это не один мир, а целый калейдоскоп миров. Дырка, окно в реальность высшего порядка… Кофе будешь?

Я почувствовал себя жутко перегруженным. Еще немного сентенций – свихнусь к чертовой матери. Не смотря на профпригодность.

– Не надо кофе. И так не усну.

– Счастливый. А я чего-то последнее время прямо на ходу засыпаю… Далеко собрался?

– Прогуляться.

– Туда?

– Не знаю. Может, и туда. Паровозов набрать, пока не уехали.

– Только поаккуратнее. Хватит на сегодня одной дозы… Да, Миш, а насчет журнала наблюдений идея хорошая. Заведи такой журнал. У нас тут, вишь, одни специалисты собрались, каждый отвечает за свои пуговицы. Панорамный взгляд не помешает.

Я хмыкнул:

– А Дэвид Миллс на что?

– Ну… он же гость. Его не обяжешь вести какой-то журнал.

То, что раньше было яблоней, находилось на прежнем месте, только превратилось в акацию. Я сорвал стручок, постоял какое-то время, глядя на синевато-черную вершину горы. Над вершиной щедро рассыпаны августовские звезды. Ниже, в пологой части, пасутся лошади. Несколько лошадей бродят по склону в светлом тумане белого мяча.

Не знаю, куда ушел мой страх. Появилось что-то вроде эйфории: перемахнуть бы сейчас через забор, спуститься с обрыва, пойти по тропе к табуну. Поймать лошадку, кататься по склонам всю ночь… Конечно, вломят мне потом за самодеятельность. Но ведь это – потом.

И тут почувствовал… улыбку. Никогда не понимал, как должна выглядеть «улыбка без кота», но сейчас ощущал именно это. Гора улыбалась.

Я не полез через забор, не стал проверять на вшивость судьбу и начальство. Не то, чтобы желание исчезло, не то, чтобы вернулся здравый смысл… Другое. Страх спугнуть резким движением очарование тайны. Будто несешь в руках что-то очень хрупкое, не дай бог оступиться и уронить… Постоял какое-то время (только не спрашивайте какое, их там много всяких) и пошел в сторону дома, продолжая чувствовать улыбку горы.

У дверей корпуса вспомнил про «сувенир», разжал руку. Вместо стручка акации на ладони оказался полупрозрачный осколок камня, зеленовато-синий, с золотистыми вкраплениями…