Текст книги "Гульчатай, закрой личико!"

Глава 11
СБЫЛАСЬ МЕЧТА ИДИОТА

Бельведерский оказался там, где и пожелала ему оказаться зловредная ведьма, – он попал на кудыкину гору, а точнее, на самую ее вершину. Там стояла высокая каменная башня, и атлет стоял как раз у открытой двери. Собственно, дверь и невозможно было закрыть – она валялась на земле, оторванная когда-то давным-давно.

Бельведерский хотел было войти, но вдруг заметил, что в башню влетают и вылетают из нее страшные существа, большие, с мощными когтистыми лапами. Размах крыльев – метра полтора. Чудовища можно было бы принять за огромных птиц, если бы не женская грудь, обвисшая пустыми мешочками, длинная тонкая шея и человеческое лицо. Впрочем, лицо это с таким трудом можно было назвать женским, что Бельведерский поморщился, испытывая величайшее отвращение. И угораздило же его оказаться в компании таких уродцев!

Он посмотрел вниз и ужаснулся – какого только народа не жило на склонах кудыкиной горы: тролли, гоблины, великаны и другие разномастные чудовища всех цветов, форм и размеров, которым или не было названия, или атлет его не знал.

Единственным местом, где можно было побыть в одиночестве, оставалась крыша – там никто не приземлялся и с нее никто не взлетал. В маленькие окошки под самой крышей крылатые уродины не залетали.

Бельведерский и сам не заметил, что рассуждает вслух, и одна из полуптиц-полуженщин услышала, что он говорит.

– Девочки, посмотрите-ка, какой красавчик к нам пожаловал! – прокурлыкала она.

«Девочки» захлопали крыльями и с таким диким ором понеслись к Бельведерскому, что тот испугался и пожелал оказаться где угодно, хоть под крышей башни, только бы подальше от неэстетичных птицебаб! Пожелал он этого всем сердцем и мгновенно перенесся под крышу башни волшебника Амината.

Все дело было в волшебном платке, завязанном на мускулистой руке атлета. Неизвестно почему, но платочек решил поработать немного нестандартно. Сыграло ли главную роль то, что ткань волшебной вещицы прикасалась к коже, или же Бельведерскому атлету очень сильно хотелось спрятаться от склочных, уродливых птицебаб, трудно сказать, но платок мгновенно доставил его в заказанное место.

Бельведерский оказался под крышей той самой башни, у подножия которой только что находился. Перед ним в кресле-качалке сидел древний старец. Он спал, издавая громкий рокот. Имейся у Бельведерского побольше опыта, он бы догадался, что это рычание – не что иное, как обыкновенный храп. Старец был сед. Длинные волосы покрывалом укрыли спинку мирно покачивающегося кресла. Густые белоснежные брови торчали жесткими щетками. Глаза старца были закрыты, но и так было видно, что они очень большие. Бельведерскому подумалось, что в открытом состояние эти глазки будут размером с его ладонь, он поразился такому нарушению пропорций. Нос старца уткнулся в усы – длинные, до полу. Маленькие ручки сцепились в замок над бородой, их еще можно было разглядеть, но все остальное скрывалось под белоснежным волосом. Борода старца была не просто густой и длинной – она была невероятно густой и невероятно длинной. Белые космы укутывали все тело спящего, устилали комнату и свисали в квадратное отверстие в полу, плющом увивая перила уходящей вниз винтовой лестницы.

– Хватит спать! Ты рискуешь пропустить самое красивое зрелище! – воскликнул Бельведерский.

Старик продолжал храпеть.

– Не смей спать, когда здесь нахожусь я – самый красивый и пропорционально сложенный!

И опять реакции – ноль.

– Проснись, уродливый старикашка! – воскликнул Бельведерский, опираясь рукой на подоконник и принимая картинную позу.

На этот раз старик отреагировал – он недовольно засопел, нахмурился и проворчал:

– Просил же меня не беспокоить! Будить только в случае пожара, да и то если не успеете вовремя вынести!

– Я тебе еще не успел помешать, старик! – возмутился Бельведерский.

– Когда успеешь – будет поздно. Я ведь еще даже и не проснулся. – Старик действительно спал – он даже не потрудился открыть глаза и посмотреть на того, кто потревожил его священный для всех обитателей этого мира сон. Огромные тяжелые веки, едва угадывающиеся под белыми пучками бровей и ресниц, дрогнули, но не поднялись. Старец не открывал глаз, он все еще надеялся, что незваный гость отправится восвояси.

– Да кто ты такой, чтобы распоряжаться тем, где мне находиться! – вскричал Аполлон Бельведерский.

– Я василиск, – ответил старик, и веки его слегка дрогнули – он надеялся, что незваный гость внемлет предпоследнему предупреждению и отправится туда, откуда прибыл. Причем не просто отправится, а побежит со всех ног! Но Бельведерский не знал, кто такой василиск, а если бы знал, то вряд ли побежал бы. Так что старик зря надеялся, что ему не придется отрываться от просмотра пятьсот двенадцатой серии недавно начавшегося сна.

– А я Аполлон Бельведерский, – представился наглый возмутитель спокойствия, снова приняв картинную позу, – и мне плевать на тебя! Я буду стоять здесь, пока не окаменею!

– Ты сам это сказал, – вздохнул старик.

Василиск поднял руку, двумя пальцами приподнял тяжелое веко правого глаза и окинул наглеца пронзительным взглядом. Бельведерский окаменел.

– Сбылась мечта идиота. – Старик вздохнул, и этот вздох был таким мощным, что потоком воздуха каменную статую вынесло в окно.

Так бесславно и закончил бы свои дни Бельведерский красавчик, превратившись в груду камней у подножия башни, если бы его не подхватили сварливые птицебабы. Они затащили мраморного атлета в башню, только этажом ниже комнаты василиска. Туда, где дружная стая устроила коллективное гнездовье. Птицебабы поставили статую так, чтобы с любой стороны можно было им полюбоваться.

– Какой красивый, какой красивый! – шептали они, но каменному Бельведерскому было уже все равно – он был счастлив. Находится в центре внимания и все вокруг им восхищаются – что еще, казалось бы, надо для счастья?

Но по странной иронии судьбы Бельведерский продолжал чувствовать. Снова став статуей, он не потерял эту способность. А еще он не утратил способность думать. Аполлон Бельведерский вдруг со всей безнадежностью ощутил неподвижность еще недавно такого сильного и ловкого тела. Ему захотелось сорваться с места и побежать, захотелось почувствовать, как мышцы перекатываются под кожей, как упруго ступни отталкиваются от мягкого ковра лесной травы. Захотелось почувствовать вкус пищи. Нет, мраморное тело не доставляло ему неудобств, но разум-то помнил! Разум помнил все, а сердце на эти воспоминания реагировало более чем странно – оно сжималось так, будто что-то важное навсегда стало недоступно. Бельведерскому захотелось, чтобы эта боль ушла, как тогда, в лесу, но каменные глаза слепо смотрели на мир – и не видели его.

Глава 12
ЛЮБОВЬ ПО ПРИКАЗУ

Горгона Медуза прибыла в замок Акавы – королевы лесных оборотней и по совместительству невестки старого цыгана. К тестю Акава испытывала самые теплые чувства и приняла его со всеми возможными почестями. Она не забыла, как он безоговорочно принял страшную гигантскую лягушку в качестве жены своего единственного сына. Она сама выбежала навстречу.

– Барон! – воскликнула Акава и бросилась на шею тестю.

– Здравствуй, Акава, – сказал Барон и обнял невестку. – А где мой сын?

– Он бросил меня и даже не сказал до свидания. – И королева разрыдалась.

– Как же так?! Он пять лет жил с лягушкой и вдруг бросил тебя, когда ты стала такой красоткой, что пальчики оближешь? – Барон так расстроился, что его разноцветные глаза – один зеленый, другой карий – стали почти одинаковыми по цвету, темно-серыми, словно грозовая туча.

– Я немного пошутила над ним, – сказала Акава. – Я его воровать отучала.

– Что?! – Барон сначала опешил, а потом расхохотался. Он присел и, хлопая себя по коленям, просто покатывался со смеху!

– А что в этом смешного? – Акава нахмурилась. Она теребила край шелкового плаща и кусала губы, ее острые длинные ушки вздрагивали. – Он все-таки муж королевы!

– Отучить воровать, – выдохнул старый цыган и вытер слезы. – Скажи-ка, девушка, а тебя можно отучить в животных перекидываться?

– Что ты! – Королева лесных оборотней топнула ножкой. – Как можно против природы идти?!

– Так и Самсон. Природу, Акавушка, не переделаешь! И потом, ты разберись, кто ты – королева, от которой сбежал муж, или жена цыгана, который еще и вор в придачу?

– У меня должно быть королевское достоинство! – Акава надменно задрала подбородок.

– А спать ты с кем будешь? Тоже с королевским достоинством? И обнимать тебя ночью тоже оно будет? И целовать так, что шкура лягушачья расплавилась, тоже достоинство королевское? А утешит тебя, когда будешь расстроена, наверное, гордость королевы?

Акава, слушая тестя, рыдала. Она вытирала лицо кончиком плаща и ревела, напоминая капризного ребенка.

– Нет… Самсон меня должен целовать и утешать…

– Когда же он тебе задолжать-то успел? – Барон нахмурился. – Ничего он не должен. И вообще, девушка, никто не обязан тебя целовать. Целуют только тогда, когда хочется. И крепко обнимают, когда душа тянется, а сердце стучит так, что готово выпрыгнуть из груди. А по приказу, милая, по приказу ты получаешь только подданного, который, кстати, это подданство в любой момент может сменить. Что мой сын и сделал.

– Я соскучилась… – проревела королева оборотней, забыв про королевское достоинство, которым только что кичилась.

– Ну а если соскучилась, то почему ты здесь, а не рядом с мужем?

– Действительно, – сказала Акава и бросилась бежать.

– Стой, торопыга! – Барон успел схватить ее за рукав тонкого белого платья. – Сейчас Медузу проводим до границы леса и вместе поедем. А еще лучше, если просто весточку пошлем – он мигом примчится.

– Хорошо, – согласилась Акава.

Старый цыган посмотрел вверх и оглушительно свистнул. В небе тут же появился ковер-самолет и стал снижаться. С тех пор как принцесса Гуль-Буль-Тамар разрешила таксистам работать в соседних государствах, а те предоставили таксистам налоговые льготы, жизнь в Иномирье стала намного комфортнее. Воздушное такси осуществляло быструю доставку пассажиров и грузов. Потом шустрые джигиты по совместительству стали еще и почтальонами, выдержав нелегкий конкурс. На почтовое ведомство претендовали эльфы, но хитрые азиаты сумели убедить народ в том, что слишком любопытные малыши не годятся на эту роль, потому что могут передать послание только на словах, а поскольку еще и переврут его содержание, то и не стоит доверять озорникам такое важное дело.

– Вах, цыган-бабай! – воскликнул Хасан, снижаясь. – Алейкум ассалом!

– И ты здравствуй, Хасан! – улыбнулся Барон. – Скажи-ка, где сейчас мой сын находится?

– Вах! Он савсем с ума сашла-машла, да? Самсон висе каралевства абакрал, а типерь ходит, свороватые вещи назад отдает! Я когда его подвез в вонючий караван-сарай, то он миня тоже абакрал, вах!

– Какой караван-сарай?

– Последний караван-сарай, – ответил Хасан, и Барон с трудом догадался, что таксист говорит о Последнем Приюте.

– Я когда в лавка Джулиус-бея пришел, деньги заплатить, а денег нет! – тараторил начальник таксистов. – Савсем твой багдадский вор обнаглел. Вах, думаю, работал-работал, как раб лампы Насреддина, а он висе украл! Я сам к нему лететь собираюсь, да! Если он висем свораватые вещи назад раздает, то мине, может, тоже отдаст?

– Так, Акава, давай на ковер и в Рубельштадт, – распорядился старый цыган, поворачиваясь к невестке. – Передай сыну, что я его здесь жду, заодно и Горгону Медузу провожу.

Акава легко запрыгнула на борт, и Хасан закричал:

– Вира!

Барон посмотрел вслед и обернулся к Медузе:

– Ну что, пойдем?

– Пойдем, Барон. – Девушка доверчиво взяла старика за руку, и они пошли прочь от замка.

Навстречу им попадались лесные люди, самые разные животные и совсем уж непонятные чудовища. Старый цыган вежливо здоровался со всеми. Медуза то и дело округляла глаза и удивленно вскрикивала. Особенно восхитилась девушка, когда увидела белоснежного коня с золотым рогом на лбу – витым и длинным. Глаза у единорога были одновременно и грустные, и счастливые, хотя как такое могло быть, Медуза не понимала. Волшебное животное проскакало мимо, и девушка невольно залюбовалась грациозным скакуном.

Фиолетовая трава мягко пружинила под ногами, длинные стебельки обнимали маленькие ножки девушки. Медуза собрала букетик ярких зеленых цветов и сплела из них венок. Барон со смехом позволил надеть его себе на голову. Он любовался спутницей. Горгона Медуза вела себя как ребенок – непосредственно и беззаботно. Старый цыган понимал, что она впервые вот так запросто пробует этот мир на вкус, рассматривает его, трогает. И впервые забыла о страхе. Ему даже подумалось, что перед массой впечатлений слегка отступило даже беспокойство о судьбе прекрасного юноши.

– Смотри, Барон! – воскликнула девушка и показала на стайку эльфов, что вспорхнула с усыпанной цветами полянки. Малыши закружились в воздухе, выполняя замысловатые фигуры. Танец этот был так прекрасен, что Медузе тоже захотелось взлететь, рвануться следом за потянувшейся в небо душой.

Но все когда-нибудь кончается, кончился и волшебный лес королевы Акавы. Барон остановился на опушке. Медуза схватила его руку и испуганно сжала. Дальше ей предстояло идти одной. Шагнуть в пелену кружащихся серых туч, под плотную завесу дождя. Девушка подняла голову и посмотрела на спутника.

– Иди, девочка, – сказал Барон. – Иди навстречу своей судьбе. Иди, даже если придется пройти сквозь дождь и бурю, сквозь стену туч, сквозь строй ураганов. Иди, девочка, судьба того стоит!

Он пожал маленькую ручку Горгоны и отпустил. Девушка, слабо улыбнувшись, сделала шаг, другой, потом выпрямилась, расправила плечи, гордо вздернула подбородок и смело вступила в царство дождя.

Острые ледяные струи плетьми хлестнули маленькое тело Медузы. Ветер сбивал с ног. Она согнулась, обхватила себя руками и упрямо шла вперед. Иногда дождь прекращался, это случалось, когда туча опускалась до самой земли. Тогда воздух становился таким влажным, что казалось, будто дышишь водой. Медуза захлебывалась черным туманом. Навстречу ей выплывали чудовища, они разевали страшные пасти и вращали огненными глазами. Девушка замирала, прощаясь с жизнью, но чудовища пролетали сквозь нее и неслись дальше. Потом снова начинал хлестать дождь. Где-то вверху оглушительно гремело, плети молний ударяли совсем рядом. Ветер крепчал, теперь Медузе пришлось идти сквозь бурю.

Камни под ногами были мокрыми и не давали опоры. Сильный порыв ударил в спину, сбил девушку с ног, и она покатилась по каменистому склону.

Это было последнее, что помнила Медуза. Она больно ударилась головой и провалилась в темноту.

Глава 13
ЖЕРТВА ЭТИКИ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ

Ангел на крыльях любви летел к своей возлюбленной. Точнее, летел он на метле Гризеллы, но наличие транспортного средства тех самых крыльев любви не отменяло. Милицейская мигалка вопила каждый раз, когда перед метлой возникало препятствие. Ковры-самолеты спешно сворачивали с дороги, пропуская орущий дурным голосом воздушный транспорт. Веселые и любопытные малыши эльфы пугались громкого воя и, не рассмотрев, что же такое пронеслось мимо, спешили поделиться новостью о том, что в Иномирье завелось невиданное ранее чудовище. Рассказ свой они расцвечивали такими подробностями, что слушатели только головами качали. Получалось, что над землей пронесся одноглазый дракон, изрыгающий сине-белое пламя, очень опасный и не подпадающий ни под одну категорию волшебных существ. А какая-то горгулья, так та просто замерла в воздухе, впав в шоковое состояние от одного только звука. Ее сбило ручкой метлы, но Бенедикт этого не заметил. В общем, метла неслась, не тратя время на то, чтобы огибать возникшие в воздушном пространстве препятствия. Ангел бы похвалил ведьму за предусмотрительность, обрати он внимание на это обстоятельство.

Но влюбленный ничего не замечал вокруг. Он крепко держался за ручку метлы, но на этом его осмысленные действия заканчивались. Сам ангел был далеко-далеко – в мечтах. Там он смотрел в прекрасные глаза любимой, спасал ее от тысячи бед, сражался с чудовищами, защищая ее, совершал подвиги в честь Горгоны Медузы. В этих удивительно сладких грезах он брал ее на руки и выносил из темных лабиринтов, полных нечисти, выносил на яркий солнечный свет и, тая от восторга, слушал, как девушка благодарит его. А потом целует – нежно и страстно.

Сладкие грезы целиком поглотили ангела, поэтому столкновение с действительностью, грубой и лишенной романтики, оказалось таким тяжелым. Ангела окатило ледяной водой. Очнувшись, он с недоумением подумал: откуда столько дождя? Метла влетела в область низких туч, в центре которой стояла башня. Бенедикт вздохнул и закашлялся, захлебнувшись густой, словно жирные сливки, водой. К счастью, это продолжалось недолго – помело влетело в башню отшельника Амината. И влюбленный не заметил маленькую фигурку в грязной, изорванной одежде, что скрючилась у подножия каменистого холма в двух шагах от зияющего чернотой входа. Если бы Гризелла приказала доставить Бенедикта прямо к его любимой, молодые люди встретились бы намного раньше. Но Гризелла выразилась предельно точно – она приказала доставить ангела на кудыкину гору. И помело понеслось вдоль винтовой лестницы вниз, рассекая клубящийся серый туман ревом милицейской сирены.

Бенедикт снова вспомнил любимые черты – и мир вокруг него перестал существовать. Он сконцентрировался в огромных глазах янтарного цвета. Вот Медуза, когда он выходит победителем в неравной схватке, смотрит на него с восхищением. Вот она бросает искоса лукавый взгляд, когда он замечает направленное на нее внимание мужчин и ревнует. Вот она, слушая его рассказы, в удивлении широко распахивает глаза и взмахивает длинными ресницами. А вот ее глаза становятся бездонными и затуманиваются, когда он, обняв ее тонкий стан, медленно наклоняется к ее лицу. Губы красавицы тянутся к нему навстречу, он немного медлит, смакуя и растягивая удовольствие. Медлит, хотя душа его переполнена сладостным томлением. Наконец он не выдерживает – и сливается с ней в сладостном поцелуе.

Бенедикт до того ярко представил это, что его руки потянулись к воображаемому объекту любви, а губы делали такие движения, будто он действительно целовал Медузу.

Спуск был крутым – метла летела почти вертикально. Ангел, стоило ему только поднять руки, сорвался с неудобной ручки и полетел вниз – уже совершенно самостоятельно. А метла, посчитав свою миссию выполненной, круто повернула назад и резво понеслась восвояси, на лесную полянку, где около избы на курьих ногах испытывала дикие неудобства ограниченная в передвижении по Иномирью Гризелла.

Ангел кубарем покатился по лестнице. И не собрать бы костей Бенедикту, если бы не странные мягкие космы седых волос, что устилали ступени и вились плющом по перилам. Это и спасло его. Каким-то чудом он умудрился схватиться за белую прядь. И вовремя, так как его по инерции пронесло мимо поворота винтовой лестницы, и он повис над серой, туманной бездной. Ангел глубоко вдохнул безвкусный, будто стерильный воздух и, болтаясь над пропастью, задумался. Что делать – лезть вверх или, напротив, спуститься вниз? Спуск показался Бенедикту более приемлемым. Ведьма же сказала, что ему надо в подвал, так какой же смысл лезть на лестницу, которая осталась где-то высоко, чтобы потом снова возвращаться вниз? И он начал спускаться, осторожно перебирая руками и ногами. Ангел был силен, и болтайся он на обыкновенном веревочном канате, то спустился бы вниз легко и быстро. И без осложнений. Но плеть, в которую он вцепился, состояла из отдельных волос, толстых и жестких. И скользких. Скоро руки Бенедикта были изрезаны в кровь, что тоже не добавляло цепкости. И ангел заскользил, рискуя сорваться в любую минуту. Тут не помечтаешь, все его внимание было сосредоточено на одном – как прекратить скольжение. Он даже не понял, что ноги коснулись пола и он стоит на твердой почве.

Бенедикт разжал пальцы и некоторое время смотрел на руки. Порезы были глубокими и обычному человеку доставили бы много проблем. Но он не был обычным человеком, и скорость регенерации тканей в крепком, сделанном в Небесной Канцелярии теле была просто феноменальной. Глубокие раны затягивались на глазах у изумленного Бенедикта. Он не знал об этой особенности своего организма и раньше всегда тщательно оберегал себя от возможных травм.

Вытерев ладони об изрядно потрепанный при спуске камзол, ангел сделал несколько шагов по направлению к светящемуся невдалеке пятну. Он вышел в большую комнату, уже знакомую ему по прошлому посещению башни. И сразу же увидел винтовую лестницу. Она спиралью поднималась вверх, в клубы тумана, и винтом вкручивалась вниз, куда-то совсем уж в невообразимую глубину.

В самой башне ничего не изменилось. Все так же свисали со стен плети черной паутины, так же серым ковром лежала пыль под ногами. Вдоль стен идеально ровным кругом стояли сундуки. Некоторые были закрыты, некоторые же, напротив, открыв крышки, являли на обозрение содержимое. Ангел заметил полосатые носки с раструбами, похожими на тулью шляпы, и помпонами на мысках – и улыбнулся. Он вспомнил, как когда-то перепутал и надел один такой носок на голову. Потом выяснилось, что этот волшебный предмет универсален – эдакий гибрид шапки-невидимки и носков-скороходов. Бенедикт вспомнил еще об одной особенности этого яркого примера синтеза местной магии – носки начинали танцевать, стоило только поблизости заиграть музыке. Он рассмеялся. Когда-то старый Аминат так лихо отплясывал на свадьбе Самсона, что все диву давались. Старик тогда и ругался, и умолял, но продолжал выкидывать коленца, стучать чечетку и совершать совсем уж балетные прыжки. Даже когда его свалили на землю и стащили с его ног полосатые носки, ноги старика все еще продолжали по инерции дергаться. Бенедикт вдруг обнаружил, что за воспоминаниями не заметил, как поднял волшебные вещи и теперь держит их в руках. Он пожал плечами и заткнул носки за пояс. Если бы его спросили, зачем он это делает, то вряд ли ангел смог бы связно объяснить.

Бенедикт подошел к лестнице, посмотрел вниз. Гризелла сказала, что нужно в подвал, но есть ли подвал в этом странном строении? Что ж, решил влюбленный, сейчас мне предстоит это выяснить. И выяснил бы, если бы не столь им любимая этика. И не просто этика, а Этика с большой буквы.

Ангелу приспичило справить малую нужду. Надо сказать, что эта потребность человеческого организма была ему понятна с анатомической точки зрения, но все равно он каждый раз смущался и с трудом соглашался на столь неэстетичный акт.

Ангел посмотрел вокруг – отхожего места в башне отшельника Амината не было предусмотрено, а просто помочиться на пол он физически не мог. Все его существо протестовало против такого вопиющего нарушения этических норм. Уже то, что кто-то может наступить в дурно пахнущую лужу, приводило ангела в отчаяние.

Он еще раз взглянул на лестницу и, понимая, что до следующей площадки просто не дотянет, кинулся к дверному проему, в который врывался яркий дневной свет. И поэтому не видел, как через минуту после того, как он выскочил из башни, по винтовой ле-стнице, спускаясь вниз, прошла Медуза.