Текст книги "Изнанка снега"

идёт человек качается…

 
идёт человек качается
и воздух хватает ртом
а люди считают пьяницей
и говорят о том
что это пятно на общество
значительное пятно
смотрят брезгливо морщатся
по сути им всё равно
что с человеком станется
пусть хоть подохнет тут
люди не верят пьяницам
такие обычно врут
и в этом примерном обществе
никто не заметил как
был человек и кончился
радугой в облаках
 

Потеряла кольцо…

 
Потеряла кольцо.
То единственное, что было,
Чтобы я о тебе не забыла, не разлюбила,
Чтобы помнила, как писала мне раз в неделю
Откровенные письма.
Помнится, мы хотели,
А верней, обещали не терять никогда друг друга,
Даже если дожди, даже если случится вьюга,
Заметёт все дороги – обещали идти на ощупь,
Не порвать эту нить, связавшую нас так прочно,
Что врезается в память, след оставляя красный.
 
 
Говорила мне мама:
Обещания – вещь напрасная:
Раскидает по разные стороны горизонта,
Даже прочная нить сотрётся и станет тонкой,
Оборвётся внезапно там, где узлы вязали.
 
 
Почему вы, родители, раньше мне не сказали,
Как бывает от горечи тошно невыносимо,
Если сёстры не пишут письма, и в небо синее
Не летят ни шары, ни воздушные змеи яркие?
 
 
Дорогая Верó, я к тебе прихожу с подарками:
Белых лилий четыре веточки и конверты,
В них – слова о любви и жизни да после смерти,
Но не с той стороны, а с этой, где всё иначе,
Где тебя не забыл твой единственно верный мальчик
 
 
И не может простить, как в той песне у «Наутилус»,
Этим лицам – белёсым пятнам, – что ты им снилась,
Где он так же, как я, одиннадцатое лето
Пишет письма тебе и не ждёт никогда ответа.
 

Я, говорит, ухожу, ну а ты сиди…

 
Я, говорит, ухожу, ну а ты сиди
У окна и смотри на дорогу – на дождь, на снег.
Вот мы были с тобой живые – и вот нас нет.
Только память плетётся сзади, а впереди
Пустота – ни души.
И стелется по земле,
Поглощая шаги, зловещий густой туман.
И едва различимо, кто там, кого и где
То ли выпустил из, то ли поймал в капкан.
 
 
Я, говорит, не вернусь, ты меня не жди,
Гороскопам не верь и не читай газет:
Где мы были с тобой живые – там больше нет.
И не вырвать теперь боль из твоей груди —
Проросла из зерна промёрзшей насквозь тоски,
Пробиваясь сквозь толщу жгущего душу льда.
 
 
Я, говорит, устал – ухожу, прости.
Я отвечаю «нет» – а шумит вода.
 

У безымянной речки растёт трава…

 
У безымянной речки растёт трава.
Она зеленеет, когда говорят слова,
Такие, которые греют, как солнца свет.
Желтеет трава, когда произносят «нет»,
Когда говорят «уходи» и когда молчат,
Когда не хватает влаги в простых речах.
Трава засыхает, если не видит дождь
И если её не гладишь рукой, не мнёшь.
Трава погибает, если не слышит слов,
А речка выходит болью из берегов…
 

Пришёл и душу наизнанку вывернул…

 
Пришёл и душу наизнанку вывернул.
Наружу всё – и боль, и страх, и свет,
и тлен любви, горевшей раньше пламенем.
Как на ладони вся, смотри – обнажена.
И как натурщица в каморке у художника,
стесняясь откровенной наготы,
я отдаю себя твоим холстам бумажным:
пиши с меня очередной этюд.
 

Лето уже не то, дорогой мой father…

 
Лето уже не то, дорогой мой father,
Всё обесценилось, даже слова и фразы:
Те, что ценились раньше, – уже не в счёт.
Что же нас ждёт ещё?
 
 
Нас не спасают больше другие люди,
Мы не умеем сами – и как мы будем?
В маленьких клетках диким сидим зверьём.
Выживем, не умрём?
 
 
Так постепенно тихо теряем разум.
Время уже не то, дорогой мой father:
Некому больше верить – спасайся сам.
Чистые небеса
 
 
После дождя – единственная отрада.
Что там сейчас цветёт за твоей оградой?
Помню лишь только рыхлый от солнца снег.
Это теперь – во мне.
 

Умереть, не встать, не сказать тебе…

 
Умереть, не встать, не сказать тебе,
Как боюсь ходить по большой воде,
Как холодный страх больно бьёт волной.
Ни подругой верной и ни женой
Мне не быть тебе – никому не быть,
Мне теперь одной по течению плыть.
Пусть несёт куда-нибудь в никуда,
Где у рек – солёные берега,
Где над небом – небо, над ним – ещё,
А с него другая вода течёт:
Там не страшно плавать совсем, и в ней
Нет меня любимей и нет нужней.
 

Выбрали имя для дочери, что никогда не родится…

 
Выбрали имя для дочери, что никогда не родится;
Купили кроватку в дом, который никто не построит.
В небе пустом – журавли, в тонких руках – синица
Смотрит испуганным взглядом. Осы кружатся роем
 
 
Над недозревшим яблоком с грубо надкусанным боком,
Грушовка ли это, кандиль – пойди теперь разбери.
Закрутим в банки молчание, чтобы стояло без срока,
И сменим замок в двери, запертой изнутри.
 

Понять внезапно свою ненужность…

«И вдруг я поняла, что не нужна»

Евгения Джен Баранова

 
Понять внезапно свою ненужность
Тебе, и миру, и этим стенам.
Из клетки выпорхнуть вдруг наружу
И обнаружить, что перемены —
Как воздух чистый после болезни,
Но сил вдохнуть его не осталось.
 
 
Понять внезапно, что мы не вместе —
Есть только окна во двор и жалость
К себе и миру, к обоям серым,
К увядшей маленькой орхидее.
И отражению лгать, что вера
Жива, но, впрочем, ему виднее.
 

Спокойной ночи, милый и родной…

 
Спокойной ночи, милый и родной,
Смотри в проём окна и думай, как мы
Теперь живём за каменной стеной,
Разбрасывая сами эти камни.
 
 
Споткнулись раз, споткнулись два и три,
И ничему нас жизнь не научила.
Спокойно спи, мой милый, до зари,
И пусть приснится то, что с нами было:
 
 
Морской прибой, песок и мы вдвоём —
Не слышим криков чаек, и скучаем,
И думаем всё время об одном:
Пусть вечер будет тих и нескончаем,
 
 
Чтоб мы могли про всё договорить,
Сказать спасибо небу и проститься.
Глаза закрою – и саднит внутри,
Умолкла в клетке заводная птица.
 

Держаться за память. А что остаётся, если…

 
Держаться за память. А что остаётся, если
Кто раньше спасал – сгинули, не воскресли,
 
 
Просто ушли, оставив пальто в прихожей?
За окнами – снег и холод собачий. Что же
 
 
Они не надели, наделали, где их носит,
Пока проживаю впервые другую осень:
 
 
Без ожиданий, оправданных ли – неважно,
И с чувством свободы в клетке пятиэтажной;
 
 
Я прячу от взглядов гербарий из эустомы
Между страниц. А что остаётся, кроме.
 

А сколько ждать – не скажет нам никто…

 
А сколько ждать – не скажет нам никто.
И можно долго воду решетом
Носить и наполнять себя до края
 
 
Тревогами, надеждами, тоской,
Стирая пот с больных висков рукой,
Пока не ощутишь совсем – живая.
 
 
Боли теперь и думай: как же так —
Ведь всё пустяк, любовь твоя пустяк,
И без неё прожить намного лучше;
 
 
Вставать с утра и пить горячий чай,
Не обжигая небо, не скучать
По тем, кто западает прочно в душу.
 
 
И ждать, и ждать, когда они придут,
Бояться потому менять маршрут
И выйти в неизведанные дали.
 
 
Но сколько нужно времени, скажи,
Тому, кто обозначил рубежи,
Чтобы о нём, прощая, забывали.
 

Мы существуем…

 
Мы существуем.
В памяти других,
В объятиях дождя, в молчании ночи;
Мы – капля на стекле, короткий штрих
На белом полотне и многоточие
В конце строки.
 
 
Когда перегорят
Все лампочки на кухне и в прихожей,
И снег в последних числах февраля
Сойдёт на нет, то не увидеть больше
Следов, ведущих в одичалый сад
Тропинкой тонкой к ветхому забору,
Где яблони поникшие стоят —
Их вырубят под корень очень скоро.
И будет эхо множить этот звук,
Пока он в вышине не оборвётся.
 
 
Мы – яблоки, упавшие в траву,
Так рано постаревшую от солнца.
 

Молчи же, глупый человек…

 
Молчи же, глупый человек,
Здесь не нужны слова.
Когда в желтеющей листве,
Заметные едва,
Узоры паутин дрожат —
Качается паук.
 
 
Сутул, печален и зажат,
Ты слушаешь, как звук
Молчания проходит сквозь
И задевает то,
Что не зажило, не срослось,
Осталось на потом.
 

Чему ты меня учил, сгодилось теперь вдвойне…

Отцу

 
Чему ты меня учил, сгодилось теперь вдвойне,
Когда разрастаются пятна белые на луне.
Когда облетают листья – больно ль карагачу?
Вот всё, что теперь осталось. А большего – не хочу.
И большее не поместишь в старый скрипучий шкаф,
И большего не получишь, меньшего не отдав
Другим, разделив на части – поровну, без обид.
 
 
Когда из десятков окон последнее догорит
В кирпичной пятиэтажке – то будет моё окно.
Чему ты меня учил, сгодилось, но всё одно:
Когда облетают листья – хочется забывать.
Вот всё, что теперь осталось, – несказанные слова
Да голых деревьев ветки за вакуумом стекла.
А то, что казалось нужным, – на деле обычный хлам.