Текст книги "Каникулы"

Су А вопросительно посмотрела на нас. Пришлось объяснить, что в России самым известным корейским блюдом считается тонко нарезанная морковь с чесноком и перцем, приправленная уксусом.

– Но мы не едим такого… – пожала плечами Су А.

Мы снова засмеялись. Я рассказала, что морковка по-корейски – изобретение так называемых «советских корейцев» – эмигрантов, таких же, как наш прадед. Покинув родину, они вынуждены были на новом месте готовить привычные блюда из тех продуктов, что были доступны.

– О, я хочу попробовать это! – теперь смеялась и Су А.

Изумительные паровые пирожки пегодя таяли во рту. Я не заметила, как опустела моя тарелка с рисом, но не решилась попросить добавки. Ха Енг, сидевшая рядом, похоже, заметила это, потому что тут же принесла новую порцию. Они с Су А отличные девчонки. Вообще, мне, похоже, начинало здесь нравиться. Вот что значит поесть!

Не только мы с Катей, но и все остальные за завтраком заметно оживились: болтали, накладывали друг другу еду, смеялись и дружно нахваливали повара – им оказалась Да Вун, студентка сеульского кулинарного колледжа. Она таращила свои чересчур огромные для кореянки глаза, демонстрируя удивление, хотя должна была бы уже привыкнуть к похвалам, – как сказала Су А, чаще всего готовила в лагере именно она.

Позже я узнала, что в подарок на школьный выпускной семья Да Вун вручила ей вожделенный сертификат на блефаропластику, и ее широко распахнутые глаза были результатом операции. Вообще, многое из того, что я видела здесь, было не тем, чем казалось. Но тогда я и не догадывалась об этом.

После завтрака все разошлись кто куда, и у каждого было задание: выкос травы вокруг лагеря, мытье душевых и туалета, заготовка хвороста для вечернего костра. Мы с Катей помогали Да Вун убирать со стола и мыть посуду. Су А тоже осталась с нами, а Ха Енг ушла сразу после завтрака.

– Сегодня она в клинике, – сообщила Су А, складывая тарелки в огромную раковину, – вернется только после ужина.

– В клинике? – переспросила я, не уверенная, что правильно расслышала ее из-за шума воды.

Су А кивнула.

– Завтра отправят Ан Джуна, потом меня, а потом, если потребуется, пойдете вы.

– Это что – волонтерство? – спросила Катя, счищая с тарелки остатки налипшего риса в пакет для органических отходов.

Су А с сомнением взглянула на нее, как будто не вполне поняв вопрос, но ответила прежде, чем Катя повторила его:

– Да… Да. Точно, волонтерство.

– И что, эта клиника находится где-то здесь? – удивилась я.

– Да, – вновь кивнула Су А. – Неподалеку.

– Надо же! Казалось, тут такая глушь…

– Рая, сходи, пожалуйста, за кимчи, – перебила меня Да Вун, проверявшая наличие продуктов для приготовления обеда. – Видела большие глиняные горшки на улице?

Я кивнула.

– Возьми из любого. Нужно, чтобы кимчи постояло немного на воздухе. На обед будет суп кимчиччиге, когда его готовят, дают кимчи немного подышать.

Я улыбнулась – мама тоже так делала. Да Вун выдала мне большую алюминиевую кастрюлю, которую мне предстояло заполнить острой капустой. Я вышла из кухни и прошла через столовую к выходу.

Но стоило мне ступить на крыльцо, как послышался лязг цепи и приглушенный рык, а затем, словно из-под земли, передо мной выросло нечто черное, косматое и настолько огромное, что кастрюля выпала из моих рук и, со звоном ударившись о ступени, покатилась по земле.

Собака обнюхала кастрюлю и оскалилась, уставившись на меня. Я приросла к месту. Цепь тянулась из-за угла и свободно волочилась по земле – привязана ли она вообще? Я попятилась назад, но оступилась и чуть не упала, больно ударившись спиной о дверной косяк. Пес рванулся ко мне и, вскочив на ступени, зашелся лаем.

Я сжалась в комок, готовясь к худшему, но цепь вдруг натянулась, оттащив собаку назад: пес пятился, неуклюже переставляя лапы и царапая доски ступеней. Из-за угла, наматывая цепь на кулак, появился накачанный парень – Чан Мин. Его победоносное выражение лица не сулило ничего хорошего. Он пнул кастрюлю, преградившую ему дорогу, и она отскочила от крыльца, отлетев еще дальше.

Я сделала шаг вперед, рассчитывая, что он удержит собаку, пока я подниму кастрюлю, но вместо этого он ослабил хватку, и пес вновь рванулся ко мне, рыча и скалясь. Я отступила назад.

– Чан Мин, ты не мог бы придержать ее? Мне нужно поднять кастрюлю, – обратилась я к нему.

– Сонбэнним, – отозвался он.

– Что? – Я не сразу сообразила.

– Обращайся ко мне «сонбэнним»!

Вот идиотка. Старших в Корее называют «сонбэ» или – более вежливо – «сонбэнним». Я же обратилась к нему по имени, и, хотя говорила в подчеркнуто вежливом стиле, его, похоже, это не устроило.

Пес ощерился, обнажив мощные челюсти, и вновь натянул цепь до отказа, устремившись ко мне.

– Сонбэнним, – произнесла я, – пожалуйста, уберите собаку.

Несколько мгновений он смотрел на меня. Я не знала, что случится в следующую секунду: сдержит ли он собаку или, наоборот, спустит с цепи. «Неужели догадался и делает это специально?»

– Сальджу! – заорал Чан Мин, подзывая пса. – Домой, Сальджу! Домой!

Он дернул цепь, и пес попятился назад, все еще упираясь мощными лапами и не спуская с меня налитых кровью глаз. Чан Мин вновь и вновь натягивал цепь, увлекая собаку за угол. Но, даже когда они оба скрылись из виду, я не могла пошевелиться еще несколько секунд.

На кухне уже успели хватиться меня, когда я наконец вернулась, держа в руках пустую и испачканную землей кастрюлю. Узнав о моей встрече с собакой, Да Вун подняла к потолку огромные глаза.

– Сонбэ всегда так, – сказала она. – Знает, что все тут боятся Сальджу, но выпускает его гулять по лагерю.

– А где он живет? – спросила я.

– Вон его будка, – Да Вун указала на окно: – Ближе к лесу.

Мы с сестрой подошли к окну: неподалеку возвышалось неказистое нагромождение потемневших досок. Су А и Ха Енг, показывая нам лагерь, предусмотрительно обошли это место стороной.

– И это будка? – удивилась сестра. – Скорее стойло, туда и лошадь влезет! Похоже, он крупной породы.

Да Вун ответила, но корейское название породы ни о чем не сказало сестре.

– Волкодав, – сказала я по-русски.

Катя бросила на меня изумленный взгляд. Она знала, что я впадаю в ступор при виде любой собаки крупнее терьера. А теперь знает и Чан Мин.

– Почему ему разрешают держать здесь собаку, если все боятся ее? – спросила сестра.

– Кто-то слышал волчий вой совсем рядом с лагерем, – ответила Су А, – с тех пор как Сальджу здесь, волки не подходят так близко.

– Ага, – засмеялась Да Вун, – теперь воет только Сальджу, причем ночи напролет, – это просто кошмар какой-то! Засыпает только под утро и дрыхнет потом почти целый день!

– Так вот почему он не в духе, – сказала я. – Спать, наверное, хочет.

– Он всегда такой, даже если проспит до вечера, – ответила Да Вун.

«Какой пес, такой и хозяин», – я подавила нервный смешок, но вскоре засмеялась по-настоящему. Над собой, над Чан Мином и его надменным «сонбэнним»… Я хохотала вместе с остальными и чувствовала, как внутреннее напряжение отпускает.

Мы едва не опоздали на лекцию, которая стояла в нашем расписании следующим пунктом. Девушка, чье имя я не запомнила утром, оказалась студенткой исторического факультета университета Кенджу. В следующие два часа она должна была рассказать нам о роли легенд в корейской истории.

Мы сидели на поляне возле лагеря, прямо на траве, и слушали о том, как верховный бог Хванун вступил в брак с медведицей и они произвели на свет сына по имени Тангун, который основал корейскую нацию. Эта история, а особенно напоминавший птичий щебет голос рассказчицы и ее сосредоточенное выражение лица, когда она деловито поправляла на переносице огромные очки, рассказывая байку, достоверную не больше, чем сказка о золотой рыбке, насмешили меня так, что я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Катя, сидевшая рядом со мной, тоже сотрясалась всем телом, прикрывая рот рукой. Мы обе выдохнули, когда лекция в конце концов закончилась.

Свободное время до обеда мы собирались использовать для того, чтобы разобрать чемоданы, но вместо этого скакали по комнате, распевая песни Катиных любимых «Би Ти Эс» и подражая их фирменным движениям и томным взглядам, которые адресовали друг другу. Время обеда застало нас валявшимися на полу, среди вороха мятой одежды.

Кимчиччиге был бесподобен. И снова манящий пряный аромат с примесью сладости. Мы заедали суп мягким рисом и паровыми пирожками. Корейская привычка шумно есть, о которой мы, конечно, знали, вдруг разом передалась и нам. Да и как можно есть такую вкуснятину, не смакуя каждый кусочек! Мы самозабвенно чавкали и разбрызгивали суп, отхлебывая его прямо из толстых глиняных мисок. Я заметила, что остальные наблюдали за нами. Они смеялись, когда мы морщились, не рассчитав порцию особенно острых закусок. Я тоже давилась со смеху. Хохотала так, что сводило скулы и живот. Но странно, мой собственный смех отдавался эхом в ушах и звучал как чужой. Надрывный, истеричный.

После обеда для корейцев был запланирован урок английского, а для нас с Катей – урок корейского. Разбившись на пары, мы должны были рассказывать друг другу о себе. Мне в пару достался парень с родинкой – Ю Джон.

Мы сидели на траве друг напротив друга, скрестив ноги по-турецки, и почти беспрерывно смеялись. Он говорил, но я понимала через слово и только и повторяла: «Тащи ханбон марэ чусее!» – «Пожалуйста, повтори еще раз!»

Я называла его сонбэнним, и это выходило просто и естественно – совсем не так, как до этого с Чан Мином. Меня смешила его быстрая речь, превращавшаяся в моей голове в кашу, его непослушная челка, то и дело падавшая на глаза. В один из моментов я наклонилась вперед, согнувшись пополам от хохота, и он сделал такое же движение. Мы едва не столкнулись. От него пахло деревом и костром – терпкие мужские запахи. В животе что-то связалось в тугой узел. Ю Джон вновь посмотрел на меня, но совсем не так, как до сих пор. Он больше не смеялся. Это был долгий и обволакивающий взгляд. Взгляд, которым мужчина смотрит на женщину.

После занятия Су А пригласила всех девушек лагеря к себе в комнату. Не было только Ха Енг, которая должна была вернуться из клиники после ужина. Готовясь к мастер-классу по национальным корейским танцам, каждая могла выбрать и примерить ханбок. Этот традиционный наряд из цветного шелка состоит из сарафана с двойной юбкой до пола, поверх которого надевается укороченная рубашка на длинных лентах-завязках. Ленты принято завязывать изящным узлом, и Су А помогла каждой из нас его соорудить.

Мы с сестрой собрали волосы на затылке и украсили пучки длинными тонкими заколками-шпильками – точно такую прическу носит мама. Любуясь на сестру, я вспоминала ее: с такой прической Катя походила скорее на мамину сестру-двойняшку, чем на мою. Да Вун и Мин Ю – та, что рассказывала о легендах, – носили короткие стрижки, поэтому не заморачивались с прическами. А Су А заплела волосы в косу, украсив ее небольшими заколками-бабочками.

Она собиралась научить нас танцевать пучечум – традиционный танец с веерами – и начала с того, что включила видео на ноутбуке, для того чтобы мы смогли познакомиться с танцем. Я уже видела, как танцевали пучечум русские девушки, занимавшиеся вместе с нами на курсах корейского. Это было прошлой зимой на Соллаль – корейский Новый год. Но тогда я мало обращала внимание на детали. Теперь же пришлось.

От известного во всем мире японского танца с веерами пучечум сильно отличался. И прежде всего размером вееров – они были огромными. Каждая из танцовщиц держала по два, и оба веера, словно продолжения рук, участвовали в каждом движении. Танцуя, девушки разворачивали веера так, что, соединяясь, они превращались в огромных пестрых бабочек. А когда танцовщицы становились в круг, попеременно поднимая веера над головой и опуская вниз, сцена расцветала экзотическим цветком с трепещущими на ветру лепестками.

Веера оказались не только большими, но и тяжелыми. Даже просто открыть и закрыть каждый одним движением кисти было непросто, а ведь девушки во время танца проделывали это раз за разом. Су А сказала, что прежде всего мы должны освоить это движение и научиться делать вращения, попеременно поднимая и опуская веера. Тренироваться было решено на поляне у лагеря. К моему ужасу, обнаружилось, что всего в десятке метров парни играли в футбол.

Когда мы появились – в ярких ханбоках, с прическами, – Тэк Бом подскочил к Чан Мину и что-то зашептал ему на ухо. Тот оскалился, и его взгляд скользнул по мне. «Конечно, обсуждают нас с Катей». Я отвернулась.

Су А начала танцевать, повторяя движение, которое мы должны были разучить. Раз – веера раскрываются в ее руках. Два – она делает поворот вокруг себя. Три – продолжая вращаться, она поднимает трепещущие веера над головой. Четыре – все так же в движении веера опускаются вниз.

У меня закружилась голова. Но не от ее танца. Еще один взгляд прожигал мне спину. Даже не обернувшись, я знала, что на меня смотрел Ю Джон. «Нельзя смотреть на него, иначе точно собьюсь». Я сделала несколько вращений, полностью забыв о веерах. Идиотка.

Су А, смеясь, сделала мне замечание. Я посмотрела на Катю. У нее дела обстояли не лучше. Мы обе были не ахти какими танцовщицами: балетная школа закрыла для нас свои двери через неделю после начала занятий – не было данных.

А вот у Да Вун и Мин Ю получалось. Они кружились легко, почти не сходя с места. Даже веера порхали в их руках сносно, хотя и не так изящно, как у Су А. Но, в конце концов, для них это был далеко не первый опыт – они уже две недели провели в лагере и, по-хорошему, должны были бы выучить пучечум наизусть.

Я решилась-таки продолжить. Оборот. Еще оборот. И еще один. Голова пошла кругом, но я попыталась сосредоточиться, поднимая вверх веера… Все обернулись на треск порванной ткани: я наступила на подол нижней юбки и тюфяком повалилась на землю. Выпавший из рук веер отлетел в сторону. Сквозь шепот и смешки я услышала приближающиеся шаги, но боялась поднять глаза, понимая, кого увижу. Так и есть – Ю Джон. Он протягивал мне веер, стоя примерно в метре от меня.

Я вскочила на ноги и, придерживая порванную юбку одной рукой, другой потянулась за веером. Щеки горели. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Надо сделать вид, что все в порядке, а потом поблагодарить его и отойти в сторону! Но что это? Я уже несколько секунд тянула веер к себе, но Ю Джон не отдавал его.

Все уставились на нас. «Ну что ты творишь? – думала я. – Отдай же его, неужели не понимаешь, что мне не до заигрывания?» Я подняла глаза и встретилась с ним умоляющим взглядом. Но в его глазах не было ни капли интереса, только… Что это? Возмущение?

Он взглядом показал мне на руки. Я все еще держала протянутый мне веер одной рукой.

– Двумя, – едва слышно произнес он. – Ты должна взять его двумя руками.

На миг я впала в ступор, а потом наконец сообразила, о чем он. Да вы все тут чокнутые! Неужели так сложно забыть про этот проклятый восточный этикет хотя бы на минуту? Я схватила веер обеими руками и рванула к себе. «Придурок! – пронеслось в голове. – Даже не думай больше смотреть в мою сторону!»

Провожаемая приглушенными смешками, я зашагала в лагерь, придерживая волочившуюся по земле юбку.

Мне ужасно не хотелось участвовать в вечерних посиделках у костра. Да и вообще никакого желания не было выходить из дома. Но пришлось: не выйти означало признать, что происшествие на танцах меня задело. Я же решила делать вид, будто меня все это не волнует. Ничего не случилось. Абсолютно ничего.

Когда мы собирались, сестра украдкой поглядывала в мою сторону, но я старалась вести себя как обычно. Накинув поверх футболок толстовки, привезенные из дома, мы вышли во двор.

Большинство уже сидели на деревянных скамейках у костра. Пока мы усаживались, мои глаза скользнули по лицам, ни на ком не задерживаясь, но я заметила Ю Джона – он сидел почти напротив. Отсветы пламени костра бесенятами плясали в его глазах. Он не смотрел в мою сторону. Я тоже отвернулась. «Вести себя как обычно».

Наш ужин состоял из остатков завтрака и обеда, которые Да Вун разложила на низком столике рядом с костром. Я взяла порцию стеклянной лапши, на которую меня не хватило за обедом. Боже, как же это вкусно! Переживания как-то разом отступили.

Оказалось, корейцы обожают страшные истории, особенно рассказанные у костра в окружении ночного леса. В такой обстановке то, над чем в другой ситуации вы бы посмеялись, действительно пугает. Наблюдая за рассказчиками – а рассказывали все желающие по очереди, – я видела, как загорались их глаза, когда они изображали нападающих монстров, вскидывая растопыренные пальцы над головой. Их речь ускорялась, дыхание учащалось. Из-за этого я временами не понимала их, теряя нить рассказа, и тогда мне было совсем не страшно. Но одну историю я запомнила.

Ее рассказал Чан Мин. Говоря, он не обращался ни к кому конкретно, но в то же время успевал украдкой взглянуть на всех, сидевших у костра. И эти быстрые взгляды как бы намекали каждому, что история адресована именно ему. Да, наверное, так было со всеми. Но тогда я не думала об этом. Я смотрела в лицо рассказчика сквозь марево костра и верила, что он говорил только со мной.

– Во времена династии Чосон жила девушка, которая была помешана на собственной красоте, – начал он. – Она день и ночь гляделась в зеркало, натиралась травяными эликсирами и прикладывала к коже ткань, пропитанную ароматными маслами. Как-то раз знахарь посоветовал ей верное средство для сохранения красоты и молодости – семена кунжута. Он сказал, что, добавив их в воду во время принятия ванны, она навсегда сохранит кожу упругой и гладкой. Но он предостерег – нельзя принимать такую ванну дольше десяти минут. Однако девушка не послушалась. Желая усилить обещанный эффект, она нарочно не следила за временем, а наоборот, решила принимать ванну как можно дольше. Разомлев в теплой воде, она уснула. А когда проснулась, обнаружила, что вода в лохани окрасилась багровым. Семена кунжута проросли в поры ее кожи, покрыв ее ужасными волдырями, из которых сочилась кровь. Семья девушки обнаружила ее потерявшей рассудок. Она сидела на полу в бане и, раздирая собственную кожу, одно за другим ногтями выковыривала кунжутные семена.

Когда Чан Мин закончил, на мгновение повисла тишина. Я слышала только потрескивание пламени и шум леса за спиной. От огня шел жар, а спину холодил прохладный ночной ветер. Он заставил меня поежиться, или это был рассказ Чан Мина? Я не знала этого. Одно было точно: в тот вечер мои эмоции были ярче, чем когда бы то ни было до сих пор.

Наконец молчание кто-то прервал, и все начали бурно обсуждать историю, то и дело вставляя любимое «Айгу!» и еще десяток сленговых словечек, значения которых я не знала. Я молчала, потерявшись взглядом среди танца языков пламени. Говорят, созерцание огня успокаивает. Это не так. Наоборот, в тот вечер оно распаляло внутри меня послевкусие страха, пробуждая какое-то смутное предчувствие. Тревожное и горячее.

История Чан Мина была единогласно признана лучшей, и никто не решился рассказать другую, претендуя на то, что она окажется страшнее. Начались танцы.

Похоже, так здесь проходил каждый вечер. Пощекотав нервы страшилками, корейцы хотели расслабиться, и тут на помощь приходили любимые айдол-группы. Одна за другой потянулась вереница уже успевших набить оскомину хитов: «Шайни», «Би Ти Эс», «Экзо», «Герлз Дженерейшен»…

Моя сестра обожает «Би Ти Эс». Когда зазвучало знакомое «Ты не можешь заставить меня не любить себя», она присоединилась к остальным девчонкам и начала танцевать. Трое парней, чьих имен я не запомнила, тоже отплясывали на площадке рядом с костром. Чан Мин и Тэк Бом куда-то испарились. Сидели только я и… Ю Джон. Он смотрел на меня. Снова как тогда, на уроке корейского. Дышать вдруг стало тяжело, как будто вместо воздуха я вдохнула жар разделявшего нас костра. О нет! Нет-нет, только не это! Я вскочила с места и, влившись в толпу танцующих, спряталась от его взгляда за стеной из двигающихся тел.

Потеряв Ю Джона из вида, я расслабилась. Танец захватил меня. А потом стало очень смешно. Смех распирал изнутри, щекотал горло. Все вокруг улыбались друг другу, а я заливалась хохотом, едва не сгибаясь пополам. В груди заболело, но я продолжала смеяться. Из меня выходило все напряжение этого безумно длинного дня. Я дышала прерывисто, заглатывая воздух в перерывах между приступами хохота. Катя тоже заливисто смеялась, обнимая меня за плечи.

Все вокруг плыло перед глазами, лица, тела кружились бешеным круговоротом. На мгновение мне показалось, что среди счастливых смеявшихся лиц я видела и еще одно, с другим выражение. Лицо в слезах. Кто это? Я не смогла понять. Лицо промелькнуло и исчезло. А я продолжала кружиться в танце и вскоре перестала различать, какая песня играет, забыла, кто со мной рядом, и даже собственное тело уже не ощущала своим. Я вся была частью музыки, плыла по ее волнам, растворившись в ней.

Ночью мне снилось, как мы летели в Корею. Самолет ужасно трясло, и было холодно. Как же выключить этот чертов кондиционер? Стюардесса подошла и, вытянув руку над моим креслом, щелкнула кнопкой выключателя. Что это? Ее рука… Вся кожа сплошь покрыта багровыми волдырями. Из них сочится кровь. Капля за каплей падает на мое лицо, льется прямо в глаза, но я не в силах увернуться. Я хочу закричать, но боюсь разжать губы, чтобы кровь не залилась в рот. В груди давит, к горлу подступает тошнота…

Я распахнула глаза. За окном было темно, ночь еще не прошла. Машинально ощупав собственные руки, я едва не вскрикнула. Господи, что это? И разом выдохнула – всего лишь мурашки.

Снова это странное чувство – меня словно распирало изнутри. Это все еще сон или… К горлу разом подступила горечь, и меня вывернуло. Потом еще и еще раз. Проснулась Катя и включила фонарик на мобильном. Футболка и постельное белье – рвота была повсюду.

– Что с тобой? Тебе плохо? – быстро заговорила сестра.

Я отрицательно покачала головой. Теперь, когда внутри больше не давило, мне стало лучше. Я сняла футболку и слезла с матраса, принявшись сворачивать грязные простыню и плед, но от резких движений закружилась голова, и я осела на пол.

– Сиди, я уберу, – сказала Катя, – хочешь воды?

Я кивнула. Катя быстро достала из сумки початую бутылку, купленную еще в московском дьюти-фри, и протянула мне. Я сделала глоток. Вот теперь действительно легче. Что это было? Непривычная еда? Или, может, инфекция?

Мобильный, стоявший на беззвучном режиме, вдруг засветился: мне в какао-ток кто-то написал. Я взяла телефон и открыла сообщение. Закрытый номер. В сообщении было видео. Я щелкнула «плей» и застыла.

Это было снято накануне вечером. Мы все на площадке вокруг костра. Я хорошо помнила, мы тогда танцевали, но на видео этого не было. Было другое. Под звуки кей-попа я, сестра и все остальные валялись на земле, корчась, словно в конвульсиях. Мы судорожно царапали землю, хватались друг за друга, бешено хохотали. Мы с сестрой выкрикивали что-то не своими голосами и без остановки дергались. Волна озноба побежала по коже.

Видео длилось всего полминуты, и, когда закончилось, я все еще не верила собственным глазам. Но была не в силах нажать на повтор. Я смотрела на сестру и не могла произнести ни слова. А она сказала только одно:

– Секта.

Следом ее тоже вывернуло. Катю рвало, а у меня не было сил даже пошевелиться. Тело разбила ужасная слабость, я сильно потела. Я еще не успела надеть чистую футболку, по коже ручьями струился пот, и я замерзала. Вокруг стоял кислый запах рвоты, но в нем я чувствовала примесь какой-то сладости. Тот же сладкий запах, который так манил вчера, просачиваясь с кухни.

Они отравили нас.

Мы ползали по залитому рвотой полу и кутались во все, что попадалось под руку, но продолжали трястись в ознобе. Тело ломило, а мысли путались.

Мне полегчало, когда тьма за окном уже сменилась предрассветными сумерками. С улицы слышался протяжный вой. Катя дремала, завернувшись в грязный плед. Я растолкала ее.

– Скоро рассвет. Будет гонг, – быстро начала я. – Надо бежать отсюда!

– Куда? Ты знаешь, где мы? – ослабевшим голосом спросила она.

Я покачала головой: нет.

– Последствия отравления могут оказаться куда хуже, чем то, что уже было. В таком состоянии далеко мы не уйдем.

– Что же делать? – едва не плакала я.

– Даже если мы вообще не будем есть, понадобится не меньше суток, чтобы организм хоть как-то пришел в себя. За это время нужно выяснить, где мы, и добыть нормальной еды. Тогда можно будет бежать.

– Мне совсем не хочется есть, – призналась я.

– Понятное дело! Голод вернется часов через двенадцать.

– Когда мы сможем сбежать отсюда?

– Надеюсь, следующей ночью. Сейчас без вариантов: вокруг лес на многие километры, а мы с тобой еле живые.

Я кивнула. Даже подняться оказалось непросто: ноги стали ватными. Но мы заставили себя встать и наскоро начали убираться. Упаковав грязные вещи в полиэтиленовый мешок, проветрили дом и переоделись в чистое.

Мы решили делать вид, что ничего не знаем о вчерашней вакханалии. Было ясно: тот, кто прислал видео, хотел помочь нам, открыв глаза на то, что происходит вокруг, но, кто он, мы не знали, и доверять могли лишь друг другу. Нас заманили в глушь, обманом напичкали отравленной едой. Чтобы спастись, побег нужно было хорошо спланировать: в лагере шестеро крепких парней, кто знает, что они могут сделать, если мы попытаемся сбежать и попадемся.

Радовало одно – нас с Катей не разлучили. Вдвоем мы справимся, по-другому не может быть. Мы сбежим. Обязательно сбежим вместе.

Было решено отказаться от завтрака, сославшись на проблемы с желудком. В конце концов, эти сектанты должны знать, как действует их отрава, и не будут удивлены, если мы сообщим, что ночью нам обеим стало плохо. Во всем виновата непривычная еда – так мы скажем.

И начнем готовиться к побегу.