Текст книги "Королевская кровь. Горький пепел"

– Приехали все-таки, – сказал он тихо, качая головой и улыбаясь.

– Конечно. Хоть вы не ругайте меня. – Я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд.

– Не буду, – пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это. – Как вы себя чувствуете? – спросил он через несколько минут.

– Сейчас хорошо, – отозвалась я. – А по утрам – все так же.

– И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, – с укоризной предположил доктор Лео.

– Не до того было, – признала я.

– Плохо, – проговорил он. – Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого.

– Вы же на ногах не стоите, – сочувственно сказала я. – Потом осмо́трите.

– Когда потом? – поинтересовался он, кивая в сторону дверей. – Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, – он устало вздохнул, – пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки… это пятнадцать минут.

Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав, игнорировать осмотры было безответственно.

Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо – на мониторе должны были объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора: он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики.

– Что-то не так, доктор Лео? – не выдержала я.

– Все так, – сказал он успокаивающе. – Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна.

– С чем? – испугалась я.

Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась – кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора.

– У вас будет двойня, – подтвердил он.

Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой.

– Вы не рады? – осторожно спросил доктор Кастер.

Я нервно засмеялась, не открывая глаз – будто это могло помочь.

– Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте… там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь.

– Точно, – сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот – и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал и отвлекаться от важного дела не собирался.

– Скорее всего, однополая, мальчики, – проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. – Но точно будет понятно после шестнадцатой недели.

Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это хоть немного скрасило бы мое собственное изумление.

– Ну привет, ребята, – пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. – Привет. Это… я.

Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки – меня опять повело, и я села обратно, когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха.

– Тоник, – объяснил он. Я поспешно надевала халат. – Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию…

Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой.

– Вам нельзя, Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать.

– Пусть лучше Кэтрин отдохнет, – я уже выходила из кабинета. – Я подготовлю операционную, доктор.

К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро – и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начались сепсис и жар, а наших виталистов, несмотря на то что я усилила их своей кровью, не хватало, чтобы купировать заражение у всех, кому требовалось, и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги – и, как я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца осколком гранаты оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную – и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвейер, конца которому не было видно.

Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала – я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой.

Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила, – как всегда, стоило отвлечься от дела, начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более.

Я вздохнула, коснувшись в кармане мешочка с иглами, который всегда был со мной, и пошла дальше.

Если бы только у нас был хотя бы десяток виталистов, хирургам не пришлось бы так надрываться. И смертей стало бы куда меньше. Тяжелораненых, тех, кому нужна срочная помощь, можно было бы отправлять в стазис ждать своей очереди. Восстановление с виталистами идет куда быстрее, и осложнений, требующих повторных операций, почти не бывает…

Я зашла в свои покои, щурясь от яркого солнечного света. Мария убирала со стола ужин, дожидающийся меня со вчерашнего вечера.

– Открой окна, – попросила я и побрела к креслу. Очень хотелось свежего воздуха.

– Позавтракаете, ваша светлость? – Горничная распахнула окно.

– Чего-нибудь легкого, – кивнула я, опускаясь в кресло. Взяла со столика телефон, посмотрела на него с усталой злостью и тревогой и опустила трубку обратно. Никаких сообщений от Люка.

В гостиную потек ветерок, Мария вышла за завтраком. А я, откинув голову на спинку кресла, подышала немного – и поймала себя на том, что почти засыпаю.

Нет, так не пойдет. Я достала шаманский мешочек, повертела, вздыхая, одну иглу в пальцах и, зажмурившись, воткнула себе выше брачного браслета. И заплакала – не от боли. От усталости, тошноты и слабости, от тревоги за Люка, от страха за наше – и наших детей – будущее, от ночных смертей и понимания того, как много людей остались лежать за фортами и что самое важное для них теперь – быть сожженными, чтобы не превратиться в нежить. Я слишком много плакала последний месяц, но ничего не могла с этим сделать.

Когда слезы иссякли, я осторожно заглянула в мешочек, иррационально опасаясь, что ошиблась и, несмотря на все подсчеты и пересчеты, там осталось много игл.

Но она была одна. Одна! Завтра последний день. В это не верилось.

От боли и голода все усиливалась тошнота, и я, снова схватив телефон, подошла к окну, иначе рисковала не дождаться Марию. Внизу стояли три грузовика, суетились санитары, а я смотрела на выгружаемых раненых, задыхаясь от злого бессилия и пытаясь не думать, сколько из них умрет, не дотянув до операции.

Набрав Леймина, я прислонилась к стене у окна, смежила веки.

– Да, госпожа герцогиня? – Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала.

– Жак, вы все знаете… – Я покачнулась и поспешно открыла глаза. – С моим мужем все в порядке?

– Полчаса назад был жив и здоров, – проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, каким говорят с капризным ребенком. – Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся инсектоидов, расчищает пространство для наступления.

Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился… точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской… и я точно позволила бы себя обнять. А может, и сама бы обняла.

Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает и злится… Может, и правда я неправа и стоило улететь на листолете к старшей сестре в Пески?

– Нет, – твердо сказала я вслух. – Я права.

Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. В Песках сейчас, наверное, уже жара… Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать…

– Вот ты идиотка, Марина, – громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет…

За спиной скрипнула дверь – вернулась Мария с завтраком. Я обернулась, но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать!

– Мария, – попросила я, выйдя в гостиную, – разожги камин.

– Да, ваша светлость, – отозвалась горничная. Она не удивилась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной.

И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию; отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра – и не нашла, поэтому вытянула из бара бутылку коньяка. Безжалостно вылила алкоголь в огонь – там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, – и подержала бутылку дном вверх, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв горлышко пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в камин, проговорила, замирая от предвкушения:

– Отзовись, стихия от стихии моей!

Пламя затрещало – я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над моей рукой соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями – и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье – и я улыбнулась, глядя на нее.

– Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? – спросила я, показывая бутылку, которая была раза в два больше нее.

Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки.

– Я не понимаю, – призналась я. – Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста.

Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком, – очень старалась что-то объяснить. Затем досадливо полыхнула, похоже, осознав, что вызвала ее крайне несообразительная дочь Красного, и царапнула меня лапой с острыми коготками.

– Ай! – я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони и соприкасающаяся с огненной лапой, – а птица взлетела, зависла над рукой и начала пить, как пьют из лужи голуби.

Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана – а огнептица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким жарким вихрем, нырнула обратно в пламя.

Глава 9

Седьмое апреля, Инляндия

Марина

Проснулась я от шума подъезжающих машин – окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне: если возьму на себя поверхностные раны, освобожу руки хирургов для сложных случаев.

– Спи, – пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. – Нужно спать.

Нужно думать о детях.

Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.

Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, и закончится поток раненых после битвы у фортов, станет полегче.

– Тогда и отосплюсь, – пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки – в глаза словно насыпали песка. На удивление, не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце, на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.

В гостиной на столике уже стоял обед – видимо, Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, – и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.

Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших, а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие; три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией; несколько медсестер и около трех десятков санитаров, – но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.

В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.

– Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, – пояснил он. – За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.

– Я рада вас видеть, Ирвинс, – сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя – и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?

На обходе пациентов я зашла и к Бернарду – ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом с ним всю ночь, пойти отдохнуть.

– Люк так и не появлялся? – поинтересовался он сипловато.

– Нет, – откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив – его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. – А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы добрались сюда?

– Нет, – смущенно отозвался Берни. – Мама уже перестала меня пытать.

Я хмыкнула.

– Это потому, что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все, кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень.

– Да, – сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него. – Только никаких шуток про матриархат и гаремы, – предупредил он со смешком. Помолчал. – Но я таких не встречал никогда. – Снова помолчал. – И как мама отреагировала?

– На Лариди? – уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: – Выпила успокоительного и сказала: «Слава богам, что мои герои живы». И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк – когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает.

Тон мой был бодрым, но голос дрогнул.

– Не сердись на него, – вдруг серьезно проговорил Берни. – Я уверен, он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него всё, Марина, это и слепой видит.

– Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? – буркнула я ехидно.

– Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, – заявил он с утрированным превосходством. – Заметь, я еще и не обрастаю чешуей.

Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула.

– Расскажи что-нибудь про него, Берни.

Слушая живописания подвигов Люка на фортах, я заканчивала перевязку. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой, но с которой я ничего не могла сделать.

Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. За день это была пятая машина: бойцов теперь везли с более легкими ранениями, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары; Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося виталиста Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало.

Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые.

То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой – еще немного, и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь, и потом спать.

Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика.

– Еще везут, – проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. – Тут нет сепсиса, Марина, небольшая кровопотеря, сотрясение мозга, воспаление почек.

Я кивнула, сделав запись в журнал и в карточку, прикрепила ее к носилкам – и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу.

Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону – солнце било прямо в глаза, – приложила руку козырьком ко лбу.

Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку кто-то… прыгает?

Он был уже метрах в двухстах от нас, когда послышался странный тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза от солнца, изумленно пробормотал:

– Быть не может… это же…

Его слова заглушила заоравшая замковая сирена. Я подняла глаза к небу, но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным.

– Нежить! Стая выскребышей! Все в замок! – крикнул Тиверс, ему вторили военные, заталкивая людей в двери. Большая часть кинулась к грузовику – помогать вынести раненых.

Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул в сторону крыльца, и я беспрекословно бросилась ко входу. Санитарки, снимавшие с веревок белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала сирена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход, – он только успел взбежать на крыльцо, когда раздались гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс.

Внутри были мои гвардейцы – вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на пол, растерянные санитары топтались рядом.

– Наверх их всех! – приказала я, прощупывая пульс у бледного дядьки с перемотанной грудью – во время переноса он потерял сознание, и бинты сейчас быстро пропитывала свежая кровь.

Началась суета. Часть гвардейцев организовывали пациентов – чтобы те, кто в состоянии идти, двигались наверх, лежачих кто-то уже тащил на себе, но всех вынести быстро было невозможно, а некоторых и вовсе не стоило трогать. Я увидела майора Лариди, которая помогала подняться по лестнице бойцу с загипсованной ногой.

Снаружи слышался противный, ввинчивающийся в уши вой и рев огня. Закричал и захлебнулся криком человек, что-то ударилось в створки двери так, что она содрогнулась. Рядом со мной возник капитан Осокин.

– Ваша светлость, немедленно спускайтесь в подземный ход, – приказал он.

– Да, капитан. – Я отступила, чтобы пропустить носилки, сделала несколько шагов в сторону черной лестницы… и в это время раздался треск и звон разбитого стекла. В одно из окон, выбив ставни, ворвалась омерзительная огромная туша и плюхнулась сморщенным отвисшим брюхом в пяти шагах от меня. Она воняла уксусом и тухлым мясом и была до отвращения похожа на человека – только раздутого до размеров коровы, с сизой склизкой кожей, слепого, отрастившего себе огромную узкую пасть и вставшего на четвереньки, с вывернутыми конечностями и длинными кривыми когтями.

Завизжали женщины, закричали мужчины, Осокин дернул меня за спину и начал стрелять. Стреляли и остальные гвардейцы, и с каждым выстрелом на теле твари расцветали черные отверстия, разрастающиеся до огромных дыр, из которых тек гной. Выскребыш дернулся вперед – но ему уже пробили лапы, разлезшиеся пятнами черной жижи, в которой сверкали серебром пули. То и дело в закрытые ставни раздавались глухие удары, а изрешеченная тварь, разваливаясь на куски, извивалась, выла и упорно ползла вперед. Осокин развернулся ко мне, и тут в разбитое окно ворвалось еще одно чудовище, а секундой позднее от страшного удара треснула и медленно рухнула внутрь дверь. В холл впрыгнули сразу два выскребыша и завыли, припадая на передние конечности и поводя длинными огромными пастями.

Снова раздались выстрелы. Одна из тварей перекрыла проход к центральной лестнице и сейчас подбиралась к лежачим больным.

– Назад! – крикнул мне капитан. Я послушно бросилась в сторону кухни, туда, где прятались несколько женщин – среди них была и рыжеволосая Софи, – когда передо мной обрушились ставни, посыпалось стекло, и на пол приземлилось еще одно неживое существо. Открыло пасть, завопило мне прямо в лицо, дернулось вперед, выбрасывая скрюченные лапы с когтями, способными располосовать меня до костей, – я с ужасом увидела, как расширяется его кольчатая беззубая глотка, способная заглотить меня, как внутри двигаются какие-то склизкие крючки… От страха меня словно электрическим разрядом шарахнуло: по рукам пронеслась обжигающая волна, я с визгом выбро0сила ладони вперед и снесла чудовище потоком пламени, превратившим в пепел и его, и ставни окон за ним, поднявшимся до потолка и закоптившим стены.

В холле наступила такая тишина, что стало слышно, как кричат за выбитой дверью люди и воют выскребыши. Я развернулась – оба оставшихся чудовища были уже уничтожены. Посмотрела на свои руки – они дрожали и были окутаны сияющим, рвущимся в стороны золотым маревом, способным расплавить камни, – и сипло попросила рванувшего ко мне капитана Осокина:

– Не подходите.

– Марина Михайловна! – взмолился он.

– Я тут сейчас все и всех сожгу! – в панике заорала я, с усилием сдерживая яростно рвущееся из меня пламя. – Мне нужно наружу, понимаете?! Я не умею это контролировать!!!

Он вздохнул и двинулся в сторону, пропуская меня.

– За ней! – приказал одному из гвардейцев и сам пошел следом, перезаряжая пистолет.

Снаружи шел бой. Невыносимо воняло уксусом, кровью и тухлым мясом. Прямо на крыльце твари когтями рвали и заглатывали одного из людей Леймина. Ему уже было не помочь – половины тела не было, – и я, чувствуя, как вскипают на глазах слезы, повернула руки ладонями вниз – и нежить испарилась в огненном столбе. От жара треснуло крыльцо, а я пошла дальше. Вокруг второго грузовика кружило еще несколько особей – люди, сгрудившись в кузове, отчаянно отталкивали их пожарными баграми, заметили меня, закричали… Развернулись ко мне и чудовища, рванулись в прыжках – я успела их испепелить, едва не задев грузовик. Стая нежити оказалась огромной. Ко мне, к дверям замка то и дело бросалась то одна, то другая тварь – гвардейцы расстреливали их, я жгла, и огонь мой с каждым разом становился все слабее. От воя уже болела голова, ревели вокруг огнеметы, гремели выстрелы. Я наконец-то вспомнила, как Талия учила Василину ставить щит – и он, большой, переливающийся золотом, встал надо мной и гвардейцами, закрыв двери замка, как затычкой. Снова кинулась к нам одна из тварей. Я попыталась ударить огнем, но не вышло. Руки стали остывать, истаяло золотое марево. Меня затрясло от озноба, повело в сторону. Выскребыш бился о щит, гвардейцы расстреливали его, а капитан Осокин, подхватив меня, подставил плечо.

– Марина Михайловна, в замок?

– Подождите, – попросила я, глядя, как оседает у щита уничтоженная тварь. – Давайте выведем людей из грузовика.

Последних выскребышей уничтожили несколькими минутами позже. Вдруг оказалось, что почти стемнело, и из выбитых окон и дверей Вейна падали косые полосы электрического света. Я сидела на крыльце среди суеты – щит снять не сумела и смиренно пыталась сделать это раз за разом, в странном оцепенении поглядывая на длинные проплешины выгоревшей травы и треснувшие камни. Выйти из-под щита могли свободно все, кроме меня, а вот чтобы накрыть им грузовик, пришлось вспоминать, что нужно усилием воли сделать купол проницаемым. Я старалась, но так устала, что даже думать было больно.

Выходит, мой огонь просыпается только в экстремальных ситуациях.

Я посмотрела на дрожащие руки и вздохнула: вернулось забытое желание покурить. Когда война закончится, надо обязательно научиться управлять своим пламенем, иначе быть беде – сегодня я едва не спалила замок. Я давно привыкла считать, что гораздо слабее старших сестер, да и из родовых умений могла уверенно похвастаться только поиском родных. Если призрачные плети, которыми пользовалась мама и невольно сумела создать и я, чтобы отшвырнуть Люка, были мне хотя бы знакомы, то такие способности очень пугали. Пусть и пришлись как нельзя кстати. Ведь не проснись они сейчас, жертв было бы куда больше.

Пострадавших несли на второй этаж, в госпиталь, и там наверняка требовалась моя помощь, но сначала нужно было снять щит. Погибли три охранника Леймина, один из моих гвардейцев и несколько раненых из прибывшей машины. Я сухими глазами следила за тем, как изуродованные останки уносят в темноту за замок, к кремационным ямам. Уксусная вонь вышибала слезы. Горло царапало, грозя истерикой, но я пока обходилась расчесыванием кожи над запястьями.

Рядом раздавался отрывистый голос Жака Леймина. Старик расспрашивал водителя и бойцов грузовика, за которым погнались выскребыши, и периодически ругался в рацию – выходило, что стая напала на санитарную машину уже на территории лесопарка, окружающего замок, а патрули и охрана на воротах поместья пропустили ее появление. Безопасник в очередной раз что-то нелестное проговорил в рацию и опустил ее в чехол на поясе.

– Что удалось узнать, господин Леймин? – позвала я его.

Старик повернулся ко мне, пожевал губами, словно размышляя, стоит ли делиться информацией.

– Глупость и разгильдяйство, госпожа герцогиня, – пробурчал он. – Казалось бы, война, все должны быть настороже, но нет, все считают, что можно жить как раньше… – он выразительно посмотрел на меня.

Я промолчала, возвращая ему хмурый взгляд, – руки зудели просто невыносимо. Но Леймин уже закончил с воспитательной прелюдией.

– Выяснили, что стая пришла по шоссе из-за стены, ваша светлость. Сейчас мне доложили, что ночью с разницей в несколько часов люди, выезжающие из соседнего графства на машинах, видели в свете фар темные силуэты, похожие на стадо коров, которые странно и быстро двигались. Об этом доложили в полицию, но те решили, что прыгающие коровы померещились беженцам от страха и усталости. Проверять не стали. Глупость и разгильдяйство! – снова повторил он гневно. – Эти выскребыши… скорее всего, это последствия боев. Ведь далеко не всех погибших удается найти и кремировать. Чудо, что стая пошла в сторону замка, а не в сторону Реджтауна. Здесь мы хотя бы можем защититься.

Я кивнула. Если бы нежить появилась в соседнем городке, где расположен центр помощи беженцам, а из населения остались одни старики и немощные, то жертв было бы куда больше. Страшно, что на нас нападали те, кто недавно служил в фортах и защищал Дармоншир, но, не получив огненного погребения, переродился в неживую тварь.

Леймин отошел, зато на крыльцо выбежала Маргарета и, не заметив полупрозрачный щит, ткнулась в него лбом.

– Пустишь меня? – попросила она, потирая место ушиба.

Я кивнула, сосредоточившись, – но щит вдруг с хлопком лопнул, оставив вокруг меня круг выжженной травы. Задребезжали разбитые окна; Рита, отброшенная воздушной волной, с ойканьем уселась на крыльцо. Леймин, который успел отойти на десяток шагов, покачнулся и обернулся с таким выражением лица, будто меня требуется связать и запереть в подвале.

Я закрыла лицо руками и застонала. Мне срочно захотелось еще кого-то убить.

Рядом села Рита, погладила меня по плечу.

– Мы с мамой со второго этажа все видели, – сказала она и вдруг обняла меня. – Мама сейчас с Берни, а я улучила минутку и побежала к тебе. Как ты сумела их всех сжечь? Я бы умерла от страха, даже если бы умела.

– Да я до сих пор умираю, – призналась я с нервным смешком и показала трясущиеся руки. Мимо нас пронесли гвардейца с располосованной ногой – даже в свете окон было видно, как по коже под обрывками брюк прямо на глазах расползается чернота. Рита тоже проводила носилки взглядом и вздохнула.

– Я пойду, – сказала она, поднимаясь.

– Подожди, – я протянула руку, и она помогла мне встать. – Я с тобой. Тут работы хватит на всех.