Текст книги "Сокрытые в веках"

Ничего не ответил Петр Григорьевич. Он всю свою жизнь прожил в лесу, сросся с ним душой и сплелся корнями и видел он то, чего не видели другие. Глядя на эту сказочную красавицу, он думал: если бы его родной лес, сопки, луга, ручьи, травы, цветы вдруг приняли облик девушки, то это была бы она, в этом у него не было никаких сомнений. Он всегда подсознательно ждал этого часа, и вот свершилось: что-то приоткрыл ему старый заповедник.

– Знал я, что когда-нибудь мой лес заговорит со мной. – Лесник смахнул невольную слезу со щеки. Он посмотрел на Андрея и увидел правду в его глазах. – Значит, не зря я прожил свою жизнь. Вышла и мне благодарность от матушки-природы.

Он хитро улыбнулся:

– А ведь у меня и до вас здесь были помощники. Сколько раз такие вот любители «красивой жизни» возвращались из лесу обалделые и без ружей, и ни они сами, никто другой не могли объяснить, что же с ними здесь приключилось.

Он подошел к Метте и спросил:

– Как зовут тебя, красавица?

– Метта, – отвечала она.

– А по-нашему?

– По-вашему – Любовь.

– Любовь, Любушка, – проговорил он задумчиво, – все правильно, так и должно быть. Мог бы и сам догадаться.

С трудом заставляя себя вернуться к пленным, он добавил:

– Ты, девонька, помни: если нужна будет помощь, я всегда рядом, и зимой и летом.

– Я знаю, – сказала Метта.

– Ну, пошли, – заспешил Григорьич, – нечего таращиться. Девушка эта не про вас, из Москвы она, барышня столичная, деликатная. Давайте, берите арестованных. Вечереет уже, поторапливаться надо.

Пришедшие с ним парни собрали ружья, ножи, ягдташи, набитые мелкой дичью, подняли на ноги браконьеров и медленно двинулись в сторону поселка. Участковый замыкал шествие.

Глава 9

Утро следующего дня началось, как обычно. Метта отсыпалась до полудня, Мари и Рене выслеживали в лесу бурундуков, не удаляясь далеко от лагеря, Маруф ушел к ручью. Доменг с Андреем решили воспользоваться его отсутствием.

– Бежим скорей купаться, пока наше водоплавающее не объявилось, – предложил Доменг.

Только они надели ласты, а он тут как тут – с довольным видом оглядел берег и начал раздеваться.

– Надеюсь, ты не собираешься заходить в воду? – с подозрением спросил Доменг.

– Непременно, – ответствовал тот с лучезарной улыбкой, – сегодня обязательно все должно получиться.

Он разбежался и канул в воду.

– Поздравляю, приехали! – Доменг с досадой сорвал с себя маску. – Похоже, мы добирались сюда для того, чтобы работать спасателями.

Они промучились с Маруфом два часа, но дело с места не сдвинулось – тот неизменно шел ко дну, как камень.

– Видно, плаванию надо учиться с детства, – заключил Маруф, отложив наконец свои упражнения до следующего раза, при этом ничуть не утратив оптимизма и решимости довести начатое до конца.

Он сел обсыхать на солнце, глядя на белые гребни волн. Два скалистых мыса вдавались в море с обеих сторон, отрезая дикий пляж от побережья.

Над головой, на скалах, лепились пахучие ели; аромат хвои смешивался с запахом нагретых камней.

Андрей с Доменгом, получив долгожданную свободу, скользили в голубовато-зеленой воде, выставив на поверхность трубки. Рядом белыми челнами качались любопытные чайки.

Метта подкралась к Маруфу со спины и закрыла ему ладошками глаза.

– Кто бы это мог быть? – спросил он, зная, что она радуется, как ребенок, когда ей подыгрывают.

– Иди-ка сюда, шалунья, – привлек он ее к себе. – О чем это вчера говорил лесник? Ты что же, бегаешь одна по лесу и охотишься за браконьерами?

Содержание рассказа лесника добросовестно перевел Андрей.

– Должен же кто-то заботиться о животных, – ответила она. – Это совершенно безопасно – я охотников вижу, а они меня – нет. Я отключаю их на время, а ружья забираю и выбрасываю в море. Я и вчера бы так поступила, но боялась, что вы тоже попадете в поле.

– Ты и меня можешь отключить?

– Тебя не могу. – Она обвилась вокруг него как гибкий волнующий хмель и смотрела с нежностью ему в лицо. – Знаешь, какие у тебя глаза? Как мех норки, усыпанный золотыми искрами. Их вечерний свет проникает в сердце и рождает неизъяснимое томление.

Он завороженно смотрел, как шевелятся ее свежие губы цвета терпкого гранатового сока, и клонился к ней все ниже, уже не слыша и не разбирая слов, а она продолжала впервые высказывать свои чувства:

– Ты так же прекрасен, как солнце на закате, когда оно висит над холмами в рубиновом сиянии, и так же горяч и светел, как чистое пламя, бушующее в его недрах. Я видела это еще тогда, на острове, когда ты скрывал свое лицо и был на шаг от смерти.

– Вот вы где! – хлопнул Маруфа по плечу Рене. – Хороши друзья, втихомолку ушли купаться. Может, я вам помешал? – с запозданием осведомился он, широко улыбаясь.

– Нет, ты как нельзя вовремя, – возвратил ему кислую улыбку Маруф, одновременно перебирая в уме самые красочные ругательства.

– Я как раз искала Мари, – встрепенулась Метта.

Она подбежала к подруге, и они, о чем-то тихо и оживленно разговаривая, ушли на дальний конец пляжа.

– Почему женщины так обожают секреты? – Рене растянулся на камнях рядом с Маруфом. – Как Метта, оправилась после вчерашнего?

– Разве она скажет? На вид с ней все в порядке. Кто знает, что творится в их красивых головках.

– Это уж точно. Мари мне на днях такое выдала! Оказывается, она давно мечтает о ребенке, а мне – ни полслова.

– А ты? Ты сам хочешь?

– Конечно, хочу. Я не решался с ней об этом заговорить, а она от меня скрывала, что не может забеременеть. Словом, перехитрили мы самих себя.

– Не расстраивайся, Метта у нас кудесница. Она вылечит Мари лучше всяких врачей. Видишь, а ты не хотел брать Мари с собой.

Когда все вернулись в лагерь, Мари предложила:

– Не набрать ли нам к обеду грибов? Тут их полным-полно. Мы с Рене сейчас видели. Испечем на костре на палочках.

– Чудесная мысль, – обрадовалась Метта, – это должно быть ужасно вкусно.

– Я наберу, – сорвался с места Маруф, схватил большую сумку и устремился в лес.

– Нашли, кого посылать, – привычно загудел Доменг, – после его набега в лесу не останется ни одного грибка.

– Я пойду с ним, – сказала Метта, – ко мне он прислушивается.

Мари с Рене сели просматривать отснятый материал, а Доменг и Андрей отжимались по очереди на толстой дубовой ветке. Влюбленные были где-то недалеко. Из чащи поминутно доносился их смех. Голос Метты разливался серебряными звоночками, перекликаясь со щебетом лесных птиц. Сбор грибов превратился в любовную игру, которая, как и следовало ожидать, обернулась тем, что настойчивый поклонник в очередной раз пустил в ход свои опасные чары, правда слов ему подбирать не приходилось, потому что шли они от самого сердца.

– Как ты хороша, любовь моя, – говорил он, обнимая девушку, – я каждый раз смотрю на тебя и не верю своим глазам. Ты создана из пения птиц, из тонкого аромата цветов, из отблесков самых далеких звезд и свежего дыхания ранней весны. Ты – сгусток солнечного света в моих руках. Нельзя уйти от тебя, волшебница, ибо ты – сама земная красота под небесами.

В то же самое время Мари не поляне попросила:

– Мальчики, сходили бы за водой – у нас все емкости пусты.

– Сейчас принесу, – вызвался Андрей и пошел к ручью.

Доменг продолжал подтягиваться, причем каждое его усилие сопровождалось таким натужным рычанием, что Мари даже пожалела парня:

– Доменг, детка, зачем же так напрягаться? Ты себе голос сорвешь.

– А это не я, – отозвался юноша, соскакивая на землю и отряхивая ладони.

Из-за кустов неслось негодующее урчание, которое перешло в довольное чавканье.

У Мари и Рене камеры выпали из рук. Открыв рты, они вслушивались в непонятные звуки, силясь определить, что за существо их издает. Вернулся Андрей, и друзья всей гурьбой опасливо двинулись к деревьям.

– Готов поспорить, что это корова, – сказал Доменг.

– Какая еще корова? Это медведь, – возразил Андрей.

– А вдруг это тигр? – зашлась страхом Мари.

За кустами кто-то одобрительно заревел.

– Не волнуйся, я с тобой, – небрежно бросил Рене, мужественно играя плечами.

– Ну, что я говорил! Это медведь, – торжествующе воскликнул Андрей, заглядывая в заросль, – причем уплетает нашу колбасу.

– Какая прелесть! – восхитилась Мари при виде небольшого черного медведя, который с вожделением копался длинными когтями в сумке с провизией, как клошар в мусорном баке.

Появление людей не произвело на него ровным счетом никакого впечатления.

– Не разделяю твоего восторга, – строго сказал Рене, – Пока ты умиляешься, косолапый уничтожает наш провиант.

– Значит, малютка голоден! – твердо заявила Мари, вознамерившись грудью защищать обездоленное животное.

Медведь между тем удовлетворенно фыркнул, извлек еще одну палку копченой колбасы и с наслаждением вгрызся в нее солидными клыками.

– Любопытно узнать, сколько он уже успел умять, – нервозно заметил Рене.

В ответ зверюга поднял голову и окинул людей младенчески невинным взглядом.

– Вот те раз! – не выдержал Доменг такой невоспитанности. – Жрет нашу колбасу и не краснеет. А ну, давай, вали отсюда, чревоугодник! – замахал он на мишку руками.

Топтыгин нехотя попятился, встал на задние лапы, обиженно хрюкнул и пошел в лес, презрительно виляя меховым задом, не забыв прихватить недоеденную колбасу.

– Оказывается, за нашими вещами нужен глаз да глаз. Что ж, давайте подсчитывать убытки. – Доменг потащил растерзанную сумку к палаткам.

Вдруг раздался частый топот ног, и на поляну ворвался Маруф с Меттой на руках.

– Помогите, – выкрикнул он, едва переводя дух, – ей совсем плохо, она умирает!

Девушка задыхалась, воздух вырывался из ее груди со свистом, лицо побледнело до синевы и исказилось мучительной судорогой.

В лагере началась паника. Побежали за лекарствами, принесли шприцы. Мари держала голову Метты на коленях и пыталась ободрить ее ласковыми словами.

– У нас есть что-нибудь от астмы? – закричал Андрей.

– Есть, у меня все есть, там, в аптечке! – откликнулся Рене. – Что произошло? – спросил он Маруфа.

– Я ничего не понимаю, – совершенно потерявшись, бормотал тот, – я ее только поцеловал, и ей стало плохо.

– Скажи лучше, что ты зацеловал девушку до смерти, изувер! – взбеленился Доменг.

– Я не… – хотел оправдаться Маруф и умолк, опускаясь на землю и сжимая голову руками.

Благодаря общим усилиям Метте скоро стало лучше – дыхание выровнялось, лицо порозовело; ее перенесли в палатку, и она уснула.

– Что бы это могло значить? – озабоченно размышляли Рене с Андреем, перебирая всевозможные заболевания. – Они устроены не так, как мы, если учесть их феноменальные способности. Может, это связано с ее энергией?

– Я знаю, что это, – сказал Маруф, вставая. – Она предупреждала меня, но я, самонадеянный глупец, не думал, что все настолько серьезно. Я для нее нечто чужеродное, она меня просто не принимает. Пойду пройдусь, мне надо побыть одному.

Он углубился в лес, погрузившись в тягостное раздумье. Впервые в жизни он был растерян и не знал, что делать. Сомнений он никогда не испытывал. Сомнения и душевные метания – удел слабонервных слюнтяев и истериков, но не настоящего мужчины, считал он. Он привык все тщательно взвешивать, обдумывать, единолично принимать решение, и раз что-то для себя решив, шел к намеченной цели без колебаний. Много раз он ошибался и умел свои ошибки исправлять, при этом всегда твердо знал, как поступать – и когда воевал, и когда умирал, когда занимался политикой или с присущей ему железной хваткой управлял семейным бизнесом. Теперь он оказался в тупике, из которого не мог найти выхода, что само по себе явилось для его деятельной натуры ошеломляющим ударом.

Воспоминание о страданиях, которые он невольно причинил девушке, безмерно им любимой, терзало его душу и возмущало разум. Это было неправильно, несправедливо и жестоко. Сердце его было полно горечи, отчаяния и болело, как свежая рана. Изнемогая от душевных мук, он не замечал, что уходит от места стоянки все дальше и дальше.

Тем не менее, благостный погожий день постепенно разгонял изводящую тоску. Извилистую тропу обступал бестревожный лес. В душистой хвойно-лиственной чаще пели птицы. Воздух был пронзительно свеж и струился сквозь затейливую вязь ветвей на траву и корни деревьев наполненной мельчайшими блестками дымкой. Маруф напился студеной воды из ручья, охладил пылающую голову и почувствовал, что боль в груди отпускает.

Между тем стало смеркаться. Солнце скатилось за вершины холмов. Лес потемнел и таинственно зашептал кудрявыми кронами.

– Надо возвращаться, – сказал он себе, – видеть ее, быть с ней рядом – это сейчас самое главное.

Он повернул назад, но скоро понял, что не имеет ни малейшего представления, куда идти. Шума прибоя не было слышно, и это означало, что он сильно отдалился от моря. Куда бы он не сворачивал, лес становился все сумрачнее и непроходимее. Он снова сменил направление, двигаясь наугад, и забрел в дремучие лесные трущобы, сплошь заваленные буреломом. Деревья здесь росли так густо, что не пропускали солнечного света. На земле кое-где чахлыми островками выбивалась трава. Листья на колючих кустах пожухли и бумажно шуршали, ломкие усохшие ветки больно хлестали по лицу и цеплялись острыми шипами за одежду. Пахло прелью, ноги поминутно проваливались в глубокие колдобины.

Потемки все сгущались, на небе засветились первые трепетные звезды, и проглянул узким серпом ущербный месяц. Маруф обрадовался: он умел ориентироваться по звездам. Определив, где должно находиться море, побежал, не разбирая дороги, в нужном направлении, но, пробежав всего каких-нибудь тридцать шагов, внезапно получил чудовищный удар по затылку. Ночной лес вспыхнул и разлетелся на бешено вертящиеся куски. Маруф сделал еще один неуверенный шаг и, проваливаясь в глухое черное бесчувствие, грянулся оземь.

Глава 10

Маруф очнулся и открыл глаза. Он лежал в обширной скалистой пещере с высокими сводами. Кругом безмолвствовал гнетущий полумрак. Из пропадающих в кромешной тьме глубин тянуло промозглой сыростью. Откуда-то сверху призрачно сочился рассеянный свет и падал бледным полукругом на земляной пол, усыпанный трухлявыми листьями. На серых стенах лежали привольными пластами ржавые подтеки. По углам, в скопившихся черных тенях, копошилось сонмище летучих мышей. То и дело они срывались со своих насестов и, хлопая кожистыми крыльями, перелетали из одной впадины в другую.

Маруф поднял голову и ощутил резкую боль в затылке. Все тело ныло, как если бы его долго били ногами. После нескольких неудачных и болезненных попыток ему удалось приподняться и сесть, прислонившись спиной к неровной стене. Рубашка на нем была разорвана, будто кто-то драл ее когтями. Голова адски болела – он дотронулся рукой до волос и ощутил тепло свежей крови на ладони.

В левом дальнем углу что-то заворочалось, словно там перекатывался сгусток подземного мрака; в лицо пахнуло могильным холодом.

– Кто здесь? – крикнул Маруф.

Своды пещеры язвительно подхватили звуки его голоса.

Из густой темноты выдвинулась громадная фигура и остановилась в нескольких шагах от ослабевшего пленника. Что это было за существо, Маруф понять не мог. Гигант этот имел вид человека, но был более двух метров ростом и невероятно широк в плечах. Одежда его состояла из засаленных лохмотьев, волосы спадали до пояса бесцветными космами. Из этой спутанной гривы выступало лицо, какое едва ли может присниться в ночном кошмаре: серо-коричневая кожа казалась корой древнего заскорузлого дерева, белки глаз были налиты кровью, а зрачки пусты и тусклы. Весь его ужасающий облик был полон грозной силы; страшное лицо дышало застарелой злобой.

– Ну что, очухался, жалкий человечишка? – проговорило страшилище жутким голосом, от которого у любого встали бы дыбом волосы.

Но не таков был Маруф. Опытный боец, он умел мгновенно реагировать на неожиданную опасность и теперь примеривался к противнику и оглядывал пещеру, чтобы оценить ситуацию.

– Кто ты и почему напал на меня со спины, как недостойный нечестивец? – спросил он, и живительный гнев вознес его на ноги.

В ответ чудовище оскалилось желтыми зубами и разразилось сатанинским смехом.

– Ты, презренный червь, смеешь задавать мне вопросы? Твое дело – сдохнуть, причем так, чтобы доставить мне побольше удовольствия своими мучениями. Обожаю наблюдать, как вы, людишки, корчитесь перед смертью, прежде чем я оттяпаю вам башку. Жить тебе осталось несколько минут, так что не трать времени на трепотню. А может, будешь просить меня о пощаде? – глумливо ощерился гигант.

– Не дождешься! – выкрикнул Маруф и бросился на врага, рассчитывая внезапным натиском добиться преимущества.

Будь его состояние менее плачевным, может, этот закаленный в боях воин и сумел бы постоять за себя, но предательское головокружение, ватные ноги и обвисшая левая рука заранее обрекли его на неуспех. Гигант, презрев выпад Маруфа, даже не сдвинулся с места, а лишь протянул руку и, схватив его за горло, отшвырнул назад через всю пещеру. Маруф пролетел по воздуху, ударился об острые выступы стены и скатился на холодный пол. Разум его помутился, спину пронзила жестокая боль, но через минуту, спотыкаясь и падая на колени, он нашел в себе силы подняться и снова рванулся к врагу. Тот нанес ему сокрушительный удар в лицо, от которого у бедняги посыпались искры из глаз.

Однако недруг его не знал, с кем имеет дело. Смельчак отдышался, выплюнул кровь из разбитого рта и опять набросился на обидчика. Через секунду, сраженный очередным страшным ударом в грудь, он вновь оказался на полу. Мозг его взорвался, как разбитое вдребезги зеркало, он попробовал встать, упал, затем, цепляясь за стену, с трудом утвердился на ногах, постоял, хрипло и часто дыша, отыскивая затуманенным взором цель, и снова ринулся в бой.

Но тверд и могуч был безжалостный противник. Исходил он неукротимой ненавистью и свирепой мощью и играл с Маруфом, как хищник с полупридушенной добычей. Доблестный воитель в другой раз взвился под потолок и грохнулся ничком на землю, обливаясь кровью. Он распластался на стылом полу и лежал тихо, без движения. Левая рука уже омертвела, но правой он нащупал камень, вонзившийся при падении в бедро, вырвал его из раны и замер, как в засаде. В голове у него шумело, звон и свист в ушах мешали слышать неотвратимо надвигающиеся шаги; тем не менее, когда злодей приблизился, он вскинулся и в исступлении нанес гиганту резкий удар камнем в колено. Яростный вопль потряс зловещее нутро пещеры. Тучи летучих мышей заметались под сводами, задевая косматую голову чудища. Маруф не упустил миг его замешательства, собрал воедино осколки воли и врезался ему головой в живот, оставив на истлевшем рубище кровавый след. Враг лишь пошатнулся и лязгнул зубами. Опомнившись, он убийственным ударом огромной ноги отфутболил Маруфа в другой конец пещеры. Удалец рухнул навзничь и зашелся надсадным кашлем, захлебываясь кровью из отбитых легких.

Встать он больше не смог. Обессилев, с гибельной решимостью ждал он последнего удара; в измученном сознании роились обрывки мыслей, почти незрячими, залитыми кровью глазами он следил, как нависает над ним каменной громадой беспощадный палач.

Великан меж тем не торопился прикончить свою жертву. Он сгреб Маруфа чудовищной лапой за рубашку и, держа на весу, словно тряпичную куклу, принялся с любопытством его разглядывать как неизвестную разновидность доселе не заслуживающей внимания твари.

– А ты храбрец, – сказал он с удивлением. – Другие бились в истерике лишь от одного моего вида, ползали в ногах и клянчили о помиловании своей никчемной жизни.

Он разжал руку, и Маруф упал у стены, словно куль с мукой. Припав израненной спиной к режущим камням, он сидел, поникнув головой как надломленный колос. Смерть была рядом, заглядывала сбоку пустыми глазницами и ехидно гримасничала в лицо.

– Но никто не уходил от меня живым, – продолжал мясник, отирая липкую руку о свою сгнившую ветошь. – И тебя я убью. Какой смысл вам, людишкам, жить на Земле? Что, кроме вреда, горя и мерзости можете привнести вы в этот мир? Все, что вы умеете, – это хвататься за оружие и палить по всему, что движется. Тебе за отвагу я предоставляю право выбора. Говори, какой смертью хочешь умереть. Другим приходилось туго, но ты можешь выбрать самую легкую.

Слова его доходили до изувеченного пленника издалека. Подкатывала знакомая предсмертная апатия, и отвечать не было сил.

– Ну же, – пнул ногой недвижное тело истязатель, – проси, пока я добрый.

– Не стану я тебя ни о чем просить, будь ты хоть сам ифрит! – задыхаясь, ответил несгибаемый Маруф.

Монстр уставился на него в изумлении.

– Ифрит? – и взревел громоподобным хохотом. – Слушай, – сказал он, с трудом успокаиваясь, – а ты меня развеселил. Давно я так не смеялся. Ифрит! Я, парень, почище ифрита буду. Что же принесло тебя в эти края, сын пустыни? Впрочем, можешь не отвечать. Я могу и сам узнать, если захочу. Только не интересны мне ваши гнусные делишки.

Да-а-а, – углубился он в воспоминания, – бывал я и в пустыне. Я везде бывал! И всюду искоренял ваше подлое людское племя. Жаль, что в одиночку не могу я стереть с лица Земли всю поганую человечью братию как гнилую заразу. К счастью, глупость ваша и жадность не знает предела. Вы с успехом уничтожаете друг друга. Кто-нибудь кричит «мое!», «наше!», и войска, загорясь праведным огнем, бросаются в битву. Я любил бывать там, где шли войны, и тогда урон с обеих сторон многократно возрастал.

Насмотрелся я на вас, и отвращение мое только усилилось. Вы ни в чем не можете уступить друг другу, потому и деретесь все время как оголтелые. У вас сильный притесняет слабого, будто разум вам дан для того, чтобы вы жили по законам естественного отбора, как звери. Хотя нечестно оскорблять животных сравнением с вами.

Я был рожден, чтобы творить добро. И был я лучшим из лучших. Впереди меня ждала созидательная жизнь, счастье, любовь, радость отцовства. И все это рухнуло в один миг. Словно шел я сквозь благоуханные райские кущи и вдруг низринулся в смрадную бездну. А все из-за вас, паршивых, безмозглых людишек. Потому и давлю вас, как клопов, и не жалею. На что вы способны, кроме алчности, грязных козней и похоти?

– На любовь, – сказал Маруф, вынырнув из очередной ямы беспамятства.

Гиганта разом всего покорежило, его саркастическая маска исказилась страданием, в глазах забилась смертная мука.

– Не смей говорить о любви! – гаркнул он, склоняясь над Маруфом. – Что могут знать о любви подобные тебе, губители всего прекрасного?

Маруф не отвечал, снова погружаясь в вязкую зыбучую черноту.

Монстр, обуреваемый диким гневом, занес над ним огромный, как кувалда, кулак, но не довел до конца намерения прибить Маруфа. Что-то забеспокоило его. Он отошел, злобно бранясь и цедя проклятия, потом снова остановился перед пленником и сосредоточил на нем тяжелый мертвенный взгляд.

– А ведь ты не врешь, – произнес он наконец с издевкой в голосе, – ты и вправду думаешь о девушке. Ничего не скажешь – хороша, как ангел. Что ж она отвергла такого красавчика? Неужто предпочла другого?

– Она не человек, – в тяжком полусне отозвался Маруф.

– Что ты болтаешь?! – рявкнул гигант. – Ищешь лютой смерти? Смотри, за мной дело не станет.

– Она – дракон, – продолжал Маруф, впадая в бредовое состояние. – Дракон и человек не могут быть вместе, – и забормотал что-то неразборчивое, произнося иногда внятно: – Звезда…, луна…, очи…, серна…

В пещере повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь бессвязным шепотом Маруфа, шелестом мышиных крыльев да стуком капель где-то в гулких недрах подземелья.

Великана словно пригвоздило к полу. Он стоял неподвижно, слушая околесицу, которую нес пленник, затем повернулся и ушел в глубь пещеры.

Вскоре он вернулся, держа в руке глиняную плошку с водой.

– На-ка, выпей, – встряхнул он Маруфа и влил ему в рот немного влаги.

Вода пролилась раненому на грудь, он со стоном зашевелился.

– Что, сильно я тебя помял? – сочувственно спросил непоследовательный виновник его страданий и провел лапищей вдоль тела жертвы.

Кровь сразу перестала течь из ран. Маруф поднял заплывшие веки и встретился взглядом со своим убийцей. Что-то изменилось в выражении прежде безжизненных глаз монстра. В глубине его зрачков затлели, как огни маяка в сером тумане, две далекие искры и стали разгораться золотым светом все ярче и ярче, пока не превратились в неистребимый поток желтого пламени.

– Так как же зовут твою девушку-дракона? – спросил мучитель.

– Метта, – не без труда выговорил Маруф распухшими губами.

– А ее отца – Алнонд, верно?

– Откуда ты знаешь?

– Я все знаю. – Он заходил по пещере, горбясь и шаркая столбообразными ногами.

Маруф тем временем стал сползать по стене вбок и упал бы, если бы хозяин не подхватил его и, удерживая обмякшее тело в сидячем положении, сам присел рядом.

– Дай посмотрю на тебя, – сказал он, поднимая бессильно упавшую на грудь голову раненого и изучая его лицо, как открытую книгу жизни.

Несколько минут он серьезно и внимательно вглядывался в своего полуживого истерзанного пленника, после чего заговорил, как бы рассуждая сам с собой:

– Вижу, чист ты душой, и любовь в тебе великая. А это дорогого стоит. Вот и подарок мне в конце пути. О таком я и мечтать не мог. Жизнь свою я прожил гадко и скверно, но, может, теперь на что сгожусь. Эй, парень, – снова тряхнул он Маруфа, видя, что тот отключается, – ты погоди помирать. Ну зашиб я тебя легонько – ты уже и раскис. Ничего, до свадьбы заживет.

– Какой свадьбы? – прохрипел Маруф. – Не будет у меня никакой свадьбы! – и потерял сознание.

– Как знать, сынок, как знать, – проговорил великан, задумчиво глядя на кровавое дело своих рук глазами, горящими как два желтых топаза.

Потом взвалил бесчувственное тело на плечо и пошел из пещеры.