Текст книги "Сокрытые в веках"

Глава 12

Белый Шейх сдержал обещание: Метту с друзьями в ту же ночь перевели в другое помещение, хорошо обставленное, с несколькими комнатами и чистыми постелями, в которые все немедленно улеглись, но заснуть еще долго не могли, обсуждая непредвиденное событие.

– Сейчас поговорю с отцом. – Метта села на кровати, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Но тут раздался мощный храп дедушки Итоя, который после долгого ворчания и жалоб на слишком мягкую постель наконец-то уснул. Будить старика было жалко, поэтому Метте пришлось выйти из дома. Вернувшись, она отчиталась перед мужчинами:

– Я все рассказала отцу. Он говорит, что мы действуем правильно, так что драконы пока вмешиваться не будут.

На следующее утро Метте по приказу Шейха принесли длинные мусульманские одежды и большой шелковый платок, тисненный блестящими узорами. Метта стояла и критически разглядывала платье, разложенное на ее кровати, а Рене и Доменг у нее за спиной одобрительно жестикулировали, радуясь предусмотрительности Шейха.

– С чего вы так развеселились? – с подозрением спросила Метта, оборачиваясь к друзьям.

– Так ведь это очень красивая одежда, – поспешно ответил Доменг. – Смотри, какие узоры. Любая женщина была бы рада ее надеть.

– Прежде всего, вы все время забываете, что я не женщина. Мне и так тяжело в чужом обличье, как в тесном платье, а тут еще и это надевай.

– Зато ты станешь еще красивее, – елейным голосом подольстился Рене, – а главное, этим ребятам не на что будет пялиться.

Доменг сделал ему страшные глаза, но было уже поздно.

– Ах, вот оно что! Вы согласны закутать меня в жару с головы до пят, как в кокон, лишь бы мужчины не смотрели? Мне кажется, вы оба сошли с ума! – заключила Метта и решительно направилась к выходу.

– Может ты и права, – загородил ей дорогу Рене, смеясь и указывая на Доменга, – но только по отношению к нему.

– Сам ты спятил, – погрозил кулаком Доменг, – лучше объяснил бы ей все как следует. У тебя это лучше получается.

– Ладно, шутки в сторону, – стал серьезным Рене, – надо считаться с их обычаями, Метта. Они не привыкли видеть женщин, разгуливающих в таком виде, как ты. Придется временно смириться с этим неудобством.

– Но как в этом платье ходить по лесу? – жалобно сказала Метта, однако просторные наряды надела, убрав непослушные волосы под холодящую ткань платка, и вышла к ожидавшим ее невозмутимым провожатым.

Набрав в лесу необходимых трав, она приступила к изготовлению лекарств. Несколько сильных мужчин, всю жизнь державших в руках только оружие, покорно измельчали, сушили и разминали травы, варили отвары, готовили настои, а Метта ходила между ними и командовала. Когда препараты были готовы, она стала поить ими Шейха. Одновременно она лечила его своей энергией, простирая над ним руки и предоставляя его взгляду свое пленительное лицо.

Уже на третий день боли отпустили ее пациента, и он впервые спокойно уснул. Рене, разбиравшийся в медицине, поражался, с какой быстротой больной идет на поправку. Буквально на глазах затвердения и инфильтраты на его лице и теле рассасывались, отступал землистый цвет кожи, распрямлялись пальцы, голос стал звонче, а глаза – ярче. Теперь можно было видеть, что это совсем еще молодой мужчина, которому нет и сорока.

Рене хотел выпытать у Метты рецепт настоев, но она не знала названия трав, да и комбинация была чересчур сложна – приходилось смешивать сотые доли гранов, что она и делала, следуя лишь своей врожденной интуиции. Каждый день по ее распоряжению больного относили на берег моря, где он проводил несколько часов в обществе Метты. Она говорила, что прежде всего необходимо врачевать душу, и заставляла его вслушиваться в рокот волн, крики чаек, пение птиц в лесу, наблюдать закаты и рассветы, ощущать благоухание влажной земли, деревьев и трав, растворяться в медленном и глубоком дыхании моря.

– Ах, Метта, – говорил Шейх, держа ее за руки и глядя на нее прояснившимися глазами, в которых поселилась надежда, – ничто здесь не сравнится с пустыней. Вот где вечная, величественная красота. Вот где чувствуешь себя крупицей мира, желтой песчинкой, затерянной в пылающем пространстве. Там зной не жжет, а согревает душу, там зыбкое марево, висящее в воздухе, являет волшебные картины. Пропадая, они оставляют щемящее чувство грусти, как манящая и несбыточная мечта.

– Мне жаль, что я не увижу пустыни, – искренне отвечала Метта, – но я живо ее представляю, я смотрю на нее твоими глазами.

Она заставляла его ложиться на песок и, закрыв глаза, представлять, что он сливается телом с землей. Пациент подчинялся всем ее требованиям, но иногда, обернувшись, она ловила блеск темно-карего зрачка под смоляными ресницами.

– Ты отвлекаешь меня, – говорил Шейх.

Она отходила и садилась поодаль.

Время шло. Спутники Метты томились в бездействии. Дедушка Итой целыми днями праздно слонялся по лагерю, заложив руки за спину. Ургонд следовал за ним по пятам, не отставая ни на шаг. Теперь они были неразлучны. Дед все время ворчал:

– Забросили ребенка, никто им не занимается.

– Вот ты и займись, – посоветовал Доменг.

– Да как же это сделать? – озадаченно спросил Итой. – В лес ходить нельзя, рыбу ловить нельзя. Может мне с ним наперегонки бегать?

– Почему бы и нет, полезно для здоровья.

Однажды утром, проснувшись, Рене и Доменг обнаружили, что Итоя и Ургонда нет в спальне. Они обежали всю территорию лагеря, но нигде их не нашли. Метта встала уже давно и отправилась с Шейхом встречать рассвет.

Они сидели вдвоем на прохладном песке. Светлело небо и некрутые изгибы волн.

Шейх был рассеян. Он смотрел на Метту; в его темных глазах играл отсвет красной полыхающей пряди ее волос, которая выбилась из-под платка и алела у нее на груди. Розовеющее зарево восходящего светила едва окрасило восток, когда Доменг, ступая неслышно, как кошка, приблизился и стал делать знаки Метте за спиной у Шейха.

– Не прячься, Доменг, – сказал Шейх, – говори, что случилось.

– Мы не можем найти Ургонда и Итоя, – виновато сообщил тот.

Метта прислушалась:

– Они на берегу, недалеко отсюда – ловят рыбу. Не беспокойся, все в порядке.

Доменг пошел вдоль берега, а Шейх спросил:

– А что, Метта, ты постоянно слышишь чужие мысли?

– Я вижу образы, но не всегда, а только тогда, когда сама захочу. Это было бы слишком утомительно.

– Ты удивительная, необычная девушка, – задумчиво произнес Шейх. – Ты мудра, как змей, и в то же время наивна. Ты можешь что-то скрывать, но никогда не лжешь. Я плохо обошелся с вами с самого начала. Ответь же мне теперь – ты спасаешь мне жизнь только из страха за себя и друзей?

Он пытливо вперился взглядом в ее лицо. Она не отвечала, но глаз не отвела; лишь чуть изогнулись в улыбке яркие, по-девичьи пухлые губы.

– Нет, – сказал Шейх, вздохнув так, словно огромная тяжесть свалилась с его души, – ты не боялась и не боишься сейчас. А-а, – он погрозил ей пальцем, – ты уже тогда знала, что я вам ничего плохого не сделаю.

Он смотрел на нее еще некоторое время, улыбаясь и думая о своем. Потом спохватился и спросил:

– Ты не подглядывала за мной?

– Я никогда не делаю этого без надобности, хотя… может, стоило посмотреть?

Они расхохотались, и Метта, глядя в его лицо, хранившее отблеск мятежного духа и следы недавних страданий, впервые пожалела, что она не женщина.

Подошел Доменг и нахмурился, увидев, что они держатся за руки. За ним шествовал дедушка Итой, потрясая солидной связкой рыбы. Ургонд семенил сзади и хватал время от времени старика за пятки, от чего тот охал и подпрыгивал.

– Метта, – кричал дед после очередного прыжка, – уйми своего сорванца! Я слишком стар для таких упражнений.

Девушка подхватила Ургонда на руки и поцеловала в теплую мордочку.

– Пошли домой, – сказал Шейх, поднимаясь, – давай я его понесу.

– Нет, нет, тебе пока нельзя, – увернулась Метта, как показалось Доменгу, слишком поспешно, и побежала вперед, по направлению к лагерю.

С того дня она стала сторониться Шейха, хотя ее тянуло к нему, как магнитом. Его присутствие волновало ее, она избегала смотреть ему в глаза, ибо взгляд его был обольстителен; прикосновения словно пронизывали все ее существо током, но не тем, вызывающим шок потоком энергии, каким обладала она сама, а незнакомым, опасным и упоительным пламенем.

«Что я делаю? – с ужасом думала она. – Разве я забыла, кто он? Так значит, любовь действительно не принимает доводов рассудка?»

Через несколько дней Белый Шейх призвал к себе Рене и Доменга.

– Мне надо с вами поговорить, – сообщил он, когда они устроились напротив на мягких подушках.

Шейх больше не скрывал своего лица, на котором признаков страшной болезни не осталось и в помине. Друзья с любопытством разглядывали этого сурового и властного человека.

– Поскольку у меня нет возможности поговорить с родителями Метты, – молвил Шейх, – я решил обратиться к вам как к самым близким ее друзьям. Я вижу, как она вас любит и считается с вашим мнением.

Доменг напрягся, а Рене ляпнул совсем некстати:

– Да уж, с ее папашей вам будет трудно договориться.

Доменг из всех сил ткнул его локтем в бок, и француз прикусил язык.

– Я очень богат, – не обратив внимания на реплику Рене, продолжал Шейх, – и могу обеспечить Метте царскую жизнь. Я хочу жениться на ней и увезти с собой на родину.

– Помнится мне, – осторожно заговорил Рене, косясь на Доменга, – что для меня вы сочли ее слишком молодой.

– Я признаю, что ошибался, – с достоинством ответил Шейх, – Метта сообщила мне, что ей уже двадцать лет. – Рене издал короткий смешок. – У нас женятся и на более молоденьких девушках.

– Какой же по счету женой вы рассчитываете ее сделать? – снова встрял неугомонный француз. – Кажется, одна жена у вас уже есть?

– Это действительно так, но я могу твердо обещать, что ни одна женщина не займет ее места в моем сердце.

– Не зарекайтесь, мой друг, не зарекайтесь, – скептически покачал головой Рене, – никто не может дать гарантий на вечную любовь. К тому же, прошу прощения, мы совсем не знаем, что вы за человек.

– Зато мы знаем, кто такая Метта, – раздраженно прервал их Доменг, не дав Белому Шейху ответить. – Не взыщи, Шейх, но наши переговоры не имеют смысла. Метта никогда не согласится на брак с тобой. Вот это я могу точно гарантировать.

– Да что ты знаешь? – разгневался Шейх. – Я чувствую, что тоже ей небезразличен.

Он взял себя в руки и продолжал более спокойно:

– Я смею надеяться, что она сможет полюбить меня так же сильно, как я люблю ее сейчас.

– Даже если это случится, она не пойдет за тобой, – упрямо настаивал Доменг. – Не смотри на нее, как на обычную женщину, – она не из тех, кто пожертвует всем ради мужчины.

– Да, такой девушки я не встречал, – медленно проговорил Шейх, – вчера я предложил ей вот это… – Он открыл стоявшую перед ними на столике большую, кованную серебром шкатулку. Она была доверху наполнена драгоценностями – бриллиантовыми переливами лучились ожерелья; тяжелые серьги и браслеты вспыхивали синими и зелеными гранями сапфиров и изумрудов; свернувшись длинными рядами, матово светились жемчужные бусы.

Поверх этого великолепия лежало кольцо с рубином, ярко-красным, как цветок гибискуса.

– Представьте, – вздохнул Шейх, – она на все это даже не взглянула.

– Такое богатство для нее ничего не значит, – сказал Доменг. – У нее совсем другие ценности. Позволь дать тебе совет, Шейх, – не трать времени попусту и не беспокой ее своими чувствами.

– Ты говоришь так, потому что сам влюблен в нее, – сдвинул соболиные брови Шейх. – Я вижу, ты повсюду следуешь за ней как тень.

– Это правда, – просто ответил Доменг. – Я люблю ее, и отдам за нее жизнь, если понадобится, и не только из-за своих чувств. Она олицетворяет собой то, за что не жалко и умереть.

Шейх перевел непонимающий взгляд на Рене.

– Полностью с ним согласен, – откликнулся француз. – Еще раз извините, Шейх, но мы бессильны вам чем-нибудь помочь. Могу лишь добавить в утешение – вы с Меттой никогда не поняли бы друг друга. Устремления ваши слишком разные. Вы думаете только о своем народе, защищая его интересы с помощью оружия, а она – обо всех, живущих на земле. Поверьте, именно в этом и есть неразрешимое противоречие.

– Мне непонятны ваши речи, – недовольно сказал Шейх. – Я вижу, что сначала мне надо получить ее согласие, а уж после мы вернемся к нашему разговору.

Когда они вышли наружу, Доменг в сердцах ударил кулаком по стволу дерева:

– Сколько пытаюсь, не могу понять, что может привлекать Метту в этом воинственном человеке!

– Кто же может постичь логику женского сердца? – философски заметил Рене.

– Однако я совершенно уверен, что она намеренно не заглядывает в его душу поглубже, боясь разочарования.

Шейху становилось все лучше и лучше. Скоро Метте со своим отрядом можно было трогаться в путь.

– Ты уже совсем здоров, – сказала она как-то, во время очередной прогулки с Шейхом. – Я сделала то, что обещала, теперь твоя очередь сдержать слово.

Его глаза сказали то, чего она так боялась и что так хотела услышать.

– Метта… – начал он, но она приложила пальцы к его губам.

– Прошу тебя, не говори ничего, не терзай мне сердце.

Шейх покорился – он почему-то отчетливо осознал, что настаивать бесполезно.

Метта стояла, прижав руки к груди, и смотрела в небо. Он проследил за ее взглядом.

Там высоко, в сияющей бездне, парили две птицы.

– Вы можете отправляться через три дня, – сказал Шейх.

Настал день отплытия. Путешественников снабдили провизией, одеждой, Рене подарили видеокамеру, и под конец Шейх сделал им поистине царский подарок: там, где они оставили свою лодку, теперь красовалась великолепная яхта. Она покачивалась на волнах прибоя, как нетерпеливая белая птица, готовая взмахнуть парусами-крыльями.

– А вот и подарок дедушке Итою, – сказала Метта, – и всей твоей семье, Доменг.

Итой не верил своему счастью. Он встал на колени перед судном, плакал и молился.

Метта и Шейх стояли неподалеку. Прощание их затягивалось, и Доменг подошел, решив поторопить девушку:

– Пошли, Метта. Пора, утро в разгаре.

Метта, глядя на Шейха и затягивая его в янтарную глубину своих глаз, произнесла извечные слова на родном языке:

– Тину наимме меттайя, – и речь ее прозвучала, как песня.

Доменг погрустнел и ушел на яхту.

– Что я еще могу сделать для тебя, Метта? – спросил Шейх.

– Все, что мне нужно от людей – это их добрые поступки. Поверь, я знаю как никто другой – Земля задыхается в тисках зла.

– Тут ты можешь быть спокойна, – твердо сказал Шейх, и лицо его зажглось, – мы уничтожаем зло всеми силами. Это наша жизнь, наше святое дело – бороться с врагом.

Метта отшатнулась так, как будто он ее ударил. Черты ее исказились страданием, взгляд был полон страха:

– Ты говоришь об убийствах! Значит, ты хочешь отплатить черной неблагодарностью за то, что я для тебя сделала!

Шейх растерялся:

– Прости, не знаю, чем мог тебя обидеть. Прошу, объясни, что вызвало твой гнев.

– Постарайся понять, – сказала она с горечью, – пока вы воюете и убиваете друг друга, Великая Мать сотрясается от боли. Даже если ты считаешь, что враги твои – зло, запомни – нельзя уничтожить зло посредством зла, а убийство – это всегда зло, как бы вы его не обставляли. Ты думаешь, что борешься со злом, а на самом деле оно становится сильнее во сто крат. Знай: зло можно обезвредить только добром.

В смятении смотрел Белый Шейх на эту странную девушку. Речи ее были смутны, и вся она оставалась для него загадкой. Одно он сознавал со всей ясностью – еще немного, и из его жизни уйдет что-то очень большое, важное и до конца не понятое; и уже много позже, обретя вновь, после стольких страданий, свою родину, в кругу семьи, в минуты радости, он становился вдруг молчалив и недвижим: он видел далекий остров, белую яхту, уплывающую в невозвратность, уносящую так и неразгаданную тайну, и это видение каждый раз заставляло больно сжиматься его сердце.

Когда Метта поднялась на судно, Доменг, решивший страдать втихомолку, все-таки не выдержал:

– Я знаю, что ты ему сказала. Только вряд ли он понял.

– Ты прав, – печально ответила Метта, – он ничего не понял.

В глазах ее плескалась грусть – повисла, задрожала на ресницах слеза дракона и, сверкнув, как драгоценный камень, упала в море.

Глава 13

Яхта с надписью «Метта» на борту, взяв курс на Борнео, летела по лазоревым водам, среди пенных вершин и веселых дельфинов. Невольное пристанище ее экипажа, маленький зеленый остров, неотвратимо отдалялся, и скоро одинокая фигура Шейха, застывшего на берегу в гордом раздумье, превратилась в крошечную светлую точку.

Метта смотрела на перстень с рубином, подаренный ей Шейхом перед самым отъездом.

– Никогда не снимай его. Я буду счастливее, зная, что ты носишь его в память обо мне, – сказал он, надевая ей кольцо на палец.

Ах, Шейх, – недосягаемый мираж в пустыне, серебряный звон уходящего вдаль каравана, белая дымка, тающая в знойных песках, над барханами.

Повеселевший Доменг стоял у штурвала. Дул попутный бриз. Яхта неслась с надутыми парусами, взлетая на гребень волны и плавно опускаясь. Метта хваталась за петли канатов и зависала над водой, пугая Рене. Когда яхта врезалась носом в волну, девушку обдавало фонтаном бирюзовых брызг; ее волосы развивались по ветру, как многоцветный флаг.

Для всех стало неожиданностью, что дедушка Итой, видимо, ощутив в себе новое призвание, на сей раз не претендовал на управление судном. Заделавшись корабельным коком, он колдовал в камбузе, откуда тянуло вкусными запахами. Ургонд, как всегда, путался у него под ногами, удостоившись чести снимать пробы с приготовленных блюд. В конце концов Метта, опасаясь, как бы беспокойный малыш чем-нибудь не ошпарился, унесла его на палубу, оставив старика без помощника. Время от времени Итой бегал на корму проверить, все ли в порядке с его лодкой, которая плыла сзади на буксире.

К вечеру над ними нависли гористые берега Борнео. Проплыв еще немного вдоль южного побережья, они увидели огни Сандакана. Здесь, в порту, они провели ночь, а наутро пересели на лодку дедушки Итоя. Рене, знакомый с запутанной системой рек и речушек Борнео, сетью пронизывающих весь остров, посоветовал оставить яхту в порту, а самим продолжить путешествие на лодке. Речными путями им предстояло проникнуть в самую глубь острова, так что нечего было и думать плыть на яхте по мелководью. Рене нанял местного жителя-малайца присматривать за их белой красавицей, но Итой все равно страшно беспокоился и надоедал сторожу бесчисленными наставлениями до тех пор, пока груженная пассажирами и провизией лодка не отчалила от пристани.

Вскоре они вошли в широкое устье реки к востоку от Сандакана, и поплыли вверх против течения, все время сверяясь по карте и отмечая на ней свой маршрут, – Рене опасался заблудиться на обратном пути. Ранее, в порту, они освободились от ненужного теперь паруса, зато обзавелись еще одним мотором и запасом горючего.

Так началось их путешествие по реке. Населенные пункты острова давно остались позади, дождевые леса по берегам сменились непроходимыми джунглями, а лодка, оглашая дикие берега деловитым урчанием, упрямо пробиралась к самому сердцу таинственного и сумрачного Борнео. Время от времени они делали короткие остановки и снова пускались в путь.

После полудня стало невыносимо жарко. Болотистая почва вдоль реки дышала испарениями, воздух был душным и вязким. Неожиданно из джунглей, прямо рядом с ними, понеслись громкие протяжные крики. Путники невольно вздрогнули, а Рене оживился и вытащил видеокамеру.

– Это обезьяна-носач, – пояснил он, – очень редкая, водится только на Борнео. Мне крупно повезет, если я смогу ее заснять.

Он вглядывался в заросли, держа камеру наготове. И действительно, на толстой, нависающей над водой ветке появился крупный самец с висячим, похожим на большой огурец носом, и снова издал характерный крик. Рене снимал его, радуясь своей удаче. Доменг заглушил мотор, сам с интересом разглядывая лесного жителя.

– Смотрите, смотрите! – закричал Итой, указывая на воду. – Вот почему он беспокоится!

У самого берега вынырнула из воды другая обезьяна и, быстро выбравшись на сушу, вскарабкалась на дерево к своему сородичу.

– Это самка, – объяснил Рене, – видите, у нее нет такого носа. Может, она от кого-то пряталась в воде. Они очень хорошо ныряют и плавают.

– Я сама не прочь поплавать, – сказала Метта, – очень уж жарко.

Мужчины отнеслись к ее предложению без энтузиазма – плотная темно-зеленая вода, непроницаемая для глаза, не внушала доверия. Тем не менее, они пристали к берегу, чтобы немного размяться и подкрепиться. Засидевшийся Ургонд выпрыгнул из лодки и с ходу принялся носиться по узкому берегу взад и вперед, с проказливой сумасшедшинкой в глазах, выбрасывая из-под когтистых лап пучки травы и земли.

Дедушка Итой, искавший подходящее место, чтобы разложить съестные припасы, сначала пытался вразумить шалуна, потом махнул рукой, в надежде, что тот сам скоро устанет.

Метта все-таки нырнула в воду, причем долго не показывалась. Ее друзья сильно забеспокоились.

– А вдруг здесь есть крокодилы? – тревожно спросил Доменг.

– Насколько я знаю, нет – успокоил Рене, – однако все же лучше не рисковать.

Не успел он произнести эти слова, как прямо перед ними из воды всплыли зубцы огромного гребня, острые, зеленые и блестящие. Громадная спина на миг показалась, сверкнув узорчатой кожей, и снова грузно опустилась под воду. Зато вынырнула Метта, довольная, улыбающаяся, и, как ни в чем не бывало, поплыла к берегу.

Дедушка Итой стоял, выпучив глаза, потом накинулся на Рене:

– А еще ученый! Крокодилов, говорит, нет! А это что?

Мужчины, которых взяла оторопь, вздрогнули, перевели взгляд на деда и снова уставились на реку, а Итой продолжал яриться:

– Да если хотите знать, такой крокодилище не только нашу девочку мог проглотить, но и нас всех вместе взятых, и лодку с мотором в придачу!

Метта обняла его за плечи:

– Это был добрый крокодил, дедушка. Видишь, он меня даже не тронул.

Дед однако еще долго ворчал и бранился, сердито гремя кастрюлями. Молодым людям Метта сообщила, что им осталось плыть совсем не долго, каких-нибудь два часа. Наскоро перекусив, путники отчалили.

Лес по берегам все густел. Над джунглями кружилось множество птиц, в непроходимой спутанной чаще кричали обезьяны, а река струилась тихо меж звонких берегов, совершая плавные повороты. Скоро с западной стороны, над озаренными солнцем верхушками деревьев, возвысились горы. Здесь течение стало совсем незаметным, поверхность речного потока была гладкой, как стекло.

Еще один поворот, и река подобралась к самому подножию лесистой горы. С этой стороны отвесный склон отступил, оставив просторный речной берег, заросший мягкой блестящей травой. Справа и слева лужайку обступал лес, в котором терялись скаты горы, становясь более пологими. Напротив река омывала высокий скалистый раскол, с вершины которого, ласково мурлыча, спадала туманная завеса водопада.

Именно это место избрала Метта для последнего привала. Отряд высадился на берег и стал готовиться к ночлегу. Закатное солнце еще золотило вершины холмов, но склоны были уже темны; в зияющих горных разломах копились серые тени, предвечерняя мгла вкрадчиво наползала из затихающих лесных чащоб.

Мужчины натаскали огромные охапки травы и сложили для каждого мягкую постель.

Итой и Ургонд занимались костром и готовкой ужина. Доменг был подавлен – он печально смотрел на Метту, предчувствуя скорое расставание. Рене с видеокамерой в руках топтался рядом с Ургондом и нерешительно поглядывал на друзей. Наконец рискнул спросить:

– Можно мне его заснять? Просто на память. А потом снимемся все вместе.

– Не делай этого, – осадил его Доменг. – Кто-нибудь обязательно увидит. Такие вещи всегда происходят помимо нашей воли, а потом узнают все.

– Я согласна с Доменгoм, – сказала Метта, – мы будем жить, как жили – без людей. Кто знает, возможно, однажды им захочется попробовать суп из гребня дракона.

– Вот видишь, – подхватил Доменг, – ты можешь поручиться, что этого не произойдет?

– Нет, не могу, – ответил Рене, опуская камеру.

Сумерки сгущались. Вскоре ночь накинула на черное небо прозрачное, сотканное из звезд покрывало. Лес примолк, лишь изредка кричала ночная птица. Река тихо плескалась у берегов. Рогатый месяц купался в темной зеркальной воде, расцвеченной звездной пылью. Итой и Ургонд уснули, одинаково свернувшись калачиком. Рядом, в нежарком костре, потрескивали, догорая, угольки. То и дело они выбрасывали острые язычки пламени, выхватывая по очереди из темноты молодые лица.

– Рене, – сказала Метта, – я все знаю о Доменге, но ты ничего нам о себе не рассказывал.

Рене охотно развернул карту и стал показывать Париж, свой родной Эперне, где он родился и вырос. С воодушевлением, сам погрузившись в воспоминания, он описывал утопающий в цветах маленький городок, своих родителей, их дом-шато, за которым начинались виноградные плантации. Слушатели увлеклись его живым рассказом и побывали с ним на сборе урожая, в большой прессовальне и в тайных глубинах мглистых подвалов, где в полной тиши и покое томительно бродило и зрело шампанское. Наконец, наговорившись, они улеглись в пахучие постели. Сон сморил их сразу, укутав непроницаемой легкой фатой, унеся каждого в его неосознанную мечту.

Рене улыбался во сне. Они с Меттой, взявшись за руки, шли среди нежно-салатной зелени виноградников. Метта срывала тяжелую, напоенную солнцем кисть шардоне и надкусывала запотевшую ягоду. Упругая кожица лопалась, и терпкий сок обдавал летней свежестью их лица.