Текст книги "Дневник призрака"

Глава 14

Крестовская хаотично чертила на бумаге какие-то обрывистые линии, все больше убеждаясь, что догадка ее верна. Странная книга – настолько странная, что на ее пути были человеческие смерти, – скорей всего попала именно в Киево-Могилянскую академию, а затем уже добралась до Одессы. Способ предстояло установить. Но книга явно была религиозного содержания. Значит, Киево-Могилянская академия, в которой делался акцент на религиозное образование, а уже потом…

Зина была так погружена в свои мысли, что даже не заметила, как ее знакомая, Маричка, несколько раз вошла и вышла из комнаты. И пришла в себя, только услышав совсем рядом ее звонкий голос:

– Скучаешь?

– Вовсе нет, – Крестовская с трудом оторвалась от своих мыслей, – узнала много интересного. Тебе уже пора?

– Да, извини… – скривилась Маричка, – старая грымза совсем достала… То ей не так, то это не то. Да еще и неприятность эта в хранилище…

– Какая неприятность? – насторожилась Зина.

– Да кто-то влез туда. То ли кот, то ли вор… Да и с нескольких полок книжки свернул…

– Как свернул? – не поняла Крестовская.

– Да прямо на пол. Может, шарил, искал чего ценного, да все на пол и побросал. Может, действительно кот лазил… А книжки-то старинные, вот и сорвались переплеты, листки повылетали… Кошмар, одним словом…

– Пропало что-то? – Зина сразу подумала о своем – о том, что не может, ну просто никак не может это быть совпадением!

– Нет, к счастью. Но восстановить их на полках надо, причем в хронологическом порядке. Девчонка, которую я поставила, уже три раза напутала, а спрашивают-то с меня…

– А раньше бывало у вас такое? – прямо спросила Крестовская.

– Да ни разу. Ты думаешь, это с твоей книгой как-то связано? – быстро соображала Маричка.

– Думаю, – честно ответила Зина, – очень даже думаю. Хотелось бы узнать что.

– Давай знаешь как сделаем? – задумалась Маричка. – Я постараюсь разузнать обо всем этом как можно больше. Здесь же милиция работает… Наша начальница сразу милицию вызвала. Так я постараюсь к следователю подкатить. Плюс знакомых поспрашиваю, не пропадали ли старинные книги, где, в каких хранилищах… Есть у меня хорошие знакомые – и в научной университетской библиотеке, и в других тоже. С людьми постараюсь поговорить, которые редкими книгами занимаются. Знаю таких. Вдруг услышу что полезное.

– Да, это было бы хорошо! – мечтательно вздохнула Зина.

– А ты приходи ко мне домой через три дня! Вот, – Маричка быстро написала адрес на листке, вырванном из блокнота, – здесь все равно нельзя говорить. Слишком много ушей. А дома в самый раз! Через три дня, часам к пяти вечера. Придешь?

– Приду, конечно, – сказала Зина и добавила: – А муж не будет возражать?

– Да ты что? – удивилась Маричка. – Он же у меня человек, а не чудовище какое! Мои друзья – его друзья. К тому же его вообще дома не будет. Он у меня на дежурство заступает, в порту работает посуточно. Так что никто не помешает нам поговорить!

– Ну хорошо, – успокоилась Зина, – я приду обязательно! Может, тебе и повезет.

– А что с книгой этой? Рассказать можешь?

– Нет, – Крестовская решительно покачала головой, – к сожалению, нет.

И тут же подумала, что, скажи она правду о том, что на счету у этой книги уже несколько человеческих жизней, Маричка вряд ли вызвалась бы так рьяно ей помогать.

Зина пошла к двери, как вдруг та распахнулась перед ней. На пороге возникла высокая, несколько мужеподобная женщина средних лет с решительным и волевым лицом.

– Добрый день! Вы Мария? Я из общества защиты слепых!

– Не я, – Зина отступила на шаг назад, – вот…

– Извините, – женщина обошла Зину, направившись к Маричке, – я из общества защиты слепых! Готовы наши книги?

– Напомните, что у вас было? – взглянула на нее та.

– Всемирная история… Еще собрание классиков XIX века. Все шрифтом Брайля.

– Да, конечно. Но видите ли, в чем дело… Наше руководство приняло решение уменьшить вам количество переданных книг.

– Это невозможно! – Женщина повысила голос. – Что вы себе думаете? Я же из общества защиты слепых!

– Простите, но это не я принимала решение, а мое руководство. Если хотите, вы можете подойти к заведующей библиотекой и поговорить с ней.

– Разумеется, я подойду! А вы просто тупая дура, которая, по-видимому, с первого раза не поняла, что от нее требуется! И все перепутала! – Женщина с яростью продолжала повышать голос.

– Выбирайте выражения! – Маричка тоже повысила тон. – Не на Привозе находитесь! Как вы себя ведете?!

– Да на Привозе законы и порядки лучше, чем у вас! Шкурники! Рожи…

– Покиньте, пожалуйста, мой кабинет!

– Я-то его покину! Но и ты покинешь, очень скоро, пигалица. Запомни мои слова! Ты за это заплатишь!

– Выйдите немедленно! – затряслась Маричка.

Женщина выскочила, яростно хлопнув дверью.

– Ничего ж себе! – Зина развела руками. – И часто такое бывает?

– Довольно часто, – вздохнула Маричка. – У нашей заведующей такой характер. Сначала щедро обещает книги, а потом жалеет и не дает. Людей это бесит. А крайней и виноватой всегда оказываюсь я.

– Ужасно! – с сочувствием сказала Крестовская.

– Да не бери в голову! Я уже привыкла, – махнула рукой Маричка. – Только женщина вот эта… Что-то есть в ней странное. Настолько странное, что я и не пойму. Пугает меня в ней что-то. Я ее второй раз сегодня в жизни видела, а ощущение такое, как в первый. Странновато будет… Не нравятся мне такие люди! Ну, да пусть катится к черту!

Распрощавшись с Маричкой и еще раз пообещав прийти через три дня, Зина поспешила покинуть здание библиотеки.

Город жил своей будничной жизнью. Погода была не по-весеннему теплой, и Крестовская наслаждалась этим ощущением пробуждающегося тепла, вполне способного растопить лед в человеческом сердце. Интересно вот только – а ее растопит?

Так, погруженная в свои мысли, наслаждаясь прогулкой солнечным днем, Зина быстро шла по улице Пастера. Она только перешла на другую сторону от библиотеки – так удобнее было держать курс на Соборную площадь.

На углу Петра Великого и Дворянской вдруг кто-то резко схватил ее за плечо, затормозив на ходу. Обернувшись, Крестовская увидела Дину Мартынову, дом которой был совсем рядом.

– Зина! – Новая подруга едва не бросилась ей на шею. – А я только думала о тебе!

– Я виновата… Обещала зайти и не зашла, – смутилась Зина.

– О чем ты говоришь? Я все понимаю! Ты ж на больничном вроде?

– На больничном, – Крестовская отвела глаза в сторону.

– Вот и замечательно, что я тебя встретила! Ты выглядишь такой задумчивой… С тобой все нормально? Я беспокоюсь.

– Знаешь что? – неожиданно решилась Зина. – Приходи сегодня ко мне в гости! Часов в восемь вечера. Я что-нибудь приготовлю, куплю вина. Посидим. Ты сможешь?

– Я с радостью! – захлопала в ладони Дина. – Как раз свободна сегодня, планов никаких. Думала, чем убить пустой вечер. А тут ты… Какое счастье, что я тебя встретила!

– Вот и здорово! – тоже обрадовалась Зина. – Я так устала за эти дни… Так хочется посидеть спокойно, поговорить…

– Тогда до вечера!

– Конечно, – и, распрощавшись с новой подругой, Крестовская продолжила свой путь, не замечая, что за ней неотступно следует черный автомобиль.

Он опередил Зину на углу Торговой, въехав прямо на тротуар, наперерез, так неожиданно, что она едва успела отпрянуть.

– Что за… – в сердцах выругалась Крестовская и тут же прикусила язык. Вся кровь отхлынула от лица, а сердце страшно завибрировало, с дикой и непонятной силой, с той самой силой, придать которую может только безумное, последнее отчаяние. То отчаяние, которое приходит в момент ясности. То есть в самый последний момент.

Это свершилось, на самом деле, неожиданно, хотя ждала этого Зина достаточно долго. Ведь прекрасно знала, что не оминет ее «чаша сия»… Безумны были молитвы в мире, где от молитв осталось не содержание, а только безудержная агрессия, превращенная в какую-то страшную, изощренную форму… По той причине, что фанатики, живущие молитвами, существовали во все времена. Только у разных фанатиков были свои молитвы. У тех, кто сейчас пришел из самого страшного кошмара, были свои.

Отпрянув назад, с мертвым, белым лицом Зина смотрела, как в реальности оживает, воплощается самый страшный ее кошмар. Ее даже не пугало – ее убивало это повторение прошлого. И в муках страха можно было только молча смотреть, как приговор без права обжалования валится непосильным грузом на ее сведенные плечи.

Дверцы машины хлопнули, с заднего сиденья вылезли двое в штатском, но с той самой печатью на лицах, которая выдавала их принадлежность яснее любой формы. Такая печать горела ярко-выжженным клеймом.

– В машину, быстро, – скомандовал один, и Крестовская поразилась тому, как похожи их лица – лица двух тупых, злобных ничтожеств, облеченных властью.

– Я арестована? – неожиданно твердым голосом спросила она.

– Отставить разговоры! Кому сказано, в машину!

– Вот ты и отставь, идиот! – почти выкрикнула Зина, в приступе отчаяния странно обретя новые силы.

В тот же момент короткий, жесткий удар по ребрам лишил ее дыхания. Она почему-то отчетливо и ярко запомнила этот момент, как кулак ничтожества поднимается вверх, покрытый жесткой, сухой кожей. А потом так же быстро опускается вниз. И время становится растянутым, как тягучая жидкость, льется без остановки, и ничего нельзя сделать. А вслед за этим яркой вспышкой, чем-то похожей на человеческий крик, приходит боль.

Зина согнулась пополам и упала бы на асфальт, если бы второй с силой не подхватил ее и не поставил снова на ноги. Ладонью наотмашь здоровяк ударил Крестовскую во второй раз – по губам. Рот моментально наполнился кровью, щедро засочившейся из разбитых губ.

– В машину, сука, – веско произнес ее палач. Зина выпрямилась. А затем изо всех сил, собрав как можно больше собственной крови, плюнула в его тупую, жестокую, самодовольную рожу… Плюнула, понимая, что подписывает себе смертный приговор.

Опешили оба. Очевидно, полумертвые от отчаяния жертвы никогда не плевали им в лицо. И так же резко с тупой рожи спало выражение самодовольства, уступая место обычной человеческой растерянности.

Густой комок слюны со сгустками крови сполз с носа, со щеки, застрял в щетинках на подбородке… А на растерянной роже палача читалась мучительная внутренняя борьба мыслей: то ли стереть плевок рукой, то ли достать пистолет.

Зине вдруг захотелось, чтобы он достал пистолет. А потом разрядил всю обойму ей в лицо. Тогда, по крайней мере, все будет кончено. И не будет так страшно от того, что ждет ее дальше. Не будет больше страха, не будет обиды и отчаяния, не будет глаз Виктора Барга, которые как могильный камень она вынуждена вечно видеть перед собой.

Ситуацию разрядил второй. Схватив Крестовскую под мышки, он с силой толкнул ее в сторону автомобиля, а потом с той же силой запихнул внутрь, на заднее сиденье. Затем сел сам. Оплеванный палач уселся рядом с водителем. Кроме водителя и их троих, в машине больше никого не было.

Зина бросила беглый взгляд на дверцу машины, рядом с которой сидела. Мелькнула мысль быстро выпрыгнуть на ходу. Но на гладкой внутренней поверхности дверцы не было никакой ручки. Машина была заблокирована изнутри. Зина горько усмехнулась. Конечно, уж такую возможность они должны были предусмотреть…

В тот же самый момент мужчина, сидящий рядом с Зиной, резко схватил ее руки и, толкнув в спину так сильно, что она стукнулась больно виском о дверцу, сковал за спиной наручниками. Затем, вытащив из кармана повязку, завязал ей глаза. Она пыталась сопротивляться как бешеная, даже укусила его за руку. Но силы были не равны. Ругаясь сквозь зубы, он все-таки добился своего. Глаза ее были завязаны. Вокруг разлилась темнота.

Взревел двигатель. Развернувшись, машина покатила вниз. Зина поняла, что они едут в сторону Пересыпи. Что ж, ее везут не в тюрьму НКВД на Энгельса. Уже хорошо.

Ехали долго. От неудобной позы руки затекли. Под наручниками саднила кожа. Из разбитой губы сочилась кровь. Зину стало тошнить. Она стала дышать глубже – не хватало еще, чтобы ее вырвало прямо здесь, в этом кошмаре. За все время поездки никто из сидящих в автомобиле людей не проронил ни единого слова.

Молчала и Крестовская. Она прекрасно понимала, что любые разговоры в этой ситуации абсолютно бесполезны. Во время ареста никто разговаривать не будет. Людей, способных на разговоры и эмоции, не посылают на аресты. Это бездушные машины, посаженные в машины НКВД именно для смерти и пыток, живущие спецпайком. Разговоры приведут к тому, что ей заткнут рот кляпом. А Зине очень этого не хотелось. Несмотря на все, внутри бушевали какие-то остатки гордости.

Она почувствовала, что автомобиль выехал на плохую дорогу – возможно, на грунтовку за городом: он начал подпрыгивать на ухабах. Потом замедлил ход. Несколько раз резко завернул. Остановился. Послышался громкий скрежет металлических ворот, приглушенные мужские голоса, собачий лай вдалеке.

Медленно проехав еще совсем немного, машина остановилась окончательно. Шофер заглушил двигатель. Собачий лай приблизился. По спине Зины потекли капли ледяного пота.

Это не тюрьма. Тогда что? Ответ был так страшен, что исчезал даже в мыслях. Это – спецлагерь. Неужели ее сразу решили пустить в расход? Зубы Крестовской стали выбивать предательскую, мелкую дрожь. Невероятным усилием воли она попыталась взять себя в руки.

Дверца машины открылась. Зину выволокли наружу.

– Пошла вперед! – Болезненный толчок в спину. Она пошла, всей грудью вдыхая свежий воздух. Очевидно, они шли через двор. Крестовская услышала, как стукнула дверь. Запах изменился. Теперь это был затхлый запах помещения. Снова – звук отворяемой двери. Ее с силой толкнули в спину. Дверь захлопнулась.

Чьи-то руки сняли с нее наручники, развязали глаза. Зина увидела женщину в форме сотрудницы НКВД. Все повторялось – Крестовская снова попала в тот же самый круг ада.

– Раздевайся, – безразлично бросила женщина.

Зина стала раздеваться. Из одежды на ней оставили только нижнее белье и комбинацию. Чулки, обувь – все это отобрали. В помещении было жутко холодно. И в тело Крестовской тут же вонзились иглы этого холода, проникнув глубоко под кожу.

Оставив одежду на полу – в этой лишенной окон каморке не было ни стульев, ни стола, вообще ничего, – женщина скомандовала:

– Иди вперед.

И Зина пошла. Женщина вывела ее в коридор, где было множество одинаковых металлических дверей, из-за которых не доносилось ни звука. Освещение было довольно тусклым, и Крестовской вдруг показалось, что они находятся глубоко под землей, хотя, конечно же, это было невозможно. Этот тускло освещенный коридор с металлическими дверями одного размера и цвета ее просто подавлял. Было понятно, что это сделано специально – глубокий психологический эффект был рассчитан на уничтожение любого сопротивления в самом зародыше.

Шли недолго. Наконец свернули в коридор направо, дошли до последней двери.

– Лицом к стене! – все так же безразлично прозвучала команда. Зина повернулась, как было приказано. Женщина отперла ключом дверь.

– Туда! – толкнула в спину.

Крестовская повиновалась. Дверь захлопнулась. Глазам Зины открылось довольно страшное зрелище. Она оказалась в камере настолько узкой, что в ней можно было только стоять. Откуда-то с потолка шел неприятный красноватый свет, который позволял видеть все довольно отчетливо.

Стены этой странной камеры были обиты листовым железом. Места в ней было так мало, что действительно можно было лишь стоять спиной, касаясь металлической двери. Руки Зины – их можно было только вытянуть по швам, невозможно было даже согнуть – касались двух стенок, так плотно, что она почувствовала холод металла. Зина поняла, что еще чуть-чуть – и она впадет в какую-то безумную панику. Но ей необходимо было держать себя в руках. Паника – это как раз то, чего от нее ждут. Крики, сумасшествие… Нет, она не собиралась доставлять им такого удовольствия.

Сколько ее собираются здесь держать? Само по себе такое стояние в полный рост было настоящей пыткой! Крестовская поняла, что надолго ее не хватит.

Ужас, непередаваемый ужас охватил ее с новой силой… Ей безумно хотелось кричать. Чтобы подавить это желание, Зина попыталась повернуться боком. Это удалось с трудом. Но стоять спиной к двери, а лицом к стене было еще хуже… Дверь была хоть какой-то иллюзией свободы, хотя в ней не было даже глазка.

Внезапно свет в камере усилился – теперь освещение под потолком стало более ярким. Крестовская насторожилась – что это? Пытка лишения сном? Она слышала о подобном… Да и видела… Но почему ее сразу засунули в камеру пыток, чего от нее хотят? Кто за этим стоит? Бершадов? Она не могла понять.

Теперь свет буквально резал глаза… Зина отчетливо вспомнила свой первый арест. Тогда с ней пытались делать то же самое. Лампа вспыхивала в тот самый момент, когда она пыталась закрыть глаза. Это были страшные муки. Но она выдержала их тогда, выдержит и сейчас. Сможет быть сильной.

Думая обо всем этом, проворачивая в голове воспоминания, Крестовская внезапно почувствовала, что вспотела. И пот на ее теле стал другим – это была уже не ледяная корка ужаса, сковавшая ее дыхание как панцирем, теперь ей было жарко. Температура в камере явно повышалась. Зина прислонилась к стене, плотно прижалась к ней… И почувствовала, что стенка нагрелась…

Что это такое? Стены из металла нагреваются, температура в камере повышается… Она застонала, догадавшись: правда, острая правда предстала перед ней во всей красе!

Это было не лишение сна… Это была попытка сжечь ее заживо! Раскаленный металл, духота… Крестовская слышала о таких жутких камерах, в которых человек испытывал ужасные мучения, когда его жгли каленым железом… И он умирал в страшных муках… В народе такие камеры называли «салотопка». И из них не выходили живыми. Теперь ей все стало ясно.

Температура, между тем, повышалась все больше. Металлические стены стали горячими на ощупь. Зина попыталась отстраниться от них, отодвинув этот кошмар… Но это было бесполезно – узкое пространство полностью лишало ее свободы движений, смерти было не избежать…

И тут Зину охватил дикий ужас. Полностью потеряв над собой контроль, она заорала, заколотила кулаками в дверь:

– Выпустите меня отсюда! Выпустите! Это ошибка! Позовите Бершадова, он знает!.. Помогите!.. Выпустите меня отсюда! Выпустите!..

Ее страшные крики эхом отражались от стен. Зине казалось, что наружу не доносится ни звука. Она была словно заперта в горящей духовке, где ее ждала самая мучительная из всех казней…

Металлические стены нагрелись так, что она уже не могла к ним прикоснуться, ей все причиняло боль.

Крики, страшные крики, пульсирующая, жгучая боль… Крестовская билась в сжигающем ее капкане и кричала, кричала – так, как не кричала никогда в жизни, да и не думала, что так сможет кричать…

Как в кино, кожа на правом предплечье зашипела и лопнула, из раны потекла кровь… Но боль была реальной и просто невыносимой! Зина билась изо всех сил, но это было бесполезно.

Единственное, что ей удалось, это оторваться от стены и повернуться спиной к двери камеры. Та была холодной. Какое блаженство она ощутила, прислонившись обожженной спиной к холодному металлу! Но руки… Руки от плеч до локтей были сплошным, мучительным источником боли…

На них уже не было целой кожи… Зина плакала и кричала… От стен камеры шел красноватый отблеск раскаленного металла… Боль была настолько мучительной, что Зина потеряла человеческий облик. Глаза ее заволокло… Боль, только боль, ничего кроме боли… Она ослепительными вспышками взрывала мозг…

Внезапно дверь под спиной поддалась, и Зина полетела куда-то вниз, не понимая, что происходит. Рассудок словно покинул ее, и не было больше ничего… Кто-то ее подхватил… Зина почувствовала легкий укол в шею. Глаза ее заволокла пелена. И все исчезло, провалилось в бездонную пропасть…

Глава 15

Очень медленно она приоткрыла веки. Причиной тому был порыв свежего ветра, вдруг коснувшийся ее щеки. Однако он не стал спасением, возрождающим ее к жизни. Вслед за ветром пришла боль… Застонав, Зина полностью открыла глаза.

Она поняла, что лежит на каменном полу в небольшом помещении с окном, через которое льется дневной свет. Окно было достаточно большим, почти во всю стенку, но густо забранным решетками. Через секунду догадалась: это камера. Но не типичная.

Пол ее был вымощен серыми плитами, которые Зина первоначально приняла за камень. Нет, это был не камень, просто плитка – такая же, как в морге, как в больницах, с той только разницей, что в больницах всегда она была светлая, а здесь – темная.

Крестовская попыталась пошевелить руками, но ее тут же пронзила такая боль, что она закричала. Она лежала на животе, руки были раскинуты по сторонам. С трудом попытавшись приподняться, Зина увидела на них страшные ожоги.

Кожа, почерневшая и лопнувшая, с кровью… Все это выглядело страшно. От боли у нее из глаз покатились слезы. Спина ее тоже болела, но не так сильно, как руки. Похоже, на них теперь до конца ее жизни останутся уродливые, пугающие шрамы… Но вот когда он наступит, этот конец ее жизни?…

Взяв себя в руки невероятным усилием воли, Зина попыталась сесть. Хоть и не с первой попытки, это ей удалось. Теперь она сидела на полу, безвольно опустив руки вниз… По щекам, помимо ее воли, катились горькие слезы…

И тут дверь вдруг отворилась. На пороге возник… Григорий Бершадов. Он медленно, как-то артистично вошел внутрь камеры, аккуратно прикрыл за собой дверь. Форма офицера НКВД сидела на нем как влитая. Остановившись напротив Крестовской, он картинно заложил пальцы за форменный ремень и посмотрел на нее… И молча, долго рассматривал, словно раздавленное насекомое.

– Ну, не переживай, вовремя остановил, – фамильярно, вальяжно и так, словно Зина задала ему какой-то вопрос, вдруг произнес он. – Ожоги, конечно, остались. Ну это тебе по заслугам. Ничего, заживут.

– За что… – прохрипела Зина. Голос отказывался ей повиноваться.

– Ты серьезно? – Бершадов, не сдержав себя, хохотнул. И от этой фразы Зина задрожала, как в лихорадке.

– Не понимаю… – снова попыталась заговорить она, не узнавая саму себя в этом жутко униженном, раздавленном болью существе.

Внезапно Бершадов опустился на корточки и двумя пальцами поднял ее подбородок вверх.

– Ты серьезно? – повторил он с тем же странным выражением самодовольства и фамильярности. – Так я же все о твоих делишках знаю! Кто сестричку своего тухлого любовника спас? Кто мне не признался в том, что Лора Барг работает на немцев? Может, ты тоже завербована разведкой вермахта? Говорят, нацисты своим агентам очень щедро платят…

– Нет… нет… – Крестовскую била дрожь, только теперь она начала осознавать, в какую историю попала, – нет… клянусь…

– А кто в чужие дела постоянно нос сует? – продолжал Бершадов. – Как ты смеешь делать что-то без моего ведома? Как у тебя получилось сорвать работу двух моих лучших агентов?

– Кого… каких агентов… я не понимаю… – Зине казалось, что она умирает.

– За книгой охотятся люди из моего отдела! Мои люди! Ты что творишь? Как ты посмела самовольно влезть в это дело и мне не доложить?

– Я не знала, что это важно…

– Лжешь! – Бершадов резко опустил ее голову вниз, поднялся во весь рост и продолжил: – Все лжешь! Ты не могла не знать, что если мальчишка следователь допускает тебя к делу и вообще ведет с тобой разговоры, то это только по моему приказу!

– Я виновата… – не в силах больше сидеть, Зина снова ссунулась на пол, – я… виновата… наверное должна была сказать… вам…

– Да, должна. Ты чуть не сорвала мне всю операцию! Теперь из-за того, что ты как дура вляпалась в дурацкий пожар на Запорожской, человек, за которым мы следили два месяца, ушел!

– Артем? Вы следили за Артемом? – догадалась Зина.

– Соображаешь! Видишь, не сильно тебе и повредила «салотопка»! Мозг не обожжен.

– Я должна была… доложить…

– Да, должна, – неожиданно мягко согласился Бершадов, – я расстреливал моих людей и за меньшее. Тех, кто меня ослушался. Так что получила ты по заслугам. Ты работаешь на меня, и посмела вести себя так!

– Я не знала… – Голос Зины стал совсем слабым, она чувствовала, что стремительно теряет силы и куда-то плывет…

– Теперь знаешь, – добродушно согласился Бершадов, – но это еще не всё!

– Что еще… – Зина умирала от бесконечной тяжести своих проступков, из-за которых ее попытались сжечь заживо и жгли каленым железом.

– Ты кувыркалась с мальчишкой на десять лет тебя моложе! С мальчишкой! Это моральный облик советского человека, сотрудницы НКВД?

– Я не сотрудница…

– Ты работаешь на меня, – веско произнес Бершадов, – я твоя власть. И я решаю, кто ты есть и кем ты будешь. Уже за одно это тебя стоило поставить к стенке!

– Не трогайте его…

– Ты сумасшедшая? – удивился Бершадов. – Ты лежишь передо мной полумертвая и ты за него просишь? За сопляка, который развлекался с тобой, имея, между прочим, невесту? Ты в своем уме?

– Это мое дело, – злость придала Зине сил настолько, что даже голос ее зазвучал более отчетливо, – я не замужем. Делаю, что хочу. Пока на моем пальце нет обручального кольца, я могу делать все, что мне угодно! Ясно вам? И это никого не касается!

Эта вспышка ярости отобрала ее последние силы. Боль вспыхнула чудовищным пламенем, и на какое-то мгновение Зина потеряла сознание. Когда же она очнулась, все еще лежа на полу, Бершадов стоял и по-прежнему смотрел на нее. Теперь лицо его было абсолютно невозмутимым.

– А знаешь что? – У него было какие-то очень странное выражение, которое она не могла объяснить, наверное, потому, что ясность сознания давно уже ее покинула. – Говори мне «ты»! Мы с тобой столько пережили, что это будет вполне справедливо.

Зина застонала и упала лицом в пол. После страха, отчаяния, ран, мучительной боли, терзающей ее тело, этот страшный черный человек предлагает говорить ему «ты»? Зина засмеялась бы, если б смогла, и хохотала бы долго, во весь голос… Если бы у нее были целые руки и ничего не сломалось в душе. Она бы попыталась бороться… С целой кожей.

Но теперь она не могла. Все, что оставалось, только лежать на полу и делать вид, что готова лизать хозяйский сапог, скрывая свое намерение вцепиться в него зубами…

Бершадов между тем совершенно правильно истолковал ее молчание. Зине вдруг подумалось, что этот страшный человек обладает умением читать ее мысли. Резко, стремительно сдвинувшись с места, Бершадов совсем близко подошел к ней. А затем…

Затем произошло невообразимое. Изо всех сил сапогом Бершадов наступил прямо на кровоточащий ожог на ее левой руке. Боль была настолько невыносимой, что из Зины вырвался бешеный, чудовищный крик… А он все давил и давил. Хлынула кровь. Перед глазами Зины плясали раскаленные, ослепительные вспышки, выворачивая тело и душу страданиями, равных которым она не испытывала никогда в жизни…

– Запомни, тварь, – веско произнес Бершадов, продолжая наступать сапогом на кровоточащий ожог, – без моего ведома – ни шага, ни звука! Это тебе плата на будущее. На всякий случай.

Это были последние слова, которые донеслись до Зины в этой вспышке боли. Потом она потеряла сознание. Очнулась от порыва свежего ветра на лице… Знакомое ощущение заставило дрогнуть веки. С трудом Зина разлепила глаза – и не поверила сама себе. Она лежала в кровати в своей собственной комнате. На животе. Руки были перемотаны бинтами и почти не болели.

Форточка на окне была открыта, именно оттуда вливался животворящий воздух, который привел ее в чувство.

Крестовская попыталась сесть, и, к ее огромному удивлению, это удалось ей с первой же попытки. Взгляд упал на часы на стене. Семь часов вечера. Тут только Зина обратила внимание, что в комнате светло потому, что под потолком горит люстра. Очевидно, ее зажгли те же люди, которые принесли ее домой.

Семь вечера. Неужели прошло лишь несколько часов? Ей казалось, что весь этот ужас длится половину жизни! На Крестовской по-прежнему была та самая комбинация, в которой она оказалась в камере пыток, но холода теперь Зина не чувствовала. А между тем в комнате было совсем не жарко.

Она попыталась спустить ноги с кровати. Тут же увидела свою одежду, которая была аккуратно сложена на стуле. Как всегда.

Но на тумбочке, стоящей рядом с кроватью, под лампой, было что-то необычное. Зина с удивлением увидела небольшую стеклянную баночку с мазью, без всяких надписей, с завинчивающейся крышкой, 10 ампул без опознавательных знаков, в металлической коробочке два шприца… Сверху лежала записка. Незнакомым почерком было написано: «Два укола утром и вечером по одной ампуле под кожу, под место ожога, 5 дней. Повязку менять 2 раза в день, утром и на ночь – смазывать мазью. 5 дней».

Крестовская сразу поняла, что это препараты из секретной лаборатории НКВД. А писал, очевидно, врач из лаборатории по просьбе Бершадова. Как мило… Бершадов искалечил ее, а теперь будет лечить секретными средствами, которые наверняка поставят ее на ноги.

Только теперь Зина обратила внимание, что рядом с ампулами лежал бинт, а в записке была приписка: «Начать с завтрашнего дня». Смех сквозь слезы…

Кое-как поднявшись на ноги, она попыталась нормально одеться. К ее огромному удивлению, чувствовала она себя вполне сносно. Боль значительно уменьшилась, а голова обрела прежнюю ясность.

В этот самый момент раздались три звонка – к ней. Дина! Мысль вспыхнула с невероятной силой. Она же пригласила подругу, хотела приготовить ужин. Что делать? Не открывать?

В дверь барабанила одна из соседок:

– Зинуля, до тебе прийшлы… Откроешь, или как?

Зина прошла коридор, медленно приоткрыла дверь:

– Прив… Ох! Зина! Что случилось?

На пороге стояла Дина. Глаза ее расширились от ужаса.

– Пойдем, не здесь, – Зина кое-как поковыляла обратно в комнату.

Проходя рядом с зеркалом, бросила на него взгляд. Понятно, почему Дина так перепугалась: на нее смотрело избитое, распухшее лицо с дикой мукой в глазах.

– Кто это сделал? Что у тебя с руками? – всполошилась Дина. – Может, милицию позвать?

– Я только оттуда, – горько усмехнулась Зина, – арестовали… И вот выпустили… час назад…

– Но за что?

– По ошибке. У НКВД тоже бывают ошибки. Они меня выпустили. Что же ты стоишь? – вдруг вскрикнула она, не помня себя. – Беги! Теперь самое время бежать! С такой, как я, опасно связываться! Вдруг и тебя арестуют… – Из глаз ее хлынули долго сдерживаемые слезы, и она почти рухнула на кровать. – Беги! Я даю тебе шанс! Спасайся! Все ведь бегут!

– Я – не все, я никуда не уйду, – сжав губы, Дина решительно подошла к подруге и помогла ей лечь на кровать. – Я останусь здесь и буду ухаживать за тобой. Столько, сколько нужно. И не спорь! Ты только скажешь, что делать. Успокойся. Я никуда не уйду. Я не оставлю тебя!..