Текст книги "Иронический человек. Юрий Левитанский: штрихи к портрету"

Леонид Гомберг, Ирина Машковская
Иронический человек. Юрий Левитанский: штрихи к портрету

От составителя

«Иронический человек» – не биография, а собрание разных текстов, формирующих основу настоящей биографии, которая, хочется верить, будет составлена достойными профессионалами уже в близком будущем.

В книгу вошли статьи и эссе, написанные мной в период с 1996 по 2009 год, беседы с видными деятелями российской культуры о поэте, а также список вышедших книг Ю. Левитанского, значительно дополненный для настоящего издания. Однако главными в сборнике являются, конечно, непоэтические тексты самого Юрия Давидовича, как уже напечатанные в периодике, так и публикуемые здесь впервые. Некоторые из них были записаны мной при жизни поэта. Важное место в книге отведено разделу, в котором воспроизведены фрагменты многочисленных интервью Ю. Левитанского в последний период его жизни. Заканчивается книга произведениями мемуарного характера: воспоминаниями В. Кардина о малоизвестных страницах жизни поэта и эссе композитора Ларисы Критской, живущей ныне в США, написанное специально для этого издания.

В сущности, соавтором сборника «Иронический человек» была Ирина Машковская, вдова Юрия Давидовича. Без нее эта книга не могла бы увидеть свет в том виде, в котором теперь ее получил читатель.

Необходимо заметить, что поначалу мы намеревались включить в книгу значительно большее число мемуарных текстов разных авторов. Отказаться от этой затеи побудили несколько обстоятельств, и главное среди них такое: насколько можно судить, среди правообладателей творческого наследия Ю. Левитанского достигнут консенсус о необходимости в скором времени открытия интернет-сайта поэта, где будет сосредоточенно значительное количество материалов, посвященных его жизни и творчеству.

Я выражаю искреннюю благодарность дочерям поэта Екатерине Левитанской и Анне Левитанской за помощь в работе над книгой.

Благодарю видного российского общественного и политического деятеля, председателя совета Конгресса интеллигенции РФ Сергея Александровича Филатова и секретаря Союза писателей Москвы, поэтессу Татьяну Витальевну Кузовлеву за всемерную поддержку проекта.

Самые добрые слова благодарности – поэтам Евгению Евтушенко и Олесе Николаевой, певице Елене Камбуровой, актеру и режиссеру Михаилу Козакову, писателю Дине Рубиной, композитору Ларисе Критской, журналистам Ирине Ришиной и Леониду Шинкареву, критику Ирине Янской, в той или иной мере принявшим участие в работе над книгой.

Благодарю документалиста Ярослава Гриневского, режиссера фильма «Я медленно учился жить» (2007), а также поэта и литературоведа Виктора Куллэ, инициатора выпуска специального номера журнала «Литературное обозрение» (1997, № 6), посвященного Юрию Левитанскому, – некоторые материалы этих проектов были использованы при составлении книги.

Выражаю также свою признательность Олегу Машковскому и Ольге Машковской за участие в подготовке фотографий к печати, а Людмиле Хонелидзе – за помощь в идентификации изображенных на фото писателей.

Вместо предисловия. Дина Рубина. Не поговорили…

Когда Леонид Гомберг пригласил меня выступить на вечере памяти Левитанского, я отказалась – мы не были знакомы с Юрием Давидовичем. Но, сидя в зале и слушая выступления его друзей, учеников, да просто – знакомых поэта, я подумала, что мой рассказ о том, как я так и не познакомилась с Левитанским, был бы поучителен для тех, кто принадлежит литературному цеху.

Четырнадцатилетней девчонкой, попав на Байкал, я в газетном киоске поселка Листвянка увидела тоненькую книжку стихов с фотографией автора, до оторопи похожего на моего отца. Не говоря уже о внешности, совпадало многое: год рождения, род войск, звание, в котором поэт пришел с войны, и даже отчество – Давидович! Я купила книжку как курьез, чтобы показать папе, открыла ее на первом стихотворении и – пропала. С того дня и до сих пор стихотворения Юрия Левитанского остаются любимейшими мною в поэзии. Одно время мне даже хотелось написать ему письмо, да все сдержанность и скованность мешали. Пару раз мы даже сталкивались за кулисами на каких-то литературных вечерах, и все меня подмывало подойти и сказать просто: «Юрий Давидович! Я так люблю вашу поэзию!» – ведь знаю же, по себе знаю – как дороги эти слова из любых уст… Но… мешала проклятая застенчивость – сдалось, думала, Левитанскому мое мнение о его поэзии!

Жизнь – самая искусная плетельщица кружев. Иногда такой узор смастерит – диву даешься! У меня с Левитанским были общие знакомые, например Дмитрий Антонович Сухарев. Однажды, когда, приехав из Ташкента, я оказалась у него в гостях на Бауманской, он заметил: «А знаете, кто до меня жил в этой квартире? Левитанский. У него в этой комнате стоял огромный письменный стол, во-о-от такой – отсюда и досюда!»

В начале восьмидесятых в Ташкенте оказался мой приятель, драматург Семен Злотников. И в беглом разговоре, садясь в такси, он сказал: «Да, ты знаешь – Левитанский умер». У меня оборвалось сердце, так, как это бывает только тогда, когда узнаешь о смерти друзей. И дня два я страшно горевала, пока не узнала, что Левитанский жив, выкарабкался после инфаркта! Хорошая примета – к долгим годам…

И прошло еще лет семнадцать. Я жила уже в Иерусалиме. Позвонил однажды Игорь Бяльский, в то время пресс-секретарь муниципалитета, сказал: «В Израиль приезжает Левитанский, буду водить его по Иерусалиму. Хочешь присоединиться?»

И опять я отказалась. Встреча с Иерусалимом, подумала я тогда, требует душевных усилий. Не хватало еще мне под ногами вертеться!

Помнится, Игорь рассказывал после этой встречи, как Юрий Давидович смотрел на Иерусалим, как сказал: «Знаете, немного мне уже осталось… И для меня приезд сюда столько значит, что я даже говорить сейчас об этом не могу. Может быть, потом, когда-нибудь…»

А через несколько месяцев Левитанский умер. По-настоящему, навсегда. И я восприняла это глубоко и смиренно, потому что годы приучают нас к мысли о неизбежном.

Сердце мое сжалось только несколько дней спустя, когда в разговоре с Анатолием Георгиевичем Алексинымя услышала: «Юра был у нас в гостях в Яффо, ты знаешь? И упомянул о тебе – вот, мол, жаль, никак не удается познакомиться…»

Леонид Гомберг. Война и мир Юрия Левитанского[1]1
  Эссе, полностью переработанное для настоящего издания, легло в основу книги «Война и Мир Юрия Левитанского: Опыт реконструкции творческой судьбы поэта в интерпретации Леонида Гомберга» (М., 1997).


[Закрыть]

1

Традиционное советское литературоведение огульно причисляло Юрия Левитанского к «обойме поэтов фронтового поколения». Оставив в стороне воинственную терминологию агитпропа, отметим лишь, что поэт, коли он Поэт, никогда не вмещался ни в какие списки, реестры и циркуляры. В полной мере это относится к Юрию Левитанскому, сделавшему для русской поэзии бесконечно много – не количественно, а качественно.

Преобладающая форма его творческого наследия – «книга стихов», самодостаточное цельное произведение с четко обозначенной структурой, единое по мысли, а порой – и по фабуле, как, например, «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981). Таких книг он написал немного – всего семь. Наиболее известная среди них – «Кинематограф» (1970).

Композиторы и барды часто пишут песни на его стихи; все они быстро запоминаются и порой годами не сходят с дисков, аудиокассет, да и просто частенько звучат под гитару на вечеринках и у туристских костров. Песни его перебрались даже через Средиземное море: израильские барды поют их не только по-русски, но и на иврите.

Особняком в творчестве Ю. Левитанского стоит сборник оригинальных пародий на стихи современных поэтов – «Сюжет с вариантами» (1978), слагавшийся в течение долгих лет. Невнятно оцененный критикой, он, по существу, является уникальным явлением российской словесности.

И наконец, важной стороной его творческой работы предстают многочисленные поэтические переводы. Особенно часто он переводил поэтов стран Восточной Европы. Собранные в книгу «От мая до мая» (1975), они были высоко оценены еще Константином Симоновым, назвавшим Ю. Левитанского поэтом «чуткого таланта». Вершиной его переводческого мастерства представляется русская версия «Эпифаний» (1977) латышского поэта Иманта Зиедониса.

Самым полным собранием сочинений Ю. Левитанского долгое время оставалось «Избранное» (1982), куда вошли все основные произведения поэта, написанные к тому времени. Дальше последовала «пауза», если угодно пропасть в тринадцать лет, длившаяся до самой его кончины: в этот период Ю. Левитанский опубликовал всего одну новую книгу– «Белые стихи» (1991).

Только в 1996 году с помощью российского предпринимателя и мецената Ильи Колерова удалось наконец осуществить новое издание избранных сочинений поэта «Меж двух небес». Но увидеть «готовую» книгу автору не пришлось: она была подписана в печать 25 января, в день его кончины. Впрочем, следует, конечно, считать эту книгу последним прижизненным изданием поэта: он сам был ее составителем, сам нашел название, сам работал с версткой…

Место Юрия Левитанского в русской поэзии XX века еще предстоит определить историкам и литературоведам. Сам же он категорически возражал против построения поэтов по некоему ранжиру и калибру. Он говорил, что вся большая русская поэзия от Державина до Самойлова размещается на одной книжной полке, и если уж поэт на эту полку взошел, разговоры на уровне «хуже – лучше» или «первый – десятый» неуместны.

2

Ю. Д. Левитанский родился в 1922 году в городе Козельце на Черниговщине в ассимилированной еврейской семье. «Папа знал всего несколько слов на идиш, – рассказывал Юрий Давидович, – мама не знала почти ничего, а я тем более». Жили они бедно, нуждались порой в необходимом, особенно после того, как однажды, уже после рождения сына, их начисто обокрали, вынеся из дома почти все, что только можно было унести.

В поисках лучшей доли семья частенько переезжала с места на место, и, когда мальчику исполнилось три года, они уже жили в Киеве. Потом отцу удалось найти работу на одной из донбасских шахт, и семья переехала в небольшой шахтерский поселок на руднике: всего несколько домов в степи. Вскоре, однако, они перебрались в столицу шахтерского края город Сталино… «Как мы жили в этом городе? – вспоминал Левитанский. – Глинобитные домики без всяких удобств, с общим туалетом на шесть-семь домов, который виднелся где-то вдалеке… Воду таскали за три квартала…»

Там, в Донбассе, будущий поэт пошел учиться в украинскую школу: у него было два родных языка – русский и украинский…

Окончив десятилетку, Юрий Левитанский уехал в Москву и в 1939 году поступил в ИФЛИ – Институт философии, литературы и истории – «красный лицей», призванный готовить кадры советской гуманитарной элиты.

Как это обычно случается, намерения властей так намерениями и остались: из всех ифлийцев только один Александр Шелепин, будущий шеф КГБ, недоброй памяти Железный Шурик, достиг «степеней известных» в послевоенной иерархии госпартноменклатуры.

Мы не знаем, как сложилась бы судьба Павла Когана, талантливейшего поэта, по свидетельству Левитанского, «образованного и умного человека». Он не вернулся с войны. Мы не знаем, что ожидало Кульчицкого, Отраду, всех остальных ифлийцев, кто остался на той войне…

Но зато нам известно, что имена Твардовского, Слуцкого, Гудзенко, Самойлова и младшего среди них Левитанского сегодня стали символом высокого художественного уровня современной российской поэзии, надежным мерилом человеческого достоинства и чести, которые они сумели сохранить, невзирая на так называемые неблагоприятные обстоятельства послевоенного развития страны – «культ», «волюнтаризм», «застой», «хаос» и прочая, и прочая, и прочая…

3

Юрий Левитанский непрестанно и мучительно думал о прошедших годах. Не раз и не два он заявлял журналистам и просто окружающим его людям, что намерен писать мемуары. Иногда казалось, что он вот-вот «разгребет завалы» на своем рабочем столе и засядет за новую, неожиданную для нас и необходимую для него работу.

Но время шло, а он все не принимался: в последний момент ему что-то обязательно мешало, что-то не складывалось, и он оставлял свои намерения на будущее, понимая, что жизнь коротка, что она неумолимо проходит, – и оттого мучился еще больше…

Эти невеселые мысли посещали Левитанского так часто, думал он о своей прозе так долго, напряженно и безнадежно, что в голове его, в сердце его годами жили целые новеллы, может быть, повести о годах минувших, о друзьях-товарищах, о судьбе России, о месте поэзии в ее истории… От частого повторения своих намерений окружающим его людям скелеты этих историй все более обрастали подробностями: так складывались законченные сюжеты, некоторым он даже придумывал названия…

Вот, например:

«За четыре года войны прошел я от Москвы до Праги. Крайние точки этого пути я мог бы назвать так: “Снег сорок первого года” – “Сирень сорок пятого года”…» («Я не участвую в войне…» Литературная газета. 1995, 12 апреля).

4

На войну Левитанский пошел едва ли не с первого дня, только что сдав экзамены за второй курс. Воинская часть, к которой он был приписан, вошла в Москву в октябре 1941-го и заняла оборону на рубеже Белорусского вокзала. Позже, уже в ноябре, их забросили в район Волоколамска. Потом в декабре Левитанский участвовал в наступлении советских войск под Москвой. А дальше были Синявинские болота на Северо-Западном фронте, Украина, Бухарест, Братислава… Свой боевой путь молодой лейтенант закончил в Праге.

А семья Левитанских встретила войну в Донецке. Глава семьи Давид Исаевич, по словам Юрия Левитанского, «был великий оптимист» и верил, что немцы не дойдут до города. Родители с младшим братом Юрия Давидовича Анатолием решились тронуться в путь, когда немцы были уже на окраине Донецка. Рано утором они вышли из дома и отправились к сестре отца Надежде, жившей во Фрунзе, куда она была сослана после ареста мужа. Они шли несколько месяцев через Украину и Кавказ, ночуя у случайных людей, голодали, мерзли, мокли под дождем, спасались от бомбежек. С тех пор Анатолий от нервного стресса начал грызть свои пальцы, его даже оперировали. В возрасте двадцати лет, только окончив университет, он утонул в притоке Ангары Иркуте – его опознали через десять дней по искалеченному суставу пальца.

…В начале лета 45-го все подразделения 53-й армии, где проходил службу лейтенант Левитанский, погрузили в эшелоны и отправили на дислокацию в Одесский военный округ. Но в судьбу молодого поэта и недоучившегося филолога со свойственной ей бесцеремонностью вмешалась большая политика, и Левитанский вместо Одессы оказался в Монголии – на «маленькой» войне с Японией… Лишь спустя несколько месяцев его перевели в Иркутск, в состав Восточно-Сибирского округа, где он оставался на боевом посту еще почти два года.

В Иркутске Левитанский неудержимо рвался «на гражданку»… Да и местные писатели желали иметь в своих рядах молодого поэта-фронтовика, бывшего ифлийца. За дело взялся Георгий Марков. Он начал бурную переписку с Москвой, которая закончилась тем, что от московских начальников последовал решительный ответ: решайте судьбу лейтенанта Левитанского на месте. Молодого поэта вызвали в военкомат и начали уговаривать остаться в армии. Но тот был непреклонен. «Я ушел добровольцем на войну, а теперь война кончилась», – говорил он.

Ехать ему было некуда, пришлось обустраиваться в Иркутске: снял угол – кухоньку с печкой…

С помощью Г. Маркова ему удалось устроиться на работу завлитом в местный театр музыкальной комедии и получить комнату в гостинице.

Вскоре после демобилизации в 1947 году Левитанский отправился за родителями во Фрунзе. Он был потрясен: они спали полуголые на земляном полу. Пришлось срочно забирать их в Иркутск. Кроме основной работы Левитанский подрабатывал в окружной армейской газете «Советский боец», работал во всех жанрах, в том числе писал страничку солдатского юмора, за что и получал свои гроши. Долгое время он ходил в шинели, мечтая съесть целиком буханку хлеба. По словам Левитанского, его жена Марина «пришла с портфельчиком». Материально жизнь была очень тяжелой.

В 1948 году в Иркутске вышла в свет первая книга поэта «Солдатская дорога».

5

Без сомнения, правы критики, назвавшие Ю. Левитанского «поздним поэтом». Да и сам он не раз говорил об этой своей «творческой особенности». Вообще, поэтический возраст – одна из тех проблем, над которыми он размышлял непрестанно: «Говорят: поэзия – удел молодых. А я хочу написать о том, чем никто почему-то не занимается: о поэзии стариков, поскольку лучшая поэзия второй половины XX века – это поздний Пастернак, поздняя Ахматова, поздний Твардовский, поздний Самойлов. Это феномен нашего времени. В XIX веке один Тютчев как исключение, в XX – почти правило».

Впрочем, это свойство его таланта нисколько не отменяет очевидного факта: среди стихов поэта, датированных 1940 годом, есть прекрасные строки, которые в полной мере обнаруживают будущего мастера.

«Позднее дыхание» не просто факт биографии Ю. Левитанского, это отличительная черта его творчества: зрелость мысли, взвешенность оценок, глубина его размышлений, скупость его поэтической музы – все это имеет в своей основе не раз подмеченную критиками и вполне очевидную для его почитателей поздность.

В самом деле, в пору, когда вышел в свет «Кинематограф», первая книга, принесшая Левитанскому широкую известность, поэту было уже около пятидесяти… Формально охватывающее весь полный «годовой» цикл развития человека и человечества повествование начинается именно с лета – зрелой поры, а оканчивается – весной, возвращением в детство и юность, да и «воспоминания» проходят сквозь ткань книги в «обратном порядке» – от послевоенных скитаний повзрослевшего мужчины к раннему детству, почти еще бессознательному. Даже его знаменитая «долгая строка» впервые во всем своем блеске появляется лишь в книге «День такой-то» (1976) на шестом десятке лет…

И в жизни его все случалось поздно, все – наоборот, в обратном порядке: отцом, притом многодетным, стал после пятидесяти, после шестидесяти – влюбился, как школьник, лишь после семидесяти обрел какую-то социальную стабильность!

Да и первое свое московское издание – «Стороны света» (1959) поэт осуществил только в тридцатисемилетнем возрасте – на сакраментальной поэтической дате, отмеченной еще В. Высоцким – «на цифре 37». Можно, таким образом, утверждать, что «ранний» Левитанский начался после тридцати семи – в том возрасте, когда ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Блока, ни Есенина, ни Маяковского в живых уже не было.

6

Начало московского периода в творчестве «позднего поэта» Юрия Левитанского пришлось на шестидесятые годы… Однако Левитанский не был «шестидесятником», как не был он ни «пятидесятником», ни «семидесятником», как не был вообще никаким «ятником», «остником» или «нистом».

Всплеск общественного самосознания на рубеже 50– 60-х годов, известный под названием «хрущевской оттепели», похоже, вовсе никак не отразился на творчестве поэта. Как это случалось прежде и как будет потом, его поэтические книги явились плодами долгих и трудных раздумий над разнообразными общественными процессами, которым он был свидетель. Итоги его творческого труда были тем формально малым конечным результатом, который остается после решения трудной и громоздкой математической задачи… Может, они были даже не результатом, а просто побочным продуктом его мучительных усилий.

Вот, например, в книге «Земное небо» появляется искусственный спутник Земли («Бип-бип»). Но при этом нет там цветистого разглагольствования – в духе времени – о великих свершениях, о победе разума, нет и восхищения технологическим прогрессом или, наоборот, негодования по поводу его неминуемых издержек. Детище прогресса видится ему (просто невероятно – начало 60-х!) одиноким ребенком, потерявшимся в сумраке вселенской чащобы, маленьким, несчастным, тщетно силящимся докричаться до некоего высшего разума…

 
Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне, в глубине, —
 

писал поэт.

Поэтический бум «шестидесятников», когда из ставшего вдруг тесным Политехнического поэты вышли на стадионы, вообще никакие затронул Юрия Левитанского. Он неоднократно подчеркивал, что подлинного интереса к поэзии у публики тогда не было, да и быть не могло. Поэзия «шестидесятников» в значительной мере служила компенсацией отсутствия некоторых общественных форм политической жизни страны, в особенности свободной прессы. Левитанский полагал, что такая функция поэзии не свойственна в принципе, а поэтому участие, скажем, Ахматовой, Заболоцкого, Арсения Тарковского в этих вечерах было немыслимо по определению.

Поэт не уставал повторять: настоящая, подлинная поэзия мало зависит от того, что происходит в политике; в каждом десятилетии любой эпохи – самом тяжелом, самом темном – мы обязательно обнаружим нескольких прекрасных поэтов… А что всегда были и есть поэты, приверженные, так сказать, «политической музе», не беда… Впрочем, очевидно, это не лучшее, что есть в российской поэзии.