Текст книги "Наваждение"

ИЗОЛЯТОР

В тот день Костя больше не сидел за партой с той красивой девочкой, королевной из тридесятого царства, ни на одном уроке. В медпункте школы он провёл много времени, и в детский дом на другой красивой машине его отвёз какой-то дядька. Потом ему сказали, что это был сам директор школы, Алексей Иванович.

Дядька не разговаривал с Костей по дороге. Он «рулил», и Костя снова ярко ощутил свои брошенность и одиночество. В окно автомобиля смотреть не хотелось. Голова раскалывалась и отчаянно кружилась всё больше и больше.

– Ну, вылезай, герой! – скомандовал дядька, когда машина притормозила у дверей детского дома. Костя не знал, как открыть дверь в странной машине, которую он видел впервые. – Что, боец – бойцом, а не знаешь, как люк в танке открывается? – догадался дядька. – Сейчас помогу…

Костя, действительно, не мог сообразить, что необходимо сделать, чтобы дверь машины открылась. Он так и застрял в салоне, в сокрушительной нерешительности прижав перепачканный его кровью носовой платок девочки-королевны к разбитому носу.

Голова раскалывалась от боли в носу, а где-то, в середине головы, было ещё больнее. Боль постепенно и упрямо нарастала, и лишала мальчишку способности мыслить. Хотелось скулить кутёнком тётки Нюшки, соседки по подворью в их деревне.

Он так и не смог определить, где болит. Дядька открыл дверцу машины с его стороны, и Костя медленно сполз с сидения на утрамбованную колёсами машин землю двора, но идти уже не мог. Голова кружилась так, что небо с землёй поменялось местами, а боль в голове всё нарастала, и Костя еле сдерживал себя, чтобы не закричать.

Дядька подхватил его в тот момент, когда, выбившись из сил, мальчишка стал медленно оседать на землю у переднего колеса машины.

– Ох, ты, драчун-воробьишка! Пошли-ка в медпункт, боец! – вздохнул дядька, и подхватил Костю на руки.

– Мой красивый портфель, – почему-то шёпотом еле выговорил Костя.

– И портфель заберём… – согласился дядька. – Позже я привезу тебе портфель.

Странный, но добрый дядька подхватил рыцаря, и отнёс его в какую-то белую комнату, сплошь заставленную кроватями. Теперь он знал, как называются эти железные и такие скрипучие приспособления для спанья.

У себя дома, в деревне, Костя спал на печи, застеленной старыми шкурами, в которых жили маленькие жучки. Бабушка их называла по-разному: то блошками, то вошками, то клопиками или таракашками. Поймав же резвого лазутчика, безжалостно давила паразитов, приговаривая над каждым убиенным, кому, что причиталось. Костя научился различать их, и всех пойманных козявок безжалостно давил, потому, что они больно кусались и высасывали из него кровь. Он и не ведал до вчерашней ночи, что такое настоящая кровать. Кровати в интернате были не в счёт, их там называли лавками для спанья. Отец до смерти спал на диване, или на широкой лавке у стола, а то и просто, в углу на полу. Бабушка прикрывала его овчиной и оставляла в покое до утра. Братья спали на полу в своей маленькой комнатушке без окон. Комнатушка находилась за печкой, и там было всегда тепло, если топилась печка, а печка топилась всегда. Костя никогда не задавался вопросом, где обычно ночевала сестра. Иногда она приходила к ним с бабушкой на печку и тоже с удовольствием слушала бабушкины сказки, но чаще всего сестра спала совсем отдельно. Костя не знал, где.

Нелюбовь братьев и сестры не позволяла ему сблизиться ни с кем из них. Одна бабушка была ему и другом и бабушкой и мамой и папой одновременно. Костя её боготворил, и сейчас, сидя на белой детдомовской кровати, он вдруг заплакал. Тихо заплакал, без громкого рёва, даже без всхлипываний, чтобы не привлечь внимание чужих тёток, которые сидели за столом где-то в глубине помещения и о чём-то увлечённо балаболили. Он слышал их голоса, но не мог разобрать ни слова, и от неумолимой боли где-то в голове, а самое главное, от непонимания того, что с ним произошло, становилось обидно, а бабушки рядом не было.

Он понимал, что бабушка просто не может его найти. Она не знает, куда и зачем его увезли те, чужие тётки, и ищет своего любимого внука по свету, и горько плачет, потому, что не может отыскать. Им, этим противным тётке и дядькам, уж точно, нет до него никакого дела. Они привезли его сюда, и уехали куда-то, совсем уехали. Костя их больше никогда не видел. И тогда он решил, что улетит отсюда, он же уже немножко умеет! Вот и постарается, улетит, и будет странствовать по свету, как герои сказок, о которых говорилось в книге, которую они с бабушкой всегда читали перед сном на печке.

Он обязательно найдёт бабушку. Пусть только нос перестанет так болеть и в голове прояснится, он и без меча-кладенца, и без буланого коня убежит отсюда, летать же он почти научился, а всё необходимое для сражений он в дороге обязательно найдёт!..

Сейчас некому было читать ему сказки, а сам он за год ученичества читать так и не научился. Тамара Андреевна обещала перед сном ещё одну новую сказку почитать, только сюда эта добрая тётя уж точно не придёт… Ничего, он обязательно научится читать быстро, не по слогам. Он будет стараться, но сначала надо постараться попробовать улететь отсюда и найти бабушку…

– Ну, как тут поживает наш герой? – услышал он голос Тамары Андреевны, и был удивлён и очень обрадован, но насупился и отвернулся, стал смотреть в противоположную сторону.

– Убегу я от вас… У вас тута даже ни блошек, ни вошек, ни клопиков, и таракашков даже нету, и воевать не с кем… А того толстого вруна я на смертный бой вызову и победю!.. – мрачно прошептал Костя, но учительница услышала его. Это тоже было удивительно.

– Ну-ка, вытри слёзы, и больше никогда не раскисай. Слёзы думать мешают, а ты слишком сильно себя жалеть начинаешь. Это вредно. Вытри слёзы, я сказала! – почему-то рассмеялась Тамара Андреевна. – На смертный бой никого вызывать не надо. Драться у нас нельзя, понимаешь? А с насекомыми мы боремся, потому-то и нет их здесь, а, вот, от себя не убежишь. Побеждать надо только в учёбе. Мы клопиков и блошек прогнали давно. За этим тётя Тала следит… – спокойно стала объяснять Тамара Андреевна, присаживаясь рядом с мальчишкой на белую кровать. Костя послушно кулачками вытер слёзы, с удивлением поднял голову, повернулся лицом к учительнице, и заглянул ей в самые глаза. Он почему-то поверил каждому её слову. – Тебе некуда бежать, мой мальчик… У тебя же из родни никого не осталось, все умерли…

– Мне надо бабушку найти, она же меня потеряла! – упрямо мотнул головой Костя, и тут же боль острыми когтями вцепилась в лицо, постепенно туже сжимая свои тиски. – У-у-у! – застонал он, не в силах сдержаться.

– Некуда тебе идти, миленький… Нету твоей бабушки… Потому-то тебя сюда и привезли. Умерла твоя бабушка, а братьев и сестру в другие детские дома определили, где для них места нашлись… – безжалостно сообщила страшную весть Тамара Андреевна.

– Как умерла? Как папа?!! – удивлённо выкрикнул Костя и подскочил с кровати, не обращая внимания на острую боль в носу. Он отказывался понимать и принимать смерть. – Бабушка в город уехала, и обещала скоро вернуться! Она же меня ищет, а я же здесь сижу! Она же ничегошеньки не знает, как же она меня найдёт?!..

– Мой хороший мальчик, как же тебе рассказать всю правду, чтобы ты сумел меня понять? Твоя бабушка умерла, поэтому люди из опекунского совета вашего края и постарались развезти вас по детским домам, где были свободные места. Вас развезли по всей стране. Ты – самый маленький, поэтому тебя привезли сюда, на юг. У нас теплее, и ты быстрее вырастешь. Остальные дети были увезены в другие детские дома. Когда вы подрастёте, обязательно найдёте друг друга…

– Моя бабушка умерла, как папа?! – отказывался поверить Костя. Новость ошеломила его. Сбитый с толку, он не мог поверить жестоким словам доброй Тёти, Тамары Андреевны. Он уже знал, как приходит смерть. По отцу знал. Он навсегда запомнил серо-сиреневый цвет жёсткой, как подмётка, кожи на лице отца… – Она мне ничего не сказала, и улетела к маме и папе на облачко? – Вдруг совсем тихо спросил он.

– Да, мой друг… Бабушка не успела тебе всё объяснить. Прости её… Тебе некуда идти, малыш. У тебя нет дома. Тут твой дом отныне, и до возмужания…

– Бабушка… Она на облачке с мамой и папой теперь ездит? – не унимался Костя, а глаза его горели надеждой.

– Да, теперь она на облачке, – не стала уточнять и разочаровывать малыша Тамара Андреевна.

– И я смогу теперь её и здесь увидеть?

– Да, Костенька, да… Она обязательно приснится тебе ночью…

Его никто и никогда-никогда так не называл, «Костенька!» Ему понравилось, с каким чувством и теплотой произнесла его имя Тамара Андреевна.

– Ладно, не уйду я… – тихо согласился Костя. – Буду на облачко смотреть. Там теперь живут все мои родные: и мамочка, и бабушка с папкой. Они летят по небу и на меня смотрят. Я знаю, мне бабушка рассказывала… – он не сказал Тамаре Андреевне, что теперь с удвоенным, утроенным старанием будет учиться взлететь в небо. Он должен что-нибудь придумать, чтобы ускорить процесс обучения. Ему обязательно надо было подлететь на облачко, и спросить у бабушки, почему она поторопилась, и не дождалась его возвращения из школы в тот весенний день. Ничего ему не объяснила, и, сама, без него, без Кости, улетела на облачко. Он же так старался научиться летать, и у него почти получилось!..

– Костенька, ты выздоравливай, а через неделю, когда занятия в школе закончатся, мы будем ездить купаться в море. Водичка в море уже тёплая, я уже сама проверила… – вдруг сказала Тамара Андреевна и улыбнулась так ласково, что у Кости заныло под ложечкой. Наверное, так бы ему улыбнулась его мама…

Но сейчас разговор шёл о море-окияне. До боли в печёнках, до свиста в ушах, ему хотелось увидеть настоящее море, и как из него выходят рыцари, все чешуёй блестя. Правда, он совсем не знал, где у него есть печёнки, и как свистят уши, и никогда не видел рыцарей, покрытых чешуёй. Так всегда говорил один из братьев. Тот, который почти его не побивал, а только ругался и грозился закинуть его на ёлку…

– В настоящем «море-окияне»? Во всамделишном? – даже не поверил Костя. Глаза мальчишки засияли от услышанного обещания, а боль в носу растворилась в предвкушении чуда от обещания Тамары Андреевны. Да, он мечтал увидеть, каким бывает настоящее море…

– Да, во всамделишном море-океане. Я думаю, тебе понравится. И ещё, за лето тебе надо будет научиться читать, писать и считать, если ты не хочешь остаться на второй год в первом классе.

– Я не хочу, то-есть, я хочу, я научусь!.. А когда я научусь читать, я смогу свою книжку сам читать?

– И не только её. Лидия Петровна тебе будет выдавать много интересных книжек. Ты не оторвёшься от чтения, это же очень интересно, но сначала обязательно надо научиться читать и не рвать книги, иначе ни одной задачки не решишь, и многого не узнаешь, если сам не прочитаешь, а книжку уже порвёшь, понял?

– Понял… Только, не я ту книжку порвал. Я буду учиться… Я только на облачко слетаю, и обратно вернусь, чтобы читать научиться… – буркнул Костя так, чтобы Тамара Андреевна ничего не услышала.

На облачко же, к своим родным, он обязательно должен слетать, чтобы рассказать им, где он сейчас находится, чтобы они не разыскивали его по свету. Он скажет, где находится, и вернётся назад, у него же много дел на Земле, так бабушка всегда говорила. Он улетит сегодня вечером, потом, когда тётки-балаболки коридорные успокоятся, и спать улягутся. Он придумает, как улететь, времени до вечера ещё много, надо с мыслями собраться и боль в носу победить!..

НА ОБЛАЧКО НА ШВАБРАХ!

Вечером, когда в коридоре изолятора улеглись все разговоры, а толстая тётка, которую Талой почему-то звали, погасила свет в комнате, куда определили раненого бойца, Костя свернулся калачиком под тонким одеялом и приготовился ждать, когда совсем утихнут шумы во всём большом доме, куда его определили после драки с тем толстяком.

Он должен бесшумно улететь на облачко сегодня ночью, обязательно должен, а если всё делать тихо, то никто не поймает, и никто не остановит, и он обязательно улетит!..

Хорошо бы найти ту швабру, которой другая тётка мыла пол совсем перед сном. Очень даже подошла бы ему та швабра. Он примерился, когда тётка шуровала той шваброй под его кроватью.

Простыню для настоящего крыла он стащит со своей кровати, и сделает из неё крылья. Ему казалось, что, так, махая простынёй, привязанной к швабре, легче будет долететь до облачка. Он полетит ночью, когда все тётки улягутся спать, и не смогут его поймать и не пустить на облачко…

Удостоверившись в том, что весь дом погрузился в сон, Костя вылез из-под одеяла, и тихо проскользнул в коридор. Тапочки он не надел, чтобы слишком громко не топать ими по звонкому полу, покрытому линолеумом.

Множество дверей уже не пугало. Он осторожно открывал каждую по очереди, и вскоре нашёл то, что искал. В совсем тёмной комнате стояла швабра, мокрой шерстью вверх. И не одна. Их было сразу две! Мокрые и тяжёлые швабры всё же были очень нужны для предстоящего полёта. Для укрепления крыльев обязательно нужны были обе швабры, решил он. С их помощью можно было бы удлинить руки и превратить их в настоящие крылья.

Выхватив обе швабры из угла самой тёмной комнаты, Костя помчался в свою палату, но заблудился, и шмыгнул в совсем другую дверь.

Комната, залитая лунным светом, была заставлена столами и стульями. Откуда-то, из угла, соблазнительно пахло свежим хлебом. Запах невидимыми волнами струился по пространству комнаты и вызывал аппетит. У Кости заурчало в желудке, а во рту забулькала слюна. Сглотнув, он вспомнил, что с утра ничегошеньки не ел, и, как настоящий охотник, пошёл за подкреплением на запах.

На одном из столов, у самой стены возвышалась громадина, накрытая белой тряпицей. Именно из-под этой тряпицы так вкусно пахло свежим хлебом. Костя понял, что очень хочет есть. Днём тошнило, было не до еды. И в обед от еды отказался, потому, что болел нос, и жевать было невозможно. Вечером, когда принесли ужин, ему не хотелось есть, из-за той же противной боли в носу. А сейчас медведя бы проглотил, не задумываясь, и не обратил бы внимания на ту тягучую и противную боль, дикой кошкой, вцепившуюся в нос! Того самого медведя съел бы с потрохами, о котором ему часто рассказывала бабушка, и который оставил след от когтей на его ноге.

Неожиданно быстро он нашёл источник запаха, и откинул белую тряпицу в сторону. Под этой белой тряпицей, оказалась большая миска, до краёв наполненная нарезанным кусочками хлебом. За миской громоздилось что-то ещё, но Косте ничего не нужно было, кроме хлеба, и он не полез за миску. В ту минуту его интересовал только хлеб. В руках оказалось сразу две швабры, и они мешали набрать хлеба в обе руки. Швабры следовало отнести в ту комнату, где стояла его кровать, потом вернуться в эту комнату и свободными руками набрать немного хлебушка в дорогу, а потом уже думать, как улететь на облачко.

Чтобы не громыхать швабрами по коридору, Костя решил поставить их пока в углу комнаты с вкусным запахом свежего хлеба. Он возьмёт совсем немножко, пару кусочков всего, отнесёт добычу в комнату, где стоит его ковать, сложит там хлебные кусочки, а потом вернётся сюда за швабрами. Хлеб он сейчас спрячет за пазуху, под майку, чтобы удобнее его перенести в палату. В палате съест то, что вытащил из миски, запьёт водой из умывального крана, и полетит в небо на крыльях из швабр.

Он ещё не думал о том, как будет приспосабливать швабры к полёту. Голодными мозгами плохо думать, так всегда говорила бабушка, а в дороге хлеб тоже может пригодиться. В пути обязательно захочется кушать, ведь на облачко дорога длинная! Значит, парой кусочков он не обойдётся. Надо набрать хлеба столько, сколько сможет унести. Потом он подумает, как съестные припасы приспособить к полёту, и где найти котомку, в которую можно будет сложить весь хлеб.

На голодный желудок думается, и правда, плохо, поэтому прямо сейчас, надо, всё же, набрать хлеба столько, сколько он сможет унести к себе на кровать, а там он придумает, что делать с такой лёгкой добычей.

Он набрал хлеба столько, сколько уместилось за пазухой. Майка надулась, но плотно прижатая резинкой трусов, выдержала напряжение груза. Придерживая одной рукой свой драгоценный груз, Костя, на кончиках пальцев ног, побежал обратно в комнату, где, среди белых кроватей, стояла и его кровать.

Высвободив майку из трусов и вытрусив хлеб на одеяло, Костя призадумался. Для такого дальнего путешествия хлеба было, всё же, маловато, решил он. Надо было бы ещё разик сходить в ту комнату, где так вкусно пахло хлебом, забрать швабры, а, за одно, ещё набрать немного кусков такой вкусной еды в дорогу. Он старался не шуметь, и снова выскочил в коридор. По вкусному запаху, исходившему от миски с хлебом, и смело распространявшемуся по коридору, он быстро сориентировался в темноте, и уже без особого труда нашёл нужную комнату.

Заветная миска, как и прежде, громоздилась на большом столе, возле маленького окошка в стене. Костя успел привыкнуть к темноте, и сумел лучше рассмотреть то маленькое окошко. Оно было плотно закрыто, и совсем не интересовало беглеца. Он без особых затруднений нашёл миску, заполненную нарезанным хлебом. Хоть и была эта миска накрыта той же белой тряпицей, и в общей массе своей составляла часть громадины, громоздившейся на столе у маленького окошка, Костя уже смело подошёл к ней. Второй раз – не первый, уже не так страшно… Хоть громадина сначала так напугала, во второй раз он уже без страха отвернул тряпицу в сторону, чтобы набрать ещё немного хлеба в дальнюю дорогу. Именно из этой волшебной миски исходил восхитительно вкусный запах. Именно отсюда запах струился по коридору и будоражил всё существо Кости.

В обе руки и за пазуху Костя ещё раз набрал нарезанных кусков, сколько мог унести, и снова, уже с добычей, направился к швабрам. Он спешил, чтобы быстрее построить крылья и скорее улететь на облачко, чтобы к утру вернуться в детский дом.

Швабры так и стояли здесь в углу, как поставил их Костя несколько минут назад, но руки опять были заняты хлебом, который не желательно было класть обратно в миску. Дорога предстояла дальняя, а в пути есть захочется обязательно. И ещё он знал, что в гости с пустыми руками не ходят, а он собирался в гости. Следовало отнести добычу на свою кровать, и потом снова, ещё разик, вернуться за швабрами. Ещё надо было придумать, как унести с собой на облачко хлеб, который ещё, ох, как, понадобится в пути!

Часть хлеба надо было съесть сейчас, чтобы утолить вдруг проснувшийся голод, а куда уложить остальную добычу предстояло придумать. На ум пришёл мешок, в котором прятали подушку, и который называли наволочкой. Но сейчас о запасах думалось с трудом. Пока предстояло перенести швабры к себе в комнату, и остатки хлеба аккуратно сложить за пазуху, как в первый раз. Надо же будет и маму, и бабушку, и отца угостить вкусным хлебом. Надо обязательно поторопиться, и постараться забрать всё сразу, чтобы не возвращаться сюда ещё лишний раз, а для того, чтобы освободить руки, часть хлеба надо было обязательно съесть прямо на месте, потому, что больше хлеба за пазуху не влезало.

Давясь кусками плохо прожёванного хлеба, Костя принялся старательно заталкивать, оставшиеся в руках, куски хлеба в рот, и с аппетитом пережёвывать кисло-солёный мякиш. Челюсти сводило, больно было глотать. Нос дёргался и нестерпимо болел, но мальчишка не обращал внимания на временные неудобства. Он поставил себе цель, и уверенно шёл к ней.

Через несколько минут хлеб остался только в одной руке и за пазухой. Резинка в трусах не подвела и на сей раз, плотно держала майку. Другая рука оказалась свободной. Давясь по дороге оставшимися кусками хлеба, Костя с большим трудом затащил так легко добытые, тяжёлые и мокрые швабры в свою комнату. И хлеба теперь вполне хватало для дальнего ночного полёта, и ходить уже никуда не надо было. Надо было уже строить крылья и готовиться к полёту.

Стащить с подушки наволочку и сложить туда весь запас хлеба было делом пары минут. Верёвочками от наволочки он привязал запас еды к майке, и перевязал себя двумя полотенцами, за кончики, связанными вместе.

Теперь дело осталось за простынёй. Её предстояло двумя концами привязать к швабре, а третьим концом – к одной ноге, а что делать с другой шваброй и свободным концом простыни?

И тут, вдруг, Косте пришла в голову сногсшибательная мысль, что на двух швабриных крыльях, если швабры не связывать вместе, а расправить так, как это делают птицы, он быстрее доберётся до облачка. Из двух швабр у него получится сделать аж два могучих крыла, и он быстрее доберётся до облачка. Надо только ещё одну простыню вытащить с другой, с соседней кровати.

Быстро сдёрнув простыню с соседней кровати, Костя накрепко, как ему казалось, привязал её двумя концами к другой швабре. Теперь у него было два почти правдышних, но очень тяжёлых и мокрых крыла, но как их прикрепить к своему телу? И он придумал. Каждый третий конец простыней он привязал к ногам. Четвёртые концы связал ещё и между собой. Всю эту странную конструкцию он продел через голову, и решил, что готов к полёту.

Окно не надо было открывать. Оно и так, с вечера было распахнуто настежь. Ночная прохлада, сменившая духоту жаркого дня, свободным потоком струилась в тёмную комнату, освещённую только лунным светом. Прохлада и мокрость швабр заставляли беглеца вздрагивать при каждом их прикосновении к голым местам тела, но он не обращал внимания на временные неудобства. Там, вверху ветер не будет холодить, а высушит швабры и будет помогать полёту на облачко. Так он решил.

Следующим этапом подготовки к полёту, было расправить крылья, и приготовить их к полёту. Для этого надо было только вскарабкаться на подоконник, расставить швабры, и высоко подпрыгнуть. Спрыгнув с подоконника в сад, в прыжке, следовало замахать простынями на швабрах, и сразу полететь над садом. А потом, расправив швабрины крылья в стороны, следовало набрать высоту. Он знал, что обязательно взлетит, если будет сильно махать крыльями-швабрами.

Забраться на подоконник было делом одной минуты. Там, у окна стояла ещё одна кровать, будто специально подставленная кем-то для того, чтобы Косте облегчить задачу.

Швабры были слишком тяжелы, мокрые и холодные, но и с ними беглец справился без особого труда. Поёживаясь от лёгких дуновений свежего ночного ветерка и от прикосновений мокрых деревяшек к голому телу, Костя приготовился к полёту: развернув швабры, на сколько, позволял проём окна. Он аккуратно расправил простыни, поправил запасы хлеба в наволочном мешке, и спрыгнул с высоты почти второго этажа в сад.

Он не знал, сколько сделал взмахов своими приделанными «крыльями». Швабры оказались неподъёмными и совсем мокрыми. Во время очередного взмаха, они выскользнули из рук…

Накануне вечером тётки-санитарки именно этими швабрами мыли полы в изоляторе, и щетинистые концы швабр не успели хорошо высохнуть, да, и деревяшки швабр были ещё влажными. Падение из окна было быстрым, стремительным, громким и болезненным.

Крик боли слился с чьим-то пронзительным визгом ужаса. Боль в ноге сверкнула молнией, и больше Костя ничего не запомнил.

Очнулся он на какой-то слишком жёсткой кровати, уже в другой, незнакомой комнате. Ему в лицо снопом бил яркий свет. Ни одеяла, ни простыни на нём не было. И вообще, ничего на нём не было, но почему-то было совсем не стыдно, а очень больно. Куда-то задевались и красивые чёрные трусы, и белоснежная, такая ласковая и мягкая маечка, и хлеб в наволочном мешке вместе с крыльями куда-то подевались. Над ним склонилось лицо какой-то женщины, так похожей на бабушку, но ломота, охватившая тело, мешала лучше рассмотреть дорогое лицо. От досады он застонал.

– Бабушка! Ты говорила, что я научусь летать совсем потом, а я уже научился, только крылья где-то потерял!..

Ему казалось, что он громко сказал, но «бабушка» только улыбнулась и мягкой, тёплой рукой погладила по голове.

– В себя пришёл дурачок! – радостно сообщила она кому-то.

А яркий свет выедал глаза. И отвернуться от него было невозможно, потому, что свет был везде.

«Я, наверное, уже к Солнышку подлетел, а я ж туда не собирался! – думал с тревогой Костя, и старался зажмуриться, увернуться от нахального света. – Надо назад поворачивать и облачко искать… Надо найти швабрины крылья, и найти то самое облачко, а потом вернуться на Землю, чтобы научиться читать…». Мысль промелькнула, и свет погас…

Утром оказалось, что Костя лежит в своей кровати. Как он там оказался после ночных приключений, не помнил. Тело болело, спина хотела выгнуться и не касаться простыней, а голова была туго перевязана бинтом. Внутри головы что-то тоже болело, но он не мог определить, где именно болит. Правая нога была завязана так, что ею и пошевелить стало сложно. Бинт на ноге был твёрдым, как деревяшка. По нему можно было даже постучать, как по барабану в пионерской комнате. Ещё дома, в интернате, он пробовал стучать по барабану, когда, в ожидании грузовика, чтобы ехать домой, в деревню к бабушке, случайно забрёл в пионерскую комнату.

– Ну, что, летун, кушать будем? – в широкой улыбке, склонилась над Костей тётя Тала, выводя его из задумчивости.

«Ну и имечко дал Бог этой тётке, – подумал Костя. – Неужели такая толстая и неповоротливая оказалась сестрой самой Снегурочки, только растаяла Снегурочка от такой жары, в тётку превратилась и стала Талой? Талая вода. Жаль… Я бы со Снегурочкой подружился… С той, что улетела. А как Снегурочка может такую жару выдержать?! Никак! Она и улетела в свою Лапландию, а талая Тала осталась. Она не жирная, в ней талая вода плескается. Зима придёт, и Тала замёрзнет, памятником станет. Дома в районе такой дядька уже стоит возле интерната. Только он каменный, и совсем не двигается, а эта, вон, как скачет! А тот дядька – каменный, он и летом не растает. А Тала так застыть не сможет, не получится у неё в камень превратиться. А ледышкой запросто может стать. А может, это сама Снежная королева тута осталась до зимы, замаскировалась и Талой стала? Надо бы с ней быть осторожным, чтобы с собой в страну льда не забрала. У меня же нету Герды, и некому меня спасать. Та красивая девочка совсем не похожа на Герду, а бабушка ещё не приехала…» – мысль пролетела, и зажужжала злой осой в голове, а слова тёти Талы застряли в сознании и задели за живое.

– А чего я летун? – даже обиделся Костя.

– Так, нынче ночью ты ж из окна филином выпорхнул, и сторожа Степана с Фроськой до смерти напугал! – весело рассмеялась тётя Тала. – Они свиданьичались вокурат под твоим окном, а тут ты им на головы со швабрами-то и приземлился. Ещё и швабрами мужика по голове, как следует, огрел, и Фроське досталось. Шуму наделали, весь изолятор на ноги поставили! И ты кричал, и Фроська визжала резаным поросёнком, и Степан выражался так, что уши вяли! Татьяна Ивановна тебя, воробышка глупого, на руках принесла в манипуляционный кабинет, и долго осматривала, лечила, йодом мазала, повязки накладывала и уколы ставила. Не помнишь?

– Не-а, не помню… – совсем расстроился Костя.

– Ты очухался не скоро. Потом, когда врачиха убедилась, что с тобой ничего плохого не произошло, а ты только ножку вывихнул, тебя в палату Степан и перенёс. Ему-то всю голову йодом измазали, и укол поставили. А тебе гипсу Татьяна Ивановна со страху наложила, но потом сказала, что перелома-то и нету, только вывих. Так, под гипсой быстрее твоя ножка заживёт. Потому и сымать не стали. Ты же ходить теперяча на одной ножке только и можешь. Вторую-то испортил, подвернул, да и швабры переломил…

– Шо, обе?… – испугался Костя.

– Обе… Они у нас, как инвентарь, числятся. Так Степан обещал швабры-то починить. А ты теперича и не улетишь, одни обрубки от швабров-то остались! Нету крыльев твоих, поломал… Ну, что, доброе утро тебе, летун. Скачи до умывальника, умывайся и возвращайся, завтрак сейчас принесу.

Он так и не убежал из детского дома, с полётами на облачко решил тоже пока повременить, пока нога не сгибается. Крылья из швабр не подходили. Надо было придумать что-то другое, а пока…