Текст книги "На игле"

Его разбудил лязг ножей и запах жарящегося бекона. Краем глаза он заметил спину какой-то женщины, явно не Дианы, которая исчезла в маленькой кухоньке, расположенной совсем рядом с гостиной. Потом он услышал мужской голос, и его охватил страх. С похмелья, в незнакомом месте и в одних трусах он бы меньше всего хотел услышать голос какого-нибудь мужчины. Рентон притворился спящим.

Приоткрыв один глаз, он заметил, как на кухню бочком пробрался какой-то мужик примерно его роста, а может и ниже. Хотя они разговаривали тихо, он всё хорошо слышал.

– Диана привела очередного дружка, – сказал мужчина. Рентону не понравился слегка насмешливый тон, с каким он произнёс слово «дружок».

– Да уж. Только цыц! Не заводись и не спеши с выводами.

Он услышал, как они вернулись в прихожую, а потом вышли из неё. Он быстро натянул на себя футболку и джемпер. Затем одним махом расстегнул спальник, сбросил ноги с кушетки и запрыгнул в джинсы. Аккуратно свернув спальный мешок, он расставил диванные подушки по местам. Надевая носки и кроссовки, он услышал, как они воняли. Оставалось только надеяться, что никто, кроме него, не слышал этого смрада.

Рентон очень нервничал и почти не чувствовал бодуна. Однако он знал, что похмелье притаилось в потёмках его души, как невероятно терпеливый головорез, который только и ждёт, когда можно будет выйти из засады и напасть на него.

– Доброе утро, – в прихожую снова вошла женщина, которая не была Дианой.

У неё были большие красивые глаза и тонкий, заострённый подбородок. Ему показалось, что он уже где-то видел её.

– Привет. Меня зовут Марк, – сказал он. Она не представилась, а вместо этого принялась расспрашивать Рентона.

– Значит, ты друг Дианы? – Её тон был немного агрессивным. Рентон решил не рисковать и придумать отмазку, которая не была бы столь явной и звучала бы достаточно убедительно. Дело в том, что у него выработалось умение наркомана убедительно лгать, и в его устах ложь звучала теперь убедительнее, чем правда. Он запнулся, подумав о том, что легче бросить колоться, чем перестать быть наркоманом.

– Точнее, друг подруги. Вы знаете Лизу?

Она кивнула. Рентон продолжал, упиваясь своей ложью и входя в успокоительный ритм обмана.

– Мне, конечно, неловко. Но вчера у меня был день рождения, и, по правде сказать, я сильно напился. Я умудрился посеять ключи от квартиры, а мой сосед уехал на каникулы в Грецию. Короче, я облажался. Я мог бы пойти домой и выломать дверь, но в том состоянии, в котором я находился, я не мог рассуждать здраво. И потом, меня могли бы арестовать за то, что я взломал собственную квартиру! К счастью, я встретил Диану, и она любезно разрешила мне переночевать на кушетке. Вы её соседка, да?

– Э… да, почти, – она странно рассмеялась, а он никак не мог понять причину этого смеха. Что-то здесь было не так.

В прихожую вошёл мужчина. Он бегло кивнул Рентону, который слабо улыбнулся в ответ.

– Это Марк, – сказала ему женщина.

– Привет, – холодно поздоровался с ним этот парень.

Рентону показалось, что они примерно его возраста, ну может, немного старше, впрочем, он не умел определять возраст на глаз. Диана была, скорее всего, немного моложе их всех. Возможно, сделал он предположение, они испытывают к ней какие-то извращённые родительские чувства. Он уже замечал нечто подобное у людей постарше. Часто они пытаются контролировать более молодых и жизнерадостных людей, пользующихся всеобщей любовью; обычно они просто завидуют тем качествам, которые есть у молодёжи и которых недостаёт им самим. Они прикрывают свою неполноценность благожелательным, покровительственным отношением. Он почувствовал растущую неприязнь к этим двум.

И вдруг Рентон испытал шок, от которого чуть было не упал в обморок. В прихожую вошла девочка. Увидев её, он оцепенел. Перед ним была точная копия Дианы, но выглядела она, как обычная школьница.

Он не сразу сообразил, что это и есть Диана. Рентон мгновенно догадался, почему женщины, снимая макияж, часто говорят, что «снимают лицо». Диане можно было дать лет десять. Она увидела по лицу Рентона, что он в шоке.

Он посмотрел на двух остальных. Их отношение к Диане было отеческим, потому что они на самом деле были её родителями. Несмотря на страх, Рентон понял, каким он был дураком, что не заметил этого раньше. Диана была как две капли воды похожа на мать.

Они сели завтракать, и родители Дианы устроили перекрёстный допрос озадаченному Рентону.

– Так чем же ты занимаешься, Марк? – спросила его мать.

Он ничем не занимался, в смысле, нигде не работал. Но он был членом синдиката, который занимался торговлей героином, и получал прибыль по пяти различным адресам: по одному в Эдинбурге, Ливингстоне и Глазго и по двум в Лондоне – в Шепердс-Буше и Хэкни. Рентон всегда гордился тем, что надувает правительство, и порой ему трудно было удержаться от того, чтобы похвастать своими достижениями. Но он знал, что этого делать нельзя, потому что вокруг полно лицемерных, самодовольных и любопытных ублюдков, которые мечтают настучать на него властям. Рентон считал, что по праву заслужил эти деньги, поскольку человеку, стремящемуся держать под контролем героиновую зависимость, требуется прилагать массу усилий для того, чтобы сохранять существующее положение вещей. Он должен был разъезжать по всей стране, встречаться с другими членами синдиката на явочных квартирах и по первому же звонку Тони, Кэролайн или Никси мчаться автостопом на встречу в Лондон. Его точка в Шепердс-Буше была сейчас под сомнением, поскольку он отказался от блестящей карьеры в «Бургер-Кинге» в Ноттинг-Хилл-Гейте.

– Я хранитель музейной секции Отдела развлечений Окружного совета. Работаю с собранием по общественной истории, в основном, с экспонатами Музея истории народов на Хай-стрит, – солгал Рентон, порывшись в своей папке шпионских легенд.

Это произвело на них впечатление и даже слегка сбило с толку. Рентон на это и рассчитывал. Ободрённый успехом, он попытался получить ещё несколько очков и, разыгрывая из себя скромнягу, который не принимает себя всерьёз, самоуничижительно прибавил:

– Я ищу в человеческом хламе вещи, которые люди выбросили за ненадобностью, и преподношу их в качестве подлинных исторических артефактов ежедневного быта трудящихся. А когда их выставляют, слежу за тем, чтобы они не развалились на части.

– Да, для этого надо иметь мозги, – сказал отец, обращаясь к Рентону, но смотря на Диану. Рентон не смел взглянуть в глаза дочери. Он сознавал, что такое поведение может вызвать наибольшие подозрения, но у него не хватало смелости посмотреть на неё.

– Я бы так не сказал, – пожал плечами Рентон.

– А образование?

– Ну да, конечно, я закончил исторический факультет Абердинского университета. – Здесь он сказал почти правду. Рентон действительно поступил в Абердинский университет, и учёба давалась ему легко, но он был вынужден бросить её ещё в середине первого курса, после того как просадил всю стипендию на наркотики и проституток. Таким образом, по его же словам, он стал первым студентом в истории Абердинского университета, который трахал нестуденток. С тех пор он решил, что лучше делать историю, чем изучать её.

– Образование имеет большое значение. Мы всегда говорим ей об этом, – сказал отец, снова, пользуясь случаем, поучая Диану. Рентону не нравилось его отношение, а ещё больше он ненавидел самого себя за своё молчаливое согласие. Он чувствовал себя Дианиным дядюшкой-извращенцем.

И как раз в тот момент, когда он подумал: «Только бы она была совершеннолетней!», мать Дианы разрушила эту последнюю надежду на чудо.

– В следующем году Диана будет сдавать выпускной экзамен по истории, – улыбнулась она и с гордостью добавила: – А ещё по французскому, английскому, изобразительному искусству, математике и арифметике.

Рентон весь съёжился от страха.

– Марку это неинтересно, – сказала Диана, пытаясь казаться взрослой и снисходительной по отношению к родителям, как обычно поступают дети, лишённые власти, когда они становятся «предметом» беседы. Рентон с содроганием подумал о том, что сам нередко так делал, когда его папики начинали читать ему морали. К несчастью, Диана была такой по-детски недовольной, что добилась эффекта, прямо противоположного тому, к которому стремилась.

Мозг Рентона напряжённо работал. Это называется совращением малолетних. За это могут посадить. Как пить дать посадят, а ключи в реку. Окрестят сексуальным маньяком. Вывесят мою физиономию в Сафтоне на всеобщее обозрение. Сексуальный маньяк. Насилует детей. Косые взгляды. Он уже слышал голоса зэков, таких же психов, как Бегби: «Я слыхал, этой крошке было всего шесть лет». «Мне говорили, он её изнасиловал». «А если бы на её месте оказалась твоя дочь или моя?» «Блядство», – подумал он с содроганием.

Бекон, который он ел, вызывал у него отвращение. Он уже много лет был вегетарианцем. Это не имело никакого отношения к политике или морали; просто он ненавидел вкус мяса. Но он ничего не сказал – так сильно ему хотелось понравиться Дианиным родителям. К сосиске он, правда, не притронулся, поскольку считал, что эти субпродукты начинены отравой. Вспомнив о всей той дряни, которую в своё время ему пришлось переварить, Рентон саркастически подумал: «Следи за тем, что ты вводишь в свой организм». Ему стало интересно, понравится ли это Диане, и он начал нервно хихикать над собственным двуличием.

Чтобы хоть как-то объяснить свой смех, Рентон покачал головой и рассказал или, вернее, пересказал свою историю:

– Боже мой, какой же я идиот. Вчера я, конечно, перебрал. Просто я не привык много пить. Но, с другой стороны, двадцать два года бывает только раз в жизни.

Последнее утверждение прозвучало неубедительно, и Рентон сам это понял. На вид ему можно было дать от двадцати пяти до сорока. Но родители Дианы продолжали вежливо слушать:

– Я уже говорил, что потерял куртку и ключи. Слава богу, я встретил Диану и вас, ребята. Было очень мило с вашей стороны, что вы пустили меня переночевать и накормили таким вкусным завтраком. Мне, право, неловко, но я не могу доесть эту сосиску. Просто я наелся досыта. Я не привык к плотным завтракам.

– Потому вы такой тощий, – сказала мать.

– Вот, что значит жить на квартире. В гостях хорошо, а дома лучше, – сказал отец. После этого идиотского замечания в воздухе повисла нервная пауза. Потом он смущённо добавил: – Есть такая поговорка, – и, пользуясь случаем, сменил тему: – Как же вы теперь домой-то попадёте?

Эти люди панически боялись чем-либо не угодить Рентону. Они смотрели на него так, будто сделали что-то противозаконное в своей жизни. Теперь понятно, почему Диана снимает в барах всяких непонятных парней. Эта пара казалась ему здоровой до неприличия. У отца волосы уже слегка поредели, а у матери были маленькие морщинки возле глаз, но со стороны они казались людьми примерно одного с ним возраста, только здоровее.

– Выломаю дверь. Она на автоматическом. Глупо, конечно. Я давно уже хотел поставить врезной. Зря я этого не сделал. У нас в подъезде домофон, но соседи по площадке меня впустят.

– Я могу помочь вам. Я сам плотник. Где вы живёте? – спросил отец. Рентон немного опешил, но потом вспомнил, что они ведутся на его враньё.

– Не беспокойтесь. Прежде чем поступить в универ, я тоже закончил ремесленное. Но всё равно спасибо за заботу, – он снова сказал правду. Это было непривычно, ведь обманывать так удобно. Правда делала его реальным, а следовательно, уязвимым.

– Я учился у Гиллсленда в «Горджи», – добавил он, и отец с удивлением поднял брови.

– Я знаю Рэлфи Гиллсленда. Чёртов педрила, – фыркнул он, и его голос стал теперь естественнее. У них появилась общая тема для разговора.

– Поэтому я оттуда и ушёл.

Рентон похолодел, когда Диана коснулась его ногой под столом. Он залпом выпил свой чай.

– Что ж, мне пора идти. Ещё раз спасибо.

– Подожди, я сейчас соберусь и провожу тебя до города.

Диана встала и вышла из комнаты, прежде чем он успел ей возразить.

Рентон предпринял робкую попытку помочь матери убрать со стола, но отец отвёл его в прихожую и усадил на кушетку. Сердце у него ушло в пятки: теперь, когда они остались одни, он наверняка скажет ему: «Я раскусил тебя, чувак». Но ничего подобного не произошло. Он заговорил о Рэлфи Гиллсленде и его брате Колине, который (Рентон поймал себя на том, что ему приятно было это услышать) покончил с собой, и других парнях, которых они оба знали по работе.

Потом они разговорились о футболе, и оказалось, что отец болеет за «Сердца». Рентон же был фанатом «Хибсов», которые в этом сезоне не очень удачно сыграли со своими местными противниками; они вообще неудачно провели этот сезон, и отец не преминул ему об этом напомнить.

– «Хибсы» неважно с нами сыграли, да?

Рентон улыбнулся, впервые обрадовавшись тому, что трахнул его дочь, по причинам, далёким от сексуальных. Как странно, подумалось ему, секс и «Хибсы» – две вещи, ничего не значившие для него, пока он торчал, теперь приобрели первостепенное значение. Он предположил, что его проблемы с наркотиками, возможно, были связаны с плохой игрой «Хибсов» в восьмидесятые.

Диана была готова. Макияжа на ней было меньше, чем вчера, и выглядела она лет на шестнадцать – на два года старше, чем ей было на самом деле. Когда они вышли на улицу, Рентон сразу успокоился, но в то же время он немного побаивался, что его увидят знакомые. В этом районе у него их было несколько: в основном наркоманы или торговцы наркотиками. Если бы они случайно его увидели, то, ещё чего доброго, подумали бы, что он подался в сутенёры.

Они сели на метро в «Саут-Джайл» и поехали в сторону «Хэймаркета». Диана всю дорогу держала Рентона за руку и болтала без умолку. Он была рада, что избавилась от тягостной родительской опеки. Ей хотелось вывести Рентона на чистую воду. И, возможно даже, раскрутить его на шмаль.

А Рентон вспоминал прошедшую ночь и, холодея от ужаса, гадал о том, чем и с кем занималась Диана, чтобы приобрети такой сексуальный опыт и такую уверенность в себе. Он чувствовал себя не двадцатипятилетним, а пятидесятипятилетним и был уверен, что все окружающие пялятся на них.

Во вчерашней одежде он казался помятым, потным и уставшим. А на Диане были чёрные лосины, почти такие же тонкие, как колготки, и белая миниюбка. Ей вполне хватило бы и одной из этих одёжек, подумал Рентон. На станции «Хэймаркет» какой-то парень уставился на неё, пока Рентон покупал «Скотсмен» и «Дэйли Рекорд». Он это заметил и, необычайно разозлившись, вызывающе посмотрел на него и заставил отвести взгляд. Возможно, подумалось ему, он просто перенёс на него отвращение к самому себе.

Они зашли в магазин грампластинок на Дэлри-роуд и начали перебирать конверты альбомов. Рентон был взвинчен до предела, похмелье стремительно нарастало. Диана протягивала ему конверты, заявляя, что эта платинка «супер», а та «просто блеск». Он считал большую часть из них дерьмовыми, но у него не было сил спорить.

– Здоруво, Рентс! Как дела, чувачок? – Чья-то рука ударила его в плечо. Ему показалось, что его кости и нервы на мгновение проткнули кожу, словно проволока – пластилин, и тут же заскочили обратно. Он обернулся и увидел Дика Свона, брата Джонни Свона.

– Нормально, Дик. А ты как? – ответил он с напускной небрежностью, под которой скрывалось бешеное сердцебиение.

– Помаленьку, босс, помаленьку, – Дик заметил, что Рентон не один, и посмотрел на него с многозначительным видом. – Ну хорошо, я пошёл. Пока. Если увидишь Дохлого, скажи, чтобы перезвонил мне. Этот ублюдок должен мне двадцать фунтов, блядь.

– Мы ж с тобой друзья.

– Просто он гонщик. Ну ладно, пока, Марк, – сказал он и повернулся к Диане: – Пока, цыпка. Твой парень даже не познакомил нас. Наверно, у вас любовь. Смотри за ним в оба. – Когда Дик ушёл, они смущённо улыбнулись над этим первым взглядом на них со стороны.

Рентон понял, что ему нужно остаться одному. Похмелье становилось невыносимым, и он больше не мог с ним справляться.

– Э, слушай, Диана… мне пора идти. Стрелка с друзьями с Лейте. Футбол и всё такое.

Диана посмотрела на него с усталым, всё понимающим видом, сопроводив свой взгляд странными звуками, которые показались Рентону похожими на кудахтанье. Ей стало досадно, что он уже уходит, а она ещё не успела спросить его про травку.

– Дай мне свой адрес, – она вытащила из сумки ручку и клочок бумаги. – Только не пиши Форрестер-Парк, дом 1, – добавила она с улыбкой. Рентон написал свой настоящий адрес на Монтгомери-стрит только потому, что ему было очень погано и он не смог придумать ничего другого.

Когда она ушла, он почувствовал страшное отвращение к самому себе. Он не мог сказать, чем оно было вызвано: тем, что он занимался с ней сексом, или сознанием того, что он больше не сможет этого сделать.

Но в тот же субботний вечер он услышал звонок в дверь. Рентон был на мели, и поэтому остался дома и смотрел по видаку «Брэддока 3». Он открыл дверь и увидел Диану. Она снова была накрашенной и такой же желанной, как накануне.

– Заходи, – сказал он, думая, удастся ли ему приспособиться к тюремному режиму.

Диане показалось, что пахнет травкой. Она на это надеялась.

Все бары, это самое, забиты местными придурками и фестивальными типами, которые здесь догоняются, а потом идут на следующий спектакль. Некоторые спектакли довольно классные… но цены на билеты, это самое, кусаются.

Бегби обоссал себе джинсы…

– Обоссался, Франко? – спрашивает его Рентс, показывая на мокрое пятно на его вытертых голубых «денимах».

– Хуй тебе в рот! Это вода, блядь. Руки, на хер, мыл. Тебе этого не понять, рыжий! – Чувак терпеть не может воду, особенно, мыльную.

Дохлый высматривает тёлок… он просто помешан на девицах. В компании чуваков он типа как скучает. Может, поэтому тёлки на него ведутся; или может, наоборот. Да, наверно, наоборот. Метти тихо разговаривает с самим собой, головой качает. С Метти, это самое, что-то не так… это не «чёрный». У него что-то с психикой, типа как глубокая депрессия.

Рентон спорит с Бегби. Лучше бы Рентс, это самое, попридержал язык. Этот Бегби, это самое… он как бы тигр, бля. А мы обычные трусливые кошаки. Домашние кошки, типа.

– У этих ёбаных сук есть бабки. Ты постоянно пиздишь за то, что надо мочить богачей, за анархию и за всё это говно. А теперь чё, засрал? – Бегби стебётся над Рентсом, и это очень скверно и всё такое: тёмные брови над ещё более тёмными глазами и густые чёрные волосы, чуть-чуть длиннее, чем у бритоголовых.

– Ни хера я не засрал, Франко. Просто мне не до этого. Мы классно сидим. У нас есть «спид» и «экстази». Давай просто веселиться. Может, лучше пойти в какой-нибудь рейв-клуб, а не шляться всю ночь по этим ёбаным «Лугам»? Они там поставили охуенный шатёр, а наверху ярмарка, бля. Кругом полно мусоров. Слишком много шума, брат.

– Я не хожу в ёбаные рейв-клубы. Ты же сам говорил, что это для детей, бля.

– Правильно, но тогда я ещё не знал, что это такое.

– А я не желаю, на хер, знать, что это такое. Пошли прошвырнёмся по барам и заловим какого-нибудь пидораса в параше.

– Не-а, я в этом не участвую.

– Ёбаный ссыкун! Ты насрал себе в штаны ещё на прошлой неделе, в «Булл-энд-Буше».

– Не насрал я. Просто вся эта хуйня была никому не нужна, и всё.

Бегби смотрит на Рентса и, это самое, весь аж напрягается. Он наклоняется вперёд, и мне кажется, он сейчас типа как звезданёт малыша Рентса, да.

– Что-что? Я никому на хуй не нужен, поц?

– Слы, Франко, угомонись, – говорит Дохлый.

Бегби как бы врубается, что это уже типа слишком, даже для него. Спрячь когти, кошак. Покажи всему миру свои мягкие подушечки. Это злой кот, большая злая пантера.

– Ну, наваляли мы какому-то там Шерману Тэнку, бля. Кто он тебе такой? Этот фраер получил своё по заслугам! И потом, ты ни хера не говорил, когда мы сидели в «Барли», бля, и делили, на хуй, добычу.

– Парень умер в больнице, не приходя в сознание, он потерял до хуя крови. Это было в «Новостях»…

– Кого ты лечишь? Он жив-здоров, сука. Никто, на хер, не пострадал. А если даже пострадал, то не один хуй? Какой-то богатый америкашка, блядь, который хер знает зачем сюда приехал. Кого он, на хуй, ебёт? А ты, чувак, ты ж тоже пырнул ножом того пацана, Эка Уилсона, ещё в школе, так что не надо строить из себя ёбаного пай-мальчика.

Тут Рентс типа как затыкается, он не любит об этом говорить, но что было, то типа было, да? Просто он кинулся на кошака, который его типа как царапнул, это самое, но он не собирался ни на кого нападать. Порошайка, это самое, не догоняет разницы. Это было скверно, это самое, очень гадко… этот янки типа как не хотел отдавать бумажник, даже когда Бегби вытащил перо… последнее, что он сказал: «Ты этого не сделаешь».

Бегби просто охренел, это самое, искромсал его всего ножом, да, мы чуть не забыли про бумажник. Я выворачивал его карманы, а Бегби бил его ногами по морде. Кровь текла в унитаз и смешивалась с мочой. Скверно, скверно, скверно, это самое, да? Я до сих вздрагиваю, когда вспоминаю об этом. Лежу типа в кровати и трясусь. И если я вижу чувака, это самое, похожего на нашего кошака, Ричарда Хаузера из Де-Мойна, штат Айова, США, у меня сердце стынет. И если я слышу где-нибудь в городе американский акцент, то я аж подпрыгиваю. Насилие – это скверно, бля. Порошайка, добрый старый Франко, он меня трахнул, это самое, он трахал меня всю ночь, типа как выебал меня в жопу, а потом заплатил, как будто я проститутка, это самое, да? Скверный кот Попрошайка. Бешеный котяра.

– Ну, кто со мной? Ты, Картошка? – Бегби обращается ко мне. Он кусает нижнюю губу.

– Э, это самое… э… насилие, это… это типа как не для меня… я лучше посижу-побухаю… это самое, да?

– Ещё один ссыкун, – он отворачивается от меня… не разочарованно, а как будто он типа как ничего другого от меня и не ждал… может, это хорошо, а может, и не очень, но кто в наше время может хоть в чём-нибудь быть уверенным, а?

Дохлый говорит что-то типа того, что он, мол, любовник, а не боец, и Бегби собирается что-то ответить, но тут Метти заявляет:

– Я иду.

Это отвлекает Бегби от Дохлого. Попрошайка начинает хвалить Метти, это самое, и называет нас всех самыми последними ссыкунами; но по-моему, кто из нас ссыкун, так это Метти, это самое, потому что он соглашается со всем, что скажет Франко… Метти мне никогда не нравился… какой-то припездок. Корешки, это самое, иногда подъёбывают друг друга, но если это делает Метти, то ты типа как обижаешься, ты начинаешь… это самое… ненавидеть его, да? Если тебе просто классно. Это преступление в глазах Метти. Он не выносит, когда кому-нибудь классно.

Я никогда не видел Метти, это самое, одного. Иногда бывает, что я типа как вместе с Рентсом… или вместе с Томми… или я с Ребом… или с Дохлым… или даже я с генералиссимусом Франко… но я ещё никогда не был один на один с Метти. Это типа кое о чём говорит, это самое.

Эти скверные кошаки пошли искать жертву, и обстановка сразу как бы… разрядилась. Дохлый вытащил «экстази». Белые голубки, думаю я. Это психотропные колёса. Большая часть «экстази» не содержит в себе МДМА, по действию это типа как наполовину «спид», а на половину «кислота»… Но колёса, которые я глотал, всегда накрывали, это самое, как хороший «спид», да? А эти колёса какие-то шизовые, чисто запповские… вот именно – запповские… я представляю себе Фрэнка Заппу с жёлтым снежком, еврейскими принцессками и католичками и думаю, как классно было бы иметь тёлку… типа как любить… не ебаться, в смысле, ну, не только ебаться… а любить, потому что мне типа хочется любить всех, но типа как без секса… просто кого-нибудь любить… но, это самое, у Рентса ведь есть Хэйзел, а у Дохлого… да, у Дохлого мильон чувих… но этим котикам ничуть не лучше, чем мне…

– У других людей трава зеленее, и солнце ярче на другой стороне… – я пою, бля, это самое, я же никогда не пел… закинулся и пою… я думаю про дочку Фрэнка Заппы, это самое, про Мун… она такая клёвая… сидит со своим стариком… в студии звукозаписи… это самое, просто наблюдает за творческим процессом, да, за творческим процессом…

– Охуеть можно… надо выйти, а то я ебанусь… – Дохлый хватается за голову.

Рубашка Рентона расстёгнута, и он типа как щипает себя за соски, это самое…

– Картоха… глянь на мои соски… такое прикольное ощущение, бля… ни у кого нет таких сосков, как у меня…

Я рассказываю ему о любви, а Рентон говорит, что любви не существует, это как религия, и, это самое, государству нужно, чтобы ты верил в это дерьмо, для того чтобы можно было тобой управлять и ебать тебе мозги… некоторые чуваки просто не могут жить без политики, да… но он меня не расстроил… потому что, это самое, он сам в это не верит… потому что… потому что мы ржём надо всем, что видим… шизанутая чувиха за стойкой со вздувшимися венами на шее… английская фестивальная снобша, у которой такой вид, будто кто-то только что пёрнул у неё под носом…

Дохлый говорит:

– Пошли на «Луга», вломим пизды Бегби с Метти… конченые зануды, гопота, чмошники!

– Это рис-кованно, котик… он же, это самое, психованный… – говорю я.

– Сделаем это для наших болельщиков, – говорит Рентс. Они с Дохлым прочитали это в программке «Хибсов», рекламирующей отборочный тур чемпионата по футболу острова Мэн. Там была фотография главного форварда «Хибсов» Алека Миллера, напрочь обкуренного, с подписью типа: «Сделаем это для наших болельщиков». Они всегда это повторяют… когда закинутся.

Мы выплываем из бара и чешем на «Луга». Мы запеваем, подражая типа Синатре, с утрированным американско-ну-йокским акцентом.

 
Ты и я, какы дыва убылу-удыка,
гулаем па Луга-ам
и сабираем нэзабу-удыки
 

Это самое, навстречу нам идут две девицы… мы их знаем… типа малютки Розанна и Джилл… сладенькие кошечки, из этой мажорской школы, то ли «Гиллеспи», то ли «Мэри Эрскин»… они отвисают, это самое, в «Сазерне», типа музычка, наркота, приключения…

…Дохлый вытягивает руки и типа как сжимает малютку Джилл в медвежьих объятьях, а Рентс делает то же самое с Розанной… мне остаётся только смотреть, это самое, на тучки, как мистер Лишний Хуй на съезде блядей.

Они зажимаются. Это жестоко, чувак, очень жестоко. Рентс отрывается первым, но продолжает обнимать Розанну… С Рентсом был один типа прикол, это самое… помнишь… та чувиха, ну, которую он снял в «Доноване», оказалась несовершеннолетней. Как её звали, Диана? Ух и котяра, этот Рентс. А Дохлый, ну, Дохлый, это самое, зажимает малютку Джилл под деревом.

– Как дела, цыпка? Чё делаешь? – спрашивает он её.

– Иду в «Сазерн», – говорит она, немного обкуренная… слегка обкуренная принцесска, еврейская? Личико как картинка… вау, эти девицы хотят казаться крутыми, но чуть-чуть нервничают в присутствии Рентса и Дохлого. Они разрешают этим удолбанным торчковым суперзвёздам делать с собой, это самое, всё, что угодно. Если б они и вправду были крутыми, то залепили бы им по фейсу, это самое, и смотрели бы, как эти ублюдки собирают свои косточки. Эти девицы просто играют… проходят этап «Задрочи своих папиков-мажоров»… но Рентон этим не воспользуется, я ручаюсь, он уже раз воспользовался, ну а Дохлый – это другое дело. Он уже засунул руки малютке Джилл в джинсы…

– Знаем мы вас, девчонки, вот вы где наркоту прячете…

– Саймон! У меня ничего нет! Саймон! Саааймон!

Он понимает, что девица сдрейфила, и типа отпускает её. Все нервно смеются, пытаясь сделать вид, что это был просто такой прикол, это самое, потом они уходят.

– Может, ещё увидимся сегодня, цыпки! – кричит Дохлый им вдогонку.

– Ага… в «Сазерне», – отвечает Джилл, пятясь.

Дохлый, это самое, типа как хлопает себя по ляжке:

– Надо было повести этих сосок на флэт и отдрючить до потери пульса. Молодые шлюшки ебутся, как кролики, – он говорит типа как сам с собой.

Вдруг Рентс как закричит и начинает тыкать куда-то пальцем.

– Сай! У тебя под ногами белка, блядь! Убей её!

Дохлый стоит ближе всего и пытается подманить её, но белка отбегает в сторонку, это самое, причудливо выгибаясь всем телом. Волшебный серебряный зверёк… Да?

Рентс хватает камень и швыряет им в белку. Мне становится, это самое, дурно, аж сердце замирает, когда камень со свистом пролетает мимо. Он поднимает другой, хохоча, как маньяк, но я его останавливаю.

– Брось, чувак. Она ж, это самое, никого не трогает! – Я ненавижу Марка за то, что он издевается над животными… это нехорошо. Если тебе нравится обижать этих крох, то как ты полюбишь другого человека… в смысле… на что тогда надеяться? Белка типа такая пиздатая. Она занимается своими делами. Она свободна. Может, поэтому Рентс их терпеть не может. Белка свободна, чувак.

Рентс продолжает смеяться, пока я держу его. Две мажористые бабы косятся на нас, проходя мимо. Им, это самое, противно. У Рентса загораются глаза.

– ЛОВИ ГАДА! – кричит он Дохлому, так чтобы бабы могли слышать. – ЗАВЕРНИ ЕЁ В ЦЕЛЛОФАН, ЧТОБ ОНА НЕ РАЗВАЛИЛАСЬ, КОГДА БУДЕШЬ ЕЁ ЕБАТЬ!

Белка убегает от Дохлого, но бабы оборачиваются и смотрят на нас с отвращением, будто мы кусок говна, да? Теперь я тоже начинаю смеяться, но Рентса не отпускаю.

– Куда эта ёбаная манда пялится? Ебучая карга из кофейни! – громко кричит Рентс, чтобы его услышали бабы.

Они оборачиваются и ускоряют шаг. Дохлый орёт:

– ПОШЛА НА ХУЙ, ПИЗДА ИЗ ПУСТЫНИ ГОБИ! – потом поворачивается к нам и говорит: – Не знаю, кого эти старые клячи собираются снять. На них же никто не позарится, даже здесь и в это время. Да я лучше засуну свой член между двумя кусками наждачки.

– Нье пьиздьи! Ты б даже рассвет выебал, кабы на нём волосня росла, – говорит Рентон.

По– моему, он пожалел о том, что сказал, это самое, потому что Доун, или «Рассвет», звали Леслину девочку, которая задохнулась в кроватке и всё такое, это самое, и все типа знали, что этот бэбик был как бы от Дохлого…

Но Дохлый сказал только:

– Не пизди, хуесос. Ты просто обычная дворняга. Всех чувих, которых я ебал, а их было о-го-го сколько, стоило выебать.

Помню, как Дохлый нажрался и потащил домой ту девицу из Стенхауса… нельзя сказать, это самое, что в ней было что-то особенное… наверно, у каждого чувака есть типа своя ахиллесова пята, да.

– Э, а помнишь ту кралю из Стенхауса, э, как бишь её?

– А ты бы вообще помалкивал! Ты б не снял шлюху, если б даже зажал свой хуй между карточками «Америкэн Экспресс» и «Эксесс».

Мы начинаем тузить друг друга, а потом идём какое-то время молча, и я задумываюсь о малютке Доун, том ребёнке, и об этой белке, которая свободна и никого не трогает… а они бы её просто убили и всё, врубаешься, а за что? Мне стало очень досадно и грустно от этого, и я рассердился…

Уйду я от них. Я разворачиваюсь и ухожу. Рентс идёт за мной: