Текст книги "На игле"

Традиционный воскресный завтрак

О господи, где я, блин, нахожусь? Где, блядь… я не знаю этой комнаты… думай, Дэви, напряги мозги. У меня не хватает слюны, чтоб оторвать язык от нёба. Что за хуйня. Что за ёбаная… что за… больше никогда…

ОХ, БЛЯ– ЯДЬ… НЕТ… пожалуйста. Нет, сука, НЕТ…

Пожалуйста.

Только не со мной. Пожалуйста. Конечно, нет. Конечно, да.

Да. Я проснулся в чужой кровати, в чужой комнате, по уши в собственном дерьме. Я обоссался. Обблевался. И обосрался. Голова, на хуй, гудит, а в животе рок-концерт. Вся кровать залита дерьмом, сплошное ебучее дерьмо.

Я убираю нижнюю простыню, потом снимаю пододеяльник и сворачиваю всё вместе: в середине плещется едкий ядовитый коктейль. Узел туго затянут, нигде не протекает. Я переворачиваю матрас, чтобы спрятать мокрое пятно, и иду в туалет. Становлюсь под душ и смываю дерьмо с груди, с ляжек и с жопы. Теперь я знаю, где я: у Гэйлиной мамы.

Ебать– копать!

У Гэйлиной мамаши. Как я сюда попал? Кто мне сюда привёл? В комнате я видел, что мои шмотки аккуратно сложены. Бог ты мой.

Кто меня, бля, раздел?

Попробую вспомнить. Сегодня воскресенье. Вчера была суббота. Полуфинал в Хэмпдене. Ещё до матча я уже был никакой. Я решил, что у нас нет никаких шансов: в Хэмпдене ни в жизнь не сделаешь «старую фирму» – зрители и судьи стоят горой за официальные клубы. И вместо того, чтобы напрягаться по этому поводу, я решил просто оторваться и устроить себе классный оттяг. Да уж, оторвался на славу. Даже не помню, попал я на игру или нет. Помню, как на Дюк-стрит сел на марксменский автобус вместе с лейтскими ребятами – Томми, Рентсом и их корешками. Мозгоёбы, бля. Я хорошо помню, как мы выползли из бара в Рутерглене и потащились на матч: «спид», «кислота», план и целая гора бухла – батл водки, который я выжрал перед тем, как мы встретились в баре, потом сели на автобус, потом опять вернулись в бар…

Откуда взялась Гэйл, сказать трудно. Бляха. Я снова лёг в кровать, матрас и одеяло холодили без простыней. Через пару часов в дверь постучала Гэйл. Мы встречаемся с ней уже пять недель, но секса у нас ещё не было. Гэйл сказала, что не хочет строить наши отношения на физической основе, иначе они так и останутся сугубо физическими. Она вычитала это в «Космополитене» и хотела проверить эту теорию на практике. Так что уже недель пять яйца у меня были величиной с дыню. Наверно, во всей этой моче, говне и блевотине было немало спермы.

– Хороши вы были вчера, Дэвид Митчелл, – сказала она с осуждением. Она действительно расстроена или только делает вид? Поди разбери. Потом: – А что с простынями? – Вправду расстроена.

– Гм, небольшая авария, Гэйл.

– Ладно, ничего страшного. Спускайся вниз. Мы как раз собрались завтракать.

Она вышла, а я устало оделся и ощупью сполз по лестнице, стараясь остаться незамеченным. Узел прихватил с собой, чтобы забрать его домой и постирать.

Гэйлины папики сидели за кухонным столом. Когда я услышал запахи традиционного воскресного завтрака, готовившегося на плите, меня затошнило. В животе всё перевернулось.

– Мда, вчера у нас кто-то перебрал, – сказала Гэйлина мама, но, к моему счастью, просто беззлобно поддразнивая.

Я опять покраснел от стеснения. Сидевший за столом мистер Хьюстон попытался замять это дело.

– Ну надо же когда-нибудь расслабиться, – заметил он ободряюще.

– Точнее, надо бы когда-нибудь остепениться, – сказала Гэйл и тут же поняла, что совершила ошибку, когда я незаметно взглянул на неё исподлобья. Небольшая зависимость мне бы не помешала. Риск – благородное дело, бля…

– Э, миссис Хьюстон, – я показал на простыни, связанные узлом и лежавшие у моих ног на кухонном полу. -…Я тут немного испачкал простыню и пододеяльник. Я возьму их домой и постираю, а завтра принесу.

– Не беспокойся, сынок. Я сейчас же брошу их в стиральную машину. Сиди и завтракай.

– Нет, но, э… я их сильно испачкал, – засмущался я. – Я лучше заберу их домой.

– Какая лапушка, – засмеялся мистер Хьюстон.

– Да нет же, сиди и кушай, сынок, а я о них позабочусь, – миссис Хьюстон подкралась ко мне и внезапно ухватилась за узел. Кухня была её территорией, и ей нельзя было перечить. Я притянул узел к груди, но миссис Хьюстон оказалась проворной, как чёрт, и невероятно сильной. Она крепко вцепилась в простыни и потянула их на себя.

Узел развязался, и на пол обрушился зловонный поток жидкого говна, алкогольной блевотины и пенистой мочи. Миссис Хьюстон замерла на несколько секунд, а потом побежала к раковине: её вырвало.

Очки, лицо и белую рубашку мистера Хьюстона усеяли коричневые пятна. Капли забрызгали покрытый линолеумом стол и еду. Казалось, будто мистер Хьюстон испачкался разбавленным соусом для чипсов. На жёлтую блузку Гэйл тоже село несколько пятен.

Еппонский бог.

– Боже милостивый… боже мой… – твердил мистер Хьюстон, пока миссис Хьюстон травила, а я предпринимал трогательные попытки вытереть грязь теми же самыми простынями.

Гэйл пронзила меня взглядом, полным ненависти и отвращения. Я понял, что нашим отношениям – конец. Я уже никогда не затащу её в постель. Но впервые в жизни это меня не волновало. Я только хотел поскорее отсюда смыться.

Торчковая дилемма № 65

Внезапно похолодало; охуенный колотун. Свечка почти догорела. Единственный свет исходит из телека. Что-то чёрно-белое… но телек же чёрно-белый, значит, он может показывать только чёрно-белое… вот если бы он был цветным, тогда было бы по-другому… наверное.

Меня знобит, но если я двигаюсь, становится ещё холоднее, потому что я понимаю, что это, на хуй, всё, что я могу реально сделать, для того чтобы согреться. Если не шевелиться, то можно, по крайней мере, успокоить себя тем, что у тебя есть шанс согреться, когда начнёшь двигаться или включишь обогреватель. Главное – оставаться совершенно неподвижным. Это куда проще, чем ползти по полу, чтобы включить этот ёбаный обогреватель.

В комнате кто-то есть. Наверно, это Картошка. В темноте трудно говорить.

– Картоха… Картошка…

Ни слова.

– Охуенный дубарь, чувак.

Картошка, если это действительно он, молчит. Может, он умер, но скорее всего, нет, потому что я вижу: глаза у него открыты. Но мне поебать.

Печаль и скорбь в Солнечном порту

Ленни посмотрел на свои карты, а затем внимательно изучил лица друзей.

– Кто ходит? Билли, давай, чувак. – Билли показал Ленни свою руку.

– Два туза, блядь!

– Вонючий ублюдок! Ты вонючий мудак, бля, Рентон. – Ленни ударил кулаком по ладони.

– Лучше пододвинь-ка ко мне бабло, – сказал Билли Рентон, сгребая груду банкнот, валявшихся на полу.

– Нац, брось мне банку, – попросил Ленни. Он не сумел поймать её, и банка грохнулась о пол. Когда Ленни открыл её, большая часть пива вылилась на Писбо.

– Ты заебал, пидорас!

– Извини, Писбо. Это он виноват, – Ленни засмеялся и показал на Наца. – Я попросил его бросить банку, а не швырять её мне в голову, блядь.

Ленни встал и подошёл к окну.

– Ничего не слышно от него? – спросил Нац. – Если нет капусты, то игре пиздец.

– Не-а. Мутит воду, сука, – сказал Ленни.

– А ты ему звякни. Разузнай, в чём там дело, – предложил Билли.

– Угу, хорошо.

Ленни вышел в коридор и набрал номер Фила Гранта. Его достало играть на чисто символические ставки. Если бы Гранти подогнал денег, то он бы сейчас классно затарился.

Никто не взял трубку.

– Нет дома или не подходит к телефону, – сказал он им.

– Надеюсь, этот мудак не замылся с нашим баблом, – засмеялся Писбо, но это был нервный смешок – первое открытое признание общего невысказанного страха.

– Пускай только попробует. Я не вожусь с чуваками, кидающими свою братву, – проворчал Ленни.

– Но если как следует подумать, то это же Грантина капуста. Он может потратить её на что угодно, – сказал Джэкки.

Они посмотрели на него с тупой враждебностью. В конце концов, Ленни сказал:

– А не пошёл бы ты на хуй?

– Ведь в каком-то смысле, чувак честно её выиграл. Я помню, как мы договаривались. Устроить складчину и сделать один большой банк, чтобы прибавить игре остроты. А потом всё поровну разделить. Я всё это знаю. Я просто говорю, что с точки зрения закона… – Джэкки попытался объяснить свою позицию.

– Это наша капуста! – оборвал его Ленни. – Гранти знает за хэмпденские расклады.

– Я понимаю. Но я хотел сказать, что с точки зрения закона…

– Заткни свою ёбаную пасть и не возникай, – вмешался Билли, – мы говорим не за точку зрения закона, блядь. Мы говорим за братву. Если б был разговор за точку зрения закона, блядь, у тебя дома не было б никакой мебели, сукин ты сын.

Ленни одобрительно кивнул Билли.

– Мы спешим делать выводы. Может, у него есть серьёзные причины. Может, его ограбили, – предположил Нац; его лицо в оспинах вытянулось и напряглось.

– Может, его кто-то грабанул и увёл всю капусту, – сказал Джэкки.

– Ни один мудак не посмеет ограбить Гранти. Он такой чувак, что сам кого хочешь ограбит, и не потерпит, чтобы ограбили его самого. Если б он пришёл и стал вешать нам на лапшу на уши, я бы послал его куда подальше. – Ленни начинал беспокоиться. Речь шла об общих деньгах.

– Я просто хочу сказать, что глупо таскать с собой такую кучу бабок. Вот и всё, что я хотел сказать, – заявил Джэкки. Он немного побаивался Ленни.

В течение шести лет Гранти никогда не пропускал карточной игры в четверг вечером, за исключением тех случаев, когда был в отпуске. На этого парня всегда можно было положиться. И Ленни, и Джэкки не раз пропускали игру: один занимался разбоем, а другой выставлял квартиры.

Обычай собирать общие, или «отпускные», деньги остался с тех времён, когда все они были подростками и ездили вместе отдыхать на Лорет-Де-Мар. Теперь, позврослев, они ездили небольшими группками, с женой или с подружкой. Странное смешение карточных и общих денег произошло несколько лет назад, во время одной пьянки. Писбо, который тогда был казначеем, в шутку поставил на кон общие деньги. Они сыграли на них для прикола. Их так от этого пропёрло, что они разделили все деньги между собой и понарошку сыграли на них. Теперь всегда, если они были на мели, они играли не на «настоящие», а на «общие» деньги. Это было всё равно что играть на деньги монополии.

Время от времени, когда когда-нибудь «срывал» весь банк, как, например, Гранти на прошлой неделе, они начинали сознавать эксцентричную и опасную природу своего договора. Они были друзьями и считали, что никто из них никогда не подставит другого. Это предположение основывалось на логике и преданности. Они все были повязаны друг с другом и не могли окончательно выйти их игры, даже с двумя тысячами фунтов банка. Выйти из игры значило кинуть остальных. Они постоянно твердили себе об этом. Больше всего они боялись грабежа. Безопаснее было бы хранить деньги в банке. Это было глупое попустительство, коллективная шизня.

Наутро от Гранти не было никаких вестей, и Ленни пошёл на биржу.

– Мистер Листер. Вы живёте недалеко от нашего офиса и вполне можете наведываться к нам по поводу работы каждые две недели. Я не считаю это требование чрезмерным, – напыщенно сказал ему клерк Гевин Темперли.

– Я знаю, где находится ваш долбаный офис, мистер Темперли. Но прошу вас принять во внимание, что я чертовски занятой человек и руковожу несколькими процветающими предприятиями.

– Твою мать, Ленни. Чёртов бездельник. Увидимся в «Короне». Я там завтракаю. В двенадцатом часу.

– Лады. Только не вздумай меня надинамить, Гев. Мне нечем даже заплатить за квартиру.

– Нет проблем.

Ленни спустился в бар и сел за стойкой с «Дейли Рекорд» и пинтой «лагера». Он хотел закурить, но потом передумал. К 11.04 он уже успел выкурить двенадцать сигарет. Так было всегда, если ему нужно было рано вставать. Он слишком много курил. Он курил меньше, если оставался в постели, и поэтому обычно вставал не раньше двух часов дня. Эти правительственные суки, подумал он, решили подорвать его здоровье и полностью разорить его, заставляя так рано вставать.

Последние страницы «Рекорда», как обычно, были заполнены всякой чепухой о «Рейнджерсах» и «Селтике». Саунесс выведал что-то об одном мудаке из второй английской лиги, а Макнилл писал о том, что доверие к «Селтику» падает. Ни слова о «Сердцах». Нет. Немножко про Джимми Сэндисона, с одной и той же цитатой, повторённой дважды, и коротким отрывком, обрывающимся на полуфразе. Ещё небольшая заметка о том, почему Миллер из «Хибсов» всё ещё считает себя лучшим форвардом, хотя команда забила всего три гола за последние примерно тридцать игр.

Ленни вернулся к третьей странице. Ему больше нравились полуодетые тётки из «Рекорда», чем голые – из «Сана». Это развивало воображение.

Краем глаза он заметил Колина Дэлглиша.

– Привет, Кок, – сказал он, не отрываясь от газеты.

Кок придвинул стул к Ленни. Он заказал себе пинту крепкого:

– Новости слыхал? Какое горе…

– Чего?

– Гранти… Ты чё, не слышал?… – Кок посмотрел на Ленни в упор.

– Нет. А что…

– Умер. Перепил малость.

– Ты чё, шутишь? Да ты гонишь, чувак!…

– Я серьёзно. Вчера ночью.

– Что случилось?…

– Сердечный приступ, – Кок щёлкнул пальцами. – Наверно, было больное сердце. Никто об этом не знал. Бедняга Гранти работал с Питом Гиллеганом, типа на стороне. Было около пяти, и Гранти помогал Питу прибраться и всё такое, как вдруг тот как схватится за грудь и – брык. Гилли вызвал скорую, и беднягу увезли в больницу, но через пару часов он умер. Бедный Гранти. Классный был чувак. Ты с ним в картишки резался, да?

– Э… да… один из самых классных чуваков, которых я знал. Какой удар…

Несколько часов спустя Ленни уже был никакой. Он стрельнул у Гева Темперли двадцать фунтов только для того, чтобы нажраться, как свинья. Когда вечером в бар вошёл Писбо, Ленни ездил по ушам симпатичной официантке и смущённому, трезвому на вид парню в комбинезоне с логотипом «теннентс-лагера».

– …один из самых классных чуваков, бля, которых я знал…

– Привет, Ленни. Я уже слышал. – Писбо горестно обнял Ленни за могучие плечи. Крепко сжал его, чтобы удостовериться, что один из его друзей всё ещё с ним, и попутно выяснить, насколько он пьян.

– Писбо. Да. Я до сих не могу в это поверить, бля… один из самых классных чуваков, которых я знал… – Он медленно повернулся к официантке и перевёл взгляд на неё. Выпятив большой палец, он показал через плечо на Писбо. -…спросите у него… а, Писбо? Ты знал Гранти? Один из самых классных чуваков, которых кто-либо когда-либо знал… а, Писбо? Гранти? А?

– Да, страшный удар. Я до сих пор не могу в это поверить, чувак.

– Вот именно! Был человек, и нет человека… молодой, двадцать семь лет. Смотря как карта выпадет, это уж точно, чувак. Как выпадет карта… конечно, как, бля…

– А по-моему, Гранти было двадцать девять, – уточнил Писбо.

– Двадцать семь – двадцать девять… какая, в пизду, разница? Всё равно парень молодой. Вот только жалко его жену и малого… а вон сидят старые пердуны… – Ленни злобно махнул рукой в угол, где старики играли в домино. -…уж они-то пожили! Длинные ебучие жизни! Они только брюзжать умеют. Гранти никогда ни на что не жаловался. Один из самых классных парней, которых я встречал.

Потом он заметил трёх молодых ребят, Картошку, Томми и Второго Призёра, которые сидели в противоположном конце бара.

– А это наркоши, блядь, приятели Биллина брата. Все эти суки подыхают, на хер, от СПИДа. Гробят себя. Так им и надо, сукам. Гранти ценил жизнь, бля. А эти суки её прожигают! – Ленни злобно посмотрел на них, но парни были слишком увлечены беседой и не заметили его.

– Брось, Ленни. Успокойся. Чего ты на них гонишь? Они классные пацаны. Это Денни Мёрфи. Мухи не обидит. Томми Лоренс, ты же знаешь Томми, а вон тот чувак – Реб, Реб Маклафлин, когда-то был классным футболистом. Играл за «Манчестер Юнайтед». Они хорошие ребята. Ёб твою мать, да они же друзья того твоего друга, ну того парня, что работает на бирже труда. Как его зовут… Гев.

– Угу… но эти старые пердуны… – Уступая ему, Ленни переключил внимание обратно на другой конец зала.

– Да брось ты, Ленни, хуй с ними. Они мухи не обидят, сидят себе, никого не трогают. Допивай своё пиво, и пошли к Нацу. Я звякну Билли и Джэкки.

На Нацевом флэту на Бьюкенен-стрит царило уныние. От смерти Гранти они перешли к вопросу о невыплаченной сумме.

– Этот мудак отбросил коньки перед самым днём делёжки. У него была одна тыща восемьсот. Если разделить на шесть, получается по три сотни на рыло, – проскулил Билли.

– Их уже не вернёшь, – отважился сказать Джэкки.

– Чёрта с два! Мы делим эту капусту каждый год, бля, за две недели до отпуска. Я заказал на эти деньги путёвку в Бенидорм. У меня нет ни копья. Если я отменю заказ, Шейла сыграет моими яйцами в бильярд. Так не пойдёт, чуваки, – заявил Нац.

– Вот именно, бля. Мне, конечно, жаль Фиону и её мальца. Всем жалко. Бараза нет. Но это же наша капуста, блядь, а не её, – сказал Билли.

– Мы сами во всём виноваты. Я так и знал, что этим всё кончится, – Джэкки пожал плечами.

Позвонили в дверь. Пришли Ленни и Писбо.

– Тебе легко говорить. У тебя денег до хрена, – наехал на него Нац.

Джэкки ничего не ответил. Он взял банку «лагера» из груды, которую Писбо свалил на пол.

– Херовая новость, пацаны, – произнёс Писбо, пока Ленни угрюмо отхлёбывал из своей банки.

– Один из самых классных чуваков, которых я знал, – сказал Ленни.

Он вовремя вмешался. Нац чуть было не начал оплакивать свои денежки, как вдруг понял, что Писбо имел в виду Гранти.

– Я понимаю, сейчас некрасиво говорить о себе, но давайте разберёмся, что нам делать с капустой. На следующей неделе день делёжки. Мне надо заказать путёвку на отпуск. Мне нужны башки, – сказал Билли.

– Ну и сука ж ты, Билли. Бедняга ещё не успел закоченеть, а мы уже будем обсуждать всё это дерьмо? – презрительно усмехнулся Ленни.

– Фиона может просрать все наши деньги! Нужно сказать ей, что это наша капуста. Иначе она накупит на них всякой херни. Сколько там было? Почти две тонны. До хрена. А потом она укатит на какие-нибудь ёбаные Карибы, а мы останемся в этом ебучем Линксе с парой бутылок сидра вместо отпуска.

– Ты городишь чепуху, Билли, – сказал ему Ленни.

Писбо серьёзно посмотрел на него, и Ленни почувствовал, что зреет предательство.

– Мне неприятно говорить об этом, Ленни, но Билли по-своему прав. Гранти не очень-то баловал Фиону, он был ещё тот жук. Пойми меня правильно, я ничего не имею против этого чувака, но если ты найдёшь у себя дома две тонны, то сначала потратишь их, а уж потом станешь задавать вопросы. Ты б именно так и поступил. И я б тоже так поступил. По правде сказать, любой бы на её месте так поступил.

– Ну хорошо. А кто спросит у неё про деньги? Чур, не я, – прошипел Ленни.

– Мы все спросим. Это же наши общие бабки, – сказал Билли.

– Правильно. После похорон. Во вторник, – предложил Нац.

– Отлично, – согласился Писбо.

– Ладно, – пожал плечами Джэкки.

Ленни устало кивнул. В конце концов, это были их башки…

Наступил вторник. Ни у кого не хватило духу заговорить об этом на похоронах. Они все надрались и хором оплакивали смерть Гранти. О деньгах никто и не вспоминал. Они встретились на следующий день с тяжёлого похмелья и пошли к Фионе домой.

Никто не открывал.

– Наверно, она у матери, – сказал Ленни.

К ним вышла соседка по лестничной клетке – седоволосая леди в платье с голубым рисунком.

– Фиона уехала сегодня утром, мальчики. На Канарские острова. Ребёнка оставила у матери, – ей не терпелось сообщить им эту новость.

– Здурово, – пробормотал Билли.

– Вот как? – сказал Джэкки и самодовольно пожал плечами; это не пришлось по вкусу кое-кому из его друзей. – Что ж, ничего не поделаешь.

Неожиданно Билли оглушил его ударом в челюсть. Он упал и покатился по лестнице. В конце концов, ему удалось ухватиться за перила, и он в ужасе посмотрел снизу на Билли.

Все остальные были шокированы поступком Билли не меньше, чем Джэкки.

– Успокойся, Билли, – Ленни схватил его за руку, но не сводил глаз с его лица. Ему страшно хотелось узнать мотивы его поведения. – Ты не в себе. Джэкки ни в чём не виноват.

– Так-таки не виноват? Я долго молчал, блядь, но этот хитрожопый меня уже достал, – он показал на распростёртую фигуру Джэкки, который пытался спрятать своё стремительно распухающее лицо.

– Что тут, бля, происходит? – спросил Нац.

Билли не обращал на него внимания и смотрел на Джэкки в упор:

– И давно это продолжается, Джэкки?

– О чём это он? – спросил Джэкки, но его хнычущему голосу недоставало уверенности.

– Канары, ебена мать! Где вы встречаетесь с Фионой?

– Ты ебанулся, Билли. Ты же слышал, что сказала эта тётка, – покачал головой Джэкки.

– Фиона – сестра моей Шерон, бля. Ты думал, я закрою на всё глаза, сука? Сколько ты с ней трахаешься, Джэкки?

– Это было только один раз…

Биллино возмущение заполнило собой всю лестницу и проникло в сердца его товарищей. Он высился над Джэкки, как карающий ветхозаветный бог, выносящий свой приговор.

– Один раз, блядь! И кто мне теперь скажет, что Гранти об этом ничего не знал? Кто мне скажет, что его сгубило не это? Его «лучший друг», блядь, ебёт его же тёлку!

Ленни посмотрел на Джэкки, трясясь от злости. Потом он перевёл взгляд на остальных: глаза у них горели. За какую-то долю секунды они заключили между собой негласный договор.

Вопли Джэкки разносились эхом по всей лестнице, пока они пинали его ногами и волочили с одного марша на другой. Он тщетно пытался защищаться, надеясь, несмотря на страх и боль, что всё-таки останется в живых и сможет уехать из Лейта, когда этот самосуд кончится.