Текст книги "Параметры поиска"

Так казалось Андрею, когда, стоя у мангала, он умело крутил источавшие соблазнительный аромат куски. Он никогда не делал этого раньше – в прошлом штатный массовик-затейник, чья функция всегда состояла в том, чтобы развлекать и умело подпаивать дам, пока чёрную работу выполняли другие, менее способные мужчины, но сомнений в правильности своих действий не испытывал. Первое, что спешит усвоить всякий, выброшенный в объятия природы горожанин, это поза очевидного превосходства ярко выраженной мужественности над бестолковостью вчерашних собратьев. Местному не придёт в голову кичиться умением развести костёр, нарубить дров или затопить баню, для него это что хвастаться прямохождением, но когда житель столицы под возбуждённо испуганными взглядами приезжих дам заводит бензопилу, чтобы уверенным после долгих тренировок движением распилить пару досок, восторг умелого мачо поистине не знает границ. «Посмотрите, как я, образованный успешный менеджер, управляюсь с грубым орудием пролетариата», – кажется, говорит в нём всё, от непринуждённости позы до торжествующей осанки победителя, и, довольный произведенным эффектом, он режет на бис ещё и пачку вагонки, оставшейся после очередной фазы нескончаемого дачного ремонта. Банальная рулетка в такие моменты способна возбуждать интерес, топор смесью страха и восхищения увлажнять до той поры равнодушные поверхности, а щелкающий затвор карабина, если только речь идёт не об охоте, – наделять его хозяина в воображении женщины безграничной силой и властью, манящим сочетанием, которому приятно раскрыть в приступе нахлынувшей пьяной симпатии объятия и прочие соблазнительные конечности. Чем дальше от города, тем меньше остаётся надуманных приличий, рождённых бесчисленными комплексами и зацементированных умелой пропагандой модных журналов, ведь, чтобы мыслить широко, желательно иметь под боком доступную линию уходящего вдаль горизонта, лишённого мельчайших следов антропосферы, иначе и Пушкин, наверное, со временем начнёт писать про «красоту Урбана».

– Как там, готово? – из-за плеча за аппетитным процессом наблюдал традиционно нетерпеливый Николай. – Ты только не пересуши, лучше снять пораньше, морскую рыбу можно есть и чуточку сырой.

– Прошу, – Андрей отошёл, предоставив знатоку возможность на практике доказать несомненную ценность его советов.

– Ладно-ладно, молчу, – поспешил откреститься от чересчур ответственной деятельности Николай. – Что ты сразу в бутылку-то лезешь. Делай как знаешь, тем более, что мне нужно ещё овощи порезать. Кстати, я подарю тебе как-нибудь нормальный разделочный нож, твоим если даже по горлу полоснуть, то и следа не останется.

– Странное у тебя представление о назначении кухонной утвари.

– Ко всему нужно быть готовым. Вот представь, зайдёт к тебе в гости австралийский бычок, весь состоящий из мраморной говядины. На дворе как раз зима, так что хранить запас мяса пожалуйте хоть на улице, полтонны антрекотов ввалилось в избу, а тебе и прирезать его нечем. Так ведь и придётся, бестолковый ты наш, похлебать с ним чайку да отпустить на все четыре стороны. И где тогда справедливость?

– Выпил уже, я так понимаю.

– Пригубил, есть грех. Не мог стерпеть: когда режешь сыр, с бла-ародной, как пишут на ценниках отечественных магазинов, плесенью, удержаться от глотка божественной жидкости нет никакой возможности. В некотором смысле это даже можно классифицировать как преступную халатность, неоказание помощи самому себе и, в довершение многочисленных проступков, насилие над личностью вкупе с лишением свободы, которую, без сомнения, таит в себе прошедшая должную обработку виноградная лоза.

– Это называется алкоголизм.

– Это называется снобизм – я про тебя сейчас. А коли ежедневные несколько бокалов, и попробуй, например, удержаться от них на юге Франции или в Италии, да в бархатный сезон, да не в загаженной туристами Ницце, а где-нибудь в прованской или тосканской деревушке, в которой всего один ресторан или траттория! Так вот, коли это алкоголизм, я с гордостью заявляю: аз есьмь алкоголик. Говорю тебе, бестолочь ты моя любимая, почитай французов, раз уж выбраться из этой задницы мира тебе в ближайшее время не светит, глядишь, что-нибудь и отложится. Ты пойми, каждая еда должна быть немного праздником, вот чему стоит поучиться у беспечных лягушатников. Знаешь, каково это, проезжая на машине по затерянному в европейской глухомани крохотному городишке, остановиться у характерного заведения: пластиковая мебель на улице, на столе вода в ёмкости из-под чего-то давно опорожнённого, заляпанные бутылки с кетчупом, никаких скатертей и прочих излишеств, потому что в стране, где вследствие стоимости электричества один цикл стиральной машины выходит дороже литра хорошего вина это действительно неоправданное транжирство. Итак, садимся, поражая воображение завсегдатаев великолепием спутницы, благо по ихним меркам любая наша симпатичная хорошо одетая девочка, что мисс Франция, выбираем из одностраничного заляпанного меню два куска мяса побольше, натыкаемся на малопонятный жаргон при выборе гарнира, и тогда официант, как позже выяснится, по совместительству хозяин заведения, устав объяснять, жестом приглашает на кухню, где орудует сошедший прямиком с небес бог кулинарного искусства. Неразумного туриста доходчиво тычут мордой в четыре вида картофеля на выбор, а после интересуются насчёт вина. Тут главное – не корежить из себя сомелье, а, отдавшись на милость действительно знатоку, попросить выбрать на его вкус. Через минуту он подойдёт к тебе и, чуть смущаясь, предложит бутылку отменного местного вина, но, тысячу извинений, позволил себе смелость предложить чуть подороже, уж больно тёлка твоя внушительно смотрится, так что, не изволите ли, за одиннадцать евро, отведать. Одиннадцать евро, Андрюша, в ресторане; пятьсот рублей, если у тебя с арифметикой беда. Тут важны два момента. Первый – не улыбнуться и, тем более, не засмеяться, они живут не больно-таки богато, и вид молодого русского, швыряющего деньги, их вряд ли обрадует, а тогда пиши пропало, и второе – не схватиться от восторга за детородный орган, когда сделаешь первый глоток: девочка твоя может обидеться на столь откровенно мастурбационные позывы, всё-таки специально обученная мадемуазель рядом, как-никак. Потому что хорошее вино пьют по трём причинам: оттого, что оно хорошее, полезное и, главное, опьянение от него, как уже говорил, просто божественное. Смесь первосортной фармакологии и лучших натуральных стимуляторов, мягкое погружение в радостную негу, когда чувствуешь всю красоту жизни, именно сейчас, в этом месте, и никакого груза прошлого и тоскливых мыслей о будущем. Концентрированная радость ценой в одну зелёную бумажку единого европейского пространства, эйфория, в который ты будешь плавно растворяться больше часа, и уже под конец, после десерта, тебе, слегка протрезвевшему, любезно предложат специально созданный для этого случая дижестиф – пятьдесят грамм крепкого ликёра, чтобы продлить восторг прекраснейшего вечера. Они ведь не дураки, не хуже нашего понимают, что «закуска градус крадет», только бороться с этим пагубным свойством пищи научились более изящно.

К тому моменту, когда Николай окончил длинную тираду, рыба была уже готова, стекавший на угли жир распространял благоухание, и у Андрея, привыкшего довольствоваться последнее время одной лишь гречкой, нервно задергались крылья носа, лишь только первые соблазнительные запахи в виде характерных электрических импульсов достигли истосковавшегося по удовольствиям мозга. Они внесли блюдо в дом, спрыснули лимоном, звонко чокнулись и трясущимися от голодного возбуждения руками начали есть. Как только первые куски упали на дно желудка, стало полегче, и появилась возможность снова вернуться к тихой размеренной беседе.

– Тебе для чего этот оголтелый аскетизм? – спросил Николай. – Есть же деньги хотя бы на нормальную жратву, неужели ты такой дурак и всерьёз надеешься, что это поможет? К тому же здесь деревня, наверняка есть и молоко, хоть козье, хоть баранье – только плати, кур я сам видел, скотину кое-где держат, так и поиграл бы лучше в слияние с природой посредством органической пищи, для чего так себя насиловать. Считаешь, наверное, что на пустое брюхо лучше думается? Но это хорошо для художников, это им с голодухи ночами не спится и мозг от недостатка углеводов рождает полезные для творческого процесса галлюцинации, а сугубо мыслительный процесс требует сытости.

– Не сказал бы, что ты угадал, – ещё дожёвывая, уже спешил ответить Андрей. – Даже не знаю, как объяснить. Хочется некоторым образом обнулить всё что ли, сделать ощутимее разрыв между прошлым и настоящим. Вроде как выкопать пошире ров перед домом, чтобы самому себе прежде всего обозначить, что здесь – свои, а там – чужие. Почему-то люди стесняются о таком говорить, но я всё ещё не уверен, и всё ещё боюсь, хотя с каждым днём всё меньше. Это надуманно, я согласен, некое, скажем так, вспоможение, на уровне банального самовнушения, так ведь действует же. Нет и не может быть здесь никакого очищения, тем паче духовного, в подобный бред даже я не поверю, но отсутствие сколько-нибудь сильных эмоций да и вообще событий, тем не менее, и создаёт требуемое разграничение. Вроде как вынужден ты писать историю своей жизни в пределах одной книги и, чтобы как-то подчеркнуть, что вот здесь у нас даже не новая глава или часть, а совершенно иное произведение, сознательно оставляешь несколько пустых листов. На сугубо физическом уровне это проявляется в том, что отчаянно хочется довести себя до состояния близкого к анорексии, чтобы только затем нарастить на кости новую свежую плоть. Обновление, банальная и весьма приземленная фантазия, но кто как умеет. По-твоему это слишком глупо?

– По-моему каждый, кто способен чему-то посвятить себя всерьёз уже одним этим заслуживает уважения, – он заканчивал второй бокал и вместе живительной силой винограда по жилам его растекалось добродушие на грани кратковременной всеобъемлющей любви. – Ты, в целом, конечно, прав, какая разница как идти или ползти на карачках к цели, главное, чтобы приближаться. Есть в этом что-то завораживающее и притягивающее. Вот посмотри хоть на меня, какого я здесь у тебя делаю? Баб – нет, выпивки – почитай тоже, заняться – нечем, а вот езжу ведь, полтора часа в один конец, и это за одним, почитай, разговором с не больно-таки, уж не обижайся, умным человеком. К слову, последнее лишь дело времени, с таким подходом ты быстро чердак заполнишь, уже прогресс чувствуется. С каждым годом, да какой там годом – часом, остаётся всё меньше и меньше тех, с кем можно поговорить. Тут любая индивидуальность на вес золота, а ты у нас так прямо-таки выдающийся перл, эдак махнуть-то к чёрту на рога за гармонией мало кто сможет. Я, например, точно не смогу. Заскучаю.

– А ты уверен? Никогда ведь не пробовал.

– Более чем. Ты правильно сказал про чистый лист, в каком-то смысле тебе очень повезло, что жил до этого сугубо животными инстинктами, у тебя независимого мышления или хотя бы созерцания как такового и не было до сих пор. Нормальный самцовый императив поведения, бездумный, и в этом основная его прелесть. Разница между нами огромная: ты за девками волочился, движимый инстинктами и ничем более, а у меня это легло порядочным слоем в фундамент мировоззрения, и оттуда его без риска порушить всё здание теперь не достать. Я уже не бабник, я гедонист: звучит смешно, но на деле куда как грустно. Это въелось в естество, стало частью меня, залезло на территорию даже сознания. И не вытравишь. Я их всех, этот проклятый женский пол с антрекотами, вином, комфортом и тёплым климатом, может, и ненавижу так, что трудно передать, а ничего поделать не могу. Все мы здесь слабые, да к тому же изъеденные привычками, и нам требуется хорошая встряска, чтобы съехать с проклятых рельсов, ведь пока не выбросит к чёртовой матери из знакомой колеи, как произошло с тобой, ничего-то мы ни увидеть, ни сделать не можем. Я тоже бы хотел как ты «обнулить», уехать на край, за край или куда там уезжают, но боязно. Знаю, что не выдержу. Тебе легко теперь рассуждать, твои мосты заботливо сожгли и путь назад отрезали, а вот попробовал бы сам послать всё куда подальше. Неужели думаешь, что легко?

– Какой там. Я бы даже не додумался.

– Что в тебе, безусловно, нравится, это умение судить объективно, в том числе, когда дело касается собственной персоны. Обычно у записавшихся в мыслители или философы именно с этим беда: весь мир для них – открытая книга, с мужицкой грубостью режут в лицо правду-матку, но лишь только дойдет до себя – умеренность и трезвость суждений поминай как звали. В этом смысле мне больше всего нравится Вольтер: полвека с лишним вбивал в просвещённые башки атеизм, а умер, причастившись, в лоне святой церкви. Ну разве не прелесть. И ведь абсолютно у всех так, исключений пока что история не знала. Ты тоже, думаю, если нащупаешь что, быстро начнёшь судить легко и свысока, рассуждать с апломбом или, там, проповедовать воздержание чуть только не с рождения, деликатно опуская историю становления непосредственно личности автора. Вот я тогда посмеюсь. Да не над тобой, не кривись, над тем дурачьём, что тебе в рот заглядывать станет. А что станут – это как пить дать. На фоне повсеместной серости всякая мысль достойна восхищения. Да и потом, лучше найти красоту в уродстве, чем любить навязанные образы. Пусть обезумевший дурак, но всё же не слащавый выпестованный поп с мыльной харей и похотливо бегающими глазками.

– Нельзя всю жизнь от чего-то бегать, – Андрей выпил залпом остатки бокала и, мотнув зачем-то головой, продолжил. – Некоторые вещи нужно просто принять. Церковь продажна, власть развращает, три и более года службы в системе МВД вообще приводят к необратимым изменениям в части восприятия действительности. Плавая в море запросто можно утонуть или сделаться обедом более крупного хищника, а женщины… Всё глупое, ненужное, лишнее в организме самца порождается женщиной. Но оно же и делает его мужчиной. Конечно, мечту на бабу не меняют. Но где ты видел такую мечту. Есть, знаешь, в тебе некоторая латентная эпатажность: всё же имеется, но тщательно маскируется – прежде всего от себя. Воля и характер – это не левая и правая рука, с ними не рождаются, и, кстати, их также не приобретают в результате многотрудной хирургической операции, они не более чем конкретные решения, ответ каждого на вызов или просто дилемму. И тут кому что ближе или, к примеру, кому чего больше хочется. Возможность отказаться от сиюминутного удовольствия во имя будущего, часто призрачного или вообще эфемерного понятия вроде чувства собственного достоинства, желание победить, а не сдаться, ведь проигрывать всегда легче, а то и вовсе приятнее.

– Смотрю я, пить тебе более чем полезно, – Николай улыбался искренне, радуясь возможности в кои-то веки действительно выслушать чью-то точку зрения, а не снисходительно промолчать, зная, что при желании не оставил бы от неё камня на камне. Быть может, подобная же мотивация двигала им всё время, когда в череде сменяющихся подруг он искал ту, мнением или хотя бы обществом которой смог бы по-настоящему дорожить. Извечная глупая фантазия повзрослевших детей. «Все вы мальчики, только игрушки другие», – сказала ему не в меру проницательная эпизодическая героиня какой-то давней азиатской попойки, исчезнувшая и стёртая из памяти, но оставившая там неизгладимый след в виде одной неглупой фразы. Он бы переспал тогда с ней из одной лишь благодарности за столь несвойственную её породе мудрость, да она, помнится, уже выбрала более достойного кавалера, в меру искреннего открытого жизнелюба, не поленившегося спустя несколько месяцев прилететь к ней на другой конец мира всего-то по случаю дня рождения. И хотя союз их наверняка не состоялся, ему отчего-то запомнился отблеск простого искреннего чувства, согревающим пламенем горевший в их наивно-счастливых глазах. Так и в Андрее он видел прежде всего решительность и бескомпромиссность юности, не в виде следствия недостатка прожитых лет, но как состояние души, неподвластной жестокой механике возраста. Будто и впрямь тот плевать хотел на физиологию, утверждая торжество подросткового максимализма вопреки тяжеловесным реалиям окружающего безликого пространства, хотел дышать там, где полагалось совершать лишь аккуратные сокращения лёгких, верить в мире, поклоняющемуся безверию, жить без оглядки, когда давно и научно доказано преимущество осмысленного неспешного существования. Молодость Андрея жила будущим, когда исполнение целей и мечтаний легко отложить на мифическое завтра, в то время как зрелость Николая – обветшалым настоящим, поскольку завтра могло уже и не наступить, а внушавшей ужас старости и вовсе не остаётся ничего, кроме как существовать прошлым, ведь будущего гарантировано не будет. Это страшно, наверное, жить одним днём и не знать, настанет ли следующий. Найти себя в этой непрекращающейся борьбе за каждый новый вздох кажется на пороге зрелости подвигом, однако все так или иначе совершают оный по одной простой и очевидной причине, имя которой – неизбежность. Смерть, постепенное угасание, болезни и страдания в таком случае являются лишь рутиной, хотя бы по степени лишений и силе переживаний они в разы превышали самые смелые решения молодых собратьев, потому что у них есть выбор – струсить и убежать или рискнуть и победить, а у зрелости уже нет. Выбор и составляет основу подвига, без него и Ахиллес – лишь могущественный полубог, резвящийся среди бессильных смертных. Вообще греческая мифология в своем роде уникальная именно вследствие размытости грани между богами и людьми. И те, и другие уязвимы и даже смертны, ведь смог же Зевс отправить каннибала-папашу в совершенно конкретное небытие, а Гера бесконечно страдать, лишившись единственной любимой дочери. Любимые Николаем древние эллины уважали себя гораздо более, нежели все их жадные до унижений потомки, так что даже повелители Олимпа не гнушались вступать с ними в самую что ни на есть сексуальную связь, а многочисленные полукровки затем не становились объектом презрения ни у тех, ни у других. Он раньше Андрея понял, что тот не станет подобострастно взирать на икону или даже сошедший с неё божественный образ. Так уж вышло, что не за этим сюда пришёл.

– И что там насчёт проигрывать легче? Изречение с претензией на вековечность.

– Да шёл бы ты со своими подначиваниями, – старался отшутиться Андрей, чувствуя, как пелена опьянения накрывает его всё больше. – От твоих напитков скоро язык поворачиваться не будет.

– Что же ты хотел от выдержанного Бордо, да ещё и купленного непосредственно на родине напитка. Не нужно сопротивляться, успокойся, это не палёный клубный вискарь, от которого тянет нести околесицу, разговор за таким вином носит отпечаток добродушной искренности, но никак не более. Продолжай. Говори, ведь мы оба собрались здесь именно для этого.

– Сам напросился, может, выйти надолго. Последствия неумеренного потребления классической литературы. Проиграть – значит остаться в понятных надёжных рамках большинства. Победитель – неизменно бунтарь, если мы, конечно, не говорим о придурковатых штатовских зомби, мечтающих сделаться миллионерами. Ежедневная, по капле, жалость к себе намного приятнее вкуса блистательной победы. Ведь последнее – приходяще, следует витиеватой логике удачи и стечения обстоятельств, вечное броуновское движение, а тут стабильность просто цементированная. Девяносто процентов человечества живут посредственно не оттого, что жизнь не даёт им шанса на лучшее, и даже не потому, что их это устраивает. Им это нравится. В любой стране, разве что где-нибудь в Северной Корее или Сомали это потяжелее, но каждый имеет шанс пробиться. Если говорить о мужчинах, по крайней мере. Работать сутки напролёт, терпеть унижения, поставить на кон всё, уйти в криминал, что угодно, но возможность есть всегда. Очевидно, что при этом остаётся и шанс быть убитым или отравленным за решётку, но разве это не вполне приемлемый риск за операцию «из грязи в князи». А ведь никто же почти не пытается, разумно в кавычках предпочитая тянуть лямку серенького обывателя, жаловаться на бедность, отсутствие перспектив и безысходность. Ведь это намного приятнее, удобнее и объективно лучше. Вот представь, сколько там у богатого выскочки наберётся верных искренних друзей. Правильно – ни одного. Каждый смотрит ему в рот и думает, как бы половчее урвать от сытного пирога, никто в лицо правду не выскажет, спорить не станет и даже не выпьёт нормально за ради хорошего разговора по душам: перед ним денежный мешок, он будет либо увиливать, либо держать ухо востро, благо для задушевных разговоров у него достаточно ровни. Женщины и прочая физиология: купаться в роскоши юных, готовых на всё тел? Вот ты уже накупался, разве не приедается. Более того, чем дальше, тем больше превращается в зависимость, а по мере того, как ты не молодеешь, всё труднее становится поддерживать желанный стандарт. А какой-нибудь Вася, столь презираемый тобой офисный планктон, с утра затвор передёрнет, насмотревшись красочных шоу по телеку, и всё у него хорошо. Безусловно, эмоция скудная по сравнению с обладанием натуральной, скажем так, красотой, но ведь при этом и проще. А на другой чаше весов у него: невоздержанность – раз, на кой ему пугаться ожирения и пивного живота, а это, в сравнении с где-то получасом в среднем, давай уж смотреть на вещи реально, ежедневных плотских радостей взрослого отягощённого заботами мужчины, целая вечность. Никакого самокопания и иной зловредной рефлексии: возраст – да плевать тебе на него, свой пик ты давно прошёл и с этим смирился, мысли о смерти – куда там. Если всякий день – нескончаемый праздник сытого брюха, то мозг слишком занят выработкой благодарственных гормонов удовольствия, да к тому же всегда можно поддать, если вдруг паче чаяния накатила грусть. Никаких физических нагрузок, кроме таскания пакетов с едой из гипермаркета, по боку фитнес, бег и вообще всё, где требуется потеть, а это высвобождает ещё уйму времени, поскольку вопреки усердно прививаемому образу, спорт пожирает многие часы. Кстати, не забывай, что, к примеру, в нашей стране всё это совсем даже не гарантирует тебя от вполне привлекательной бабёнки, ибо спрос на основательных склонных к бурной семейственности мужчин неизменно велик. Какой, спрашивается, дурак будет в таком случае карабкаться, рискуя сорваться в пропасть, если и так повсюду совершеннейшая благодать? С момента как мы перешли в эпоху промышленного производства пищи, ценности изменились необратимо. И телевидение с интернетом не более, чем следствие, ответ на эволюционировавшие в соответствии с новыми реалиями запросы. Объективно, мы всё ещё животные, а любой хоть трижды хищник в зоопарке вполне доволен хорошей миской жратвы в ущерб свободе и даже размножению. Когда человек гарантированно сыт исчезает главная, основная мотивация, в этом смысле современный безработный довольнее индийского раджи, которого могли свергнуть, чью страну завоевать, а то и просто добавить в любимое блюдо хорошенькую приправу из ядовитой быстродействующей дряни, заставляющей умирать в страшных мучениях. Вот и вся история, кому тогда нужна эта победа?

– Интересно, но местами притянуто за уши, – реагировал Николай. – Те же деньги, к примеру, избавляют от кучи бытовых проблем.

– Предположим. Но, к примеру, выдала мне жена поручение и, взяв под козырёк, потащился я на машине к чёрту на кулички за рассадой или ещё какой хреновиной. Так я по дороге, хотя и стоя в пробках, куплю себе шаурму, заем мороженым, посплетничаю с друзьями, да ещё и чипсы под музыку погрызу. Чем не досуг, в то время как мой собрат-победитель, минут эдак десять попользовав хоть королеву красоты, станет усердно высчитывать калории в десерте и не будет знать, чем себя занять, коли тестостерон из него до поры вышел. Это у него зал ожидания, потому что развлечения приелись, и что-то приличное можно найти лишь на выходных, в сезон и на Ривьере, а у меня праздник каждый день, точнее – каждую секунду. По ящику сериалов – завались, в холодильнике – райские кущи, начальник на работе в отпуск или на больничный свалил – халява, восторг на грани умопомрачения. Всё же относительно, у каждого одна и та же ось абсцисс, только богатый и успешный сдвинул себе ноль на добрую сотню единиц правее, но степень, градация удовольствий у него осталась та же. Мне с корешами отпраздновать в бане очередной из бесчисленных юбилеев, что ему с мисс Россия переспать, и там, и здесь – плюс четыре по оси Х, при том что у него, бедняги, обязательных потребностей, которые составляют хотя бы жалкий ноль, в десятки раз больше. Итого у оболваненного пропагандой серенького обывателя, наживающего в офисе геморрой за клавиатурой, в разы больше свободы, времени и доступных удовольствий, чем у молодцеватого подтянутого олигарха, если, конечно, правильно выстроить мировоззрение. Знание – вот, что нас губит, вот, где отрава, и правы отцы нашей пресловутой церкви, вбивающие в узкие башки прописные истины, незачем пытаться узнать больше, чем следует. Простой тебе вопрос, без подвоха: ты счастлив? Можешь не отвечать, то я не знаю, а здешнему алкашу налей стакан этанола, и он тебе совершенно искренне ответит положительно. В этой глуши большинство довольно собой и жизнью гораздо больше, чем ты, образованный ловелас с туго набитым бумажником. Это я так, безотносительно чего-либо, одно лишь стороннее наблюдение, выводов делать не прошу и сам не стремлюсь. Для меня в этом открытии важно лишь одно – далеко не всё так однозначно, как мы привыкли думать. Кто знает, может, я сюда тоже приехал свое личное счастье откопать, только вижу его по-другому, но смысл от этого не меняется.

– Знаешь, одна моя знакомая влипла в подобную историю неприхотливой эйфории, выйдя замуж за молодого прапора. Они жили на территории части, расположенной прямо в Москве, имели от щедрот командования вполне просторную комнату, обеды в столовке и, в общем, всё, что положено. Солдаты честь отдают, живёшь как на курорте, только ведь ей всё равно приходилось хотя бы иногда из этого то ли санатория, то ли лепрозория выходить на свет божий, и вот тут-то и обнаруживалось изрядное убожество такого существования.

– Дай угадаю, это оттого, что ты ей в один из таких выходов попался и между делом, походя, трахнул старую подругу, напомнив несчастной, что есть можно в дорогих ресторанах и не только макароны с котлетами?

– Примерно так, – засмеялся Николай.

– Так что же ты удивляешься, змей-искуситель, совратил несчастную, какое же тут доказательство. А то бы жила до сих пор не тужила, разродились бы плодом законной любви и, глядишь, отхватили бы по прошествии установленного регламентом бюрократического механизма времени вполне приличную однушку: воякам сейчас, я слышал, прямо-таки взаправду квартиры дают. То, что принято называть счастьем – не набор благ, но состояние организма, вот и вся хитрость.

– Но твоё, конечно же, другое?

– Я этого не говорил. Кто знает, не исключено, что стану дружить со стаканом или ударюсь в доходную просветительскую деятельность как один здешний предприимчивый банщик, кстати, тоже отставной москвич. Лупит страждущих веником, причём, по слухам, публика к нему катается всё больше серьёзная, про таких принято говорить – уважаемая, проповедует умеренность да воздержание; эдакий лекарь-миротворец, чуть только семьи не восстанавливает. Промывает желающим мозги за их же кровные, пользуется авторитетом, строится потихоньку, в общем, всё как положено у мужика. Говорят, недолюбливает приезжих, так что даже участковый местный ему обо всех переселенцах в округе докладывает, а после уже глубокоуважаемый Пётр, так его зовут, взвесив объективно все обстоятельства, принимает решение – травить ли нежданного гостя при помощи районных ментов, один из начальников которых к нему тоже катается, или, так уж и быть, оставить до особого указания ковыряться в земле обетованной. Естественно, селекция имеет место быть, только когда дело касается рядовой публики, но другая к нам пока и не заглядывает. Стараниями этого санитара здешних мест тут ни один неславянин поселиться не может – смотрящий, видать, побаивается конфликтов на религиозной или национальной почве, одна ведь повсюду нетерпимость. Гнида, наверное, редкостная, а ведь процветает и, спорить готов, полагает себя чуть не святым. Но ведь тоже путь.

– Куда только, позволю спросить?

– Да кому какое дело. У каждого своя истина; чёрное и белое, правда и ложь, добро и зло – всё ведь субъективно и зависит только от восприятия. Но меня этот мужик, кажется, взял на карандаш. Сообщаю не без гордости, видишь, какая, оказывается, значимая я получаюсь личность. Допивай своё зелье, а я пока заварю чай. Хороший алкоголь – это, безусловно, хорошо, но на одной пьянке далеко не уедешь. Точнее, уедешь, но не туда, потому как уж больно всё оказывается легко, ты не замечал?

– А что же в этом плохого? – Николай хитро улыбнулся, предвидя ожидаемый ответ.

– Должно быть трудно. Иначе смысл теряется, – и, приподнявшись на носках, он открыл полку, из которой на него, в виде более чем убедительного доказательства, сказанного только что, посыпались вперемежку упаковки салфеток, мотки проводов, многочисленные квитанции, приправы во всевозможной упаковке и ещё куча всяческого мелкого хлама, но Андрей лишь молча ждал, пока стремительный поток иссякнет, чтобы достать вожделенную стеклянную банку, где хранил, по собственному выражению, лучшее, что когда-либо произвела на свет Социалистическая Республика Вьетнам. Затем нисколько не смутившийся хозяин оперативно, в несколько заходов, сложил всё обратно, да так умело, что в регулярности проделываемой операции не осталось и малейших сомнений. Утвердившись на чём-то основополагающем, Андрей, как всякая цельная личность, перестал обращать внимания на малозначительные детали, вполне довольствуясь минимальным набором удобств, крышей над головой и сносно отапливаемым помещением. Висевшие по углам провода, древняя обветшалая мебель, вид общей запущенности его не смущали и, хотя он и взялся приводить всё это в порядок, создание уюта явно не входило в список приоритетных задач. Собственность, как уверяют знатоки, вообще дело наживное, а ты попробуй лучше залпом с локтя осушить сто пятьдесят за ПЗД – вот где достойная восхищения молодецкая удаль, не строительству тёплого сральника же, в самом деле, посвящать лучшие годы, всё одно – успеется.