Текст книги "Параметры поиска"

Психотерапевт, он же заведующий какой-то закрытой душевной клиникой, опрятный пожилой доктор в идеально отглаженном халате, пообщавшись с мальчиком наедине, сообщил, что случай, безусловно, тяжёлый, но юный, в стадии активного формирования, организм травить седативными препаратами не советовал, порекомендовав отвлечь больного переживаниями более сильными, но куда менее негативного свойства. Не найдя понимания в устремлённом на него прожигающем взгляде, пояснил, что пацану требуется всего-навсего влюбиться, и тогда бег минут станет для него источником блаженства, а никак не трагедии. «Предпочтительно взаимное чувство, – пояснил заботливый врач. – Но и неразделённая любовь в его возрасте дарит такую массу ощущений…» – после чего замолчал, прикрыл глаза и, видимо, погрузился в воспоминания. Мария Кондратьевна, отчество подходило ей идеально – кондратий хватил бы всякого, рискнувшего ей перечить, недолго думая, взяла со стола фотографию семейной идиллии и, ткнув пальцем в миловидную светловолосую девушку лет шестнадцати, коротко поинтересовалась: «Твоя?» Эскулап вздрогнул, младшая дочь заканчивала школу, к тому же она заметно опережала сверстниц по части физического развития и уже втайне засматривалась на папиных аспирантов, в то время как щуплый доходяга-внук едва тянул на свой возраст. Но отказать не решился – своей карьерой, точнее, некогда блистательному её старту, он был обязан всё той же бабушке, которая, к слову, могла столь же изящно прервать нить его госслужбы, отправив несговорчивого протеже на досрочную пенсию. «Не переживай, малость за ней побегает и всё, надо их только познакомить. Девки не испортит. Да и куда ему», – взглянув на сутулого тщедушного Колю, будто судебный вердикт произнесла она.

София, «а не Софья», как неоднократно подчёркивала сама хозяйка столь необычного для той поры имени, стала таким образом первым серьёзным увлечением Николая. Касательно невинности его страсти выводы были сделаны чересчур поспешные, гормоны в нём били через край, совершенно игнорируя хилую конституцию носителя несметного числа сокровенных желаний на тему как, в какой последовательности, количестве и позе получит он заслуженное наслаждение. Девушка, ясное дело, не воспринимала его поначалу всерьёз, шутки ради поднимая иногда даже на руки, так как была его выше на целую голову, да и то лишь в том случае, если под ногами рыцаря-недомерка оказывался трёхтомник любимого отцовского поэта, но эта безусловно излишняя самоуверенность, как водится, сыграла на руку противнику, то есть терпеливому ухажёру. Интернет как мировая сеть существовал в одном только воображении избранных заокеанских провидцев, доступа к информации не было, компьютер не имел ещё приставки домашний или, тем более, персональный, а видеомагнитофон считался роскошью наравне с автомобилем. Избранные папины студенты, что допускались к нему домой, казались взрослыми, но, при более тесном контакте, хотя бы в качестве гостей за обеденным столом, проявляли исключительную неуверенность, мямлили, восторгались кулинарными успехами матери и вообще старались всячески угодить своему профессору, боясь вызвать его недовольство, даже просто лишний раз взглянув на соблазнительный плод его чресел. Николай же был наглым, смелым и, к тому же, не по годам всесторонне образованным, проще говоря, начитанным. Он запросто влезал в разговор за столом, чуть ли не снисходительно комментировал иные высказывания папиных коллег, порой вступая, к истому восторгу последних, с ними в настоящий спор, из которого раз-другой, хоть и с натяжкой, но вышел-таки победителем. Второй, решительный его козырь, заключался в характеристике, данной ему в раздражении бабушкой, точнее, той её части, где говорилось о сугубо платонической основе всякой привязанности неоперившегося подростка.

Николая запросто оставляли с дочкой наедине, и он лил в её истосковавшиеся по мерзости интеллигентские ушки яд познания другой, единственно настоящей стороны окружавшей её с детства жизни. Так, Пушкин представал в виде похотливого кобеля, Пётр Первый – неисправимого алкоголика, правда могущего похвастаться колоссальных размеров детородным органом, который, по легенде, приходилось наматывать чуть ли не вокруг ноги, а о Екатерине Великой был и вовсе показан юной деве специальный видеофильм, где подробно, с похвальным вниманием к деталям процесса, объяснялось, каким образом граф Орлов и иже с ним делали карьеру при дворе императрицы. В финале которого даже явился здоровенный негр, по-видимому, предок вышеуказанного поэта, в форме офицера Семёновского полка и с таким внушительным «аргументом» в пользу немедленного продвижения по службе, что Софи невольно зажмурилась. Ей было приятно, страшно и противно одновременно в обществе этого находчивого всезнайки, к тому же подчёркнуто далёкого от претензий на реализацию её сокровенных фантазий, пока однажды, во время просмотра очередного правдивого, то есть без налёта ханжеской морали, скромности и одежды, киношедевра, отвлекшись, она не заметила, что его плохо скрытая облегающими брюками реакция на происходящее на экране в точности повторяет завязку многообещающего сюжета. Последовал немедленный романтический поцелуй, затем тонко чувствующая девичья натура повалила его на диван, после чего тут же обогатилась исключительно полезным знанием о том, что рост, оказывается, далеко не самое важное. Что до непосредственно любовника, то, хотя и не блистая опытностью, тот вполне сносно копировал поведение сластолюбивой парочки на экране, разве что побоялся заканчивать представление также на лицо, предпочтя более скромный и быстрый финал.

Результат из всего этого вышел неожиданный. Обойдясь без типичных проблем с нежелательной беременностью – на то и эрудированный партнёр, чтобы из творчества Стендаля усвоить первоочередную важность контрацепции, Николай, избавившись от переизбытка гормонов, перешёл от скабрезных рассказов к более возвышенным разговорам с любимой. Перебирая в паузах между всё нараставшей близостью древнегреческих философов, он потихоньку добрался и до своего забытого немого противостояния с временем, тут же развив какую-то глупую претенциозную теорию, – но много ли надо женщине, лежащей на плече своего первого мужчины. Они стали бороться уже вместе, пообещав друг другу урвать от проклятых секунд как можно больше удовольствия, которое порешили сделать флагманом борьбы. Щедрые карманные деньги Николая, отсутствие родителей Софьи с восьми до девятнадцати и смещение приоритетов явно не в пользу учёбы позволили им несколько месяцев кряду посвятить по большей части физической любви, чревоугодию и, по настоянию дамы, наиболее почётным языческим богам, то есть Дионису и Бахусу. В последнем случае почти детский ещё метаболизм легко позволял им напиться, протрезветь и скрыть следы преступления в течение нескольких часов, так что никто из взрослых, и без того не страдавших излишком наблюдательности, абсолютно ничего не заметил. Но как у всякой порядочной истории юношеской страсти финал в их случае оказался в меру трагическим. Пообщавшись с классной руководительницей, Софьин папа заподозрил неладное и, заявившись в обеденный перерыв домой, застал сцену, достойную фресок на стенах храмов сластолюбивых римских богов. Заглушая стоны из телевизора, красавица дочь на четвереньках подставляла сокровенное проклятому отпрыску Марии Кондратьевны, а тот ещё умудрялся параллельно с осквернением давить на кнопки пульта и хлебать из горла красное вино. Решив, что увидел дурной сон, несчастный отец поспешил снова отключиться.

Далее неразделённая уже любовь – обвинив в совращении куда более взрослую девушку, бабуля вырвала опозоренного внука из её ненасытных когтей, дала новое направление усвоенной Софией философии. Осознав, что лучшая часть жизни уже позади, и проведя несколько ночей подряд, гипнотизируя стрелки часов, она проглотила упаковку снотворного, не оставив предсмертной записки. Последнее выдавало основательность и спокойную уверенность в правильности задуманного, но подвела дозировка: молодой сильный организм справился, да и скорая подоспела непривычно вовремя – прямо на дому сделано было промывание желудка, и всё обошлось. На Николая событие произвело ожидаемо гнетущее впечатление, и, снова забившись в угол, он потерял всякий интерес к реальности. Недолгий период влюблённости лишь ярче подчеркнул бессмысленность и безысходность дальнейшего существования, заменив страх на гораздо более опасную меланхолию. Закончилась эта история принудительным лечением, длившимся около полугода и кое-как залатавшим массивную прореху в юношеском подсознании. Но неизбежность абсолютного забвения, неумолимо приближающегося с каждым ударом сердца, маячила перед ним ещё долго, покуда новые горизонты, открывшиеся в связи с кончиной бабушки, не отвлекли его от утопления в окончательной депрессии. Из относительно положительных результатов можно было отметить раннее приобщение к безусловно прекрасному, сохранившееся навсегда пристрастие к высоким девушкам и умение совмещать удовольствия, таким образом усиливая конечный эффект. Первое сильное чувство раз и навсегда утвердило для него стандарты привлекательности, и, привыкнув смотреть на объект страсти снизу вверх, Николай уже не мог иначе, что со временем, когда он перевалил за метр семьдесят, решительно сократило число претенденток на его сердце и прочие органы. Эталоном счастья для него сделались стройные дамы на каблуках под аккомпанемент из морского прибоя, живописного заката, омаров и сухого вина.

К несчастью, заграничная поездка, обещавшая море или хотя бы приличное озеро удовольствий, обернулась неожиданным и более чем неприятным открытием. Программа минимум в меру обеспеченного молодого человека, что столь блестяще дополняла образ юного, пышущего здоровьем Николая, по преодолении тридцатилетнего барьера дала ощутимый и болезненный сбой. Дело было даже не в том, что разменявшей четвёртый десяток мужской особи неплохо было иметь, как говорят, несколько более основательную жизненную позицию, то есть чуть приличнее недвижимость, по возможности заграничную, посущественнее доход, водителя с охранником для статуса и попутно защиты от мелких неприятностей отечественного быта. Против него стал вдруг работать совершенно новый и, что было особенно печально, вездесущий фактор.

Оказалось, что отечественная женщина, а тем более девушка, как ни странно, охотнее сделается любовницей взрослого семьянина, нежели подругой, пусть даже и с призрачной, но всё же перспективной на будущее, сугубо бессемейного индивида. Против воли и вразрез с привычной бессмыслицей рассуждений прекрасного пола здесь прослеживалась известная логика: доказавший приверженность семейному очагу, отягощённый женой с детьми, но всё же правильный по части мировоззрения спутник очевидно перспективнее того, кому и на половине жизненного пути не пришло в голову остепениться и завести потомство. К тому же дамам свойственно преувеличивать всепобеждающую мощь собственного обаяния, а потому любая, хотя бы и десятая в череде регулярно сменяющихся двоюродных, втайне лелеет надежду разрушить опостылевшую ячейку общества любимого ради создания такой же на своём берегу.

Постсоветское общество, в массе своей продолжающее, несмотря на стремительно меняющиеся реалии, жить от рождения до брака и от брака до смерти, отказывалось принимать чуждую модель поведения, в которой продолжение рода не поставлено во главу угла. Опытные москвички, то есть обосновавшиеся в столице провинциалки, открыто сторонились выраженно бесперспективной связи, предпочитая работать над более податливым материалом, и никакая статистика разводов в молодых семьях, вплотную приблизившаяся к показателю в сто процентов, не способна оказывалась их переубедить. Сказывался инстинкт, впитанное с молоком юной матери отчаянное желание узаконить отношения, впоследствии закрепив их ещё более существенным обременением. Наиболее предприимчивые охотники до красоты, на лету подхватив распространяющуюся тенденцию, быстро оценили преимущество образа не слишком амбициозного, глуповатого, местами безработного, но зато ответственно серьёзного будущего мужа, и центральные улицы огромного города запестрели диким контрастом вопиюще непропорциональных пар. Во имя красивой мечты об унылом будущем в тесной съёмной квартире или хотя бы комнате родительского дома таким ухажёрам прощалось всё – от посредственной внешности до лени, грубости и даже предательства, ибо тонко чувствующие баланс спроса и предложения псевдо-мужья часто умудрялись попутно охаживать и податливых симпатичных подруг возлюбленной. Обстоятельства работали на них, поскольку, выдав юной искательнице тихого счастья аванс в виде гражданского брака и общего хозяйства, они могли затем годами откладывать непосредственно свадьбу под предлогом упорно отказывавшихся устраиваться жилищных условий, денежных неурядиц, смутных перспектив и так далее до бесконечности, благо проблем такого рода у малоподвижных инфантильных отпрысков всегда с избытком. Николаю было обидно не столько вылететь из когорты активных потребителей женской привлекательности, сколько проиграть в этом марафоне тем, кого судьба, казалось, навсегда загнала в аутсайдеры с рождения. Создавшуюся проблему, тем не менее, следовало оперативно решать, так как в противном случае его жизненная платформа лишалась основного и наиболее приятного элемента. Не обласканный вечно манящей девичьей молодостью, он был такой же гедонист, как взявший в руки кисть отставной маляр-художник: вроде подходящая сноровка да инструмент есть, но ничего путного не выйдет по определению.

По завершении усиленного мозгового штурма кристаллизовалось два варианта. Первый, лежавший на поверхности, был переезд в гостеприимную Европу, где молодёжь даст ему лишних пять-семь лет прежде, чем спишет окончательно со счетов. Он по опыту знал: красота иных национальностей там легко могла бы поспорить с исконно русской, так что с этой стороны трудностей не ожидалось. К тому же обширная география предлагала богатый выбор от северных малонаселённых широт до самого жаркого юга, с неизменным качеством жизни, инфраструктуры, медицины и всего прочего. Существенных проблем с получением легального статуса также не предвиделось: изрядно просевшая экономика снова вывела на рынок услуг институт фиктивных браков, а посему за вполне приемлемую цену можно было запросто обосноваться в любой из понравившихся стран. Всё, казалось бы, складывалось как нельзя более удачно, тем более, что и жизнь в сердце прогнившего Запада существенно дешевле для избавленного от налогов обладателя ренты плюс доходов от вполне легального по отечественным меркам бизнеса. Смущало, по сути, единственное обстоятельство: ведь даже забыв о свежей ране от недавнего фиаско, очевидно было, что со временем, ближе к сорока годам, всё равно придётся снова переезжать с насиженного места куда-нибудь в Азию или Латинскую Америку. Жить перманентным временщиком не хотелось, к тому же под боком оказывалось другое, менее затратное и глобальное, но более эффективное решение.

Николай и раньше подумывал однажды перебраться в близлежащую провинцию, где на расстоянии в две сотни километров от центра можно было весьма неплохо устроиться в частном доме на окраине города, удачно совмещая тихий покой веками неизменной русской глубинки с многочисленными соблазнами недалёкого от Москвы областного центра. Клубы, бары, рестораны, стриптиз, проституция и, главное, массы не оприходованных юных красавиц наличествовали там в избытке, ожидая лишь своего потребителя. Все эти райские кущи готовы были с распростёртыми объятиями и, что немаловажно, весьма недорого встретить умелого покорителя местного пространства. Конечно, имелись и очевидные минусы в виде плохих дорог, диковатости контингента, отсутствия фэйс-контроля где бы то ни было, полукриминальной местной власти и так далее, но, как говорится, «Москва бьёт с носка и слезам не верит», так что на всякое новое испытание всегда можно было адекватно ответить, тряхнув накопившимися за годы предпринимательской деятельности связями. Имелся ещё последний, наиболее весомый аргумент: его поверхностной натуре претило как-то связывать себя с определённым местом обитания, а в данном случае налицо были как лёгкость переезда в арендованное со всеми условиями жилище, так и быстрота, с которой, покидав в машину немногочисленные вещи, представлялось возможным при необходимости отбыть восвояси. Из двух зол, очевидно, стоило выбрать для начала то, что не требовало кардинального пересмотра текущего положения дел, а потому, взвесив в последний раз все за и против, Николай принял окончательное решение попытать счастья в какой-нибудь соседней с Московской области.

Как ни странно, выбор оказался не из простых, в силу того, что его отродясь не прельщали красоты Золотого Кольца и прочие отечественные достопримечательности, а потому и дальше аэропорта Домодедово он не выбирался ни разу. Воспитанный в профессорской семье москвич испытывал закономерное презрение ко всему, что располагалось в соседней дикой, враждебной, окружавшей родной город стране, о которой он знал так же мало, как хотел знать, то есть практически ничего. Делая выводы из поведения многочисленных приезжих, то есть наиболее амбициозной, иными словами, лучшей части таинственного замкадового общества, он быстро убедился, что ничего путного, а тем более хорошего, интеллигента столичной закалки на бескрайних просторах чужой, незнакомой родины безусловно не ждёт, и потому весьма успешно избегал удаления от нулевого километра более, чем на сорок морских миль. По иронии судьбы, сейчас ему требовалось почти что наугад, основываясь на одних лишь предположениях и не больно-таки информативных форумах, решить, в каком направлении двигаться – в самом прямом смысле этого слова. Калуга, новая столица автопрома, динамично развивающийся, а, следовательно, далеко не самый дешёвый для проживания регион, отпала первой. По обратной причине, то есть в силу совершеннейшей отсталости, исключена была из списка претендентов Тула. Владимирская область, подозрительно близко подобравшаяся к Третьему Риму, рисковала чересчур подпасть под тлетворное влияние последнего, а посему, хотя и из одной только предосторожности, но также лишена была статуса нового места жительства. Оставалось не так уж много вариантов, и в результате Николай склонился к Твери, некогда конкурентке Москвы за право именоваться собирательницей земель русских, милого городка на берегу исконно славянской реки. Представляя, какой потрясающий riverside ждёт его в недалёком будущем, он с удовлетворением ткнул пальцем в монитор, будто закрепляя только что сделанный выбор. В пользу данного варианта говорила и банальная география: расположенная на пути следования из бывшей столицы в нынешнюю, Тверь, безусловно, служила неким транзитным пунктом и на звание скромного захолустья потому вряд ли претендовала. Общее скромное экономическое положение региона сулило безбедную, если не вовсе роскошную жизнь, а богатое воображение заботливо рисовало толпы светловолосых, по причине близости варяжского элемента, непременно высоких красавиц. Итак, образованный, предприимчивый, неглупый и успешный мужчина решительно менял привычный с детства мир, знакомых, коллег и друзей на полную неожиданностей провинцию единственно по причине доступности здешних баб – вершина деградации homo sapiens: обновлённый, бесконечно счастливый, эволюционировавший до абсолютного нуля homo erectus. Безусловно, грустно сознавать себя исходящим слюной неисправимым кобелём, но на то Николай и читал не меньше штатного филолога, чтобы уметь облечь любую грязь в изящную, ласкающую слух форму, а потому лично свою персону давно привык именовать бескорыстным ценителем лучшего, что дало нам провидение: молодости, нежности и красоты. Женской, естественно, прибавлял он неизменно, пугаясь одного лишь призрака однополой страсти, поскольку до мозга костей, несмотря на всестороннюю открытость и приличествующую современному человеку толерантность, всё же оставался неисправимым остервенелым натуралом.

Скромные пожитки вскоре были собраны и упакованы в багажник ослепительно-белой немецкой прелестницы, вынужденной лучшие свои годы посвятить ожесточённой борьбе за выживание с безжалостным климатом северного соседа, на чьих просторах некогда закончили недолгий путь многие тысячи её соотечественниц. Текущие офисные дела одномоментно улажены, то есть отложены на месяц-другой, и окрылённый предчувствием нового, полный надежд и чуждый сомнений, казалось, изрядно помолодевший Николай ранним утром тёплого летнего дня не спеша двинулся в путь. По замыслу смелого путешественника, он должен был прибыть в искомую точку к полудню, чтобы, осмотревшись на местности, первым делом выбрать подходящий отель и, разместившись там на неделю, приступить к освоению неизведанных земель и населявших их, хотелось верить, приветливых аборигенов. Установив целью навигатора сердце города, зачем-то трижды перекрестившись и улыбнувшись отражению в зеркале, гордый обладатель новенького «Мерседеса» нажал на педаль. Обдумывая с такой лёгкостью принятое решение, он, как и всякий не слишком решительный человек, уже в начале пути начал сомневаться, с каждым новым километром опасаясь затеянного всё более.

Николай был тем, кого один талантливый человек назвал стихийным экзистенциалистом. Смелый, инициативный, любящий риск, но лишь когда стоял на краю гибели, что в его понимании означало невозможность дальше поддерживать ставший из привычного жизненно необходимым образ жизни. Способный руководитель в нём просыпался в моменты острого кризиса, пока же всё как-нибудь, да шло, и родная компания приносила скромный, но постоянный доход, владелец предпочитал не вмешиваться в дела фирмы, закрывая глаза на закономерные в таком случае перегибы со стороны управляющего и некоторых особенно прозорливых сотрудников. Для него то была нормальная постановка вопроса, что лишённый бдительного присмотра наёмный менеджер оставляет в своём кармане более значительную, нежели оговорено, сумму, пользуясь сложившейся благоприятной ситуацией, успехами в делах и очевидным для каждого русского пониманием того, что он, работая больше всех, имеет право на соответствующее вознаграждение. Детали этой сделки с податливой совестью управляющего директора, опять же в силу национальных особенностей характера, волновали мало, тем более, что на слегка усовершенствованной чаше весов факт основания, развития и передачи в его руки исправно функционирующего бизнес-механизма тянул не выше жеста доброй воли от лица умеющей отметить достойных судьбы. Мириться с таким положением дел не каждому под силу, но Николай уважал свои принципы больше, чем норму прибыли, а потому не очень переживал. К тому же, здесь имел место и другой существенный фактор. Как ни глупо это могло показаться, но он на практике убедился, что ежемесячный доход в двадцать или сорок тысяч долларов обладают интересным свойством практически неотличимых соразмерно открывающихся возможностей. И то, и другое означает свободу передвижения по земному шару, игнорирование ценников в продуктовых магазинах, равно как известную небрежность в остальных, доступность всех по-настоящему нужных предметов быта, возможность хоть через день читать меню ресторана слева направо, время от времени устраивать подруге сюрпризы, не жадничать по части подарков и так далее по списку из обширного набора удовольствий, ныне позволительных среднему классу. В то же время двукратное увеличение его уровня дохода не открыло бы для него ровным счётом ничего принципиально нового, при этом гарантированно заставив отдавать существенную часть времени кропотливой работе в офисе. Действительно, виллы, яхты и вертолёты оказывались всё так же недосягаемы, премиальная столичная ночная жизнь с её столиками в лучших клубах за десять тысяч y.e. – тоже. Норковые шубы, бриллианты, люксовые автомобили для роскошных любовниц, личные самолеты, хотя бы и только арендованные, часы ценой в среднестатистическую квартиру и всё прочее, к чему его вполне трезвую натуру, по правде говоря, не больно-таки и влекло, в любом случае оставалось за скобками. Так стоило ли рвать жилы в душном мегаполисе, если на выходе имел место быть всё тот же пресловутый середняк.

Вырваться из порочного круга обыденности в России теоретически возможно, но, как правило, лишь оттрубив полвека на корпоративном поприще и заработав неврастению в постоянной гонке на выживание. Это, кстати, была одна из причин, отчего Николай считал себя в общем и целом патриотом если не страны, то как минимум того набора часто уникальных возможностей, которые та предоставляет наиболее предприимчивым соотечественникам. Сетования плодившейся оппозиции о том, что частная инициатива неизменно тонет в зловонном море бюрократии, разбивались о грубые факты многолетней предпринимательской деятельности. Налоговой проверки не было ни разу, страждущих мальчиков в погонах тоже, а известный принцип «не подмажешь – не поедешь» работал исключительно в ключе не менее знаменитого «утром деньги, вечером стулья», то есть когда банально требовалось ускорить, разрешить, закрыть глаза или прочим невинным образом посодействовать в преодолении скорее общего несовершенства системы, нежели искусственно созданных барьеров. К тому же не чуждый участию в крупных тендерах, он доподлинно знал, что наёмный персонал сугубо частных компаний по части откатов и распилов легко даст фору своим государственным собратьям – особенно в том, что касалось отсутствия меры и желания соблюсти хоть какой-то баланс между размером взятки и качеством работы. Крали все – от рабочего на производстве до министра, но свой брат-работяга по очевидным причинам вызывал в народе существенно меньше антагонизма, чем рафинированный бюрократ высокого полета. Опять же многие тянули и вовсе «по нужде», то есть дабы кое-как свести бюджет ячейки общества, а такого рода деятельность на родине выражения «решить вопрос» отродясь воровством не считалась.

Давно оставлен был позади МКАД, пригородные таунхаусы по цене виллы на Карибах, и после стокилометрового рубежа взору первооткрывателя открылся донельзя обыденный, неизменный на пространстве от Владивостока до Бреста русский провинциальный пейзаж. Кроме сиявших новизной автозаправок на всём лежал отпечаток того уникального отечественного отношения к жизни и, в особенности, к работе, характеризующийся коротким всеобъемлющим «и так сойдёт». Это было не запустение, а какое-то лёгкое вроде как гниение, подобно древесному грибку, распространявшемуся по большому внушительному зданию. Неоновые буквы вывесок местами перегорели, соседние здания отдавали затянувшимся долгостроем, редкие трудящиеся громадной индустрии обслуживания нужд федеральной трассы двигались подчёркнуто лениво и чуть даже нехотя, будто делая одолжение работодателям, проезжающим и лично мирозданию одним лишь тем, что в принципе вылезли в столь откровенно хмурое утро на свет божий. То была настоящая Россия: унылая, вечно недовольная, местами подвыпившая или совсем пьяная, исповедующая тысячелетний принцип «работа не волк, в лес не убежит» и отчаянно желающая только одного – а хрен его знает чего. Поиски истины и душевной гармонии здесь ежедневно начинались промозглым утром и счастливо завершались тем же вечером звуком откупориваемой бутылки. Целое население огромной страны вопреки самой природе умирало с восходом и кое-как возрождалось с закатом. Никто и ничто не знало и, казалось, не хотело знать другой жизни, кроме той, что в виде ужасающе однообразной рутины незаметно проплывала мимо на экране пыльного телевизора, пока смерть и избавление от страданий не настигали несчастных по праву рождения людей. Так размышлял Николай, педаля гашетку послушной комфортной машины, когда ему вдруг показалось, будто расстилающаяся вокруг безнадёга, которую тот всеми силами избегал, не покидая столичного анклава, есть часть его самого, глубоко скрытое на дне исчезающей души сомнение в том, что счастье в этом мире возможно. Черта поистине русская, определяющая императив поведения нации, с одинаковым рвением спивающейся под взглядами оборванных голодных детей и в следующее мгновение всецело отдающейся чему-то настолько великому, что становится неважно – подвиг это или предательство. Он сам, быть может, целые годы проводил в развратной праздности лишь оттого, что с детства разочаровался в окружающем, разуверился и перестал даже мечтать когда-нибудь сделаться по-настоящему счастливым, променяв надежду на гарантированный набор благ просвещённого скептика, и сидящий внутри новёхонького мерседеса, одетый с иголочки холёный мужчина в главном ничем не отличался от дышавших выхлопными газами, как ему минуту назад казалось, недолюдей. Всех их объединяло некрасовское «кому на Руси жить хорошо», и впервые он почувствовал себя истинным гражданином проклятой, ненавистной, истерзанной, но всё-таки единственной и неповторимой, своей, родной, мать её, страны.

То был типичный набор впечатлений иностранца, впервые заглянувшего в сердце величайшей на планете фантасмагории из окна персонального авто: сильная, непродолжительная эмоция, казалось, испарившаяся бесследно, как только бесконечная дорога сменилась недолгим пригородом итогового пункта назначения, за которым быстро началась непосредственно Тверь. Милый городок, где провинциальность вместо того, чтобы резать глаз, отчего-то мягко убаюкивала слегка уставшего от дорожных впечатлений путника, раскрывая претенциозному москвичу свои вполне гостеприимные объятия, подобно юной девушке из сельской деревушки, немного всё ещё стесняясь простецкого наряда, но безошибочным женским чутьём уже понимая, что ей простительны такие мелочи. Вопреки массовой, исключительно утилитарной коммунистической застройке, городу местами удалось сохранить обаяние нетронутой древности, утаить от беспощадного госплана нечто, дарующее неповторимую самобытность, которая теперь, в отсутствие обкомовского пригляда, вышла, наконец, на авансцену.

В гостинице, претендовавшей называться лучшей в области, на ресепшн его встретила миловидная девушка лет двадцати пяти, на удивление лишённая той поразительной смеси недосыпания и потасканности, что так часто встречается на лицах женщин-администраторов уездных отелей. Приветливая, улыбающаяся, хорошо и не вычурно одетая – Николай будто с самого начала получал желанное подтверждение несомненной правильности сделанного выбора, а потому от недавних грустных мыслей о бренности отечественного бытия скоро не осталось и воспоминания. Организм спешил во всём согласиться с хозяином, благодарно выбрасывая в кровь разные жизнеутверждающие гормоны, он попытался даже сострить, но чуждая столичным изыскам дама лишь дежурно улыбнулась, явно не уловив завуалированного комплимента. «Ах, святая простота», – думал глядя на неё вполне состоятельный приезжий, разорившийся на целых пять дней в номере люкс.