Текст книги "Параметры поиска"

– Интересная получилась беседа, – только и сказал Николай в ответ на вопросительный взгляд спутницы. – Но грешить мне всё равно не перехотелось, – и, подхватив смеющуюся девушку на руки, он почти бегом понес её к машине.

Со временем ему понравилось постоянно чего-то искать, ведь наличие едва различимой, а то и просто воображаемой точки «В» придаёт смысл любому, хотя бы и самому парадоксальному на вид предприятию. Русский барич начала девятнадцатого века с не меньшим, наверное, остервенением прожигал опостылевшую жизнь, купаясь в неприхотливом и доступном разврате, готовый, однако, по первому зову открыть себя чему-нибудь благородному или хотя бы достойному. Два века эволюции, впрочем, сделали положенное им дело, и современный прообраз средней руки помещика чихать хотел на службу Родине, всякие там декабристские поползновения и уж тем более войну против сильного, не в меру цивилизованного противника. Осталась лишь почти совсем увядшая тяга, глубоко в подсознании сидящее желание, несмотря на убожество вездесущей объективности, хоть однажды, но всё-таки почувствовать себя личностью. Чертов атавизм, к тому же действительность, к несчастью, не баловала даже внятным рецептом, процедурой, техническим заданием или совсем уж намёком как, из каких ингредиентов и каким образом готовится желанное блюдо. Николай почти искренне хотел вырваться из порочного круга, чтобы – он предпочитал сначала выбраться, а там уж оглядеться и всё для себя решить. Некто очень богатый, купаясь в заслуженной или не очень роскоши, надо думать, чувствует себя намного лучше, сознавая, что с его помощью где-нибудь в далёкой непролазной глуши несколько десятков детдомовских оборванцев получат самую что ни на есть путёвку в жизнь, шанс, вопреки гнусному провидению, выбиться в люди. И хотя кое-кто из осчастливленных, будь у него такая возможность, с удовольствием выпустил бы кишки надменному благодетелю, реальность социального расслоения общества вряд ли позволит совершиться вопиющей несправедливости. А посему, потягивая десятилетнее красное из региона Лацио и едва прикрытые соблазнительные формы благодарной спутницы, добродушный мешок с дензнаками так и останется в приятном недоумении касательно собственной ангельской доброты и щедрости. Нечто подобное, в слегка уменьшенных сообразно благосостоянию масштабах, с той исторической ночи в сауне регулярно проделывал теперь Николай: искал чего-то, не забывая попутно благодарить себя за неиссякаемую самоотверженность. Таким незамысловатым образом убогая натура потребителя вдруг ощутила за спиной прямо-таки настоящие крылья и вот-вот готовилась воспарить до самых небес включительно. В конце концов, не зря же повсюду твердят, что осознать недуг, значит сделать первый, быть может, важнейший шаг на ниве борьбы с очередным вредным пристрастием. Нормальный торг растленного вседозволенностью сознания: дайте мне что-то стоящее, читай – более интересное, и я брошу к чёртовой матери все наслаждения плоти – так ведь намного проще вкушать от неиссякаемого рога изобилия. «Низок, но не безнадёжен», – подзадоривал он себя иногда, втайне гордясь тем, что уж с продажной-то любовью, несомненным злом, с горем пополам всё-таки завязал. Тот факт, что совершил вышеуказанный подвиг более по причине отсутствия достойного предложения на рынке и призрачной, но всё же опасности заиметь какую-нибудь венерическую дрянь, не смущал его нисколько: главное же результат.

Однако нельзя было сказать, что Николай успокоился совершенно. Что-то сродни нервному тику один-два раза в день, но неизменно передёргивало его в моменты пикового наслаждения, решительно возвращая в реальность паршивой действительности, где он всё ещё переминался с ноги на ногу на стартовой площадке. Требовалось срочно сделать любой, хотя бы самый парадоксальный шаг – неважно, в каком направлении, только чтобы сдвинуть ситуацию с мёртвой точки. Для начала кому-нибудь одному, в чём-нибудь совсем малом, но зато уж объективно бескорыстно помочь. Решение подсказали недавние обстоятельства: в водопаде язвительных упрёков и изощрённых оскорблений, что обрушились на его голову из уст соблазнительной Татьяны, промелькнул тогда некий друг детства, помешавшаяся бывшая звезда местной клубной индустрии, низвергнутый с пьедестала и растоптанный азартной публикой в результате какого-то глупого стечения обстоятельств. Не выдержав унижений, бедняга удалился на преждевременный покой в какую-то богом забытую местную деревню, куда и приехала к нему трепетная Таня, чтобы убить двух зайцев разом: поддержать дух старого товарища и заодно распрощаться с невинностью, на которую имел виды плотоядный благодетель, бросив тому в лицо очевидное – лучше в вонючей избе с последним неудачником, чем на красочном тайском бережку в обнимку со столь редкостной тварью как он. Привычно поморщившись от неприятного воспоминания, Николай тут же принял решение, способное разом поднять его престиж в собственных глазах, – не просто сделать доброе дело, но помочь самому настоящему врагу, жестоко надругавшемуся над его готовыми уже родиться светлыми чувствами. Чем таким особенным мог он оказаться полезен отставленному хозяину местечковой жизни ещё предстояло выяснить, но ясно было, что тому и жалкое участие незнакомого человека принесло бы радость, не говоря о более внушительном вспоможении: по слухам, бедняга прозябал чуть только не в совершеннейшей нищете. Благая весть, предварительно выяснив у охочих до сплетен клубных старожил местонахождение страждущего, погрузила своё холёное тело в комфортабельное авто и отправилась вершить истинное милосердие, не забыв на всякий случай кинуть в багажник стереоскопическую дубинку – кто их, этих отшельников, разберёт.

Как ни странно, Андрей как-то вопиюще не соответствовал образу всеми покинутого депрессивного одиночки. Для начала не удивился ни неожиданному гостю, ни причине, заставившей его приехать в порядочную, по здешним меркам, даль. Они никогда не были знакомы раньше, и Николаю пришлось выдумать почти правдоподобную историю о том, как милейшая Таня, только что не рыдая, поведала ему историю трагического падения, присовокупив, что неплохо было бы помочь страждущему в меру их скромных, а тогда они ещё были вместе, возможностей. Страждущий в ответ на такое странноватое приветствие жестом пригласил спасителя в дом, налил обоим чаю, сел на другой стороне древнего как само жилище стола и молча уставился на посетителя. Бедняга совсем, по-видимому, лишился рассудка от горя и, движимый состраданием, Николай деликатно приступил к делу.

– Так что я хотел для начала тебя навестить, узнать, как дела, и в чём-нибудь самом необходимом, если получится, даже помочь. Совершенно бескорыстно, не подумай ничего, это так, крик души, если хочешь.

– Благодарю за участие, но я сдаю свою квартиру в центре, так что на здешнюю жизнь вполне хватает, – изрёк наконец пробудившийся хозяин. – От компании, время от времени, конечно, не откажусь, вот только вряд ли у нас есть что-то общее. Татьяна мне поведала вашу с ней историю, и её версия несколько отличается от твоей. Впрочем, женщинам свойственно преувеличивать. Кстати, и от некоторой помощи всё-таки не откажусь: если занесёт тебя снова в нашу глухомань, будь другом, привези штук пять энергосберегающих лампочек, деньги я сразу верну – здесь до ближайшего хозяйственного километров сорок. Какую-нибудь вкусность к чаю можешь тоже захватить, вот только наркоты мне здесь не нужно, после известных событий решил завязать.

– Очень даже понимаю, – Николай обрадовался, что начала вырисовываться хоть какая-то тема для разговора. Уже пожалев, что притащился сюда, он всё-таки не хотел уезжать не поставив решительной точки, то есть не убедившись, что данный товарищ окончательно слетел с катушек и никакой благотворительностью дела уже не поправишь. – Наслышан более чем. Притча во языцех, так сказать, хотя сейчас уже поутихло. Как тебя угораздило-то?

– Уверен, ты знаешь.

– Не буду спорить. Но так, для поддержания беседы. Говорили, что ты исполнял танец на шесте, потом минут двадцать ходил по клубу задом лунной походкой и кончил топлес-представлением, вот только оголился зачем-то снизу.

– В тот момент это показалось оригинальным. Куча стриптизерш вокруг с «голым верхом», вот и решил выделиться. Объективно говоря, ведь получилось.

– Согласен. По крайней мере, судя по роликам. Весьма живописно вышло.

– Ничего не поделаешь, интернет, – как-то даже вяло реагировал Андрей. – Современное общество больше не прощает ошибок. Изволь быть сверхнормальным и сверхобычным, иначе готовься быть изгоем. Глупо, ведь добрая половина населения клуба охотно бы проделала то же самое, при условии, конечно, отсутствия негативных последствий, то есть безнаказанности. Сам по себе твой поступок больше ничего не значит, важно лишь то, как воспримут его окружающие.

– Я бы сказал не глупо, а грустно. И что думаешь делать по этому поводу?

– Ничего. Сидеть здесь и дальше.

– Так уж прямо и дорога назад тебе навсегда закрыта? Время всё лечит, и не такое забывается.

– Твоя правда, но мне здесь вдруг начало слегка нравиться. Другой ритм жизни, знаешь.

– Понимаю: свежий воздух, тишина и покой.

– Не понимаешь. Там в году у меня было пятьдесят два дня, по числу недель. Пять дней пашешь, один куролесишь на полную – этот и есть единственный, когда живёшь, один приходишь в себя. И снова к станку. Сам не поверил бы никогда, но в этом сельском прозябании рутины намного меньше. Хотя бы погода: в городе это во многом условность, здесь же солнечное небо или дождливое определяет распорядок целого дня. Я вот никогда не знал, как может прямо-таки ласкать осеннее солнце, когда подставляешь лицо его лучам. С каждым днём природа замирает всё больше, медленно, шаг за шагом, ты это видишь и даже вроде как чувствуешь вместе с ней. Трудновато объяснить. А ведь я ещё не знал весны, расцвета – что же это за волшебные должны быть ощущения. Получается, что другое, иное, оно вот – рядом, нужно только научиться его распознавать. Охотно допускаю, что скоро мне эта бодяга изрядно надоест, но в город не вернусь уже точно.

– И куда же тогда? – почему-то было интересно выслушать эту давно известную истину из уст молодого, ещё вчера абсолютно безмозглого провинциального торчка. Неужели земля обладает подобным исцеляющим действием.

– Куда угодно. У меня от пятисот до шестисот долларов, в зависимости от курса, чистого дохода. На более чем половине земной суши это хорошие деньги, особенно если прикупить какую-нибудь простенькую недвижимость в тёплом гостеприимном краю. Может, и работа найдётся: гидом или ещё кем. А уж если открыть своё заведение, хоть бы и просто бар-чик три на четыре, вообще можно припеваючи жить. Мне только здесь пришло в голову, что правильно рассчитать размер свой зарплаты у нас можно лишь вычтя из него потенциальную стоимость аренды жилья, и тогда получается, что очень многие здесь корячатся вовсе забесплатно.

– Что хорошо работает здесь, – перебил Николай, – вряд ли будет столь же эффективно в твоём магическом райском уголке, где так или иначе, но тоже придётся платить за крышу над головой.

– Предположим. Но что это будет за крыша? Лето круглый год, в разы более дешёвое существование и отсутствие привычных здешних проблем. Отчасти я прочувствовал уже нечто подобное: например, помимо комплекта «выходной» одежды для особых случаев деревенскому жителю довольно пары калош, валенок и бушлата, чтобы не испытывать недостатка в шмотье. Так, в общем-то, и должно быть, но попробуй в грязном ватнике прогуляться хотя бы по райцентру – засмеют, а то и в отделение доставят на профилактическую беседу и физическое замечание. За этими малозначительными, соглашусь, деталями скрыто гораздо большее: там, – он махнул рукой, видимо, в сторону треклятого города, – быт давно заменил настоящую жизнь, которая от этой подмены осталась явно не в выигрыше. Кстати, ты извини, – вдруг переменил тон Андрей, – помимо всех прелестей здешнего обитания, есть один небольшой минус: дефицит общения, поэтому и вываливаю на тебя, первого встречного, целый поток информации. Давай лучше ты расскажи, зачем на самом деле приехал.

– Интересно стало. Такой, понимаешь, характерный персонаж, вчерашний оторва, удалившийся на покой.

– Ну и как, оправдал ожидания?

– Да не сказать чтобы, – честно признался Николай, – но в целом ничего, не зря прокатился. Будет о чём поболтать, не каждый же день в вашем, то есть, прощения просим, уже можно сказать и нашем захолустье, такое miracle случается.

– Кстати, хотел тоже спросить: что тебя занесло к нам? Я про номера на машине.

– Здоровое любопытство. По сути, то же, что и тебя сюда: решил сменить бесноватую столицу на тихую провинцию.

– И как результаты?

– Как? – усмехнулся Николай, – сменил? После Москвы мне переезд к вам в город – что тебе богом забытое село на окраине области: впечатлений масса, хотя, признаюсь, далеко не все положительные. Но всё же пока доволен. Любая смена обстановки действует позитивно в том смысле, что даже в худшем случае помогает больше ценить то, что имел – в моём случае в границах Садового кольца. Дёшево тут, сердито, но вообще ничего, жить можно. Клубы только жутковатые, я про контингент. Скажи мне как бывший управляющий, отчего не сделают нормальный face-контроль?

– Поверь мне, он есть, – заулыбался в ответ Андрей. – Ты ещё, видимо, не посещал места, где он не такой строгий. Около таких заведений ментовской уазик вообще дежурит постоянно, иначе завсегдатаи друг друга вполне могут и перерезать. Такой вот провинциальный колорит.

– Ещё один вопрос, только честно. Мне как бездельнику не помешает знать: что ты здесь делаешь целыми днями?

– Пока что читаю. Дома никогда не мог толком сосредоточиться – то работа, то друзья, то ещё что. А тут совсем другое дело. Я же за последние лет пять и десятка книг не осилил, сам не понимаю, чем только жил. Хотя познание, конечно, тот ещё яд. Если начал думать – всё, пиши пропало: обратно дороги уже не будет. Иногда, признаюсь, скучаю по ушедшим денькам: голова пустая, и всех забот – как понравившуюся телочку склеить да от лишней работы откосить. Тоже, по-своему, счастье, может быть, даже уникальное в своём роде.

Неприятно поражала эта твёрдость взглядов вчерашнего неудачника, который, быть может, и не удавился-то из-за одной жалости к себе. Страданием это уж точно нельзя было назвать. Едва заметное позёрство, безусловно, присутствовало, но, скорее, как результат вполне закономерной гордости за самого себя: не покорился, не сломался, с честью выдержал испытание. Против воли вызывало уважение. Вокруг него такая серость, что напиши всем известные три буквы на заборе тремя разными цветами и уже сойдёшь за оригинала, а тут без тени сомнения человек порвал с легкомысленным прошлым ради весьма туманного будущего. «Интересный тип», – думал Николай, разглядывая одетого в потёртый спортивный костюм гостеприимного отшельника. Такие, он знал по опыту, нравятся женщинам в любом виде и качестве, слишком сильна в них натура, уж больно просится наружу буйная, неуёмная энергия, а это всегда притягательно. Внешне тоже был ничего: рост под метр восемьдесят, крепкого сложения, малость угловатый, но грубую фигуру венчало открытое, по-детски непосредственное лицо. «Эдакая будка вызывает доверие», – продолжал он физиономические наблюдения, проникаясь некоторой даже симпатией к Андрею. Искренний, открытый молодой парень, сдуру напихавший в голову сверх меры информации и потерявший оттого последние ориентиры. Порой он готов был согласиться с теми новаторами от образования, которые спешили убрать из курса обязательной школьной программы львиную долю классики: один сумбур от всех этих Чеховых да Гоголей. С типично русской страстью к единому сильному порыву Андрей, по-видимому, бросился из одной крайности в другую, за пару месяцев вынужденного прозябания решительно переиначив всю жизненную платформу, до тех пор верой и правдой служившую когда-то непритязательному хозяину. Шальная мысль, а не наткнулся ли, случаем, этот простофиля на что-то стоящее, вдруг едва заметным лёгким бризом пронеслась в его голове, но была решительно отброшена как очевидно не заслуживающая внимания, да к тому же он не ходил в море и потому не знал, что даже лёгкий ветер может запросто тянуть лодку – стояли бы только паруса. С возрастом, если уместно так говорить о тридцатилетнем расцвете сил, Николай, вопреки накопленному опыту, сделался не столь мнительным, до того уже, что в первом встречном безобидном дурачке готов был найти вселенскую мудрость. Опасная тенденция, поскольку хорошо известно, что ищущий непременно обретет требуемое, как правило, незаметно для себя подменив действительное желаемым. Очнувшись от задумчивости, он обнаружил, что уже некоторое время сидит, вперившись в одну точку, но Андрея, как ни странно, это нисколько не смущало. Заметив, что собеседник вдруг предпочёл замолчать, он спокойно принялся за насущные домашние хлопоты: скручивал какую-то проводку, стараясь приладить розетку к наиболее удобному месту. Электрик из него оказался никудышный, потому что два раза он с силой отдёргивал руку то от провода, то от отвертки, испытывая на себе тонизирующее действие переменного тока, но зато упорству начинающего мастера оставалось только позавидовать: не совсем прямо, не совсем надёжно, но искомый предмет был закреплен, где требовалось. Прямо-таки сияя от радости, как всякий потомственный криворукий горожанин, он с видимым удовлетворением налил себе чаю и оглянулся, желая удостовериться – настроен посетитель и дальше хранить молчание или пришло время дать новый старт затухшему разговору. Удивления, сомнения или хотя бы противоречия в этом взгляде не было, как будто так и должна была вестись любая, с претензией на светскость беседа: с незнакомым человеком, среди деревенской глуши в свете подрагивавшей лампочки, выполнявшей роль изысканной люстры.

– Я пока схожу в сарай за новым проводом, а ты не стесняйся. В шкафу, – он указал рукой на покосившуюся дверцу, – есть кое-какие сладости.

Следуя странноватой, но какой-то нерушимой логике этого дома, Николай молча подчинился, встал, налил себе чаю и достал из буфета коробку пастилы, оставшуюся, судя по сроку годности, ещё от бывших хозяев. Разыгрывавшееся представление театра абсурда вдруг начало его не на шутку занимать. Как отчаянно притягательно оказывалось всего-то не забивать голову условностями: вот он приехал, брошенный любовник, без внятной цели и даже подходящего повода, сидит в непонятной избе и молча хлебает зеленоватую жижу, пока хозяин, наверное, чтобы не мешать, развлекает себя неотложными делами. Ему казалось, что, просиди он так до вечера, Андрей так же невозмутимо выдал бы ему комплект белья и указал на ближайшую постель – ту самую, где милая Татьяна не так давно распрощалась с опостылевшей невинностью. После часа знакомства выбор её уже не казался столь опрометчивым: как минимум, будет что вспомнить. Удобно расположившись в единственном кресле, что застало, наверное, ещё первые сталинские пятилетки, он поставил рядом чашку и принялся с аппетитом уплетать твердостью напоминавшую сухари белую сладковатую массу. Зубы отчаянно хрустнули, и тогда пришлось размочить состав в кипятке, чтобы тут же ощутить себя в атмосфере благодатного советского детства: счастливым невинным ребёнком, довольным своей исключительной смекалкой, которая вот-вот подарит ему наслаждение величайшим из кулинарных изысков человечества. Он был один во всей вселенной, но не был одиноким – по крайней мере, покуда картонный бокс с манящими сластями был всё ещё полон. Не спеша, как и полагается воспитанному в стране советов отличнику, он раз за разом заглатывал всё новые куски, пока на дне не остался сиротливо лежать трагически последний огрызок. Ему вдруг захотелось тут же зарыдать над пустой тарой, когда снова вошёл Андрей, опытным взглядом оценил ситуацию, отложил на время бухту с проводом, достал из кладезя удовольствий коробку овсяного печенья, положил на ручку кресла и деловито полез на второй этаж. «Интересно, что он такое читает?» – понемногу приходил в себя Николай, снова ощущая причудливую нереальность происходящего. Дом теперь казался ему чем-то наподобие портала в другое измерение, где всюду живут такие вот невозмутимые то ли люди, то ли гномы, а время отсчитывается по съеденной пастиле.

Тряхнув хорошенько головой, он ощутимо взбодрился и поспешил выйти на улицу, чтобы с глотком кислорода хоть как-то прояснить ситуацию. На дворе властвовала осень, и влажный прохладный воздух приятно будоражил лёгкие. Природа явно наступала здесь стушевавшейся антропосфере на пятки, и впереди, насколько хватало взгляда, за исключением наката просёлочных дорог, следы разрушительного пребывания человека отсутствовали совершенно. Андрей, вероятно, сознательно поселился среди этого мнимого запустения, чтобы, выходя утром во двор, прежде всего лицезреть торжество вечности и лишь затем – убогие попытки эволюционировавших приматов оставить поверх неё свой жалкий след. Он понял, наконец, в чём причина магического действия хозяина и дома: то было ощущение исключительной новизны, основанное на чистом, непредвзятом восприятии окружающего мира. Как просто и в то же время невообразимо тяжело, сбросив груз накопленной за жизнь информации, снова почувствовать себя по-настоящему беззаботным и потому свободным. А если свободным, то для чего? Ведь нельзя же оставаться девственно чистым посреди бушующей цивилизации. Что же такое нашёл здесь этот победитель районного масштаба, что заставило его, будто заживо схоронив свое опостылевшее я, открыться чему-то опасно новому?

В этот момент первооткрыватель истинного знания с грохотом покатился кубарем по лестнице: старая надломившаяся ступенька ненадолго прервала его восхождение к заоблачным вершинам вселенской мудрости – если под таковыми понимать мансарду ветхого строения. Триумф мысли, равно как и электрификация второго этажа, решительно откладывались. Вбежав обратно в дом, Николай обнаружил его сидящим на полу: из ободранной руки сочилась кровь, но в остальном худшего, как видно, удалось избежать. Целые конечности и белоснежные зубы демонстрировали торжество справедливости: судьба явно благоволила покорителю смежных пространств.

– Сети нет, – будто в оправдание столь неэтичного поведения резюмировал Андрей, показывая на экран телефона. – Ты не принесёшь мне водки из холодильника?

Вместе они продезинфицировали, затем быстро залатали неглубокий порез, выпили ещё по чаю и лишь после этого расстались хорошими знакомыми. Неожиданное происшествие будто окриком свыше напомнило обоим, что форсировать отношения не приветствуется, следует позволить времени сделать положенную работу.

Проводив неожиданного гостя, Андрей тут же забыл о нём, тем более, что хозяйственные дела требовали от него известной концентрации. Эксперименты с проводами он до поры забросил, переключившись на модернизацию водопровода. В доме имелась холодная вода, соответственно наличествовал и санузел, мылась же бывшая хозяйка нечасто, вполне ограничиваясь корытом, что для городского жителя было несколько противоестественно – при наличии водоснабжения и канализации. Посему давно приобретены были восьмидесятилитровый бойлер и душевая кабина, которые оставалось всего лишь собрать и установить. Окинув уверенным взглядом фронт работ, он решительно взял наугад ключ на двенадцать.

Это был молодой, так и хотелось прибавить свежий, человек. Областной мир некогда знал его как полного непосредственности жизнелюба, каким-то чудесным образом умудрявшегося ещё к тому же зарабатывать неплохие по провинциальным меркам деньги, обеспечивая себя, а порой и сменявшихся с завидной регулярностью подруг. Нельзя было с уверенностью назвать его красивым или даже симпатичным, но не по-русски открытое лицо, природное, а не вымученное тренировками обаяние, непередаваемая лёгкость, с которой шёл он по жизни, с одинаковой силой притягивала к нему как молодых девушек, так и взрослых мужчин. Никогда не претендуя на якобы почётную роль души компании и, таким образом, избавляя себя от соответствующих хлопотливых обязательств, он, тем не менее, сделался почти незаменимым элементом всякого сколько-нибудь значимого события, потому что в отличие от скучных, полных чувства мнимого собственного достоинства, однообразных до предсказуемости остальных молодых людей был весёлым, непритязательным и, главное, искренним. Не боясь выглядеть глупо или немужественно, он мог смешить окружающих почти бесконечно, но не разыгрывать шута, а, прежде всего, развлекаться самому. Это местами показательное пренебрежение общественным мнением недалекого захолустья в результате обеспечило его приличным набором завистливых недоброжелателей, что помогли затем низвергнуть с клубного олимпа всеми любимого управляющего.

Уходить с насиженного места всегда непросто. Здесь проявляется тяга к постоянству, с которой первые земледельцы стремились навсегда связать себя с клочком богатой плодородной почвы, чтобы, повторяя незамысловатый цикл зерновых, дав обильное потомство, вернуться в землю. Оставшись плотоядным, человек, тем не менее, не перестал быть хищником, и тогда волею случая или в интересах санитарии первым алкоголем стало пиво, окончательно утвердившее примат трусливого инертного обывателя. Наслаждение, перестав быть заслуженной наградой смелых и предприимчивых, сделалось результатом кропотливого ежедневного труда, прервав эволюционный путь развития человечества. С этого момента жизнь стала течь по законам животного мира, в котором выживает умеющий лучше других приспосабливаться, но никак не сильный или решительный. Обезьяна, два миллиона лет назад взявшая в руки палку, чтобы проще было добраться до соблазнительных плодов, и додумавшаяся воткнуть мотыгу в чернозём, поставила решительную точку в тысячелетнем противостоянии. Наскальная живопись, поклонение могущественным богам накануне завтрашней охоты сменились унылым задабриванием ниломера: не опыт, хитрость или доблесть теперь отделяли живых от мертвых, но уровень разлива полноводной реки.

Впрочем, переживать одиночество на природе оказалось всё же легче, чем в многолюдном городе. Он был один, но не чувствовал себя брошенным: земля, жизнь под ногами давала если не силу, то ощущение причастности, нужности, некой осмысленности существования. Здесь он мог контролировать, решать, кем хочет быть в данный момент: добровольным социопатом-Робинзоном или компанейским милым приезжим, любящим поболтать о чём-нибудь слишком уж непритязательном с соседями и новыми земляками. В городе нет самобытности: все и вся как из-под штампа – мужчины и женщины, актёры и политики, жертвы и преступники, живые и мёртвые, здесь же, на просторе, мысль не упиралась в однообразные стены домов, парила спокойно, расправляла крылья уверенно, не боясь задеть линии электропередач. Чтобы среди однообразия серых многоэтажных коробок русской провинции родилось в голове хоть что-нибудь стоящее, нужно быть как минимум талантливым, а лучше сразу гениальным, в то время как здесь он чувствовал себя подобно смертельно больному на последнем издыхании: всё мелкое, ненужное, лишнее навсегда ушло в небытие, оставив, наконец, место для чего-то действительно важного. Он, каждый день засыпая, будто умирал, а просыпаясь – рождался, в тишине прохладного утра размышляя: просто так, о чём придётся, не привязываясь к результату или даже здравому смыслу, ощущая себя кем угодно, от Платона до Шопенгауэра, не чувствуя и не боясь больше власти неумолимого времени. Как-то совсем незаметно Андрей о нём позабыл, часы перестали его интересовать, он жил рассветом и закатом, подстраивая свой график под лучший в природе хронометр, впервые ощущал себя частью природы, а вместе с ней и мироздания, но уж никак не ненавистной теперь ойкумены. Радость тихого созерцания легко превозмогала тоску вынужденного одиночества, мелодично завывающий ветер нашёптывал нечто бесспорное в своей очевидности: социум есть зло, сборище навязанных правил и стереотипов, механизм эксплуатации, пока Андрей не выбросил, наконец, перевод с английского какого-то завзятого хиппаря родом из ушедшего безвозвратно столетия. Ничего нового, конечно, не было в философии добровольного изгнанника, ну так он и не претендовал на роль первооткрывателя. К чему изобретать велосипед, если данное средство передвижения уже наличествует лет эдак сто двадцать как, гораздо мудрее вместо этого научиться на нём ездить. Человечество давно разделилось – на горожан и остальных неудачников, приговорённых к вечному прозябанию. Им, недалёким землепашцам, невдомёк, что общество давно придумало пригород: тихий оазис ровно подстриженной, четко ограниченной пределами допустимой необходимости природы – без отрыва от цивилизации. «Насколько же бесцветной нужно быть личностью, чтобы неделями жить без театра?» – слышал Андрей много раз от знакомых интеллигенток в клубе, так и не посетивших означенное заведение ни разу. Прикрываясь духовными ценностями, люди ценят в городе пешую доступность удовольствий, предпочитая существовать в установленном кем-то свыше ритме, чтобы тем меньше думать о том, как мало в этой беготне по кругу собственного я.

Временами он, конечно, скучал. Приступы слабости испуганного организма, ещё недавно заботливо лишённого сомнений, прямого как трость слепца, не знающего могучей силы иных знаков препинания, вроде вопроса или, хуже всего, многоточия. Как прикажете жить тому, кто четверть века руководствовался короткими односложными предложениями, вроде «надо пожрать», «клёвая тёлка», «сдать зачёт» или «заработать на машину», и вдруг окунувшегося в мир классической литературы с её надуманными конфликтами давно похороненных информационной эрой чувств. Удар за ударом пропускал он планомерное вторжение иллюзорного выдуманного мира и с ужасом сознавал, что его реальность отступает под натиском бесплотной, существующей лишь в воображении силы, будто охваченная паникой армия ищет спасения в бегстве, забывая о своём предназначении защищать. Как вышло, что молодой полнокровный организм самца трусливо спасовал перед красками ушедших лет и даже столетий, так и осталось загадкой, но факт поражения от этого не становился менее бесспорным. «Судьба», – напрашивался простой без претензий вывод, но обстоятельства переезда мало походили на её перст, скорее на глупую, к тому же неудавшуюся шутку, из тех, которыми вряд ли станут развлекаться высшие силы. Кстати, с ними он теперь находился в молчаливом противостоянии, ибо лишь только осознал в себе хотя бы гипотетическую возможность личности, к божественному провидению сразу и решительно охладел. Действовать по чьей-то указке вдруг показалось оскорбительным – ему, годами служившему индустрии дешёвых провинциальных развлечений, умевшему прогибать спину ровно настолько, чтобы собственник ощущал себя хозяином, но вместе с тем чувствовал, что данный конкретный трудящийся заслуживает уважительного к нему отношения. От скуки и сопутствующей ей тяге к самокопанию, Андрей часто вспоминал боевое прошлое, взвешивая свои поступки на воображаемых весах, признавал, что соблюдал баланс между подхалимством и достоинством в силу одной лишь необходимости, и, сложись обстоятельства так, что ему пришлось бы униженно лебезить, он, наверное, не слишком переживал бы по этому поводу. В его прошлом вообще всё состояло из прямых, далеко вперёд про-слеживавшихся линий, где результат легко просчитывался уравнением приложенных усилий, помноженных на время, и был всегда положительным. Может, эта опостылевшая предсказуемость и заставила подсознание съехать с проклятых рельсов, по крайней мере, такая версия обладала притягательностью решительного бунта, но скорее всё-таки курительная смесь оказалась «с сюрпризом», и дальнейшее было лишь последствием традиционно легкомысленного поведения.