Текст книги "Параметры поиска"

Случается, человек уверится в чём-нибудь до такого остервенения, что приходится окружающим так или иначе поддерживать его в этом начинании. В случае с Андреем это был процесс созерцания горизонта с открытого балкона, потягивая из массивной глиняной кружки зелёный чай. Всё бы ничего, но на улице по причине соответствующего времени года изрядно похолодало, ветер хлестал по лицу и почти мгновенно превращал горячую жидкость в противное едва тёплое пойло, деревянные опоры подозрительно скрипели и вообще вся не очень-то основательная конструкция данного аттракциона грозила в любой момент обвалиться вместе с восторженными наблюдателями. Последнее весьма красноречиво подтверждал тот факт, что к коньку чуть нависавшей крыши был заботливо прикручен хозяином альпинистский крюк, на котором держался порядочной толщины канат. За него и предполагалось в спасительном порыве ухватиться, коли ветхое строение не выдержит буйства раздухарившейся природы. Так проинструктировал его сам хозяин, в подтверждение своих слов повиснув, а затем даже спустившись вниз, будто герой американского фильма про бесстрашных пожарных. Впрочем, откровенной ненадёжностью конструкции многочисленные неприятности не ограничивались. Сидеть подолгу на одном месте, чаще молча, смотреть пустым взглядом вдаль было бы не так скучно, коли перед ними расстилалась бы живописная равнина, излучина реки или ещё какая этносферная достопримечательность, но впереди оказалось лишь уходящее вдаль поле, местами изгаженное заржавелыми, частью выгоревшими остовами бывшей совхозной техники, являя собой пейзаж в духе истинного апокалипсиса. Заканчивалось это кладбище развитого социализма жиденьким берёзовым лесочком, блокировавшим линию горизонта не хуже столичных многоэтажек. Что именно здесь могло вдохновлять, оставалось на совести Андрея, но переубедить его в исключительной прелести вида не было никакой возможности. «Это напоминает о бренности человечества, насколько преходяще всё, что мы делаем. Наша претензия создавать просто смехотворна, ты только посмотри на эти жалкие останки», – Николай понимающе кивал, придумывая, как ему сподручнее раз и навсегда откосить от этих призванных воодушевлять посиделок, ведь по причине исключительной степени одухотворенности мероприятия телефоны полагалось отключать, и сослаться на вдруг образовавшуюся необходимость срочно уехать возможности не было. Приходилось терпеть издевательство, которое напоминало ему стояние в бесконечной очереди за чем-то откровенно ненужным, вроде бельевых прищепок в век химчисток и стиральных машин с сушкой, ведь к ритуалу допускались только избранные, а потому любой намёк на неудобство, холод или, тем паче, сомнение в насущной необходимости своеобразного жертвоприношения на алтарь бессмыслицы оказались бы равносильны жесточайшему оскорблению. Позже он всё-таки научился симулировать простуду, таким образом в половине случаев успешно избавляя себя от почётной обязанности сопровождать философа к малопонятным вершинам, но всё же иногда, отдавая дань обязательному налёту идиотизма, не обошедшего и затерянный в лесах домик добровольного затворника, присутствовал на собственном аутодафе. Естественно, что алкоголь также регламентом не предусматривался, и вообще из списка разрешённых предметов, в лучших традициях госдепартамента США, было исключено всё, что хоть как-то могло скрасить томительное ожидание. Даже книгам не нашлось места в боевом расписании сеансов прямой связи с космосом, требовалась максимальная концентрация без оглядки и на величайшие умы прошлого – сосредоточенный поиск истины не терпел жалких компромиссов, оставаясь глухим к воздействию извне. Скучно, промозгло и в целом отчего-то напоминало поминки, где во главе всего этого милого действа лежал сам Николай, характерным запахом давая знать окрестным микроорганизмам, что в столовку поступила долгожданная биомасса.

Андрей разбудил его через сорок минут, окоченевшего и сонного, но в целом довольного сознанием того, что малоприятная процедура закончилась. То был традиционно финальный аккорд их встреч и, быстро попрощавшись, Николай сел в машину, чтобы почувствовать, сколь удивительно комфортна на самом деле его жизнь, обставленная внушительным набором удобств всех мастей – от дома и автомобиля до призывно раскрытых дверей ресторанов и кафе, помимо еды к тому же заполненных толпами страждущих девушек, мечтающих променять недолгий расцвет юного тела на весьма непритязательный набор материальных благ. Как ни смешно, но проклятый балкон действительно помогал ему взглянуть на своё положение другим взглядом, и, кто знает, может, в основе этой зарождавшейся странной дружбы лежало именно желание контраста, подчёркивавшего очевидные преимущества спокойного обеспеченного существования перед непрестанным судорожным поиском – ещё, кстати, знать бы чего. Снисходительно рассуждая о невесёлом быте столь колоритного фанатика, Николай признавал за ним безусловную оригинальность, искренне желал того, что принято именовать расплывчатым понятием творческого успеха, немного сочувствовал, чуточку осуждал, но зато уж точно не относился снисходительно. Прикоснуться ненадолго к чужому горю тем приятнее, что даёт прочувствовать скрытое многолетней рутиной удовольствие от того, что имеешь, в противовес вечному, далеко не всегда продуктивному желанию получить ещё больше. Чтобы начать ценить – следует прежде всего лишиться, и подобный регулярный опыт давал ему уникальную возможность без каких-либо потерь ненадолго залезть в шкуру потерянного, наверняка испуганного и почти в буквальном смысле обездоленного бедолаги: уникальный, ни с чем не сравнимый опыт, когда, будто выныривая на поверхность, совершаешь долгожданный глоток спасительного кислорода и вдруг с пронзительным восторгом осознаешь, что всё ещё жив. Вопреки трагедиям миллионов смертей – всё ещё дышишь, ужасу повсеместных лишений – процветаешь, кошмару тотальной предсказуемости – продолжаешь надеяться. С последним, конечно, выходило не столь гладко, поскольку для того, чтобы теплилась в душе или ином подходящем сосуде надежда, неплохо бы ещё знать, о чём полагается грезить лишённому воображения законному властелину провинциальной действительности, но это могло и подождать, главное ведь наличие принципиальной возможности, некий воображаемый банковский счёт, дающий возможность в любой момент купить понравившуюся вещь, игрушку или просто увлекательную иллюзию. Убегая от одиночества, томительной ежедневной борьбы за право не сойти с ума, глядя на фатальную безысходность и однообразие русской глубинки, Николай ёрзал от нетерпения, с видом наркомана под кайфом сильными движениями свободной от руля правой рукой массировал голову, загоняя под кожу потоки тёплой пульсирующей крови и бессмысленно улыбаясь, будто ребёнок играючи подсматривал в зеркало заднего вида, откуда взирало на него единственное и неповторимое, милое сердцу отражение безудержно любимого красивого сильного мужчины. В этот момент взмах традиционно возникшего из ниоткуда полосатого жезла заставил его ненадолго забыть о любви и припарковаться у обочины, чтобы после недолгого ожидания в порыве законного уважения к нелёгкому труду сотрудников ДПС протянуть вместе с документами тысячную купюру, которой, он надеялся, окажется достаточно, чтобы свести ответственность за нарушение исключительно к словесному предупреждению. Капитан молча взял документы и, мельком просмотрев их, задал привычный вопрос:

– Куда следуем, Николай Дмитриевич?

– По работе, – быстро сориентировался невнимательный водитель. – Превысил, видимо. Извините, виноват, но уж больно спешу, вот и не обратил внимания, что тут населённый пункт, – стоило ещё раз мысленно поблагодарить Андрея за крепкий зелёный чай, удачно нивелировавший эффект от выпитого и даже, по-видимому, заглушивший алкогольные пары. «Вот и жалуйся потом на чью-то глупую привычку стучать зубами на улице, лично мне это сэкономит порядочную сумму», – чуть не ляпнул он вслух на радостях, когда увидел протянутые обратно документы и, что удивительно, деньги.

– Вы не нарушили: проверяем все приезжие номера. А просто так мы не берём, – и как-то чересчур даже приветливо улыбнувшись, добрый волшебник, только что подаривший сознательному нарушителю n-ное количество нулей в бумажнике, лениво побрёл обратно, а вполне логично усмотревший здесь доброе предзнаменование Николай решил, в качестве благодарности в адрес не оставившей его в трудный момент удаче, равно как и с далеко идущей целью лишний раз показать могущественной Нике, что она имеет дело с широкой натурой, прогулять не меньше половины спасённой её стараниями суммы.

Задача не такая уж и простая, слегка, пожалуй, даже отдававшая шапкозакидательством: оставить за вечер эквивалент тысяче долларов в кассе любого, хоть бы и самого претенциозного заведения, но не привыкший отступать перед собственными желаниями Николай отбросил жалкие сомнения. «Где наша не пропадала, – боевой клич народа, в принципе не готового смириться с наличием в пространстве вселенной хоть одного действительно неодолимого препятствия. – Эх, не было нас на строительстве Вавилонской башни: при помощи лома и матери да благодаря известным свойствам С2N5OH уничтожать любые языковые барьеры», – он не закончил мысль, так как трубку взяла знакомая администраторша заведения, назначенного сделаться стартом блистательной эпопеи безудержного веселья и, хотелось надеяться, соответствующего по масштабам последующего разврата.

Пока любитель сильных ощущений ловил яркие образы, Андрей тихо сосуществовал с окрестной природой. Он видел здесь себя, закономерную эволюцию опытного управляющего, со временем непременно открывшего бы свой собственный клуб, чтобы, разменяв четвёртый десяток, почивать на лаврах, пристрастно интервьюируя стриптизёрш да охаживая молоденьких девушек, и лишнее напоминание того, сколь удачно получилось этого избежать или хотя бы отложить, неизменно радовало. Возраст был его лучшим союзником, вот уж действительно – лучше не придумаешь: не совсем юнец, но всё ещё молодой, полный сил, уверенный в себе мужчина. Втайне, конечно, признавался себе, что эксперимент затеян вовремя и, коли не удастся обрести то самое желаемое нечто, всегда можно будет вернуться на проторенную дорогу и долгие годы затем спокойно и сосредоточенно ползти к успеху, зная, что если и не познал, то, по крайней мере, попробовал в жизни что-то ещё. Аргумент с виду неказистый, но многое из того, что делает человек, обусловлено чем-то схожим, как магниты на холодильнике в виде доказательства путешествий в далёкие не всегда безопасные страны, увлечение экстремальным спортом и так далее – разве не для того тратятся на это время и деньги, чтобы затем удовлетворённо сознавать, а порой и вещать вслух, что «везде был, всё видел, такой вот я». Хорошее время для новых проектов: сомнений – ноль, страхов – число со знаком минус, переживаний – навалом, но все до единого растворяются в подхлёстываемых бурлящим юношеским метаболизмом бесконечных потоках эндорфинов и прочих жизнеутверждающих гормонов. Николай увидел в нём обречённость, но лишь потому, что смотрел со своей колокольни – на взгляд прошедшего и толком не заметившего пик развития усталого разочарованного поклонника наслаждений, его деревенский приятель вытянул билет в один конец, но правда была в том, что старт пока что дан лишь смелому эксперименту, хотя бы с виду это и казалось бескомпромиссным вызовом. Он не стал разуверять его в заблуждениях, всякому предпочтительнее иметь дело с выдуманным согласно текущим потребностям образом, нежели с живым человеком, способным радовать и удивлять, но гораздо лучше умеющим шокировать и разочаровывать. Часто попадались ему на пути такие же вот потерянные, заблудившиеся жизнелюбы, капитаны провинциального бизнеса, вроде бы имевшие всё необходимое и даже гораздо больше, но от того далеко не счастливые. Глядя на них, Андрей впервые усомнился, что прямая дорога – это такой уж правильный выбор, осознал, что проще – далеко не всегда значит лучше, отвергнув привитый далёкой Америкой чуть ли не всей уже планете девиз. За несколько лет работы в индустрии местных развлечений он повидал много лиц: довольных, пьяных, радостных и похотливых, восхищённых собственным благородством, объятых воодушевлением и кокаином, ласковых, удивлённых и смеющихся – но ни одного по-настоящему счастливого. Один только заезжий подвыпивший дурак, избрав его, работавшего тогда барменом, в конфиденты, где-то давно за гранью десятой рюмки прорыдал, что счастье – в борьбе, после чего заблевал пол, оставил щедрые чаевые и уехал, подарив уборщице привезённые, видимо, для так и не явившейся прекрасной незнакомки цветы.

Наивно внимать мнимой прелести человеческой правды, и Андрей теперь искал свою личную, ни на что не похожую, а может, и наоборот, как из под штампа – но выстраданную. Страданий, впрочем, особенных не обнаруживалось, всегдашний позитивный взгляд на вещи сглаживал первые негативные впечатления, он не привык сдаваться и пасовать. Беспутная молодость часто бросала его в глупые переделки, случалось, что он оказывался в другом городе, без копейки денег и каких-либо документов, оставленный на улице случайной знакомой, шутки ради захватившей пьяного весельчака с собой. Проснувшись на лавочке под палящим солнцем, мучимый жаждой, с головной болью и похмельным ознобом, он добирался до вокзала и на электричках, часто с пересадками, возвращался домой: голодный, осоловелый, но неизменно довольный как собой, так и путешествием. И никогда не злой. Потрясающая, глупая, невозможная черта в характере современного человека, бессмысленный атавизм, шутки ради оставленный в нагрузку чересчур сильному организму, дабы как-то уравновесить неоправданную щедрость природы. То, что пришлось ему в первые недели пережить, когда выброшенный будто рыба на берег неопытный горожанин осваивал без посторонней помощи азы науки ведения домашнего хозяйства, у соплеменников принято называть суровым испытанием, в его же понимании больше походило на интересное, хотя и связанное с очевидными неудобствами приключение. Зато с каким удовлетворением констатировал он преодоление очередного препятствия или окончательное покорение неподатливого инструмента, коими, как выяснилось, изобилует быт деревенского жителя. Таким характерам вообще не свойственно отчаяние, а недостаток проблем их только размягчает и делает слабее, в то время как перед лицом опасности они мобилизуются, являясь миру во всей красе. Никогда не унывать – фраза будто выдернутая из глупого фильма с незамысловатым сюжетом, но Андрей искренне не понимал, как может быть иначе. Отчасти то была причина его перманентного разгула, ибо никакое суровое похмелье, необходимость рано выходить на работу, пустые карманы, ставшие почти обязательным атрибутом всякого порядочного утра, не могли сломить его волю к жизни, заставить умерить пыл, сбавить обороты и в целом хоть как-то погасить бившую через край энергию. Потому и все неурядицы сельского быта отлетали от него будто дробина от трёхметрового африканского слона, а бросивший пить он и вовсе превратился в вечный двигатель, поскольку исчезло последнее, что наряду с гротескной неумеренностью сдерживало давно искавший выхода порыв. Быть может, именно подсознание загнало его в далёкую одинокую избу на окраине привычного мира, стараясь заглушить в нём ненужную, совершенно излишнюю волю к победе там, где всё и без того готовилось со временем капитулировать. Этот типичный для ушедших поколений нескончаемый поиск подходящей сложности задачи, к которой можно приложить бурлящую внутри силу, оказался ненужным в третьем тысячелетии, где тон задают умеренность и граничащий с добровольным оскоплением покой, а потому требовалось заглушить, зарыть, спрятать в земле беспутную яростную силу, дать ей уйти в пустоту, будто на жар раскалённой докрасна каменки обрушить сквозь открытое окно всю безграничную мощь атмосферы. В борьбу за выживание с декабрьскими сумерками, когда световой день еле проглядывает сквозь бескрайнюю пелену тусклого серого неба, да и то на несколько жалких часов, где постоянно льёт то ли дождь, то ли снег, а всё пространство за окном превращается грязное сырое месиво, откуда не убежать в ярко освещённый холл любимого заведения, полного добрых знакомых, готовых составить компанию и помочь развеять нахлынувшую грусть. Вот куда должна была уйти эта сила, завязнуть в распутице подобно гусеницам танка непобедимого Вермахта – бессильного перед лицом ярости русской природы.

Но вышло иначе. Противостояние открыло внутри новые, доселе покоившиеся на неизведанных глубинах резервы, и нахрапистая, не привыкшая отступать натура породила силу духа, поставившего своей единственной целью поиск неизвестного. В каком-то смысле хитрый маневр сознания удался, выбрана была невыполнимая в принципе задача, вот только усердию покорителя неизведанных пространств суждено было затянуться, превратив невинное увлечение в страсть, а затем и в фундамент поспешно сформированного под растущие потребности мировоззрения. Андрей теперь желал хоть умереть всеми забытым ничтожеством, лишь бы только познавшим ту самую, вечно ускользающую, невнятную и противоречивую или вовсе отвергнутую и поруганную – но истину. «В жизни нет ничего, что стоило бы по-настоящему ценить», – очередной, вполне ещё невинный и лишь слегка претенциозный вывод одинокого философа, которым тот огорошил поперхнувшегося вином Николая, приведя гостя в буйный восторг. Подхлёстываемый напитком с берегов Роны, маэстро отшельник приступил к основой части многообещающего концерта.

– Есть контакт, – вытерев рот благоразумно привезённой с собой салфеткой, он не скрывал охватившей его радости. – Иными словами, понеслась. Честно говоря, я до конца всё-таки не верил, что ты дозреешь. Но опосля такого рода высказывания, что называется, сдаюсь на милость победителя. Может, поведаешь, что же ещё родилось под этой милой черепной коробкой, покуда я бессовестно прожигал очередные два десятка ценнейших своей неповторимостью дней.

– Привези в следующий раз для меня этого вина, – указал Андрей глазами на стоявшую бутылку. – Раз ты в собственном штатном расписании мне назначил роль шута, то по крайней мере я хотел бы получать за неё достойное вознаграждение. Так мне кажется справедливым, – что-то новое появилось в том, как это было сказано. Может, тональность или манера речи – плавная, но при том будто увесистая. Ему хорошо знаком был этот стиль, так говорил он сам, увлекая за собой очередную пассию. «Вы позволите?» – вроде бы спрашивая разрешения, и даже соответствующая интонация завершала короткую фразу, но обоим было ясно, что это лишь дань привычным условностям, за которой не стоит ничего. Кто бы знал, что это подходит не только для подгулявших клубных девах.

– Запросто, – не уподобляться же всерьёз тем самым девкам, включая режим пошлого кокетства. – Так как насчёт истории?

– Будет вино, будет и история. Местная пьянь ко мне в гости наведывается временами, у них та же логика, но я им, знаешь, отказал: если что и наливаю, то одного лишь чаю. Ничего, свыклись. А я вот как-то не хочу кого бы то ни было забесплатно развлекать. Да и уж кому не привыкать, так это тебе – сомневаюсь, что наши бабы любят претенциозного самовлюблённого москвича просто так. Заметь, я не прошу райский пляж на краю света с пальмами и белым процеженным через сито песочком, сойдёт и что попроще.

– Сказал тоже – попроще. У меня специально за этим вином сотрудник из офиса одним днём во Францию летает. Набивает под завязку два чемодана и обратно: тридцать килограмм за вычетом веса бутылок – это, поверь мне, не так уж и много. В общем – винный погребок организовать тут не смогу, но с собой и дальше привозить буду. Такой вот оголтелый получается компромисс.

– Ну и сволочь же ты, – Андрей вдруг рассмеялся так искренне, что можно было принять всё только что сказанное за шутку. А можно было и не принимать. Наученный жизненным опытом, Николай выбрал последнее. – Кстати, по-моему, в этой ситуации с деревенскими нет ничего удивительного. Человек готов и хочет быть лишённым собственной воли, и чем он несчастнее, тем отчаяннее в нём это желание. Успешный, или так называемый успешный, ещё может поверить в способность обходиться без высшей или просто чужой направляющей длани, но покуда ты «как все», и запросы у тебя соответствующие. Обрати как-нибудь внимание на любую группу людей, хотя бы туристов, движущихся за гидом. Я беру этот пример, так как в данном случае ярче всего проявляется подсознание: идёт себе любитель полюбоваться красотами, целиком поглощённый созерцанием глазеет по сторонам, слушает занимательную историю и не обращает внимание на мелочи. Так вот, принадлежность к множеству, во-первых, даёт им уверенность: и самый деликатный европеец, в обычной жизни услужливо уступающий дорогу здесь, будет переть нагло и где-то даже агрессивно. Всё потому что наша общая цель большинства, воспринимается им как более важная, чем твоя отдельная, а значит и потесниться, пропуская толпу, должен не кто иной, как ты. Но это только на поверхности. Смысл на деле гораздо глубже. Он считает себя правым. Именно оттого, что лишён в данный момент личности, ничего не решает сам – ему ведь указывает путь более умный, авторитетный, знающий и образованный. Подумай, что легче отстаивать: свою, противоречащую окружающим точку зрения или идеологию большинства? Второе, потому что сомнений меньше. Много людей умерло во имя чего-то личного, своего… а сколько миллионов полегло за веру, отечество, равенство, братство и так далее. Приносить жизнь на алтарь свободы глупо, поскольку прежде всего противоречит этой самой идее, но какие только муки не принимали люди во имя мифического будущего освобождения от гнёта: завоевателей, иноверцев, чужеродных монархов. Человеку не нужна свобода личности, вот почему в демократичном обществе, которое по логике должно видоизменяться в угоду желаниям большинства, нерушимы идеалы семьи, брака, а церковь до сих пор очень сильна. Основу мы всё равно ждём навязанную. Бордели – да, погулять и оттянуться – пожалуйста, но с тем, чтобы непременно затем вернуться под крышу домашнего очага. Зачем эти добровольные ограничители, разве трудно было бы обществу переварить новый императив совместной жизни за вывеской красивой идеи, где, к примеру, союз лишь духовный, а грешная плоть может гулять себе сколько вздумается. Не будет такого: семья – это якорь, тормоз. А вера – это аксиома. Непогрешимая константа, на которую, будто пространство на чёрную дыру, нанизывается всё остальное.

– Предположим, но разве я виноват, если, скажем, родился и с молоком, что называется, матери впитал единственно верное учение?

– Если ты родился калекой или уродом, страданий на твою долю выпадет изрядно больше, но разве ты в этом виноват? Нет никакого общего старта, жизнь – не соревнование по единым для всех правилам, такова природа бытия, которую мы должны принять как данность. Да и не может быть ничего «единственно верного» в контексте веры, а по мне так и вообще нигде.

– Вот это интересно. То есть Земля вращается вокруг Солнца – только миф? Не смею настаивать, но вроде как научно доказанный факт.

– Не поспоришь. А чуть раньше наука уверяла, что всё наоборот, а ещё раньше Земля была плоской и стояла на трёх китах, гигантской черепахе и тому подобной ерунде. И тоже всё было очень даже научно доказано, записано в умных книгах и в масштабах тогдашнего мира растиражировано. Речь идёт лишь о текущем восприятии действительности на уровне имеющихся знаний. Готов поспорить, что лет через двести наши законы физики и прочие аксиомы будут считаться порядочной ересью. В основе познания лежит бесконечность – вот, кстати, ещё один из занимательнейших секретов мироздания: мы способны лишь описывать, не достигая природы вещей. Возьмём твою солнечную систему и планеты, которые вращаются под действием силы тяготения. А что это за сила, чем она вызвана: почему тяжёлое притягивает лёгкое, а не отталкивает? То, что спрыгнув вниз головой с крыши, непременно размозжишь себе башку – знали и до Ньютона, который лишь описал происходящее и дал ему название, но в суть процесса никто так и не проник. Ни одно, ни единое из явлений мы не способны по-настоящему объяснить. Мы лишь констатируем факт, убеждаемся, что он имеет силу общего правила, по крайней мере, насколько можем это видеть, и радостно заявляем, что очередная неизвестность успешно покорена могучими учёными. Ложный, бесперспективный, тупиковый путь. Любой буддийский монах, изнуряющий себя всем чем ни попадя для скорейшего перехода в нирвану, имеет шансов в результате какой-нибудь замысловатой галлюцинации приблизиться к истинному познанию больше, чем вся современная наука вместе взятая. Кто умнее – не образованнее, а именно умнее: выпускник престижного американского вуза, сколотивший первый миллион, ещё не перешагнув четвертак, или нищий индус, научившийся радоваться, улыбаться в десятки раз чаще и наверняка знающий, что после смерти его ждёт новый цикл? Не задавая себе вопрос, на чьём месте ты предпочёл бы оказаться, попытайся оценить объективно. Ты, гордый сибарит, любитель наслаждений, должен всё-таки признать, что тот, кто получает их больше ценой меньших усилий – куда как талантливее своего, казалось бы, старшего брата.

– И что, нам теперь побросать всё и заниматься дауншифтингом?

– Отнюдь. Тем более что любому из нас уже поздновато ломать мировоззрение. Я о другом: развитие, даже прогресс, возможен в нескольких, подчас диаметрально противоположных направлениях. Можно научиться производить электричество, осветить улицы, дать тепло в замёрзшие дома, утопить страну в блеске неона, силой медицины растянуть жизнь на столетие. А можно ночью просто спать, не лезть туда, где паршивый холодный климат и научиться не бояться смерти. Нас такой путь, безусловно, смущает, хотя бы потому, что слишком простой, и в этом тоже есть своя несомненная сермяжная правда. Речь сейчас не о том, как правильно. Но верное решение не всегда одно.

– Предположим. И какое всё это имеет, не знаю, сугубо практическое применение?

– Да назови хоть прикладное. Вот, навскидку, номер раз: если я сижу в этой дыре и мне это даёт больше, чем тебе вечная погоня за удовольствиями, то не исключено, хотя, впрочем, не настаиваю, что дурак из нас двоих не обязательно я.

– Резонно. Вот только здесь не Гоа, вместо моря – заброшенные поля, любой, а не только живописный, закат не часто разглядишь за вечно хмурым небом, да и вокруг не улыбающиеся лица мудрых индуистов, а похмельные рожи выживших из ума алкашей. Что-то не сходится, или ты существенно южнее планируешь перебираться?

– Нет, с чего вдруг. Никто и не говорил, что их путь мне ближе. Я вообще против убогого критерия плюс-минус в любом его проявлении: хуже или лучше, добро или зло, верно-неверно. Есть одна только цель, а всё остальное надумано.

– Ничего себе так приехали, – усмехнулся, не выдержав, Николай. – А если для достижения твоей цели потребуется убийство? Не слишком хорошо для противной, так сказать, стороны, тебе не кажется?

– Если принять как данность тот факт, что после смерти нас ждёт забвение… а кто может сказать что-нибудь утвердительное на этот счёт? Может, там и правда райские кущи, так не гуманнее ли будет отправить несчастного или несчастную туда пораньше? А если наличествует ещё и ад, так вообще делаешь тогда одолжение, не давая жертве грешить лишнего и увеличивая шансы на попадание в царствие небесное. Всё та же повторяющаяся ситуация: ничего доподлинно не зная, мы, тем не менее, устанавливаем себе повсюду границы. Лев, отбивший у более слабого сородича львицу, передушит всё его потомство; ты всерьёз станешь обвинять хищника в злонамеренном преступлении? В природе ведь нет добра и зла, там есть лишь необходимость – та же самая цель, но упрощённая отсутствием сознания.

– Вот именно – сознанием. У животных его нет, хоть здесь ты, надеюсь, не будешь спорить?

– Хорошо, но тогда как быть с убийством, предположим, грудного ребёнка? Сознания у него тоже нет, ничего младенец не понимает, и разве гуманнее в таком случае лишить жизни взрослого человека, осознающего происходящее? Что трагичного в смерти ребёнка? Это же не смерть личности!

– Ты, по-моему, совсем с катушек поехал.

– И снова не угадал. Просто на наглядном примере попытался тебе объяснить, что там, где на фоне полнейшего незнания имеет место ось абсцисс, а на ней плюс и минус, есть известный простор для казуистики. Так же неоднозначна и вся шкала ценностей, потому что в принципе не может быть никакой шкалы. Не думаешь же ты всерьёз, что я собираюсь проповедовать насилие? Конечно, нет, мысль не то что об убийстве, а о причинении боли ребёнку во имя чего бы то ни было для меня неприемлема, но дело здесь только во мне, таково моё мировоззрение, если тебе так понятнее. А тот, кто верит в эту проклятую точку отсчёта, сегодня ужаснётся, а завтра, когда очередные отцы-основатели снова решат, что всякий индеец есть существо низшего порядка, возьмёт автомат и перещёлкает детишек, чтобы обменять скальпики на причитающееся удачному охотнику вознаграждение.

– Но у маньяка, возомнившего себя вершителем божественной воли, есть такая же цель, с ним как прикажешь в соответствии с твоей философией поступать?

– Никак не прикажу. Не моё это дело. Сам таким не сделался, и то неплохо. Если бы каждый больше думал о том, чтобы самому не превратиться в скота, чем об искоренении зла вокруг, сдаётся мне, неплохо было бы жить. Да у нас каждый второй не убивает да не насилует лишь из боязни наказания, какая уж тут философия. И, кстати, с чего ты взял, что я претендую на роль того, кто имеет ответы?

– Не знаю, но тогда зачем все эти проповеди среди местной алкашни?

– А может, это я у них чему-нибудь учусь…

– Из горла пить?

– Не обязательно. Да и сам умею неплохо. В нашем обществе имеется целый пласт людей, не способных принять существующий порядок вещей. Далеко не все из них ленивы, многие просто не видят смысла идти проторенной унылой дорогой. Пьянство, но прежде всего как способ перейти в состояние абсолютного забытья, а не ради удовольствия, – наша тысячелетняя традиция. Хотя бы временно, но уйти от обрыдлой действительности. Тоже путь, эдакий буддизм с поправкой на, как ты правильно заметил, гораздо менее живописное и приспособленное для нормального существования окружение. Сюда же добавь и фатализм, ведь благодаря ему мы издревле не лучшие вояки, но превосходные солдаты, и всё уже кажется не столь однозначным.