Текст книги "Шизофрения. Том 1"

– Другими словами, ты предлагаешь мне за свой счёт шикарный дорогой бардак? – аж протрезвился Михаил. – И только для того, чтобы лицезреть моё, так сказать, падение? Сергей, дорогой, я с превеликой радостью упаду в твоих глазах не один раз сегодня, принесу эту великую жертву за ради твоего душевного спокойствия. Считаемся и поехали быстрее, как раз уже вечер, в пробки не попадём. Знаешь, я странный тип, но ты тоже не промах, и тараканы твои размером не намного меньше мадагаскарских.

– Очень возможно. Счёт, пожалуйста, – бросил Сергей куда-то в сторону бара, явно не услышанный среди болтовни и шума, производимого посетителями, но не прошло и двух минут, как явился сияющий официант и передал в подобострастном поклоне маленькую папочку. Михаила прямо-таки резануло от того, насколько искренно прогнул спину охваченный услужливым вдохновением халдей. По какой аналогии представители не самой гордой профессии носят имя народа древней Месопотамии, остаётся загадкой лингвистической фантазии русского ума, но данный конкретный индивид имел, наверное, заметно менее прочих оснований именоваться таким образом.

«Есть люди, которым заискивание и вообще низость как будто даже к лицу, – обдумывал новую интересную мысль Михаил, ничуть, впрочем, не смущаясь тем фактом, что в который раз напивался и теперь к тому же собирался ехать в бордель за чужой счёт. – Удивительно, насколько многочисленны те, кому подчинение в радость, даже если приходится регулярно сносить изощрённого типа унижения. Быть может, последнее как раз больше всего и влечёт ретивых служак, как будто именно в этом они находят самое яркое доказательство властности и силы тех, кого они выбрали в качестве объекта для обожания. Даже в банды объединяются не столько ради синергии по отдельности беспомощных людей, сколько для того, чтобы передать свою волю под управление заведомо более способному и сильному лидеру. Наша сугубо национальная черта – это несомненное умение наслаждаться ролью бессловесного раба, приживальщика или какой угодно иной мерзости. Видеть в начальнике полубога, лишённого собственных пороков, наделять власть имущих мифическими благородством и мудростью, трепетать и, главное, заискивающе по-собачьи заглядывать в глаза хозяину, радуясь даже несправедливому наказанию и гневу, лишь бы только не обошёл вниманием совсем. Что за скотство вести себя так, но разве менее отвратительно копаться и анализировать подобное поведение?» – дискутировал он с собой, когда Сергей по-товарищески слегка пихнул его в бок и скомандовал: «Пошли».

Путешествие к шлюхам прошло более чем удачно, хотя совершенного содома и пришлось избежать: приглашённые дамы, вопреки разбушевавшейся фантазии Михаила, по одной на каждого, настаивали на соблюдении некоторых приличий, а потому мужчинам пришлось разбрестись по разным номерам вместо того, чтобы эдак по-семейному, не стесняясь, предаваться различного рода приятностям. Среди прочих впечатлений немного задело слишком откровенное соперничество между девушками за право остаться с Сергеем, но поскольку право финального выбора было предоставлено всё-таки Михаилу, то вышло не так уж и оскорбительно. Более того, обделённому внешней привлекательностью, ему вдруг особенно понравилось исключительно силой хотя бы и призрачной власти решать чью-то судьбу пусть только на один вечер, и он с удивлением отметил, что получал особенное наслаждение именно от сознания определённого насилия, совершаемого посредством его пьяных фрикций над лежащей под ним, картинно постанывающей гетерой.

Вследствие качественного сервиса остаток вечера и ночи прошёл в любовных утехах без спиртосодержащего допинга, и наутро Михаил почувствовал непривычное для субботы воодушевление, коим и поспешил воспользоваться, избавив Сергея от нежных объятий подруги и затащив на поздний завтрак. Место, куда привела его прихоть богатого товарища, было что-то уж слишком фешенебельным, а потому и кормили тут более, чем сносно: если верить меню, то и вовсе одной лишь органической пищей. Впрочем, оба гостя были заняты прощупыванием друг друга в преддверии серьёзного разговора много больше, чем непосредственно едой, но так как последнее слово решено было накануне оставить за Сергеем, они всё ещё балансировали на грани обычной приятельской попойки, пока тот никак не мог решиться дать старт финальному действию вчерашней пьесы.

Насытившись вдоволь и получив, по-видимому, вместе с зарядом сложных углеводов хороший энергетический импульс, он коротко предложил: «Может, прогуляемся?» и повёл своего гостя осматривать живописные окрестности. Сентябрь был уже на излёте, прекраснейшая пора на грани умерщвления природы, когда солнце греет по-весеннему ласково и жарко, заставляя на время позабыть о неуклонно приближающейся зиме, вдохновляет на долгие прогулки и заигрывает с искренностью коварно опытной женщины, отчётливо сознающей, что после многочисленных обещаний и клятв в верности утром непременно отбудет в неизвестность, оставив воспламенённому любовью мужчине противоречивую прощальную записку.

Хорошо и, главное, спокойно гулять по осенним дорожкам, разрезающим пространство земли на аккуратные, почти симметричные фигуры, и слышать лишь тишину, лишённую всего этого многочисленного, раздражающего отчаянной жаждой жизни суетливого жужжания, квакания или свиста. Природа особенно величественна в период возрождения или затухания, и буйная фантазия беснующейся летом фауны лишь умаляет достоинство матери земли, созданной молчаливо повелевать, а не игриво повизгивать. Здесь, на их глазах творилась истинная загадка мироздания: смерть бесчисленных живых организмов вопреки нетленности отдельных атомов вещества. Рождение новой жизни есть процесс банальный и решённый, но как прикажете понимать точку отсчёта, с которой сознание покидает отдельно взятую биомассу, чтобы совершить непонятную человеческому уму эволюцию. Будучи нематериально, хотя бы изначально и произведено активностью мозга, оно в принципе не способно перестать существовать, а потому дальнейшая судьба его является загадкой. Любая мысль так же вещественна, как и небо над головой, но состоит из другой материи, которую человеческий мозг, привыкший отвергать всё, что не умещается в его узкие рамки, отказывается признавать как существующую вне доступных его взору измерений. Любимый познавательный канал недавно сознался, что материя вселенной, в принципе доступная нашему восприятию, составляет меньше четырёх процентов от общей массы тёмного нечто, остающегося закрытым не только для взора, но и для простого понимания. И если воображение пятилетнего ребёнка способно рождать образы, бесконечно превосходящие достижения величайших из людей, то как же ничтожна должна быть сила материи перед энергией мысли.

– Тебе никогда не казалось, что абсолютно всё окружающее тебя эфемерно? То есть так, будто ничего этого и нет на самом деле; всё это не более, чем плод твоего воображения или просто активности мозга? – продолжил свою мысль вслух Михаил.

– Да, как и всякому, сколько-нибудь задумывающемуся человеку, пожалуй. Всё вокруг слишком статично и стабильно, будто программный код, как просвещал меня один знакомый философ, но давай пока обойдёмся без разглагольствований о строении вселенной, ты ведь хотел со мной о чём-то поговорить.

– Хотел, но одно другому не мешает. В конце концов, откуда ты знаешь, быть может, это мой коварный план – усыпить твою бдительность отвлечённой болтовней, чтобы затем огорошить главным. Ты совершенно не тонко чувствующий человек. Пожалуй, я и вправду тяну время, как можно дальше отдаляя разговор, но делаю это не из стеснения или трусости, а просто бессознательно, пытаясь, может быть, ещё раз что-то осмыслить для себя и решить. Ты ведь никуда, собственно, не спешишь, уж точно не назад в койку к будущей невесте, так почему бы нам не поболтаться ещё немного среди красот местной природы. Может, никакого разговора и не будет, и это тоже по-своему будет результатом, приглуши своё привыкшее всё получать на блюдечке эго, я тебе не страждущая девочка и вообще пока ещё не знаю, нужен ли ты мне. Это не от самомнения, не переживай. Хотя, думаю, ты и не собираешься. Ты вообще когда-нибудь о чём-нибудь переживаешь? Нет, я серьёзно спрашиваю, – акцентировал Михаил.

– Даже не знаю, как ответить. Я в целом человек, если можно так сказать, лёгкий, не привыкший серьёзно погружаться во что бы то ни было. Наверное, это синоним поверхностный, но и эта нелестная, в общем-то, характеристика, меня трогает мало. Выходит, лёгкость, помноженная на лёгкость, и в результате какая-то идиотская воздушность.

– Всё ждёшь, поди, когда что-нибудь придавит?

– Лишь бы не раздавило, потому что по большому счёту я отпетый жизнелюб.

– Боюсь так, чтобы слегка прижало, не получится. Точнее – всё возможно, но ты не этого ищешь, и, что самое важное, я тебе не это предлагаю. А если быть точнее, то наоборот: фактически ты предлагаешь мне себя, хотя бы де-юре я и начал вчера наш разговор, – он вопросительно посмотрел на Сергея, как бы предлагая ему отреагировать на свои слова.

– Мне что, на четвереньки встать? Это запросто, я человек вполне себе в этом смысле гибкий, так что не стесняйся.

– Не буду. Я хочу создать движение, для начала – хотя бы одну группу, которое путём адресного, но чрезвычайно жестокого террора сможет получить право вето в вопросах внутренней политики власти. Сразу оговорюсь: лично меня в окружающей действительности всё по большей части устраивает, но я хочу взять то, что так откровенно плохо лежит. Может, для того, чтобы наигравшись, выбросить, а может и войду во вкус: там как пойдёт. Шансы пока что призрачны, но не потому, что сама идея плоха, а из-за моей лично неопытности. Однако, как показывает историческая практика, нет ничего невозможного, и при правильном подходе можно сотворить всё, что угодно. Людям до зарезу нужна идея, а мы им эту идею дадим. В меру идеалистическую, в меру осязаемую. В общем ты мне нужен как первый член группы, больше как спонсор, конечно, но в первую очередь всё-таки как проверка жизнеспособности: уж ты-то должен был научиться отличать дерьмо от чего-нибудь стоящего.

– Крови хочешь?

– Это не самоцель, но человеку тем проще уверовать, а идея на уровне простейшего восприятия – эта самая вера и есть, чем больше новый бог требует жертвоприношений. Среднестатистический обыватель вряд ли захочет рисковать не то что жизнью, а даже собственным благополучием во имя тысячу раз дискредитировавших себя девизов, и совсем другое дело, если на его глазах друг за другом стройными рядами отправляются на заклание хотя бы и не слишком невинные агнцы. Ты вот помнишь, кто был кайзером Германии в первую мировую? – Сергей отрицательно покачал головой. – И я нет, а Гитлера знает каждый школьник, даже если представление не имеет, где находится эта самая неметчина, потому что шесть миллионов, уничтоженных во имя неприязни одного человека, так просто не забудутся: неофашистам до сих пор нет числа. Приятно служить тому, что даёт тебе право вершить правосудие, но истинная власть – это казнить, а не миловать, особенно если во имя минутной прихоти, аккуратно прикрытой долгом, честью или ещё чем-нибудь в этом роде. Разве не приятно снова получить возможность сделаться абсолютно безответственным, как ребёнок – отправить тысячу в расход одним росчерком из того же детского желания вседозволенности.

– Убить за идею – проявление, согласен, не слишком животное, но сможет ли твоя идея быть достойной самопожертвования? Без этого, на мой взгляд, такой масштаб не вытянуть.

– Ты рассуждаешь как незадачливый любовник, который судорожно пытается понять и дать женщине то, что она хочет, в то время как она жаждет быть подчинённой чужой воле, были бы только действительно воля и характер. Человек, как часть социума, всегда предпочтёт быть ведомым пастырем. Сделать идею достойной жертвы – уже достаточный повод, чтобы приносить на её алтарь жизни – сначала чужие, потом свои. Такой вот простой замкнутый круг.

– Ты хотел сказать – беспроигрышный.

– Зря ты считаешь меня таким недалёким.

– Скорее – недальновидным.

– Парадокс в том, что, несмотря на весь сарказм, мне думается, ты будешь с нами.

– Пока ещё только с тобой.

– Всё-таки с нами. Если этим заинтересовался даже ты, составить множественное число будет нетрудно.

Сергей криво улыбнулся и попытался даже усмехнуться, но вышел какой-то фыркающий звук, больше похожий на чих простудившейся болонки.

– Тогда закономерный вопрос: ты осознаёшь, что тебе за это светит в случае неудачи?

– Уж явно не открытый судебный процесс. Пуля в башку и безымянная могила. Не самое, кстати, плохое завершение жизни, если поразмыслить.

– Выход на полпути также не предусмотрен, я полагаю. Но вероятность успеха гораздо более существенна, чем ты можешь себе предположить. Представь себе, я когда-то задумывался о чём-то подобном, когда отца слишком прижали страждущие мальчики из органов, и тогда ещё просчитал как следует варианты. Твоя мысль мне в целом нравится, импонирует что ли, грубо и просто, только так с этой публикой и можно, наверное, разговаривать. В принципе, там давно уже, наверное, одни малахольные и остались, всех сколько-нибудь принципиальных давно слили от греха подальше. Когда бабло пилишь, спину нужно уметь прогибать, а то ненароком и ревматизм заработаешь. Что в твоём понимании жестокий террор?

– Расширенная ответственность. Если папаша в погонах давит, к примеру, демонстрации, то молодой жене с ребёнком полагается при необходимости возопить о справедливости из могилы, если конечно другие средства на степень усердия рьяного служаки слишком явно не повлияют. А лучше и вовсе без всяких там «если», сказал же главный: «Мочить в сортире», так чем мы, спрашивается, хуже. Тут ставка в том числе на резонанс: больше задача напугать не власть имущих, а послушное быдло, в том числе бюрократическое, и тогда дело, считай, выиграно – эти приспосабливающиеся твари, если почуют силу, то прогнутся несомненно, такая натура. Есть ещё детали, финансирование на более позднем этапе, подбор новых членов и прочее, но основную мысль я изложил.

Подобное предложение следовало бы не то что отвергнуть, но просто послать автора куда подальше, а лучше – прямиком в уютный жёлтый дом, чтобы там принимать три раза в день барбитураты, гулять под надзором компетентных докторов и потихоньку возвращаться к реальности. Но для того чтобы понять, почему он не поддался этому самому первому очевидному порыву и не вышвырнул, а точнее брезгливо отмахнулся от Михаила, следует знать, что за натура был Сергей. Тут была не просто самоуверенность, основанная на богатстве, образованности и приличном уже жизненном опыте: здесь контрастная русская природа выковала материал слишком прочный, невостребованный и банально ненужный в условиях современного хозяйства. Наш человек отчасти вследствие климата так жаждет сильных эмоций и ощущений: проверяет себя на прочность снежными растираниями и стодвадцатиградусной баней, ещё лишь немного выпив, уже неосознанно высматривает себе противника, везде и всегда ищет, куда бы приложить переизбыток энергии и жизненной силы, и не находя – но не точки опоры, а стоящего предмета для перевёртывания, гасит свой ненормированный тестостерон в пьянстве, унылом однообразном разврате, а в лучшем случае – посвящает свою жизнь случайно попавшемуся под руку бессмысленному увлечению, вроде охоты, просто стрельбы или какому-нибудь новомодному парапланеризму, тем более притягательному, что тот несёт в себе известную долю риска для жизни, чтобы хоть как-то удовлетворить нереализованную жажду свершений.

От рождения хозяин жизни, он к тому же прошёл хорошую школу соблазнов и смог удержать себя в лишь собой установленных рамках, что гораздо сложнее, чем может показаться способному обывателю, принуждённому с самого детства добиваться всех сколько-нибудь существенных жизненных благ. Трудно не потерять голову терпеливому чиновнику, без блата и поддержки пробивавшего себе дорогу большую часть жизни, когда, перевалив сорокалетний рубеж, он вдруг получает от жизни всё, о чём ещё раньше боялся даже мечтать, но попробуйте удержать себя в узде, если можете позволить себе любые удовольствия без затрат или негативных последствий, разве что помучаться денёк похмельем после бурных выходных. Легко быть монахом, когда ты бедный и никчёмный, и гораздо сложнее сохранить в себе силу духа и личность, когда всё вокруг готово пленить тебя приятнейшими телесными наслаждениями. Возможно, это был своеобразный синдром Корейко, которому было довольно сознания того, что может купить всё, что угодно, и поэтому он спокойно проходил мимо, но много ли мы видели таких стойких, чуть флегматичных миллионеров не на страницах романа Ильфа и Петрова?

У Сергея на пороге расцвета мужественности власть и сила превратились не в потребности мужской натуры и даже не в черты характера, а в свойства организма, такие же привычные, как умение ходить на двух ногах, видеть глазами и ощущать прикосновением. Он побеждал не потому, что хотел быть победителем или жаждал трофеев, а просто по-другому у него в какой-то момент перестало получаться. Единственной отдушиной, а скоро и наслаждением стали для него собственные, поначалу случайные попытки творчества. Щедро наделённый природой всем, кроме таланта, он только здесь мог ощущать свою беспомощность, чувствовать настоящую злость и разочарование: избрав в виде увлечения живопись, новоявленный Дали совершенно отчётливо почувствовал свою посредственность – и счастливый Сергей наконец-то мог снова ощущать себя человеком: ничтожной крупицей огромной материи вселенной, дрожащей за свою жизнь и потому способной воспринимать дыхание вечности. Практическая сторона дела, впрочем, скоро взяла своё, и мольберт уступил место айподу, наполненному коллекцией избранной, по большей части классической, музыки. Вивальди и Моцарт не хуже кисти в руках бездарности давали ему почувствовать неведомую силу, а вместе с ней и собственную слабость, когда так пронзительно хорошо в промозглый осенний вечер наблюдать из окна утопающую в сырости Москву и знать, что тебя сегодня ждёт тепло, горячий чай, вкусная еда и, если вдруг станет одиноко, то и сексуальная, почти что дрессированная подруга, а может и две, а может и ну их всех, и так хорошо. Вероятнее всего, если бы не его стержень и подвернувшийся под руку случай осознать свою бесталанность, Сергей растерял бы, может и к лучшему, свою силу в бесконечных наслаждениях и рано или поздно превратился бы в одного из не таких уже в наше время и малочисленных golden boys: помешанных на своей персоне богатеньких недоумков, отчаянно прожигающих жизнь и в этом видящих смысл любого существования. Не самая плохая судьба, скажем откровенно, пройти по этой дороге легко и приятно, не промочив ноги в грязи разочарований и лишений, удачно преодолеть вирус истиной страсти и любви, чтобы в результате выйти из небытия и войти в чертоги вечности, почти не потревожив себя на промежуточном кратком отрезке, заканчивающемся жутковатым почти нереальным понятием смерть.

Но он устоял. Подчинил свои желания рассудку и с тем прошёл самую бурную пору жизни прямо, не свернув с выбранного пути, хотя совершенно и не знал цели своего, так сказать, путешествия. Весьма, впрочем, распространённый приём – всецело отдаться какому-то процессу, дабы поменьше думалось о результате. Единственной, так сказать, остановкой была уже упомянутая музыка, которая со временем, а точнее, после знакомства с творчеством Рахманинова, заменила в его душе разом все полагающиеся случаю и возрасту переживания.

Однажды дома, в своей просторной гостиной, центр которой составлял внушительных размеров диван, на котором так удобно было развалиться и слегка понежиться, чтобы затем при желании легко перейти в более горизонтальную позу, и, если будет на то воля хозяина софы, по ходу обхватив попутно за талию милую гостью. В этот раз таковых было две, и обе они претендовали занять своё законное место в постели Сергея, а он лишь флегматично наблюдал за этой битвой титанов, подобно равнодушной женщине, готовый отдаться на милость победителя. Соблазнительно было бы узреть тут торжество Ян и начертать закономерный путь развития через тернии новых впечатлений прямиком к гомосексуализму, но всё было гораздо проще: не перешагнув и двадцатипятилетнего рубежа, юный Дон Жуан уже малость подустал от однообразия красивых, источающих молодость девушек и, к несчастью, в своём юном возрасте успел уже постигнуть истину, доступную большинству мужчин лишь на закате лет: коли ты не влюблён, все женщины для тебя одинаковы. При условии, конечно, что они ещё и сексуальны вдобавок, – прибавлял его эстетствующий детородный орган, с мнением которого так трудно не соглашаться молодому мужчине. Ещё недавно его привлекала эта маленькая игра – всегда новые милые подробности и собственное торжество перед наготой соблазнительного женского тела, но чувства имеют свойство притупляться от однообразия, даже в любви, так что же говорить о почти ежедневном, приобретавшем уже характер моциона, наслаждении пусть даже и воплощённой привлекательностью.

Итак, скучающий Печорин разливает по бокалам своим гостьям весьма приличное Бордо да попутно, стараясь развеять скуку, листает радиостанции на домашнем кинотеатре, когда случайно наталкивается на какую-то захолустную волну в стиле телеканала «Культура», где нудно с претензией на вдохновение объявляют какой-то третий концерт для фортепьяно с оркестром. С первых нот или, может быть, па, потому как Сергей начисто был лишён слуха и никогда, подобно путающемуся в ямбах и хореях Онегину, не смог бы отличить до от рe, его подхватила накатившаяся волна музыки и с силой отнесла далеко от берега обыденности, который он впервые почувствовал, лишь увидев расплывающуюся линию за горизонтом. Особенность Рахманинова – в чрезвычайной решительности его музыки, которая не знает нудных вступлений и плавных переходов, а с непогрешимой уверенностью истинной гениальности как бы рубит сплеча, вопреки общепризнанным, да хоть бы и многовековым традициям. Это Наполеон, расстреливающий картечью почти безоружных парижан, вышедших протестовать против Конвента: решительно и грубо, как и подобает мужчине, Рах-3 играл, любуясь самим собой и не обращая ни малейшего внимания на производимый эффект. Да ему и не было до этого никакого дела – этот раздающийся из динамиков звук был по праву рождения безжалостным победителем, не знающим жалости или сомнений, который берёт причитающееся eму по праву и хорошо, если кинет обглоданную кость взамен.

Впервые в жизни Сергей почувствовал, что не может устоять против наслаждения отдаться моменту, и бессильно закрыл глаза, отрешаясь от всего суетного и впитывая всем существом накатывающие бурные потоки, отправился бродить по вечности, потому что эта абсолютная красота, очевидно, была не отсюда, её дом был далеко, там, где материя есть не более, чем присказка к чему-то главному, в том недоступном или, может, наоборот, невообразимо близком уголке вселенной, где обитает Сознание. Никогда не способный серьёзно отдаться чувству, чтобы полюбить или хотя бы ощутить на губах привкус влюблённости, он вдруг попал в объятия настоящей страсти, настолько очевидной и властной, что не было смысла даже трепыхаться в жалкой попытке высвободиться, да ему и не хотелось сейчас свободы. Ещё полчаса назад этот человек подчинялся лишь законам собственной воли – единственной власти, которую признавал над собой, за что насмешницей судьбой и был отдан на растерзание величайшему из наркотиков – музыке.

К началу третьей части Сергей почувствовал, как размываются границы уже его собственной личности, потому как телесная оболочка давно растаяла и слилась с потоками магической влаги, всё больше проникающей в его мозг. Момент был решительный, поскольку притаившиеся по углам остатки здравого смысла судорожными жестами давали понять, что неведомая сила уже вторглась в самые затаённые уголки и кто знает, чем может кончиться этот стремительный марш. Он приоткрыл было глаза, мутным взглядом разглядел почему-то голых, ласкающих друг друга девушек, и в этот самый момент первые же звуки ударом снежной лавины выбросили его из казавшейся теперь ненавистной телесной оболочки. Дальше он помнил лишь главенствующее над всем происходящим ощущение эйфории, в тот момент впервые по-настоящему поняв значение этого затасканного определения. Музыки как таковой больше не было, не существовало бессильного в своей убогой способности описывать красоту языка слов, было лишь чувство абсолютного счастья, пусть на короткий миг, но непоколебимо утвердившего свою власть над ним.

– Ничего себе – съездили потрахаться, – прямо-таки развеселился Сергей, – а что если бы я отказался? Кого другого после меня, мы положим, с моей помощью и на мои деньги отправим туда, откуда трудно давать свидетельские показания, но что со мной-то будешь делать?

– Вопрос некорректный. Ты как смазливая избалованная жизнью баба – тебе интересно, пробрало, дальше дело техники.

– А не боишься так меня провоцировать?

– Мне казалось, ты умнее, я ведь ещё вчера тебе сказал, что чем хуже, тем лучше: мне лучше сейчас на тебе срезаться, чем влезть в какую-то авантюру, из которой пути назад не будет. Потом – кто тебе сказал, что я не смогу при случае подступиться по-другому и всё-таки сколотить группу, чтобы первым делом удалить тебя. Если и есть какая опасность, так это от нанятого тобой профессионала девять граммов получить: проверить, к сожалению, можно только на практике, риск велик, но другого варианта я не нашёл. Так вот. Дальше дело за тобой.

– Вот что я тебе скажу, команданте: пошли сейчас в баню, потом поплаваем в бассейне и снова нырнём в продажную любовь до утра. И если не перережешь мне глотку сегодня же, завтра с утра всё решим. Я тоже, может, нервы люблю себе пощекотать.

– Справедливо. Тогда вперёд.

И, убыстрив шаг, они зашагали обратно. Сергей и сам толком не понимал, для чего он взял эту паузу до утра, хотя сам уже всё решил ещё, может быть, вчера, отчасти предугадав направление мыслей своего нового знакомого. Здесь было отчасти такое же, как у Михаила, желание расставить все точки над i, дав последнему возможность (к слову, весьма призрачную – об этом он решил позаботиться) расправиться над ним сегодня же, чтобы потом никакой призрак недоверия не мешал их деятельности, потому как в таком деле, как и в бизнесе, очень важно взаимопонимание и доверие партнеров, иначе каждое мало-мальски существенное, даже и просто операционное решение, вызывало бы ненужные прения и возню. Однако вместе с тем появилось и какое-то новое чувство, до сегодняшнего дня никогда столь уверенно не заявлявшее о себе: сродни похоти, грубое, плотское и какое-то чрезмерно мужское желание риска, пройти по краю пропасти и заглянуть в бездну, с тем, чтобы, равнодушно плюнув ей в пасть, заново ощутить прелесть твёрдой земли под ногами. Так, наверное, чувствовали себя наши прапрадеды, точнее, лучшие из них, вызывая противника на дуэль, с тем, чтобы завтра, возможно, встретить такую малопривлекательную штуку как собственная смерть.

Сергей так и не принял должных мер предосторожности, равно как и Михаил весьма предсказуемо воздержался от попыток прервать его жизненный цикл. По случаю наличия повода гуляли на полную, устроив нечто, походившее на пир во время чумы, и Михаил, привыкший к симпатичным, но далеко не таким красивым проституткам, поистине блаженствовал. Податливая красота, впрочем, скоро приелась, и разнузданный секс закончился мерным покуриванием кальяна вдвоём, пока честно отработавшие дамы, похрапывая во сне, согревали для них постели. Густой с фруктовым привкусом дым располагал к тихой неспешной беседе, лейтмотивом которoй была передаваемая друг другу трубка, отсчитывавшая чуть ленивые реплики тлеющего, подобно табаку в чашке, диалога. Избегая говорить о чём-нибудь серьёзном, они тихо болтали о чём придётся, находя в этой странной беседе и обществе друг друга видимое удовольствие.

– Да, интересно всё-таки устроен мужчина, или хотя бы лично я, – подхватил Михаил обрывок последней прозвучавшей мысли, – вот если не влюблён, то какой бы замечательной ни была женщина рядом, выполнил функцию размножения – и всё, привет, глаза потухли.

– Давай, может, о чём-нибудь кроме баб, а то после этих выходных всерьёз хочется покончить с собственной гетеросексуальностью. Как-то слегка приелись они мне после такого забега.

– Пожалуй, человеку вроде тебя можно только позавидовать. Я бы, имея возможность, поселился в этом раю навечно.

– Так уж и поселился бы? А если серьёзно?

– Если серьёзно, то, конечно, тоже подустал бы от здешних прелестей, но недели две покувыркался бы сначала точно. Мне вот представилась изощрённая пытка: поместить совершенно обычного мужчину в такой гарем с правом творить в нём всё, что угодно – без уголовщины, конечно, но с одним условием: запретить ему оставаться наедине. Можешь не разговаривать с ними, загнать по углам и заставить молчать, но чуть только ты позволил себе остаться один, тут же депортируют домой назад к толстозадой супруге.

– А как же в туалет ходить – в сопровождении?

– Именно. Никакой совершенно возможности абстрагироваться от них ни на секунду. Подумай, какая мука: нормальный физиологический цикл у мужика – это пару раз в день, а остальное время будь любезен лицезреть их всех вокруг так сказать «в холостую». И хочется послать всех куда подальше, но тут же гормоны начинают отчаянно сопротивляться, подкидывая образ уродины-жены поверх тех прелестей, с которыми придётся навсегда расстаться. Момент оргазма стал бы для него, наверное, величайшей пыткой, потому что за ним непременно следовали бы часов шесть-восемь борьбы собственного я и физиологии. «Держаться, держаться и держаться», – как мантру, наверное, повторял бы он, пока отдалённые признаки новой эрекции не начнут перерастать в ощутимую похоть. Первую неделю, положим, легко пережить голодному и в эдаком-то раю, а дальше что? Как думаешь, надолго бы его хватило?

– Это смотря по тому, предусмотрен ли в камере алкоголь или ещё какие стимуляторы.

– Запросто. Пей, дуй – не хочу. Хоть колись, пожалуйста.

– Тогда боюсь тебя разочаровать, но сидел бы твой подопытный мужик несколько месяцев кряду, пока крыша бы не поехала. Ты всё-таки судишь со своей колокольни, а это не есть правильно. По сути, ты не такой уж и бедный и можешь себе позволить содержать пару деревенских шлюх без какого-либо существенного напряжения финансов, но ты же этого не делаешь. Вместо этого ты пьёшь и размышляешь о том, что выходит далеко за рамки, казалось бы, твоих интересов. Среднестатистический и не только русский мужик сдох бы за год-другой от пьянства и наркотиков, но живым бы не вышел, потому что для него твоя так называемая пытка – это предел жизненных амбиций, так зачем же желать чего-то ещё. Перестал бы ты мерить по себе, человек ты неординарный, это я тебе точно говорю, и не в порядке дешёвого комплимента, а лишь констатирую факт. Бабы, женщины, девушки – назови как хочешь, но это финальная цель всех усилий абсолютного большинства нынешних мужчин. Со стороны кажется, что убого, но в целом вполне себе оправдано заложенной природой в каждого самца программой. Не думай, что ты сильно возвысился над остальными, если подчинил свою жизнь чему-то ещё: так или иначе, мы все становимся рабами собственных привычек, удовольствий или амбиций. Тоже и тщеславия, конечно, куда же без него. Согласен, достойнее мечтать о великом, нежели пускать слюни вслед проходящим девочкам, но суть-то одна и та же: избежать статики. Ты попробуй вообще ничего не делать за пределами пятидневки и находить в этом гармонию – хрен получится, за всю историю ни у кого так и не вышло, Будда вон что-то пытался, да и то кончил, как все, страстями. Так что, дорогой ты мой товарищ по теперь уже оружию, не помешало бы Вам поубавить малость апломба: что-то не заметил я, чтобы ты очень уж равнодушен был эти две ночи к местным бабочкам.