Текст книги "Шизофрения. Том 1"

– Одно другому не мешает, – вяло отреагировал Михаил, передав трубку замолчавшему Сергею, – кальян не предполагает серьёзных разговоров, открою тебе маленький секрет. Тут весь фокус как раз и состоит в воспетом тобой созерцании без лишних телодвижений, а говорить не более как для фона, о чём-нибудь незначительном, да и то пока ждёшь очереди курить. Хотя мысль насчёт страстей мне понравилась. В тебе тоже зарыто порядочно, видимо, интересного, надо только знать, на какие кнопки давить. Расскажи ещё что-нибудь, у тебя неплохо получается. Опять же я тем временем потяну кальян, а то от твоих несмелых посасываний он скоро уже затухнет: квалификации не хватает.

– Да, пожалуй, есть такое дело. Сосать жизнь не научила, а мастерство в хозяйстве полезное. Знаешь, я временами себя совершенно не переношу. Столько сил, энергии ушло на воспитание и образование, а мне не хочется абсолютно ничего. Здесь я, кстати, только о собственных потраченных силах говорю, папин капитал пострадал мало, а уж про время ушедшее вообще молчу. На кой чёрт мне всё это нужно было? Тогда казалось, что это необходимо, даст ответ на какие-то главные, очень сложные вопросы, а вернулся… и всех вопросов вокруг – как вкуснее пожрать да послаще всадить. Надо было юность в землю зарывать, чтобы в результате превратиться в эрудированного богатого раздолбая. К чему мне сейчас вот даже эти женские прелести, – он махнул рукой приблизительно в сторону номеров, – да в тысячу раз они нужнее были лет в шестнадцать, когда звереешь от нескончаемого желания, вот бы когда со вкусом время проводить, а я вместо этого учился как проклятый. Конечно, совсем без девушек не обошлось, но это такое время, когда хочется абсолютно всех и каждую. Тогда же и пить нужно, и плевать на несформировавшийся ещё организм, я до сих пор помню это ощущение эйфории от любого абсолютно пойла, которое сейчас не поймаешь от самого лучшего кокаина. Метаболизм бешеный, гормоны играют, а ты сам себя усадил за парту, потому что пример папы, самореализация и прочая хренотень. Что мешало бы мне до четвертака не вылезать из Ибицы и LA, чтобы потом, вдоволь перебесившись, спокойно начать уже новую трудовую, мать её, жизнь? Молодость, самое лучшее время – и это при моих-то, считай, бесконечных возможностях, отдано чёрт знает на что: туманный Альбион, будь он неладен. А теперь и дорожить-то, по сути, нечем, батарейки подсели уже, вот и приходится себя встряхивать – разве влез бы я иначе в твою затею, тут же в восьми из десяти шансов то же самоубийство, а – нет, вперёд и с песней к светлому будущему, потому что в настоящем ничего больше не держит. Отец говорит, что я умный, сильный, но всё равно барчонок. Удивляется, как кто-то вроде меня умудряется не радоваться каждую секунду жизни – это он про всю нашу золотомолодёжную братию. Только ведь сытый голодному не товарищ, нам понять друг друга невозможно в принципе, а он не осознаёт даже и этого. Конечно, порядочное свинство мне жаловаться на жизнь, но поставь ты сейчас на моё место самого обиженного жизнью полунищего неудачника, и он через какой-нибудь год станет вот так же ныть. Чтобы что-то по-настоящему ценить, нужно это зубами у судьбы вырвать, как мой папаша, в которого стреляли, наверное, чаще, чем я в пейнтбол за свою жизнь играл. Ну, или нужно разом всего лишить; хотя нет, достаточно и даже лучше просто убрать из уравнения гарантированное завтра, и тогда снова вкус к жизни почувствуешь – должен ощутить, иначе же совсем безнадёга. Я, знаешь, сейчас трахался и то с каким-то особенным удовольствием – именно от сознания, что ввязался в твою затею и потому, может, недолго-то мне и осталось так жизни радоваться. Когда наслаждение конечно, это уже ощущение совершенного другого порядка: оно не сильнее, но ты хочешь и, главное, можешь прочувствовать его на все сто. А то ли ещё будет! И это я опускаю пока что непосредственные, так сказать, дивиденды в случае успеха твоей программы. Риск велик, велик неоправданно, поверь, что понимаю это не хуже тебя, но есть в этом особенный, свой кайф: сдаётся мне, оно того стоит.

– Не могу с Вами не согласиться, коллега. Хотя у нас и разная мотивация – да вдохни ты уже дым нормально, а ещё пловец. Но каждому из нас чего-то где-то в жизни, очевидно, не хватает. На мой взгляд, от твоей болезни средство, хотя и малость радикальное, но всё же очень подходящее. Насчёт себя уверен меньше, но оптимизма от того не потеряю.

– Да, кстати, – оживился вдруг Сергей, – а почему бы тебе не исповедоваться тоже? Мне как-никак интересно не только собственное мнение.

– Вот ты меня застал врасплох этим вопросом. В моём случае всё несколько менее однозначно: в определённый момент, и, хоть убей, не помню какой, стал себе на досуге, как многие, размышлять о судьбах, так сказать, России. Судьба у нас, известное дело, неприглядная, и с каждым днём уж точно лучше не становится. Не то чтобы мне лично это как-то мешало, наоборот: в некотором роде я паразитирую на неумении, а скорее – нежелании соотечественников всерьёз работать. Карьера не ах, но ни в одной другой стране мне не посчастливилось бы сделать и такую, учитывая, что в активе у меня ничего сверх того, что я адекватный работоспособный человек: особыми талантами, к несчастью, не отмечен. Так что судьбой и своим положением вполне доволен. Но праздность, как известно, провоцирует мыслительный процесс, вредоносность которого известна со времён ещё древних египтян, заставлявших всё поголовно население собирать в пирамиды известняковые глыбы, покуда разлившийся Нил мешал горбатиться на полях. На мой век фараонов не хватило, и пришлось как-то самому с бедой справляться. Сначала ничего – очень даже получалось хотя бы и не без помощи некоторого допинга, но в целом полёт был нормальный: жахнешь-трахнешь-всплакнёшь – и всё более-менее. Дальше – больше: русскому человеку думать, наверное, в принципе противопоказано, потому что ни черта хорошего отродясь от его нейронной активности не уродилось: тут или третий интернационал, или как лакей Ростовых у Толстого: «Зачем мне воля». Наша национальная черта – это непременная крайность во всём, и Ваш покорный слуга не избежал общей участи своего народа: поначалу как-то просто так прикидывал и рассуждал, насколько теоретически возможно было бы сколотить организацию, способную всерьёз влиять на политическую ситуацию в стране. Сдуру стал кое-что фиксировать, а потом перечитывать и править. История не новая: сила слова непременно подействует, надо только записать. И тут совершенно неожиданно вывелось у меня некое уравнение с парочкой неизвестных, которое красноречиво так весьма мне показывает, что идея-то моя не то чтобы из области научной фантастики. Эдакое не слишком удачное столкновение мечты с реальностью, когда первое слишком явно при определённой сноровке и удаче может перерасти во второе. До этого момента я, может, и всерьёз-то не хотел практической, так сказать, реализации моего не больно-таки здорового воображения, а тут вдруг раз – и приехали. Как влюблённый подросток: есть-спать не могу, всё мне не мило, кроме милой, а от милой-то потягивает сырой такой кладбищенской вонью, и в палитре гнилых запахов постепенно, но уверенно начинает главенствовать кровь. Хочешь-не хочешь, а расширенное возмездие – это рано или поздно здание вселенского счастья, возведённое на трупике какого-нибудь ребёнка, виновного только в том, что его папаша учился в нужное время в ЛГУ; и ладно бы ещё счастья, но, впрочем, об этом потом. В результате – как в известном анекдоте про картину Репина «Приплыли»: как и в любви проходишь точку невозврата, после которой способен двигаться только вперёд, независимо от возможных последствий. История, в целом, грустная, но всё же результат и ощущения у меня двоякие: порой дохожу до отчаяния в сознании своего прямо-таки буквального порабощения, но иногда чувствую себя счастливейшим человеком – обладателем того, что наделяет известным смыслом моё теперь уже не просто существование. И твой, как минимум, пока что интерес – мне лишнее подтверждение, что дело, стоящее дело – пошло.

– Что ж, спасибо за откровенность, которой, честно признаюсь, и не ожидал даже. Думается мне, что сегодня мы нашли то, что называется у взрослых дядек точкой соприкосновения.

– Есть такое дело. А теперь я лично пошёл бы уже спать – вырубаюсь, да и подруга заждалась меня, наверное. Нехорошо бросать девушку одну на произвол судьбы да ещё в таком развратном месте.

– Иди-иди, – улыбнулся Сергей, – молитву с ней не забудьте прочитать на сон грядущий.

– Мысль хорошая, но я, признаться, и не знаю – вот только если тебя попросить посодействовать.

– Не стоит. Мне здесь нравится, так что не буду плевать в колодец; такое вот высокоморальное заведение. По московским меркам – прямо богадельня.

Михаил оставил его одного и, вернувшись в номер, ещё какое-то время не спал, наслаждаясь видом красивого обнажённого тела, которое страдающая от жары обладательница выставила во всей красе, сбросив одеяло на почему-то мраморный пол. Ему нравилось представлять себя нежным влюблённым у постели ангельски красивой возлюбленной, он гладил её волосы, всё больше погружаясь в свою фантазию, нежно целовал её лицо, избегая, впрочем, непосредственно губ, и до того заигрался, что всерьёз удивился бы, не прочтя в её открывшихся глазах взаимности. По счастью, его нежный образ крепко спал после стахановски отработанных пятницы и субботы, а потому остаток ночи он пролежал, лаская взглядом привлекательное тело, пока забрезживший на горизонте рассвет не убедил его немного поспать, и тогда, продев ей под голову руку, он уснул, почувствовав, как всё ещё спящая она положила голову ему на грудь.

В пятидневной жизни Михаила воскресенье было, наверное, самым грустным днём, хотя и выходным. Брезжащая на горизонте рабочая неделя напоминает о себе подчас самым замысловатым образом: интересный фильм по ящику закончится предательски поздно, напиться как следует не получится, в раскрывающих свои объятия увеселительных заведениях, сравнительно с обычным днём, даже и понедельником, бросаются в глаза одинокие, не занятые столики. Всё в городе приготовилось к остервенелому прыжку в бездну пятёрки трудодней, напряглось и приняло бойцовую стойку. Мы ждём: предательского удара в спину от собственного будильника, сонной озлобленной толкотни на утренней кухне и серых, почти землистых лиц коллег по работе. Конечно, после двенадцати, изрядно накачавшись кофеином, вся эта масса негативной энергии кое-как проснётся и оживёт, станет вдруг подчеркнуто жизнерадостно вибрировать, неудачно шутить и делиться друг с другом впечатлениями от прошедших выходных, но вот именно этот первый утренний отрезок понедельника и был ему ненавистнее всего. Натура цельная, Михаил предпочитал немедленно решать любые проблемы, а не откладывать их в долгий ящик, но этот мнимый выходной мешал сразу приступить к делу, издевательски долго растягиваясь во времени.

Сегодняшний день не сделался исключением и именно потому, что подавал некоторые надежды на лучшее, переживался им особенно тяжело. Началось с того, что его опытная жрица любви потихоньку встала чуть свет, приняла душ, оделась и, разбудив его подчёркнуто нежным, каким-то отвратительно сестринским поцелуем, попрощалась с полусонным клиентом, пожелав тому приезжать в их заведение почаще. Приём был, видимо, хорошо отработанный, потому как весьма удачно застаёт мужчину врасплох и, пока тот пытается силами всё ещё спящего мозга соотнести происходящее с собственными потребностями, девушка элегантно исчезает, хлопнув в спешке дверью.

– И что теперь? – размышлял сам с собой обиженный Михаил. – Не звонить же жаловаться какой-то мифической администрации. Как-то даже глупо – мол, добрый день, у меня осталось ещё полтора часа оплаченного времени, пришлите такую-то даму назад.

Воображение тут же издевательски подкинуло ему мысль, что уж его сосед-то наверняка не дал бы себя так глупо провести, а в случае чего – не постеснялся бы поднять шум на всю Ивановскую, но так или иначе получил бы причитающиеся ему утренние ласки, руководствуясь единственным мотивом собственного желания и не забивая голову прочими условностями. Имеем результат налицо: с утра пораньше настроение уже испорчено. После непродолжительного туалета оставленный любовник спустился на завтрак и уныло, без аппетита проглотил максимально возможное количество блюд шведского стола, по ходу громкого чавканья представляя себе картину гораздо более доброго утра Сергея. Запихивая в себя омлет, мюсли, ассортимент йогуртов, свежие фрукты и снова омлет, он как будто пытался отомстить всё той же недоступной администрации, по возможности разорив их таким обжорством. Усилия, впрочем, были тщетны, потому как ретивая обслуга издевательски быстро пополнила запасы выставленной еды, сведя на нет полчаса непрерывной работы челюстями.

Поражение в это утро следовало за поражением, и, напившись, к слову, неплохого кофе, он столкнулся с малоприятной перспективой провести в вынужденном одиночестве как минимум пару часов: его очевидно более удачливый товарищ до сих пор, наверное, предавался радостям плоти, и мешать ему было как минимум некорректно. Спев этот гимн жизни, он наверняка примет душ и лишь потом спустится подкрепить столь щедро растраченные утром силы, а это означает для Михаила, быть может, и целые полдня вынужденного бездействия. Добавим к этому время на вызов машины, поскольку добряк Сергей отпустил водителя на ночь домой, и имеем весьма и весьма малоприятную перспективу. Конечно, в этом уютном поместье были баня, спортзал и ещё, наверное, куча подобных оздоровительных развлечений, но лейтмотивом сегодняшнего дня с каждым мгновением всё больше становилась апатия, великодушно делавшая исключения лишь для приступов раздражения, а потому логичнее всего казалось ненадолго покориться жестокой судьбе и, забившись дома в какой-нибудь унылый угол, осторожно переждать не обещающий ничего хорошего день.

Он попросил девушку на ресепшн вызвать такси и передать его другу из номера такого-то, что ему, к сожалению, пришлось срочно уехать, и по тому, как привлекательна была эта рядовая, в общем-то, сотрудница, а главное, в сочетании с видимым неумением организовать простейший рабочий процесс, сделал вывод, что перед ним какая-нибудь проштрафившаяся жрица любви, загнанная справедливым гневом начальника на низкодоходную галёрку. С профессиональной точки зрения решение было верное и для компании выгодное; помимо прочего, очевидно, поддерживался имидж заведения, где даже понравившуюся девочку-секретаря клиент может при желании переквалифицировать в труженицу постели, в чём было скрыто и некоторое, с поправкой на суровые реалии борделя, изящество. Чувствовался способный руководитель, и хотя лично Михаилу от этого уже очевидно не было ни холодно ни жарко, он тут же изменил своё отношение к предательски бросившей его администрации. Как всякий русский человек, с детства наблюдающий повсеместные бардак и разгильдяйство соотечественников, он умел по-настоящему ценить качественную работу и уж тем более грамотную организацию труда, особенно в женском коллективе, который, как ему было не понаслышке известно, не всегда адекватно реагирует на очевидную и понятную систему мотивации. К тому же, если у них и room service комплектуется по такому же принципу, то впору было даже простить утреннее недоразумение. Это незначительное, по сути, наблюдение существенно повысило градус настроения, и получасовое ожидание такси прошло незаметно за разглядыванием нечто, претендующего называться интерьером, и чуть более благосклонным созерцанием показательно суетящейся разжалованной в секретари девушки. Такие почти мгновенные смены настроения нередко случались у Михаила и чаще являлись неожиданным, к тому же не всегда приятным сюрпризом, но сегодня почему-то сжалились над несчастным, подарив ему жизнеутверждающий заряд если и не на весь день, тот как минимум на следующие несколько часов.

Дорогой он слушал в наушниках музыку, успешно заглушая игравшую в машине какую-то чересчур убогую попсу, смотрел в окно на проплывающий пейзаж и испытывал малопонятное чувство удовлетворения от того, что в принципе куда-то едет, а к тому же ещё и домой, после более чем приятно проведённых выходных и вдруг в одно мгновение вспомнил, понял и осознал, что случилось действительно важное: его идея, до вчерашнего дня плод, быть может, нездоровой фантазии, начала обретать контуры реальности. То был первый шаг, но шаг самый, наверное, сложный и важный, потому что, как он сам абсолютно искренне говорил недавно Сергею, являлся одновременно и лакмусовой бумажкой, фиксирующей степень восприимчивости его мысли окружающими, и одновременно катализатором начавшейся реакции материализации. Рубикон, если и не был пройден, то приближен существенно, и сквозь игравшую в ушах музыку, казалось, уже слышался манящий плеск его вод.

Михаил попытался ещё раз осмыслить произошедшее, скорее даже просто охватить масштаб этого события для него лично: группа начала зарождаться; чистая, без примесей прикладного, утилитарного применения, мысль, плод малопонятных электрических импульсов, заявила о себе яростным первым криком новорождённого. И хотя пока это ещё был слабый беззащитный младенец, но со временем он имел все шансы превратиться в здорового крепкого мужчину, появившегося на свет с одной единственной целью – превратить в бескомпромиссно объективную действительность плод отдельно взятого человеческого сознания. Чувство непонятного, неизведанного доселе удовлетворения на грани счастья охватило его, и он понял, что отныне и всегда мерилом каждого прожитого мгновения, часа, дня или года будет степень приближения к завершению его идеи. Мысль пугающая, которая должна бы, казалось, вызывать у него ужас, сегодня тем не менее нисколько не смущала его своей остротой: он принял положенную дозу и почивал на лаврах заслуженной эйфории – всего лишь до завтрашнего утра, всего на несколько оставшихся часов, но Михаил почувствовал, а может и взаправду стал властелином всего мироздания. Вселенная, от мельчайшего электрона до бесчисленных мириад галактик, склонилась на сегодня перед ним в подобострастном поклоне, и он читал в её влюбляющихся, стекленеющих от страсти глазах хвалу ему – победителю.

Передать это ощущение было так же невозможно, как и банально описать его для самого себя. Счастье обладания любимой женщиной разбилось бы в пыль об это монументальное здание, вмещавшее в себя все без исключения доступные человечеству наслаждения. С таким чувством легко можно было бы при случае умереть, а может быть, даже с поразительной стойкостью принять любые пытки: то была истинная вера, не навеянная попами общность внешних обрядов, а пламенеющая в самом сердце, поражающая весь организм инъекция заслуженного счастья, перед которым всё остальное – лишь прах и пепел на сверкающих новизной сапогах. И хотя он предчувствовал, что утреннее похмелье будет поистине мучительным, счастье данного конкретного момента настолько сильно охватило его, что в угаре самолюбования он уверил себя в том, что и завтра сможет, а не сможет, так заставит себя сделать ещё один, отмерянный им самим шаг, пусть даже приближающий к смерти, но снова дарующий это новое безграничное счастье.

Поднявшись к себе на этаж и закрыв входную дверь, он оставил за её глухим металлическим корпусом последние сомнения и приготовился к погружению или взлёту, но к чему-то абсолютно новому. Сверхвысокие ожидания – обычно не лучший спутник по дороге наслаждений, особенно если речь идёт о подверженном меланхолии, с резкими сменами настроения, психически не слишком уравновешенном индивиде, но всем этим субъективным оценкам, равно как и опасениям, суждено было кануть – нет не в Лету, в самую обычную канализацию, чтобы в вонючей дали, давно описанной каким-то блеснувшем на задворках памяти советским дворовым стишком, исчезнуть почти на целую вечность, потому что время теперь тоже принадлежало ему, и даже предательское «почти» не слишком волновало настроенного на блистательный парад эмоций и наслаждений триумфатора.

Необыкновенно сильное ощущение тепла, комфорта и в целом доселе почти незнакомое ему чувство дома стало предвестником поистине необычайного вечера. Малейшее движение доставляло ему удовольствие: он вдруг понял, какое на самом деле счастье обладать своей собственной тихой мирной гаванью в беснующемся океане столицы, пусть даже речь идёт о съёмных сорока с небольшим квадратных метрах с непременным балконом. Намыливая руки, он бросил взгляд на ванную и подумал, как хорошо было бы сейчас наполнить её тёплой водой, добавить гель для душа, благоухающий ароматом персика, который раньше казался сильно пахнущей химической дрянью, зажечь свечи, которые наверняка найдутся в его, его – снова вникал он в смысл ласкающего слух местоимения, уютном доме, выключить свет и забраться с головой в обильно взбитую пену. Однако всё это соблазнительное действо было преждевременно сейчас, и в виде некоторого компромисса с самим собой он просто залез в холодные чугунные объятия и, поглаживая белую эмаль, упивался чувством дарованного ему комфорта, который не нужно было с кем-либо делить и который будет с ним, по-видимому, всегда. Это было как в песне сталинских времен про счастье, которое в руках и отнять которое никому не под силу. Повинуясь жизнеутверждающему припеву, Михаил попытался было запеть, но выложенные кафелем стены маленького помещения быстро резонировали лишённый признаков слуха рёв, и, усмехнувшись искренне собственной бесталанности, неудавшийся Карузо замолчал. Он всё ещё сидел на дне ванной и с видом глухого деревенского увальня, впервые лицезреющего унитаз, рассматривал детали вдохновляющего своей красотой санузла. Нелепость картины забавляла его от души и, не понимай он совершенно отчётливо всё происходящее, принял бы нынешнее состояние за результат неизвестно откуда взявшегося наркотического опьянения, но покоритель сантехники был трезв, хотя бы и с приставкой – пока ещё.

Покинув наконец чертоги Мойдодыра, он прошёл на кухню, привычным движением включил чайник и под фонограмму нарастающего шипения сел за стол с кружкой в руках. Перед ним как будто была шахматная доска, в каждой клетке которой содержалось по удовольствию, и он лукаво улыбался, решая, какое именно теперь выбрать. Впрочем, это была не более чем игра, в которой притворно недоступная девушка шепчет «нет-нет» понравившемуся мужчине, при этом подставляя шею его поцелуям, а потому в кружке с едва допитым чаем быстро очутился напиток покрепче – Михаил блаженствовал. Его пытливую натуру всё-таки неумолимо тянуло порассуждать о происходящем, и он подумал, что нечто подобное, наверное, испытывают любители тяжёлых наркотиков, только в безусловно меньшей степени. В его случае это был другой уровень, на котором всё было счастьем, отличием была лишь степень, к тому же в наличии был абсолютно незатуманенный рассудок, способность адекватно мыслить и логично следующая из этого приятная возможность до конца прочувствовать, выпить до дна каждое мгновение.

Ненавистный воскресный вечер открылся с принципиально другой стороны, гостеприимно распахивая перед страждущим удовольствий двери едва заполненных заведений, которые в другое время требовали непременного и заблаговременного бронирования. Кислые мины скучающих в ожидании понедельника посетителей сегодня будут лишний раз напоминать ему о собственном превосходстве и умении жить настоящим моментом, вместо того чтобы по капле гробить себя ворохом мелких и столь откровенно незначительных раздражителей. Сейчас он вызовет такси, которое по свободным воскресным вечером улицам унесёт его в сверкающий центр большого города, где он, успешный, мать его, менеджер среднего звена будет вкушать положенные ему от мироздания неиссякаемые блага. В другое время его практическую натуру покоробила бы ненужная остановка ради того, чтобы насладиться видом немногочисленного домашнего санфаянса, но гармония имеет свойство быть абсолютной, не знающей сомнений, разочарований и прочей мелочи.

В сетевом, с восточным колоритом недешёвом заведении его спутниками были непременный двенадцатилетний ирландский друг и входивший в повсеместную моду по Москве кальян, который специально обученный персонал, судя по рекламе, делал лучше всех в городе. Столичные обыватели по сути своей нетребовательны, и великолепный в понимании шаманящих у стойки кальянщиков наргиле с треском проигрывал любой, самой захудалой арабской забегаловке где-нибудь в Египте или Тунисе, но… на этом самом «но» и держится, наверное, вся индустрия развлечений центра азиатской державы.

В огромном, стилизованном под нечто доступное воображению одного лишь дизайнера зале сидели несколько с виду похмелявшихся компаний и две-три пары девушек, которым не повезло найти себе спутников или, говоря привычным языком, сняться в пятницу и субботу. Их тренированное обаяние, видимо, работало на пределе возможностей, потому что они не пропустили даже и Михаила, в другое время гарантированно избавленного от любых форм женского внимания. Одинокий и с виду скучающий, он представлялся им всё же лучшей перспективой, нежели становившиеся по мере подпития всё более шумными мужские сборища, и они многозначительно на него посматривали – как на последнюю надежду спортсмена занять хотя и третье, но всё же призовое место. Бронза, конечно, слишком бросалась в глаза, но этот отблеск был ничто по сравнению с перспективой снисходительных, лживых рассказов подруг о том, с каким замечательным, щедрым и красивым мужчиной свела их вчера или, пуще того, позавчера судьба. Во многом здесь кроется секрет успеха того сорта мужчин, которые хотя и не слишком правдоподобно, но до фанатизма упорно, с первых слов начинают рассказывать едва знакомой девушке легенду о своём богатстве и важности, давая осчастливленной красотке законное право пересказать все эти басни менее удачливым охотницам за головами: чужое мнение в её замыленном тщеславием взоре давно стало важнее собственного, а тогда стоит ли испытывать на прочность и без того, видимо, шаткое здание чьего-то воображаемого благополучия.

Всё, казалось, было как всегда – от одинокой неспешной попойки до снисходительного рассуждения о глупости и пороках женщин, обладать которыми Михаил не мог. Но если раньше это навеяло бы на него грусть, то сейчас он весело пробежал глазами в телефоне пусть и небольшой, но всё же список номеров знакомых проституток, и довольная улыбка расплылась по его лицу: он не собирался довольствоваться малым, так как любая из обладательниц телефонных номеров не уступала в привлекательности невостребованным, по большей части в силу слишком обычной внешности, сидящим парочкам, но избавлял себя от ненужного и, что не менее важно, весьма хлопотного процесса ресторанного знакомства с его неизменным фальшивым апломбом и посредственным всеобщим актёрством.

Ему пришла в голову интересная мысль немного развлечь себя незамысловатой игрой с ближайшей к нему парочкой, и, подозвав официанта, он попросил принести им за его счёт по бокалу какой-то бодяги, именуемой в нашем отечестве шампанским, не сопроводив этот щедрый по меркам воскресенья жест каким-либо адекватным предложением или хотя бы комментарием. Избрав роль неуверенного в себе, но готового раскошелиться недотёпы, он жаждал получить удовольствие от скудного набора поощряющих жестов, которыми они станут подбадривать его подойти, и хотя и поймал себя на мысли, что играть-то собирается самого себя, но всё же мало смутился этим новым открытием, предпочтя насладиться представлением.

Телефонный звонок вывел его из состояния игривой охоты и, увидев имя абонента, он вспомнил высказывание одного случайно встретившегося ему на жизненном пути растамана – bad trip, потому что звонил ему не кто иной как Сергей. Величайшей радостью оказалось непродолжительное, но всё же забвение и, соответственно, определённая свобода от идеи, поэтому, хотя и не взяв сразу трубку, Михаил знал, что всё же перезвонит, потому что глуповатая мелодия мобильника уже возвестила party is over: недолгий отпуск закончился, пора было снова приниматься за работу. С этого момента под этим словом он всегда подразумевал не пятидневный труд на благо западной корпорации, который его лишь кормил и содержал, но всегда только служение идее, долгую опасную дорогу к назначенной цели.

– Однако ты истинный поэт – забросить такую приятную компанию и уехать мало кому под силу. Что-то случилось? – прозвучал беззаботным диссонансом в трубке голос Сергея.

– Да нет, поднадоел как-то этот гормональный марафон. Всё-таки я ехал, прежде всего, с тобой поговорить, а не во всяких там укромностях ковыряться, – солгал Михаил, впрочем, тут же почти и поверив в собственную ложь, возвышавшую его как в глазах Сергея, так и в своих собственных: если накануне он сознательно сгущал краски, чтобы как следует испытать первого кандидата, то теперь наоборот, нелишне было подпустить себе малость аскетизма для большего эффекта, потому что любое дело, как это ни печально, требует от его начинателя известных компромиссов с окружающей действительностью. В данном случае ему придётся, как видно, демонстрировать относительное равнодушие к телесным удовольствиям, что, по совести сказать, было нетрудно, благо на фоне его товарища-жизнелюба и развратный алкоголик сошёл бы за монаха-схимника.

– Ну что ж, я лишь хотел подтвердить всяческую свою готовность и остаюсь на связи.

– Хорошо, в ближайшее время встретимся, обсудим кое-какие первые, самые необходимые для начала детали. Позвоню накануне.

– Тогда пока.

– Счастливо, – закончил разговор Михаил и, подняв глаза, увидел терпеливо стоящую перед ним девушку из одарённых псевдошампанским.

– Извините, если помешала Вашему деловому разговору, хотела лишь от своего имени и от имени подруги поблагодарить Вас за угощение. Мы планировали немного посидеть вдвоём, но компания галантного мужчины никогда не помешает, ведь правда? – улыбнулась она и, стараясь сексуально покачивать бедрами, направилась обратно к своему столику.

Михаил оглядел галантного мужчину в зеркало, благо таковые были распиханы вокруг находчивым умом дизайнера во множестве, так что можно было лицезреть себя, не вставая из кресла, соотнёс увиденное отражение с только что произошедшим и немного озадачился. С одной стороны, ему не хотелось сегодня отягощать себя лишними телодвижениями за исключением непосредственно фрикций, с другой – он весьма редко, если не сказать почти никогда, не был объектом напористого женского внимания, а уж тем более претендующих на изысканность комплиментов. Представлялось очевидным, что даже от десятка бокалов бормотухи его бумажник, прямо скажем, не оскудеет, да и приятно было для разнообразия почувствовать себя желанным – хотя бы и в качестве известного рака на унылом безрыбье. Указав проходившему официанту повелительным жестом на кальян, а затем на столик с девушками и попутно озадаченно размышляя, откуда только у него могли взяться такие вот жесты, Михаил взял бокал и, источая уверенность, направился покорять дамские сердца.