Текст книги "Жаркое лето 82 года"

6 июня – идём вперёд

Что за чёрт?! Сквозь сон я чувствую, как меня теребят, пытаясь разбудить. Но я не хочу вставать – вчера после ночного полёта я лёг спать поздно, и по идее меня ещё не должны были будить.

Однако тот, кто теребит мою ногу, не отстаёт от меня. Он абсолютно без всякого стеснения трясёт мою укутанную в простыню лодыжку, как будто это какая-то бразильская погремушка во время карнавала.

И я автоматом перехожу от стадии глубокого сна к первой стадии глубокого раздражения. С трудом размыкаю веки, рывком усаживаюсь на кровать и начинаю ругаться в темноту, целясь в нахала, который меня к этому привёл, смесью русского мата и отборных арабских ругательств, которые я выучил уже в первые годы пребывания в Израиле.

Тот, кто меня разбудил, затыкает мне рот одной фразой: «Ахиаз сбит!» И добавляет: «Просыпайся! Тебя зовут на КП».

Сон, сонливость и всякие мысли о приятном тепле постели покидают меня мгновенно. Из глубины души вырывается одинокое: «Ядрёна мать!» – и я уже весь на ходу – вскакивая с кровати, ныряя ногами вперёд в лётный комбинезон, ещё влажный от вчерашнего ночного полёта, напяливая на себя высокие лётные ботинки и зашнуровывая их фирменным способом, сводившим к минимуму время «от постели до самолёта», я уже бегу к выходу из спального бункера и, сделав на ярком солнечном свете пару шагов, останавливаюсь, как слепой на перекрёстке.

Мои глаза, привыкшие к полумраку бункера, не выдерживают резкого перехода к ослепительно яркому ближневосточному солнцу начала летнего дня, и я, борясь с желанием побыстрее добраться до КП эскадрильи и требованиями моих глаз дать им немного времени привыкнуть к этому яркому свету, прибегаю к тактике «и вам и нам». Зажмуриваю один глаз, немного приоткрываю другой, выбираю направление следующего шага и возможной опоры на моём пути и шагаю в их направлении. Меняю глаза – зажмуриваю второй глаз, приоткрываю первый, делаю ещё шаг. Должно быть, я выгляжу смешно – жмурюсь, моргаю, шагаю как пьяный, но мне всё равно. Я спешу в КП – узнать, что случилось с Ахиазом и что будем делать теперь.

Ахиаз – лётчик-резервист нашей эскадрильи, один из ветеранов. Прошёл огонь, воду и медные трубы ещё в 73-м году, во время войны Судного дня. Для всех нас, кто ещё не нюхал серьёзного пороха, он был авторитетом и примером смелости и упорства в выполнении боевого задания. Не раз во время наших тренировочных полётов он был готов «срезать угол» для того, чтобы выполнить задание и положить свою бомбу в нужную точку. И мы все понимали, что во время ультимативного экзамена серьёзной войны так и надо делать. И начальство это тоже понимало – поворчав для приличия о том, что это небезопасно, хвалило за выполненное задание.

Да и само начальство у нас было такое же – горячее, с опытом двух войн: Войны на истощение с Египтом 69—70-го годов и войны Судного дня 73-го года. Наш комэск сам рассказывал молодым лётчикам эскадрильи, как, будучи младшим лейтенантом, прикрывал пушечным огнём с малой высоты своего командира эскадрильи, сбитого зенитками над египетской пустыней по ту сторону Суэцкого канала, – вопреки штабным нормам минимальной высоты стрельбы по целям и тому подобным указаниям высшего начальства. Надо было отогнать от катапультировавшегося лётчика толпу, и молодой пилот в одном из своих первых боевых вылетов в одиночку сделал это, как мог, невзирая на бюрократические ограничения… Пока не закончились снаряды в пушках и топливо в баках… Его командир попал в плен со сломанной при приземлении на парашюте ногой и вернулся домой на носилках в 1970 году, а наш младший лейтенант продолжил свою лётную и боевую карьеру, стал подполковником и нашим командиром эскадрильи.

Так что дух он культивировал самый что ни на есть боевой, и Ахиаз был помощником ему в этом.

Мы знали, что война есть война и что на войне будут потери лётного состава – в том числе пленные, раненые и убитые. Нас к этому готовили с первых дней отбора и обучения в Лётной школе. Аварии и потери в тренировочных полётах были частью нашей жизни. Некоторым из нас уже довелось катапультироваться, спасаясь от неминуемой гибели, когда самолёт переставал быть другом и становился обузой. У каждого были сокурсники, соседи, друзья, которые взлетели и не вернулись…

Но в первые часы войны потерять самолёт и лётчика – это плохой знак… В голову тут же лезут мысли – «с таким началом, кто следующий?» и «неужели 73-й год повторяется?»… Тогда ВВС Израиля потеряли 102 самолёта за 3 недели боёв, четверть боевой силы… А мы только начали, и уже…

Пока я, полуслепой от безжалостного солнца, ковыляю 30 метров от спального бункера до КП, голова наполняется всякой мысленной шелухой и эмоции начинают свой разбег…

Ахиаза я уважал. За мастерство и профессионализм в полётах. За боевой дух и спокойствие в разных воздушных ситуациях.

Что же там произошло такое? Почему он не вернулся? Наверняка какая-то ошибка. Что-то сделали не так.

«Доказательство жизни» Ахиаза в плену (в середине). Справа обломки его сбитого самолёта с эмблемой нашей эскадрильи. © [битая ссылка] www.maariv.co.il

Все наши полёты над Ливаном давно уже не прогулки в парке – в распоряжении боевиков ФАТХ были зенитные пулемёты, зенитки разных калибров и ПЗРК (переносные зенитные ракетные комплексы) «Стрела» ^[1] советского производства в огромных, практически неограниченных количествах. Каждый наш полёт над Ливаном был боевым в полном смысле этого слова. И достаточно опасным, особенно если не соблюдать оперативную и профессиональную дисциплину и нарушать правила, выработанные на основе горького опыта войн и боевых полётов между ними.

Бывали, конечно, в полётах за пределами государства случаи отказа техники, которые приводили к фатальным последствиям для самолёта и в большинстве случаев и для лётчика, но они были очень редки.

Так что большинство шансов за то, что кто-то где-то там ошибся… Кто? Ведущий? Сам Ахиаз? В чём ошибка? Спустились чересчур низко? Летели чересчур медленно? Зазевались? Какой вывод для меня?

Я в этой войне погибать не собираюсь! Тем более попадать в плен! А посему надо чётко понять, что там было не так, и «принять на вооружение».

Мои глаза, слава богу, потихоньку привыкают к свету, да и навес у здания эскадрильи спасает. Спускаюсь в КП. Тут все на ушах – командование занимается разборкой рокового для Ахиаза полёта и укреплением боевого духа эскадрильи, а война продолжается, и эскадрилья продолжает получать новые боевые задания.

Спрашиваю, что произошло, и получаю первичную информацию от руководителя полётов, одного из старших ведущих эскадрильи – резервиста, пилота в авиакомпании «Эль Аль» в своей обычной жизни. Оказывается, Моше, 2-й замкомэск, был ведущим четвёрки, в которой Ахиаз был третьим номером, то есть ведущим второй пары. Моше со всеми зашёл на цель и отбомбился, а Ахиаз не сумел и разворотом в 270 градусов, не удаляясь от атакуемой цели, зашёл на неё повторно, за что и был наказан «Стрелой». Ахиаз сумел катапультироваться и, как видно, попал в плен. Сейчас почти весь лётный состав эскадрильи, во главе с командиром авиабазы и комэском, сидят в комнате инструктажа лётного состава и разбирают по косточкам, кто что сделал, кто кого видел и когда и тому подобное. А Моше и остальные члены звена публично отдуваются…

И тут в КП эскадрильи приходит боевое задание, на которое требуется ведущий – лётчик третьего ранга (уровень ведущего четвёрки) с определённым опытом. Руководитель полётов решил поставить меня ведущим на эту задачу и послал меня будить.

Я получаю на руки своё боевое задание – листок телепринтера с данными: задача, цель – её координаты и описание, когда надо её атаковать, с кем координировать, частоты и коды связи, кто диспетчер задания и так далее. Сейчас в мою ответственность входит разобраться с заданием, понять его, нанести цель на карту, узнать данные о местной «оппозиции», спланировать заходы на бомбометание, просчитать данные сброса бомб в пике, рассчитать маршрут к точке захода, проверить, хватит ли топлива, удостовериться, что технари и оружейники правильно настраивают запалы и взрыватели, – короче, все детали успеха в зоне моей ответственности, а если что-то пропущу или забуду проверить, и это может свести результаты полёта на нет, то это тоже будет моей ответственностью…

Начинаю читать листок с заданием – я первый «верблюд» в нашем караване из 6, задача которого, используя специальные бомбы, поставить дымовую завесу между нашими войсками, начинающими наступление с приграничных позиций, и позициями и огневыми точками боевиков, сидящих севернее.

На первый взгляд, задание простое и не очень-то почётное – это не стратегическая бомбардировка в глубоком тылу врага, а сбрасывание груза с минимальным пересечением линии фронта… Но тут-то и загвоздка в этом задании. Точнее две – близость к линии фронта наших войск и тип сбрасываемого груза… Мне даже как-то тяжело назвать бомбами эти зелёные цилиндрики, которые Штаб ВВС официально именует «дымовыми бомбами» – они не взрываются и никого не убивают, кроме как если попадут кому-то прямо в голову…

Мы начали заниматься этими «бомбочками» сравнительно недавно. Они представляли собой зелёные обтекаемые металлические цилиндры, весом где-то около ста килограммов каждая. Внутри у них были упакованы какие-то пиротехнические шашки, которые создавали достаточно плотную дымовую завесу, стелящуюся по земле довольно длительное время. В стандартных конфигурациях мы брали 12 таких устройств на «Скайхок» и могли парой самолётов создать серьёзную дымовую завесу длиной в 300—350 и шириной в 50 метров. Нам сверху это казалось простым дымком, довольно редким, но для ребят из сухопутных подразделений это было то, что им надо, особенно если принять во внимание, что мы могли положить серию таких «бомб» там, куда они не могли дотянуться сами. А если учесть, что эти «бомбы» стелют свой дым по ветру, что усложняло нам расчёты точки прицеливания и сброса, но и позволяло только нам, «работникам крыла и прицела», быстро, прицельно и внезапно рассеять большое количества этих «дымовых бомб» на нужном участке фронта, в том числе и за линией фронта.

Однако, так как эти бомбы сбрасывались с определённым интервалом между собой, чтобы достичь требуемого покрытия, требовалось зайти на цель выше и в более пологом пике, чем обычно. Это делало бомбометание долгим, неприятным и опасным – требовалось лететь сквозь зенитный огонь, приближаясь к его источникам, не меняя курса, позволяя зенитчикам корректировать своё прицеливание, существенно увеличивая их шансы попасть в нас…

Ко всему этому, чтобы уложить эти «бомбы» туда, куда надо, с желаемой плотностью покрытия, требовались непростые расчёты точки захода, направления пике и выполнения бомбометания, а также быстрое умение пересчитать эти данные в воздухе, в зависимости от направления и силы ветра на земле, у самой цели.

Поэтому первое звено должно сделать два захода – первый для того, чтобы, сбросив пару «дымовых бомб», определить ветер у цели; второй, чтобы выложить, с корректировкой, весь оставшийся груз. Это ещё больше повышало шанс умелого зенитчика испортить нам день.

Мне довелось за прошедший год планировать и тренироваться в сбрасывании этих «бомбочек», и мне кажется, это тоже повлияло на то, что меня так экстренно вытащили из постели…

С другой стороны, близость к фронту и нашим войскам требует очень точного определения точек захода и прицеливания, иначе можно задеть своих. А это непростительно! Кроме того, местность в районе линии фронта обычно плотно покрывается ПВО – в нашем случае весь «наш» район был покрыт несчётными скорострельными зенитными пушками калибра 23 мм и пулемётами 14,5 мм, и перекрыт большим количеством «стволов» ПЗРК «Стрела». Опасности от сирийских стационарных и подвижных зенитно-ракетных комплексов (ЗРК) в районе нашей цели не было – они были дислоцированы достаточно далеко от него. Я планирую подойти к цели над зенитками и ПЗРК и зайти в пике на цель так, чтобы снизить до минимума время в их «убойной» зоне. Для этого проверяю ещё раз данные разведки с офицером связи сухопутных войск, прикомандированным к эскадрилье.

Иду в штурманскую, беру карты разных масштабов – 1:250 000 для нанесения маршрута полёта, 1:100 000 для ознакомления со всеми складками местности и нанесения позиций своих и «чужих». На карту 1:100 000 наношу точки начала дымовой завесы для моей пары и для остальных. Запрашиваю погоду и данные по ветрам на разных высотах – это поможет мне понять, какой ветер можно ожидать на поверхности земли в том районе. Для этого использую свои знания по метеорологии…

Метеорологию я изучал уже два раза, а сейчас, в университете, прохожу в третий. В первый раз – курсантом в Лётной школе ВВС, как и все. Мне метеорология понравилась – напомнила физику, которую я любил ещё в рижской школе. Второй раз изучал, уже будучи инструктором в Лётной школе ВВС в Хацериме, – некоторым из нас, инструкторов-пилотов, захотелось получить «права» гражданского пилота, чтобы было чем кормить себя и свои семьи, когда закончим служить по контракту. Мы самоорганизовались, благо учебного материала в библиотеках Лётной школы хватало, как и профессиональных инструкторов по штурманскому делу, картографии и, конечно же, метеорологии. Министерство транспорта пошло нам навстречу и провело экзамены у нас, в Хацериме, а после того, как мы их успешно сдали, нам выдали удостоверения гражданских лётчиков. И гордое ощущение, что не пропадём на гражданке, ещё долго грело карман… В третий раз я занялся метеорологией в Иерусалимском университете – моими основными направлениями учёбы были математика и компьютеры, но деканат, исходя из того, что образование должно быть широким, требовал, чтобы мы «добирали» курсы из других факультетов, иначе не видать нам дипломов. Я решил сумничать и выбрал метеорологию – думал, что изучить то, что знаешь, будет легче… Оказалось, не совсем так. Мне, конечно, было легче, чем моим сокурсникам по метеопредметам, понимать результат всех этих замысловатых формул на доске, но всё равно требовалось приложить мозги и усилия, чтобы понять, почему это так, а не иначе. Тем не менее, я понимал лучше, чем мои товарищи, принципы изменения направления ветра по высоте и мог связать метеоданные с тем, что увидим в воздухе.

Вот и сейчас – получаю стандартные метеоданные для севера Израиля и набираю телефон в раздел метеорологии в Штабе ВВС, чтобы получить некоторые уточнения. Задаю свои вопросы. В ответ слышу, как ошарашенный наглостью моих запросов дежурный метеоролог пытается отмахнуться от меня, как от назойливой мухи – он, видите ли, эксперт, оканчивал университет, а большинство лётчиков только среднюю школу, да и ту в кибуце. Пришлось вызвать его на разговор на профессиональном сленге, и после упоминания некоторых сугубо специфических терминов он покорно выдал ту информацию, которая мне была нужна. А хотел я всего лишь понять, как будет северо-западный ветер, идущий с моря вдоль изобар, менять своё направление и силу над Ливанскими горами и вдоль ущелий рек – чтоб знать, чего ожидать в районе нашей цели. Поняв, внёс свои корректировки в точки прицеливания и захода.

Рассчитав все данные, попросил своего второго номера заполнить штурманские и баллистические таблицы и передать их ведущим других звеньев, следующих за нами. Пара «первоклашек» начали готовить карты, копируя с моего «мастера» разметки точек захода и прицеливания. Собираю весь караван и вместе с дежурным руководителем полётов провожу инструктаж – комэск и его замы всё ещё заняты событием с Ахиазом. Проходим по всем этапам, темам и особым точкам предстоящего полёта, подчёркиваем близость к нашим войскам, опасность бомбометания и важность высокой энергии в пике. У всех свежо утреннее событие – повторяю «для особо одарённых», что делать, если не смогли сбросить бомбы в первом заходе – куда уходить, как набирать высоту, как организовывать второй заход. Подчёркиваю, что то, что случилось с Ахиазом, не воля божья, а ошибка, которой можно избежать, за что получаю несколько возмущённых взглядов от молодых лётчиков – ведь чётких выводов ещё нет, а я уже выношу приговор. Ничего, они ещё поймут, что я прав…

«Первоклашки» закончили подготовку материала для всего каравана – карт, таблиц, аэрофотоснимков. Из КП сообщают, что наши самолёты готовы – конфигурация: центральный топливный бак на 2000 литров (вдобавок к 3500 литрам внутреннего топлива), под каждым крылом носитель с пятью «дымовыми бомбами» на внутренней точке подвески и одна на внешней. Время надевать лётные «доспехи» и выходить к самолётам.

Из главной комнаты инструктажа лётного состава высыпают ребята – разборка утреннего полёта закончилась. Некоторые из них с удивлением смотрят, как мы собираемся на задание, и в их глазах читается досада – пока они слушали разборку полёта, мы тут получили боевое задание и идём к самолётам, а они будут ждать своего следующего шанса на боевой вылет. Некоторые – постарше и поопытнее, в большинстве своём в ранге ведущих – спешат вниз, в КП эскадрильи, в очередь за заданиями. Вылетов хватит всем, кто квалифицирован для боевых действий, – за нашим боевым заданием в КП эскадрильи уже начали поступать новые, в поддержку наступления наших войск.

Автобус развозит наш караван по капонирам, ребята выходят, бросая в воздух «до свидания» —не «шалом» в смысле «прощай», а именно «леитраот», то есть «увидимся»… Я выхожу из автобуса последним – мой капонир самый дальний от здания эскадрильи. Там суета сует: прибывшие за ночь технари-резервисты – слесари, электрики, оружейники, мотористы – вливаются в работу техсостава эскадрильи, заправляют топливом самолёты, готовят их к следующим полётам, навешивают вооружение и готовят в сторонке новые носители с бомбами для следующих вылетов.

Обычная церемония подписания книг самолёта и его внешнего осмотра. Поднимаюсь в кабину. Знакомый технарь-резервист помогает привязаться к креслу-катапульте и пристегнуться к встроенному в него парашюту. Заодно он забрасывает меня вопросами, пытаясь понять, насколько это всё серьёзно… Отвечаю обтекаемо… Понятно, что это всё начало, а где и когда будет конец нашей сегодняшней деятельности – совсем непонятно…

Завожу двигатель, закрываю фонарь и начинаю «забивать» данные в бортовой компьютер. На наших «Скайхоках» стоит инерционная навигационная платформа с компьютером, который позволяет довольно точно добираться до цели или точек на маршруте, но ещё точнее рассчитывать точку и мгновение сброса бомб на заданную цель. А это для меня сейчас очень критично – ведь весьма может быть, что придётся менять те или другие параметры бомбометания в зависимости от условий ветра над целью. Система сложная, разработка середины 70-х годов, её грамотное использование требует знаний и опыта. Тут мне в помощь моя техническая натура и неплохая память – опций много, у каждой свои особенности и сложности в использовании… Проигрываю в голове подходящие сценарии и готовлюсь к разным вариантам, а пока продолжаю заводить данные в компьютер. В двухместном «Фантоме» это для меня делал штурман, а в одноместном «Скайхоке» всё приходится делать самому – планировать маршрут и бомбометание, заводить в компьютер данные, управлять самолётом и вести звено «в бой и домой».

Рулю в сторону ВПП. Там прохожу проверку «последнего шанса», и я готов к взлёту. Мой второй номер меня уже там ждёт. Около него набираются ребята из нашего каравана. Мы все ждём разрешающего сигнала контрольной башни авиабазы – если наземная операция наших сухопутных войск задерживается, они не дадут нам взлететь.

Но, как видно, всё идёт по плану, и нам дают зелёный свет.

Я и мой ведомый выкатываемся на ВПП, выравниваем носы самолётов в её дальний створ, проверяем двигатель и приборы в кабине. Ведомый подаёт знак «ОК», я сигналю нашу готовность диспетчеру. Получаю «ОК» обратно, перевожу рукоятку управления двигателем на полную мощность и начинаю взлёт. Самолёт не в самой тяжёлой конфигурации, но довольно «грязный» – 12 бомб на своих носителях и большой бидон под брюхом создают дополнительное сопротивление воздуха, и самолёт разгоняется медленно. Тут надо терпение и спокойствие – середина ВПП приближается, а самолёт ещё не набрал достаточной скорости, чтобы взлететь… Жду, и когда вижу на индикаторе 175 узлов, тяну его вверх. «Скайхок» послушно поднимает нос и отрывает колёса от земли. Чуток снижаю угол атаки, убираю шасси и закрылки и набираю 220 узлов. Двигатель на 97%, чтобы дать ведомому добраться, и начинаю правый разворот на северо-восток с ускорением до 350 узлов и плавным набором высоты. Оглядываюсь назад и вижу, что мой второй номер в воздухе и держится внутри радиуса моего поворота, медленно, но верно приближаясь ко мне. Молодец! Всё правильно делает.

На высоте 10 тысяч футов пролетаем север Иерусалима и поворачиваем строго на север. Продолжаем набор высоты до 20 тысяч футов. Около Тверии перехожу на связь с диспетчером отдела атаки северного подразделения воздушного контроля. После проверки связи получаю от него: «Продолжай по плану».

В полёте с дымовыми бомбами. © Isaak Mostov

Напоминаю себе и ведомому перевести тумблеры системы вооружения на боевое положение. Получаю от него по радио «ОК». Всё – мы готовы.

Перед нами северные долины Израиля. Чётко видны очертания границы и район нашей цели. Видимость хорошая – это нам на руку. Шансы зайти на цель без каких-либо задержек повышаются. Проверяю по навигационному компьютеру ветер на высоте 20 000 футов – хочу понять, насколько реальность расходится с метеопрогнозами. Оказывается, ненамного. Это тоже хорошо.

Начинаю разгон с небольшим снижением к точке захода. Глазами «веду» себя от основных ориентиров к нашей цели и нахожу её. Проверяю с ведомым по радио: «Второй, видишь?». Через несколько секунд получаю ответ: «Вижу!» Мне легчает.

На околозвуковой скорости в 0,9 МАХ перевожу двигатель на холостой и, зарываясь носом глубоко под цель, доворачиваю 120 градусов влево, выравниваясь по запланированной линии сброса бомб. Под нами пока тихо. Целюсь в заранее выбранную точку, жду правильной высоты и сбрасываю две бомбы – по одной с внешних точек под крыльями – с заранее заданным интервалом между ними. Двигатель на полную мощность, рукоятку управления на себя – начинаю выход из пике. Пересекаю горизонт на околозвуковой скорости, поднимаю нос самолёта на 30 градусов вверх. Почти незаметным движением рукоятки управления вперёд снижаю угол атаки, даю самолёту «дышать» и набрать высоту, удаляясь от убийственного зенитного огня под нами. Опускаю крыло и ищу, куда упали мои «дымовушки». Под нами весело – нас заметили, и сейчас на нас спускают всех собак, не жалея боеприпасов. Вижу, что я уже поднялся выше 10 тысяч футов, снижаю угол набора высоты – скорость мне сейчас важней. Замечаю два дымка на земле, немного в стороне от точки прицела. А потом ещё два, недалеко от моих – это мой ведомый. Проверяю данные ветра в точке сброса бомб, как записал бортовой компьютер моего «Скайхока». Немного рознятся с метеопрогнозом, как и ожидалось. Теперь понятно, куда надо целиться. Передаю данные по радио остальным звеньям нашего каравана.

Добравшись до запланированной заранее высоты для второго захода, начинаю «строить коробочку». Идея простая – отдалиться немного от цели, чтобы пропасть из глаз зенитчиков, набрать высоты и скорости, чтобы потом обрушиться на цель, более или менее неожиданно. К сожалению, зайти с другой стороны мы не можем – нам надо проложить завесу в определённом направлении. Нам ни в коем случае нельзя жаться к цели, круто маневрируя над ней, оставаясь в прицелах наводчиков зениток и ПЗРК, иначе может получиться, как с Ахиазом.

Оглядываюсь. Мой ведомый около меня – парень опытный и профессионально грамотный.

На высоте в 15 тысяч футов начинаю второй заход. Внизу нас ожидает тёплый приём – стреляют вверх все, кто могут, но не прицельно. Страшно, но не очень… Захожу на цель, делаю поправку на ветер, достигнув требуемых данных для сброса бомб, нажимаю на кнопку бомбометания… и жду. Десять «дымовушек», 30 метров, или 150 миллисекунд, между ними, это значит, что мне надо лететь прямо почти полторы секунды, прежде чем весь груз оставит самолёт. А это невероятно долго, когда находишься в пике и приближаешься к земле на скорости свыше 250 метров в секунду… И когда каждый зенитчик тебя уже увидел и пытается нацелить на тебя своё оружие – самолет, летящий по прямой, ныряющий всё глубже и глубже в «убойный сектор» его оружия, дающий ему шанс себя сбить, это просто мечта любого наводчика ПВО.

К счастью, время летит, и последняя «дымовушка» со знакомым стуком пиротехнического патрона расстаётся с моим «Скайхоком». Я энергично тяну рукоятку на себя, вывожу самолёт из пике и задираю нос. Сейчас, без груза и лишнего сопротивления воздуха, самолёт прямо рвётся вверх, отдаляя меня от разбушевавшегося огня зениток и дымовых следов «Стрел». Оглядываюсь вниз. Краем глаза вижу ведомого – он за мной. Под нами начинают раздуваться наши «дымовушки», выстраивая линию, параллельную границе. Ветерок, дующий вдоль русла реки, сносит дым прямо на позиции врага, которые нам обозначали на карте в эскадрилье. Нам удалось! Наша задача выполнена! Сейчас надо, чтобы продолжение нашего каравана сделало то же самое. И все вернулись целыми и невредимыми.

Берём курс домой, западнее маршрута, по которому звенья нашего каравана летят к цели. Выключаем тумблеры системы вооружения – получаю от второго номера положительное подтверждение, что у него всё отключено. А то сгоряча можно нарубить дров после приземления с включёнными тумблерами…

Приземляемся. В капонирах наши самолёты уже ждут – их готовят и вооружают для других задач, которые Штаб ВВС уже направил в эскадрилью.

Возвращение из боевого полёта. © [битая ссылка] www.iaf.со.il

Автобус подбирает нас и отвозит «домой» – в эскадрилью. Там всё гудит, как улей – наступление сухопутных войск началось, и эскадрилья выпускает звено за звеном на поддержку наступления. Ребята работают по огневым точкам боевиков, их батареям артиллерии, танкам и «Катюшам».

Прибывают лётчики других звеньев нашего каравана. Мы отчитались – каждое звено о своём полёте. Нанесли на карту огневые точки ПВО, которые заметили в районе цели. Большинство из них в окрестностях сёл и городков – боевики знают, что нам нельзя бомбить населённые пункты, вот и прячутся под их прикрытием.

Я спустился в КП эскадрильи. На доске полётов уже выстроилась очередь пар по боевым заданиям. Большинство в 30-минутном ожидании взлёта, т.е. по звонку в КП они бегут к самолётам, взлетают и свою боевую задачу получают в воздухе, по дороге в район боёв. Заданий много, пар тоже – в эскадрилью прибыли почти все резервисты, и все хотят летать. Меня ставят в «хвост» – я-то уже сделал два боевых вылета в этой войне, а другие ещё ничего.… И начальство завело «таблицы справедливости» – одну для ведущих, другую для ведомых. Моё положение там явно выдающееся. Так что вряд ли мне сегодня перепадёт ещё один вылет.

Что ж, спросил дежурного руководителя полётов, чем могу помочь. Получил ответ, что «спасибо, пока ничего не надо». Ясно. Мне здесь внизу делать нечего.

Поднялся в столовку эскадрильи – она сейчас работает как клуб. Там обсуждаются последние новости из соседних эскадрилий, сплетни с других авиабаз и из Штаба ВВС, перечитываются газеты и обгладываются телевизионные новости. Там же я застаю жаркую дискуссию по поводу сегодняшнего случая с Ахиазом. Оказывается, что во время долгого разбора полётов наш комэск выступил очень жёстко по поводу ошибок, которые привели к потере самолёта и пленению лётчика. И командир авиабазы его поддержал. Они довольно долго вбивали в головы молодых лётчиков, большинство которых начали летать после войны Судного дня 73-го года, что это война, и что нет страховки от потерь, и что надо делать правильно то, что надо, а не то, что хочется. Как, к примеру, пытаться зайти второй раз на цель, не удаляясь от неё и без спасительного запаса высоты и скорости, только потому, что хотелось быстро исправить свою ошибку в первом заходе. Долго они это втолковывали в молодые головы, вызывая их на разговор, чтобы выпустили пар… Это объясняет то, чему я удивлялся утром… Ну, конечно, я почувствовал поддержку своего мнения, которое я высказал своему каравану на инструктаже перед полётом.

Добрался до телефона. Позвонил домой. Поинтересовался, как жена себя чувствует, – всё-таки она в положении и уже приближается к концу восьмого месяца. Вроде всё хорошо. Дочка тоже в порядке. Успокоил жену. Позвонил родителям, успокоил их тоже. Хотя отец начал задавать много вопросов – он у меня подозрительный и хочет знать всё. Весной 1978 года, в рамках повышения уровня боеготовности ВВС перед боевой операцией ЦАХАЛа в Ливане, мне пришлось срочно улетать с авиабазы «Хацерим», где я служил инструктором лётного дела, на авиабазу в Синае, где была моя боевая эскадрилья. Я позвонил папе и попросил его, не задавая никаких вопросов, сесть в машину, подъехать к нам домой и забрать в Иерусалим жену, которая была тогда беременна нашим первым ребёнком – дочкой. Мой всегда догадливый папа не выдержал, и, несмотря на запрет, спросил: «Вы что, поругались?» Не мог же я тогда объяснить ему реальную причину… Вот и сейчас я ему что-то наплёл. И пошёл досыпать вчерашнее, в надежде, которая оказалось тщетной, что меня не потревожат чересчур рано.

[1] SA7 «Стрела» – переносной зенитно-ракетный комплекс (ПЗРК) советского производства. Наводится на тепло реактивного двигателя, особо опасен для низколетящих самолётов и вертолётов.