Текст книги "Жаркое лето 82 года"

Мы с Р. заходим ещё одетые в лётное обмундирование. Рассказываем, как летали, что делали, что видели, нас расспрашивают. Удивляются нашей смекалке и хитрости. Мы самые удачливые из всех наших пар: летали дольше всех, зашли на вражескую территорию дальше всех, выполнили больше всех заходов по реальным целям, а не пустым окопам. И вернулись живыми и невредимыми…

Моё использование пушек в пике вызвало некоторые вопросы, но обсуждение этого метода отложили на потом. Начальство эскадрильи вызвали к командиру авиабазы, а оттуда в Штаб ВВС.

Я и забыл, насколько я голоден. Перекусив немного, начали собирать информацию у соседей о событиях дня, а потом просто включили телевизор. В прямом эфире передавали интервью Командующего ВВС, в котором он рассказал, что сирийский щит ПВО в Ливане уничтожен. И что в этот день ВВС Израиля сбили 27 самолётов противника, не потеряв ни одного своего.

F-15 патрулируют вечернее небо. © [битая ссылка] www.iaf.org.il

Вот и стало понятно, почему нас так долго держали в стороне. Наши F-15 и F-16 щёлкали сирийские МиГи, пока мы сжигали драгоценное для нас топливо и нервы.

Под шумок позвонил жене и родителям, отрапортовал, что жив-здоров, от всех вопросов о полётах или моих сегодняшних похождениях отряхивался, как собака от солёной воды.

И пошёл обратно в бункер – спать. Завтра ведь тоже была война.

[1] SA3 – стационарный ЗРК советского производства против высоколетящих целей на средней дальности – С-125 «Нева» или «Печора».

[2] SA2Е – усовершенствованный стационарный ЗРК советского производства против высоколетящих целей на повышенной дальности – С-75 «Двина».

10 июня – на подступах к Бейруту

Этим утром я проснулся сам… Но пока спешить было некуда, и я лежал на своей нижней полке в полумраке бункера и думал «ни о чём»… Думать о вчерашнем не хотелось, как и о будущем, которое, как всегда на войне, было неясным… Что-то, конечно, приходило в голову, но тут же уходило, заменяясь чем-то другим… Таким же не важным и не запоминаемым, поэтому, пытаясь через некоторое время всё-таки вспомнить, о чём же думалось, понимаешь, что реально ни о чём серьёзном или важном…

Пока не прибежал Н. – молодой лётчик, недавно перешедший из разряда «первоклашек» в разряд тех, кому уже можно летать на боевые задания. Правда, летали такие ребята мало, и только вторыми номерами у избранных ведущих, способных не только позаботиться о своём задании, но и «понянчить» своих молодых ведомых. И, конечно же, поначалу только на «простые» задания – долетел, сбросил, улетел – без чересчур большого зенитного огня, без проблем с близостью наших войск (чтобы свести к минимуму случаи их атаки в результате ошибки второго номера), с простым вооружением – «железными» бомбами. Мы все так начинали – от простых боевых вылетов к более сложным…

Н., сверившись с картой у входа в бункер, направился прямо ко мне. Эту карту, научившись на горьком опыте, мы вывесили на второй день боевых действий – каждый, отправляясь спать, вписывал своё имя на своей кровати, и «посыльные» знали, кого будить, не тревожа не нужных на тот момент товарищей.

Увидев, что я уже не сплю, Н. скороговоркой начал шёпотом вводить меня в курс дела: «Давай быстрее! Есть задание и самолёты! Я уговорил их быть твоим вторым номером! Пожалуйста, поспеши, пока они не передумали или не отобрали самолёты для другого звена!»

Ну и дела! Ладно, с тобой так с тобой, лишь бы летать! Интересно куда? И какое задание?

Быстро встаю, облачаюсь в свой многострадальный лётный комбинезон, натягиваю носки, которые, судя по впитанному в них количеству пота, могли уже самостоятельно стоять, запихиваю ноги в лётные ботинки и зашнуровываю их там намертво.

Вслед за Н. спешу в КП эскадрильи – за заданием. Это, конечно, было приятно, что молодые лётчики в эскадрилье хотят летать со мной в одном звене и просят у руководителя полётов поставить их моим вторым номером. Это что-то значит. И для меня тоже – несмотря на то, что это приятно, это несёт с собой большую ответственность. За звено, за вторых номеров, за задание, за репутацию.

Нас посылают поддержать с воздуха наши войска в районе Дамура, на подступах к Бейруту. Наши войска, двигаясь вдоль прибрежного шоссе, добравшись до этого рубежа, наткнулись на сопротивление боевиков, спустившихся из южных пригородов Бейрута. Цель мы должны будем получить от офицера связи и наведения, который находится там с нашими передовыми частями.

Нам выдали разные самолёты – мне с большим бидоном на 2000 литров под брюхом и шестью ракетными кассетами, в каждой по 19 ракет калибра 2,75» (70 миллиметров), второму номеру – два бидона по 1500 литров каждый и восемь 250-килограммовых бомб Мк-82.

После того как стало ясно, что боевые действия в Ливане идут «как надо», в Штабе ВВС решили, что нечего зря тратить «хорошее» вооружение, которое может ещё долго храниться и пригодиться в будущем, и что можно с пользой избавиться от огромного количества разнообразных боеприпасов, сроки хранения которых истекают, а боевого применения для них в условиях современной «оппозиции» зениток и ЗРК практически нет. И оружейники быстро завезли к нам со старых складов огромное количество 70-миллиметровых НУРСов и многоразовых подвесных кассет для них. Из современных самолётов ВВС только наши «Скайхоки» могли спокойно таскать эти бочкообразные кассеты с ракетами до цели и, расстреляв боезапас, вернуть кассеты домой – только у нас было достаточно топлива тащиться к цели и обратно на небольшой скорости, к которой побуждало огромное аэродинамическое сопротивление этих кассет. Ведь, в отличие от бомб, по завершении работы над целью кассеты оставались на самолёте, а без ракет их аэродинамическое сопротивление воздуху только возрастало…

В последний раз, когда израильские самолёты использовали эти ракеты в бою – было это в 67—68-м годах, – ими стреляли низко и близко, практически находясь в зоне доступности ответного зенитного огня. После того как наши противники усилили средства ПВО на поле боя, классическое использование ракет «прямой наводкой» в лёгком снижении из горизонтального полёта на малой высоте практически прекратилось. Нам, в существующих реалиях огрызающихся спаренных 23-миллиметровых скорострельных зениток, множества счетверённых и простых крупнокалиберных зенитных пулемётов и ПЗРК «Стрела», пришлось придумывать новый способ – запуск ракет в крутом пике с высоты, дающей определённый уровень безопасности от прицельного огня зениток. Однако в этом методе были свои проблемы.

Первая была связана с длительностью стрельбы – идея была запустить в одном заходе или все 114 ракет, или половину, если делаешь два захода на цель. Надо было держать гашетку нажатой всё время стрельбы – а это длилось от секунды до двух, продолжая прицеливание в крутом пике, приближаясь к зениткам и теряя спасительную высоту. Для зенитчиков это был подарок, и они старались им воспользоваться. Надо признать, что не все лётчики, которым довелось стрелять этими ракетами, смогли с первого раза расстрелять полную кассету – инстинкт заставлял их начинать выход из пике раньше, чем кассеты очищались, и обычно треть ракет в кассетах возвращалась домой.

Вторая проблема была связана со скоростью, которой самолёт мог достичь с этими кассетами ракет – в полёте, в пике, во время стрельбы ракетами и после неё. Из-за высокого аэродинамического сопротивления наш бедный «Скайхок» вёл себя, как тяжёлая телега на подъёме. На маршруте до местоположения цели мы с трудом держали скорость в 400 узлов, а в пике самолёт не набирал спасительных 500. Но самое плохое было при самой стрельбе – реактивная отдача от десятков ракет, запущенных почти одновременно, тормозила наши самолёты на лету, сбивая и так пониженную скорость в пике. При выходе из пике скорость быстро падала, и последующий набор высоты был пологим и более медленным, чем хотелось бы. Всё это делало второй заход на цель опасным, и большинство предпочитало сделать один заход, выпустить в нём максимально возможное количество ракет и после этого убраться оттуда подобру-поздорову…

Третья проблема была связана с рассеиванием и разбросом попаданий. Попасть точно одной ракетой в цель размера танка было практически невозможно. Но накрытие цели одновременно взрывающимися 50—60 ракетами, каждая размером в фугасный артиллерийский снаряд, давало отличный эффект. Правда, пятно этого эффекта было метров 50 на 30, и по нашим инструкциям использование такого оружия должно было быть только вне населённых пунктов с мирными жителями. А в условиях непредсказуемости работы с офицерами связи и наведения это добавляло ведущему головной боли – дадут ли они цель, на которую можно зайти с ракетами, или на неё зайдёт только второй номер с бомбами… И можно было вернуться домой со всеми своими ракетами, потому что топлива для долгого ожидания в воздухе в такой конфигурации не было даже у наших экономичных «Скайхоков». Позором это не считалось, но и большого почёта не приносило…

Получив задание, беру Н. с собой в штурманскую. Вместе смотрим на карту. Дамур сидит на берегу Средиземного моря, километрах в 15 южнее Бейрута. Провожу быстрый инструктаж – круг ожидания над морем, а не над целью (над морем нет зениток), выходим на цель только после ознакомления, в том числе и визуального, с районом цели с моря, заходим на неё только после однозначного опознания точки прицеливания. Остерегаемся от попаданий в населённые районы. Зенитки не в приоритете – наша задача в первую очередь помочь нашим войскам, а зенитки угрожают в основном нам, не им. Самое главное – не попасть в своих! Точно понять, где они сидят, и ни в коем случае туда не лезть! Прошлись и по всем остальным темам – минимальные количества топлива для возврата домой (всё-таки мы далеко от дома), как вести себя при помехах по радио, что делать, если потеряет меня, и так далее.

Берём пакеты карт и аэрофотоснимков, бежим переодеваться – и к самолётам.

В капонире меня ожидает сюрприз. В книгах самолёта прописано, что надо проверить систему вооружения в воздухе. Что за чёрт? Перелистываю несколько страниц назад, пытаюсь понять, откуда это. А пока злюсь – я лечу на боевое задание на самолёте, в котором, подозревается, что система вооружения не работает? Вот оно – в прежнем полёте лётчик записал, что треть ракет не сработала при запуске. Параллельно подъезжает офицер-оружейник, ловит меня и объясняет, что систему вооружения они проверили – ничего не нашли. Как видно, прежний лётчик не выдержал и отпустил гашетку раньше времени. «Сделай одолжение, проверь ты, а?» – просит он меня. Он знает, что я, инженер в душе, знаком лучше большинства лётчиков с системами самолёта, особенно электронными и электрическими, и что я могу более точно, чем другие, проанализировать, что в воздухе работает, а что нет. Ладно, проверю…

Встречаюсь с Н. на площадке около ВПП. Проходим последние проверки, выравниваемся, получаем разрешение на взлёт, и я начинаю разбег. Самолёт вроде бы и не чересчур тяжёлый, но явно очень «грязный» – большое аэродинамическое сопротивление шести кассет с ракетами мешает набору скорости. Мне ясно, что взлёт будет почти на последних метрах ВПП, поэтому запасаюсь терпением и стараюсь не смотреть на индикатор скорости, а уделяю больше внимание сохранению направления самолёта на приближающуюся дальнюю «зебру». Пробежав 2/3 длины полосы, проверяю скорость – есть 180. Приподнимаю самолёт над ВПП, убираю шасси и в горизонтальном полёте на малой высоте даю своему «Скайхоку» набрать ещё немного скорости, прежде чем перевожу его в набор высоты.

Прохожу довольно низко над шоссе, ведущим в Реховот, и извиняюсь про себя за шум, которым двигатель моего самолёта бьёт по близлежащим сёлам и кибуцам. Но по-другому не могу: кассеты ракет тормозят мой самолёт, не дают мне быстро подняться и спасти их от своего шума.

Морем добираемся до района Дамура. Особое внимание уделяю Н. – смотрю, как он держит строй, напоминаю включить систему вооружения, проверить прицел и прочее. С более опытными вторыми номерами этого делать не надо, а Н. ещё нужна нянька… По радио начинаются сирийские помехи – придётся менять частоты… Но это также означает, что можно ожидать всего, особенно сюрпризов со стороны их истребителей. В конце концов наши войска уже в пригородах Бейрута, сирийские системы ПВО разбиты, и им осталось лишь попытаться сбить наш самолёт, чтобы как-то отыграться… И хоть до Бейрута сирийские истребители вряд ли доберутся – по дороге их перехватят наши F-15 и F-16, но мне ясно, что нас выведут из района работы, как только эти попытки начнутся. У меня с этим проблем нет – желания лезть в бой с МИГами с кассетами под крылом и без скорости, да ещё вместе с Н., у меня нет. Но всё-таки хотелось бы выполнить задание и использовать ракеты под крылом по назначению.

Переходим на связь с офицером связи и наведения, и я сообщаю ему наше вооружение. К моему удивлению, это оказался один из «наших» – лётчик, которого придали сухопутным войскам и отправили воевать с бронетранспортёра при помощи рации. Он быстро и толково дал мне координаты цели и описал её – скопление промышленных строений на восточной окраине Нааме, маленького прибрежного городка севернее Дамура. Там, в полутора-двух километрах от берега моря, засев на возвышенности над Нааме, боевики артиллерийским и ракетным огнём контролировали городок и проходящее сквозь него шоссе на Бейрут, мешая продвижению наших войск. Мне повезло – мы получили классическую цель для моих ракет.

Долетаем до Дамура, соблюдая высоту в 15 тысяч футов и расстояние километров в 10 от берега. Район цели я уже вижу издалека. Спрашиваю у офицера наведения, где он и где линия наших войск, а также задаю несколько наводящих вопросов о цели, цвете склона около неё и светлого пятна рядом – мне важно удостовериться, что он видит своими глазами цель и её окрестности и что между нами нет разнопониманий по поводу того, что мне предстоит атаковать. Наш наводчик сидит на горке на полтора километра южнее цели, видит цель «в глаза», и, как видно, у него хороший обзор. Он даже предупреждает меня о нескольких зенитках, которые он видит вблизи цели, в том числе их тип – спаренные скорострельные 23-миллиметровые пушки на грузовиках-вездеходах.

Спрашиваю Н., видит ли он Нааме и готов ли к заходу. Парень честно отвечает, что ещё нет. Ладно. Долетаем до Нааме. Спрашиваю опять, видит ли он цель? Парень говорит, что район видит, а цель ещё нет. ОК, не страшно. Я сейчас ему её покажу…

Приказываю ему отойти от меня на километр и зайти за мной – то, что называется «180 градусов». Это значит, что что ему надо быть напротив цели, когда я захожу, и самому зайти на неё, когда я уже вышел и мои ракеты взорвались. Так он увидит, куда я попал, я смогу подсказать ему, куда целиться относительно моих попаданий, а самое главное, я смогу видеть и «очистить» его, когда он будет заходить на цель, а он меня. Решаю, что сделаю два захода – сначала выпущу ракеты под левом крылом, а потом под правым. Между заходами удалимся на запад, наберём там высоту и скорость и вернёмся обратно, как будто заново…

Не теряя времени, подготавливаю тумблеры системы вооружения и даю указание Н. перевести свои тумблеры и переключатели на сброс по 4 бомбы для двух заходов. Напротив Нааме поворачиваю направо на восток, вижу, что Н. отступает назад, на своё место. С небольшим снижением для набора скорости пересекаю берег и захожу на цель левым разворотом. Опускаю нос, целясь в самое большое здание – как видно, какой-то цех. Где-то сбоку краем глаза вижу трассеры, поднимающиеся мне навстречу. Но мне не до зенитки сейчас. Прицеливаюсь и нажимаю гашетку. Мне надо удерживать её секунду, сохраняя прицел на той же цели. Целую секунду, а это не просто… Всё это время вижу трассеры от первой зенитки, к которой присоединились её «подруги», прячущиеся между домами городка.

С нажатием гашетки из-под крыла вырываются снопы огня, которые летят вперёд и опускаются вниз… Зрелище необычайно красивое, но мне не до него. Мне бы сейчас, чтобы эта секунда прошла быстрей, и я смог начать манёвр выхода из пике, тем самым сбивая прицел зениток.

Секунда прошла, выхожу из пике и вижу, как моя цель покрывается разрывами – да уж, эффективно получилось! Сейчас нос над горизонтом, набор высоты, и всё внимание на Н. Спрашиваю: «Видел попадания?» Получаю ответ: «Видел!» – «Цель видишь?» – «Вижу!» – «Вперёд! Осторожно с зенитками при входе! Держи скорость!»

Наблюдаю, как Н. заходит, считаю секунды. Вижу его в пике и трассеры, пытающиеся его нагнать. Вижу, как он выходит из пике, начинает поворот налево для наблюдения результатов и переходит в набор высоты. Я южнее и выше него, но в моей конфигурации мне не набрать достаточно высоты для второго захода с того места, где я нахожусь. А пытаться тянуть самолёт за уши и зайти в пике «низко и медленно», в существующих условиях, с зенитками, которые тебя видят, это глупо. Может привести к повторению случая с Ахиазом, а мне этого не надо! Поворотом налево беру на запад и указываю Н. поменять поворот на правый и продолжить набор высоты над морем. Он выполняет заданный манёвр и оказывается на параллельном со мной курсе, южнее и ниже. Подсказываю ему, где искать меня, слышу желанное «вижу».

Спрашиваю офицера наведения о результатах – он доволен и просит зайти на эту же цель ещё раз, но только на другие здания. О’кей, сейчас наберём высоту и вернёмся, думаю про себя.

Но не тут-то было. На нашу частоту выходит диспетчер воздушного контроля и приказывает удалиться от берега на запад, и как можно быстрей. Всё ясно – освобождают пространство для наших перехватчиков. Как видно, сирийские МИГи полезли к нам, на свою голову…

Послушно продолжаем отходить на запад с набором высоты до 20 тысяч футов – так нас лучше видно нашим РЛС. Прикидываю, на сколько нам хватит топлива, – мы можем здесь проваландаться минут 15, так что вроде пока всё в порядке.

Однако не очень – Н., ещё не догнавший меня по высоте и по расстоянию, потерял меня в повороте, когда я пролетал между солнцем и ним. И вот, сквозь шум глушилок связи, я сейчас занят тем, что пытаюсь определиться с ним: где он, на какой высоте, в каком направлении, что он видит на берегу и тому подобное. Да, у опытного второго номера свои преимущества – по крайней мере, для ведущего. Я, конечно, злюсь на Н., даже очень… Но я знаю, каково ему самому сейчас: он знает, что потеря визуального контакта с ведущим – это его вина. И сейчас он один в воздухе, вдалеке от дома, над вражеской территорией… Связь шумит глушилками, и что ему делать, не совсем понятно… Надеюсь, что он вспомнит, что во время инструктажа перед полётом мы оговаривали возможность потери визуального контакта, и полетит к заранее известной точке, которую мы определили. Сам беру курс на эту точку и начинаю кружить там.

Положеньице, прямо скажем, не из приятных. Если не разрешится, придётся с позором топать домой. Из таких ситуаций можно выйти только с помощью исполнения заранее оговорённого при инструктаже, использования здравого смысла и немного удачи… И она нам улыбается – неподалёку и ниже я вижу пролетающий «Скайхок», разворачиваюсь за ним и догоняю его в повороте. Приближаюсь. Вижу по хвосту, что это Н., – эмблема эскадрильи и его номер однозначно это говорят. По его поведению вижу, что он меня заметил и садится на моё крыло. Ну, слава Богу, можно продолжать…

Осматриваюсь. Бейрут напротив нас – кварталы города хорошо видны, как и международный аэропорт чуть южнее него. Опять у меня странное чувство – вражеская столица, обычно недоступная и далёкая, находится у меня практически на расстояния протянутой руки.

Но я не могу продолжать наслаждаться этим зрелищем бесконечно…

Спрашиваю диспетчера, можем ли мы вернуться к цели. Получаю: «Подожди!» Жду. Делаем (вместе) пару широких кругов километрах в 30 от берега.

Диспетчер выходит на связь и даёт нам разрешение вернуться на восток. Проверяю, готов ли Н., и мы в развёрнутом строю возвращаемся к Нааме. Проверяю с офицером наведения – тот ждёт нас с нетерпением. Как видно, эти ребята там, в промышленных строениях, надоели нашим передовым частям.

Пересекаем прибрежную линию, пролетаем над Нааме и заходим на нашу цель – я первый, Н. за мной. Зенитка около цели опять начинает «тявкать», посылая нам навстречу очереди снарядов. Увидев это, офицер наведения предупреждает нас. Отвечаю, что вижу.

Избавляюсь от своих ракет – этот долгий процесс даёт мне время разглядеть, где прячется эта зенитка, и у меня созревает решение. Выхожу из пике, закладываю правый вираж, а не левый, как раньше, – в нашем деле нельзя быть чересчур предсказуемым. Вижу результаты действия моих ракет – строение горит и взрывается. Это не от моих ракет, а от припрятанных там боеприпасов, как видно, «Катюш» – продолговатые цилиндрические головёшки бесконтрольно разлетаются во все стороны. Перехожу в набор высоты в пологом развороте. Вижу, как Н. заканчивает своё пике и выходит к горизонту. Его бомбы разносят на куски другое здание, около моего – молодец! Говорю ему, чтобы выходил в море и ждал меня на высоте 15 тысяч футов.

А сам, набрав 10 тысяч, готовлюсь наказать «нашу» зенитку. Все свои ракеты я расстрелял. Из оружия у меня остались только пушки. Проверяю, включены ли их тумблеры и всё ли готово к стрельбе.

Практически вися над зениткой, захожу в очень крутое пике, подвожу прицел туда, где в тени строений, поодаль от домов Нааме прячется грузовик с установкой в кузове, и от души нажимаю на курок пушек. Самолёт сотрясается, выплёвывая из двух бортовых орудий десятки 30-миллиметровых бронебойно-разрывных снарядов в секунду. Продолжаю пике и удерживаю прицел на зенитке, продолжая стрелять… Проходит пара секунд – мне надо выравниваться, я не могу больше продолжать пике, без того чтобы не опуститься чересчур низко над целью. А это опасно. Не то чтобы я беспокоился о той зенитке, над которой я сейчас, но не хотелось бы подставляться другим зениткам и крупнокалиберным пулемётам, которые есть в этом городке.

Выхожу из пике, опускаю крыло и вижу, как из того места, где была зенитка, валит дым и вырываются языки пламени… Офицер связи и наведения орёт: «Попал! Попал! Они бегут! Они бегут! Молодец!» Голос у него явно весёлый – ещё бы, такое представление…

Зигзагом пролетая над Нааме, ухожу в море. Спрашиваю Н., где тот. Н. отвечает, что видит меня и что он западнее и выше.

Сходимся и берём курс на юг-юго-запад, чтобы удалиться от берега и самолётов, которые идут работать там, где мы только что были. Набираем высоту 30 тысяч футов и переходим на медленный, но экономный режим полёта – быстро мой самолёт всё равно лететь не может: пустые кассеты мешают больше, чем полные.

Настроение хорошее, особенно от последнего захода на зенитку…

Продолжаю опекать Н. до посадки – сейчас ему надо успокоиться, не забыть выключить все тумблеры системы вооружения и сконцентрироваться на безопасном приземлении… Ведь полёт заканчивается в капонире, когда ты спускаешься из кабины самолёта на землю… А до этого, как показывает история происшествий, можно наделать много глупостей.

«Скайхок» перед посадкой. © [битая ссылка] www.iaf.org.il

В капонире меня ждут оружейники – их лица озаряются широкими улыбками, когда они видят пустые от ракет кассеты. Значит, с самолётом всё в порядке, и они были правы…

В автобусе встречаюсь с Н. – он выглядит виноватым. По правде сказать, он прав: ему надо бы немного походить с повешенным носом. Но я готов промолчать об этом на разборе полётов – ведь видно, что парень осознал свою ошибку и всё остальное в этом непростом полёте сделал как надо… Поэтому, уже в здании эскадрильи, «забыв» о потере визуального контакта, вместе с Н. и сержанткой разведки эскадрильи, которая записывает всё для последующего доклада в Штаб ВВС (который пару дней назад озаботился о таком сборе информации), прохожу по этапам и деталям полёта.

Спускаюсь в КП эскадрильи и докладываю дежурному руководителю полётов результаты, в том числе и про пушечную атаку на зенитку. Спрашиваю про новости, слышу, что сирийцы подняли свои истребители, пытаясь помешать нашим атакующим «Скайхокам» и «Фантомам», но их, как и планировали, перехватили четвёрки наших F-15 и F-16, и в разгоревшихся воздушных боях были сбиты десятки МИГов без единой потери наших истребителей. Молодцы ребята, да и только…

Наши войска подошли к Бейруту на западе Ливана, наши бронетанковые части схлестнулись с сирийскими и теснят их на востоке южного Ливана, сирийские ракеты ПВО в Ливане уничтожены, сирийские истребители горят в небе от наших… Большой нужды в наших полётах пока нет… И дежурный руководитель полётов посылает меня поесть и отдохнуть – я не планируюсь в полёт в ближайшее время, может быть, дежурство на вылет ближе к вечеру, в зависимости от «таблицы справедливости» в КП эскадрильи…

По дороге в столовую, которая стала нашим клубом, вижу, как Н., немного рисуясь, рассказывает о нашем полёте сверстникам и «первоклашкам». Те впечатлены, особенно от моей зенитки… Через некоторое время ко мне начинают приставать с расспросами – как и почему я решил это сделать так, как сделал. Начинается дискуссия о том, какова эффективность наших 30-мм снарядов против разных типов целей, как правильно использовать наши бортовые пушки, чего надо остерегаться и так далее.

Замечаю, что в «клуб» входит Кац – мой одногодок, «моложе» меня на два выпуска Лётной школы, резервист и студент, как и я, первого курса математики. Мы с ним проводим много свободного от полётов времени вместе, обобщаем наше понимание алгебры и дифференциальной математики – они в университете Бар Илан учатся по другим книжкам, нежели мы в Иерусалиме, и мы находим полезным друг для друга сравнивать конспекты.

Почему-то он выглядит немного ошеломлённым. Спрашиваю: «Что случилось?»

Вместо ответа он вытягивает вперёд руку с зажатым кулаком и открывает его. На его ладони лежит крупнокалиберная пуля тяжёлого пулемёта. По её виду, особенно по бороздкам на её поверхности, ясно, что её выстрелили.

Спрашиваю: «Откуда?»

Кац, отстранённо, как будто бы речь не о нём, отвечает: «Залетела ко мне в кокпит…» Видя моё немое недоверие, он разгорается и уже с более осмысленным взглядом продолжает: «Над целью, восточнее Цидона, над горами, вдруг чувствую удар и слышу свист ветра в кабине. В первый момент не понял, что произошло. Потом вижу, что самолёт летит нормально, всё работает, и успокоился. Но в лицо свистит! Смотрю – в боковом левом козырьке фонаря дырка, а на панели вот эта пуля… Я беру её в руки и сквозь кожу перчатки чувствую, насколько она горяча!»

Потом Кац задумчиво добавляет: «Как видно, она была на излёте. Счастье, что в двигатель не попала… Или мне в голову». И, вновь погрузившись в себя, выходит из столовой.

В дискуссиях о происшедшем незаметно летит время, как вдруг меня зовут к телефону. Звонят с КПП авиабазы. Оказывается, мой отец не стерпел и, прихватив жену, приехал меня навестить. А заодно привезти смену белья и дополнительную пару носков. Что было очень кстати.

Но дальше КПП его не пустили – всё-таки идёт война и авиабаза воюет… Пришлось «пикниковать», сидя на багажнике машины… Папа хотел знать всё – что делал, куда летал, как было, с кем летал и тому подобное… В том числе участвовал ли я во вчерашней операции… Я обходился полуфразами, пытаясь уйти от деталей – не всё ему следовало знать, а то стал бы чересчур волноваться и волновать маму…

Так я нежданно-негаданно провёл пару часов этого непростого дня в семейной обстановке…

Когда я возвращаюсь с КПП, день уже заканчивается и нас посылают спать – назавтра планируются полёты.

Молодёжь, кроме дежурных «первоклашек», едет в офицерские общежития – там сейчас тесно, но весело. Нам, резервистам, некуда ехать – мы организуем себе ужин в столовой эскадрильи, смотрим телевизор, звоним домой: успокоить жён, детей, родителей.

По телевизору идут чередой новости и дебаты. В новостях рассказывают о международной реакции на войну, совещаниях в Совбезе ООН и тому подобное. Чувствуется, что давление на Израиль – прекратить военные действия – растёт. Может, это всё закончится завтра, а может, и нет… Завтра покажет… А сейчас спать пора…