Текст книги "Несостоявшаяся смерть"

В год, когда его привлекли к работе в секретной организации, Страна во всем масштабе переживала очередную волну охоты на инакомыслящих, среди которых было много обыкновенных дегенератов. Выявлением опасных для государства лиц занимались верные режиму, но малограмотные люди, успевшие получить лишь минимальное образование, а то и без оного, которым инакомыслием представлялось все непонятное, и, естественно, определение инакомыслия производилось с соответствующих «колоколен». У этого процесса была и обратная, вовсе непредсказуемая сторона, которую никто не планировал и о которой он частенько задумывался. Подвергаемые репрессиям посредственности, всевозможные графоманы, возомнившие себя философами, поэтами, писателями, банальные шизофреники, заявлявшие, что они ученые в самых различных сферах науки, неудавшиеся маляры, считающие себя художниками-авангардистами, оказавшись в тюрьме, ссылке или выдворенными за границу, объявлялись гениями. Конечно, не всем везло, но со многими подобные казусы случались, а гнили в концентрационных лагерях как раз таланты, которые просто не знали, как о себе заявить. И он пришел к выводу, что политика Страны в отношении инакомыслящих была абсолютно верной. От того что этих дегенератов заграница поддерживала, страна ничего не теряла. Сколько бы «там» ни говорили о достоинствах этих «гениев», сколько бы ни отмечали их заслуги перед человечеством всевозможными международными премиями, любому здравомыслящему человеку с первого взгляда должно быть ясно, что эти люди ничего из себя не представляют и ничего путного не заслуживают. А что таланты гибнут, то и это на пользу, поменьше будет смутьянов, желающих взбаламутить народ.

Со временем эти идеи были им усовершенствованы, особенно широко он развернулся, когда стал Главным на Острове, налево и направо поощрял графоманов от самых разных сфер науки, литературы, искусства, одновременно подавляя любые искорки малейшей способности к чему-либо, – даже из рабочих выбирал самых никчемных, чтобы объявить Отличниками второстепенного труда. Добился, что в стране инакомыслие просто исчезло, и за это заслужил от Главного секретного руководителя Страны, отвечающего за чистоту помыслов, державное «хорошо», которое перекрывало любые ордена и медали, переходящие знамена, денежные премии, и, может быть, как раз и послужило трамплином для его вознесения. Страна была устроена так, что карьерный рост мог быть только постепенным. В отсутствие сословных ограничений бюрократический аппарат защищал свою чистоту всеми доступными ему способами, никакой талант не позволял проскакивать к власти напрямую, в результате достичь высокого положения можно было только к преклонным годам, в то же время если человек «попадал в струю», «вставал на рельсы», то гарантированно становился обитателем властного олимпа.

Многими давно уже похороненный, он казался себе более чем живым, и если бы ему сказали, что самые лучшие доктора планеты, имеющие репутацию мировых светил в медицинской науке, на него попросту махнули рукой и только создают вид бурной деятельности по возвращению его к жизни, он бы не поверил. Закрытый в барокамере, в полной изоляции от мирских забот, шума, прикосновений, любви, переживаний, колебаний воздуха, он переживал свой звездный час, когда много-много лет назад, перед приездом Самого Большого начальника Страны приказал углубить дно моря у самого берега, чтобы очередная гордость Острова в виде Блуждающей буровой установки, махина с площадью в несколько квадратных километров и в добрую сотню метров высотой, могла встать у самого бульвара. И она встала. Никто ничего не понимал, люди в недоумении ходили по Набережной улице, переживая за любимое место отдыха. Установка закрыла бульвар от солнца, и тень от нее была похожа на сумерки. Пенсионеры, проводившие свои дни за игрой в шахматы, шашки, домино, молодые люди, игравшие здесь в теннис, лишились своих развлечений и ждали, чем все это кончится. А кончилось тем, что по его просьбе специально провозимый мимо бульвара высокий гость приказал остановить машину, вылез из нее с помощью немалочисленных телохранителей, шаркающей старческой походкой приблизился к установке на расстояние в несколько десятков метров, так чтобы можно было охватить взглядом весь агрегат, и произнес заветное «хорошо», тут же развернулся и двинулся обратно к машине, но это уже было не важно. Главное слово было сказано, и в то же мгновение в глубинах Вселенной воссияла новая звезда, а там, в Столице, в Клубе Больших начальников, видавшие виды старцы, давно переставшие воспринимать что-либо в обход призмы власти, осознали: их полку прибыло. Установку сразу же убрали, а место, где она стояла, буквально с того же дня стало излюбленным местом самоубийц, что было удобно и для тех, кто занимался вопросами суицидов: не надо было их искать по всему городу, снимать трупы с петель, отдирать от асфальта фрагменты останков у высотных зданий, собирать в черные полиэтиленовые мешки обугленные тела или искать утопленников по всему морю. Здесь было глубоко, и свойство местности было таково, что желающему срочно отбыть в мир иной не приходилось прилагать особых усилий: прыгнул в воду, и все – дно само притягивало тело к себе.

Но эти удобства оказались недолговечными: все чаще стало штормить, а спустя несколько месяцев море вовсе начало уходить, оставляя за собой обнаженное дно, покрытое нечистотами, полиэтиленовыми пакетами, рыбьими и человеческими скелетами, а напротив места, где стояла Резиденция Главного начальника, обнаружился подводный бункер, соединенный с ней подводным тоннелем, который надолго стал городской достопримечательностью. Как ни пытались его замаскировать, вываливая сверху тысячи и тысячи кубометров плодородной земли, снятой с субтропической зоны Острова, чтобы разбить над бункером сквер, и тем самым отвлечь внимание от секретного объекта, ничего не получалось: дождавшись удобного момента, море вновь возвращалось и одной большой волной уносило всю набросанную землю. Не возвращалось оно лишь на место, вырытое для Блуждающей буровой установки и зияющее, как незаживающая рана.

Самый Большой начальник погостил всего пару дней, но за это время успел показать свое расположение к нему, называл его при людях уменьшительным именем, правда, иногда путая со своим давно умершим фронтовым товарищем, что вызывало у свиты умиление.

Согласно легенде, Страна возникла когда-то как средоточие Большой Энергии, вырвавшейся из Большой Идеи. Но то ли идея была изначально ущербной, то ли энергии хватило лишь на несколько десятков лет, но территория Страны начала заболачиваться – то в одном месте, то в другом появлялась трясина. Процесс не обошел и людей, вирус пораженчества, задев сначала тех, кто руководил Страной, разошелся вовсю и гулял по ней, как по собственным владениям. Против него так никакой вакцины и не нашли. Болезнь имела странные симптомы: у больных подгибались ноги, тянуло встать на колени, когда на самом деле по всем медицинским показателям с ногами все было в порядке, дальше вирус задевал голову и, таким образом, лишал организм управления.

Рассказывали, что когда-то давно Страну возглавлял сильный человек и вроде бы вокруг него были собраны не менее сильные люди, объединенные Идеей. Задумали они Большое Дело, а когда ты занят Большим Делом, твой бездумно фанатичный вид, напоминающий состояние транса, вызывает у окружающих если не восхищение, то трепет. Ведь Большое Дело есть не у всех, такое дело даже придумать непросто, не то что делать. Но со временем Идея начала иссякать, Дело пошло как-то не так, а может, было не то, да и человек оказался недостаточно сильным (или недостаточно умным), но руководить сильными людьми стало ему не по плечу. Нельзя сказать, что те не хотели подчиняться – нет, они были очень даже дисциплинированными, просто имели свое мнение и не всегда с ним соглашались. И он от них потихонечку избавился, одних сослал, других поубивал, третьих подчинил, четвертых выгнал, пятых объявил умалишенными. Оставил только тех, кто согласился быть слабее его. Но люди все равно были нужны, и тот собрал вокруг себя более покладистых и менее сильных. И когда он умер, выбирать пришлось из тех, кто был в его окружении, то есть из тех, кто был слабее его. Тот, которого выбрали Самым Большим, думал так же, как и предыдущий, и, чтобы легче было руководить, разогнал тех, кто был ему равным по силе, приблизив к себе людей послабее. Те, кто приходили к власти после него, поступали точно так же, и через несколько поколений во главе Страны стояли чуть ли не одни медные лбы, живущие отдельной от народа жизнью. И когда во власть случайно попадал человек, обладающий хоть какими-то проблесками силы и ума, он был вынужден тщательно скрывать свои достоинства, чтобы не выделяться в серой массе посредственностей, занятых кто чем: коллекционированием редких марок, автомобилей, охотничьих трофеев, молочных зубов, самых крупных бриллиантов, жен, павлиньих перьев, кабаньих пятаков, высоких государственных наград самых разных стран, организацией собственных юбилеев, спортивных мероприятий в собственную честь, похорон, ликвидацией последствий природных катастроф, находились такие, кто собирал космические путешествия.

Похожее, по преданию, происходило и с самой Страной. Когда она была заворожена Идеей, люди крепли духом, наливались силой, присущей тем, кто несет в себе знание чего-то особенного. Страна планировала большие задачи и именно такие лица ею были востребованы, когда же она заболела и население потеряло ориентиры, худшие стали считаться лучшими, черное – белым, а белого и вовсе не стало, а то, что оно было заменено на серое, никто не заметил. Новые болота дурно пахли, и люди начали отворачиваться от земли и уходили кто куда, а в основном просто в себя. Так как нет худа без добра, то заодно и выяснилось, что в людях особой нужды и нет, и никто им не стал препятствовать.

С болотизацией боролись отчаянно, забрасывая особо опасные места трупами политических заключенных, и таким образом параллельно решая две задачи: останавливали болота, – а они, когда в них бросали трупы, на самом деле на какое-то время останавливались, может быть, для того, чтобы переварить их, – и избавлялись от трупов, которых девать все равно было некуда.

Чудесным образом болотные испарения не оказывали никакого воздействия на трубы, по которым Страна гнала сырую нефть за границу, и железные дороги, по которым везли вырученные за нее деньги (спустя годы таким же чудесным образом война обходила важные объекты, вроде публичных домов, самодельных нефтеперерабатывающих установок и заводов по производству стали и алюминия, и это никого не удивляло). Какое-то время бурно развивался туризм, многие приезжали из разных, иногда из самих дальних стран, чтобы хоть бы краешком глаза посмотреть на бескрайние болота, хоть один раз вдохнуть их вонь. Одни сравнивали эти болота со своими, другие прибывали за опытом, вооруженные соответствующим записывающим и запоминающим снаряжением, как бы такие же соорудить у себя или наоборот, как бы такое не допустить, но все ходили, цокали языками, поражаясь масштабам разложения. Постепенно интерес был удовлетворен и иссяк, и дальше Страна долго гнила в одиночестве.

Когда он начал работать в секретной организации, болотизация только-только начиналась, но была заметна лишь тем, кто пытался смотреть в корень и кому было дано видеть. Такие люди же вели себя по-разному, многие просто молчали, чтобы не вносить диссонанс в ладно звучащую симфонию царившего в стране единодушия, были такие, кто что-то говорил, а некоторые и вовсе кричали, призывая одуматься, пока не поздно, и начать сушить почву, оздоравливать землю, принять хоть какие-нибудь меры, чтобы локализовать болезнь. Сначала их никто не слышал, а когда разобрались, что они кричат, не нашли ничего лучшего, чем заткнуть им рты, что удалось довольно-таки легко – по традиции одних объявили врагами, других героями, третьих записали в сумасшедшие, а иных – в ведьмы с дальнейшим сожжением на костре. Справились со всеми, но от этого болот меньше не стало. Тогда все только начиналось, и на фоне огромных просторов болота не были особо видны, поэтому власть, разумно рассудив, что на ее век здоровых земель хватит, махнула на них рукой.

Страна имела еще одну почему-то очень стойкую особенность – ее правители пользовались услугами весьма и весьма специфически мудрых советников, которые в своих предсказаниях всегда оказывались правы, но на очень короткое время. Например, могли сказать, что в ближайшее время землетрясения не будет, а когда землетрясение случалось через три дня, то с гордостью заявляли: говоря «в ближайшее время», мы и имели в виду эти три дня. Советники эти пользовались большим уважением, хотя и занимали несколько отстраненную позицию по отношению к генеральной линии Самой Главной организации. Они могли безнаказанно критиковать, высказывать свое иногда существенно отличающееся от общепринятого мнение, при этом регулярно удостаивались всевозможных премий, государственных наград в области искусства, литературы, науки, что вполне объяснимо, ведь советники выполняли роль жрецов – подмастерьев пророков. Пророками выступали сами правители, раз в несколько лет излагающие пространные программы, которыми должна была руководствоваться Страна. А советники своими вроде бы революционными высказываниями готовили людей к правильному восприятию программ, имеющих универсальный характер: здесь расписывалась процедура жизни всех и каждого, в них можно было найти ответы на все вопросы – от политических до кулинарных, их цитировали в повседневной жизни, по ним гадали, пытаясь заглянуть в прошлое и определить будущее, на их основе сочиняли романы, поэмы, по ним защищали диссертации и обрастали учеными званиями, определяли время сева зерновых и уборки урожая корнеплодов, на них ссылались даже влюбленные в частной переписке, считалось модным использовать выдержки из них в качестве эпиграфов к философским эссе и особенно к стихам. Вроде бы всех такое положение вещей устраивало (точно утверждать это, конечно, невозможно, так как никого не спрашивали), а с болотным запахом смирились, тем более что говорить о болотизации было объявлено дурным тоном. Новые поколения вовсе полагали, что Страна географически всегда состояла из болот, и особо не беспокоились, к тому же молодежь другого запаха, кроме болотного, и не знала, так что воспринимала его как самый что ни на есть нормальный.

Он находился среди тех, кому было доверено, кто своим ежедневным трудом должен был мирным путем противостоять наступлению болот. К трупам он отношения не имел, занимался, как это называлось в их организации, текучкой, выявлял дегенератов, мешающих строить светлое будущее. Надо сказать, что в этом вопросе он весьма преуспел, да так, что его все чаще отправляли на ответственные задания, а однажды руководитель организации лично поручил ему присматривать за своими коллегами, мол, враг не дремлет и может завестись где угодно. Правда, через некоторое время этому же начальнику его усердие не понравилось, особенно когда он письменно, в форме рапорта, поделился с ним своими наблюдениями в отношении соратников. Прочитав рапорт, тот отстранил его от оперативной работы, выделил кабинет в самом глухом углу здания, в бывшей комнате для кучеров, где не было ни одного окна, и поручил заниматься канцелярскими делами, иначе говоря, попросту перекладывать бумаги с места на место. Спустя три десятка лет тот руководитель покончил жизнь самоубийством и не оставил предсмертной записки, что привело ко всяким пересудам. Люди не верили, что такой сильный человек в самом расцвете сил мог безо всякой на то причины покончить с собой. Но нашелся преподаватель университета, время от времени печатавшийся в различных изданиях по проблемам истории Самой Главной организации, который подвел под самоубийство доказательную базу, объяснив это внутренними психологическими проблемами покойного, собрал свидетельства очевидцев – родственников, друзей, любовниц, просто приятелей, знающих его давно, большинство которых к тому времени за разные преступления находились в заключении, и те подтвердили его догадки. Дальше уже журналисты подхватили идею и развили так, что ни у кого никаких сомнений не осталось.

Страх же, который он почувствовал после отстранения его от выполнения основных обязанностей, был настолько сильным, что и через многие годы, оказавшись в опале, он сравнивал свое состояние только с тем периодом жизни, когда, сидя в глухом кабинете, прислушивался к каждому шороху в ожидании, что за ним придут. Никто не приходил, не заходил, не вызывал, видимо, сговорившись, товарищи по работе образовали вокруг него вакуум, и когда понял, что опасности как таковой нет, успокоился. Он не нуждался в общении, ему достаточно было общения внутри себя. Но однажды утром, когда направлялся к себе в кабинет, один из пожилых сотрудников, о котором в своем рапорте он отзывался особенно нелицеприятно, неожиданно тепло поздоровавшись с ним, попросил «не в службу, а в дружбу» сходить за папиросами. Он не без удовольствия согласился, восприняв эту просьбу как начало восстановления отношений, и весь день ждал, когда его вызовут и вернут в старый кабинет. В кабинет не вернули, но просьбы начали сыпаться как из рога изобилия, каждый день по нескольку раз его просили то об одном, то о другом. Просьбы были пустяковые, опять же за папиросами сходить, пирожки купить, отнести, принести, дошло до того, что уже не просили, поручали. Отказать никому не мог, все надеялся, что таким образом ему удастся вернуть расположение товарищей по работе. К концу второго месяца подобной службы он решил уволиться, но перед этим зашел к тестю посоветоваться.

Зашел будто бы по пустяковому делу, не стал ничего рассказывать, просто между делом попросил замолвить за него словечко перед вышестоящими начальниками, просто упомянуть о нем как о своем родственнике, заявив о своей готовности взять фамилию жены. Несколько обескураженный этим тесть сказал, что не видит в этом никакой необходимости, и предложил поступить на высшие курсы повышения квалификации, естественно, при его содействии, так как курсы были особые и туда принимали неоднократно проверенных людей. Ничего лучшего на тот момент придумать было нельзя, и всего лишь через два года он вернулся в свою организацию в ранге начальника. Так началась его карьера руководящего работника, его стали приглашать на всевозможные высокие совещания, поручали выступать с докладами, ставили в пример как самого молодого руководителя.

Однажды все тот же тесть посоветовал ему поступить в университет, так и сказал: на любой факультет, хуже не будет, посмотри вокруг, одни крестьяне, образованных в вашей среде единицы, нет у людей понимания времени, без образования будет очень тяжело, уже тяжело, ты же не собираешься всю жизнь прозябать в этой своей конторе, работу не обязательно оставлять, можно учиться не отрываясь от работы, действуй, пока я жив, потом труднее будет, тебе нужно хотя бы нынешнюю должность сохранить, и он удивлялся, слушая рассуждения тестя, что эта идея не пришла в голову ему самому. Не откладывая в долгий ящик, на следующий же день он вызвал к себе ректора университета, который в секретной конторе ни разу не был и на всякий случай, прежде чем прийти, попрощался с родными, наспех написал завещание, и примчался весь бледный, а он заявил тому о своем намерении учиться, попросил совета, какой лучше выбрать факультет. Выслушав мнение насмерть перепуганного собеседника, который никак не мог прийти в себя и происходящее воспринимал как коварную игру, он сказал, что хотел бы получить историческое или философское образование. Остановились на историческом.

Странно, что, наблюдая за собственной жизнью с высоты своего возраста, огромного опыта, смертного одра, дающего невидимое, неуловимое, но и невоспроизводимое превосходство над всем остальным миром, он никак не мог увидеть ничего, связанного с детскими годами. Причина заключалась не в неведении, что там, за оболочкой барокамеры, за стенами секретно-престижного военного госпиталя, имеющего мировую известность, за границами этой чужой земли, у него на родине, где все еще продолжал идти похожий на вечность дождь, многие уже давно считали его умершим, даже большинство самых близких ему людей воспринимали происходящее вокруг его болезни как политическую игру. Просто само детство не было ему доступно, первые несколько лет его жизни были от него каким-то образом отрезаны, как будто организм, от чего-то защищаясь, отвернулся от того периода, хотя время от времени в нем что-то просыпалось, заставляло предаваться игре в его любимые «паровозики», которой он увлекся уже после того, как ему исполнилось пятьдесят три года. В свои четырнадцать лет он впервые увидел паровоз, увидел издалека. Паровоз стоял на давным-давно заросших травой путях, назначение которых помнили только старики. К нему был прицеплен, как водится, целый состав, но он о существовании вагонов не подозревал, о них ему никто не рассказывал, слышал только о паровозах, и решил, что все, что видит, весь состав вместе с локомотивом и есть паровоз. Около состава ходили по-особому одетые люди, их было довольно много, ему очень хотелось подойти поближе, но не посмел, страх быть обнаруженным сковал все его существо, и в течение нескольких часов так издалека и наблюдал. Наконец паровоз, изрыгая страшные звуки и этим вселяя в его душу еще больший страх, уехал. И даже после этого он еще долго сидел, боясь подойти к тому месту, где только что были такие же, как он, и в то же время абсолютно не такие люди.

По мере взросления этот эпизод закреплялся в памяти, наполняясь новыми подробностями, у него появилось жгучее желание побывать внутри паровоза, стать одним из тех, кто так запросто обращался со стальным «зверем», впоследствии это желание преобразовалось в увлечение игрушечными паровозиками, которые начал собирать, как только у него появились для этого средства, и в конце концов этих игрушек набралось столько, что в его Резиденции (так называл дворец, построенный в тот же год, как объявил себя демократом) они заполняли целые комнаты, и когда у него родился внук, то первое, что его порадовало, было не рождение внука, а «легитимная» возможность поиграть в паровозики, не вызывая излишнего любопытства семьи и особенно охраны.

Детских воспоминаний у него не было, играя, он их создавал, интуитивно понимая, что это необходимо для его будущего, для целостности ума, той тактики, которую он избрал в качестве основополагающего принципа своей жизни. Пропущенное детство, как пропущенный урок, восстанавливалось очень плохо, вопреки его ожиданиям игры в паровозики, которым он уделял львиную долю проводимого в семейном кругу времени (благо, и внуку эти игры нравились), не стали для него панацеей. Видимо, детство многофакторно, как сама жизнь, и одними играми восполнить то, что должно быть наполнено любовью, чувствами, теплом, родными голосами и многим другим, невозможно. Понять это он не мог, и как слепоглухонемой от рождения бился о стены собственного сознания в поисках лекарства, которое избавило бы его от бесконечного и безнадежного одиночества.

Только первые несколько лет пребывания на вершине власти на Острове рождали в нем чувство удовлетворения, пока не осознал, не убедился, проанализировав тех, кто занимал равное с ним положение, особенно тех, кто был над ним, что он лучше, намного лучше, чем все они вместе взятые, и почувствовал себя чуть ли не изгоем, мучился ночами от бессонницы, все думал, искал выход. В то время в Стране никто никого не выбирал, всех назначали, правда, назначали под видом выборов, и он знал, что его никогда не снимут, он был удобен, нужен, почти что незаменим в своей преданности, по крайней мере, так полагало начальство, оно обычно думает так, как удобно, ему при той ситуации светила только слава, ведь начальство совершенно не волновало, как к нему относится народ, главное, что он не создавал проблем, был надежен, готов на все, на абсолютно все, и ко всему прочему молод, не болел в отличие от многих других руководителей его ранга.

Он даже пошел на экстраординарный шаг, назначив себе братьев и сестер, просто взял и назначил, так и сказал – ты с сегодняшнего дня будешь старшим братом, ты – младшим, а ты – средним, ты же – сестра, но все вы должны забыть всех своих родных, родителей, сестер и братьев, близких и дальних родственников; а вы – ты, ты и ты будете земляками. Он раздал им должности, из них же сделал ученых, специалистов в разных отраслях науки, объявив, что только они способны на научные открытия и большие дела, а остальным нужно довольствоваться почетной долей скромных тружеников.

Этот шаг стал первым на его пути к созданию собственной империи, государства внутри государства, службы внутри службы, впоследствии на основе именно этого шага он выстроил между собой и народом стену почище Великой китайской, хотя так и не смог избавиться от синдрома незащищенного тыла, когда о чем бы человек ни думал, как бы ни был занят, его не покидает мысль, что ему могут выстрелить или всадить нож в спину, тем более, что раны от восемнадцати пуль, как бы он ни старался их забыть, давали о себе знать, правда, не болью, а страхом. Это был особый страх, он не боялся того, что тот случай может повториться, его мучила мысль, что о произошедшем в горах в тот далекий год может кто-нибудь узнать.

Вроде бы эта мысль не имела никакой основы – во-первых, прошло слишком много времени, во-вторых, не осталось, по крайней мере, не должно было остаться, ни одного свидетеля. Да если кто и остался, кто ему поверит, – где он, а где те горы. Вообще-то, можно было бы и горы сравнять с землей, и через какое-то время все забудут, что они здесь были. Забыли же о том, что до его прихода к власти вся территория Острова была покрыта уникальными реликтовыми лесами. Всего-то понадобилась пара годков, чтобы вырубить всю эту глупую, никому не нужную красоту и засадить все к чертовой матери мандрагорой, а где не росла мандрагора – виноградниками.

Глаза его были закрыты, но он все видел отчетливо, видел то, что было, и то, что непосредственно происходило в самых разных точках земного шара, который не только мог представить как глобус, но и мысленно рассматривать во всех подробностях, слышать все звуки, которые издавала планета, различать запахи, что исходили от нее.

Кто был еще на это способен? Иногда, находясь рядом с такими же, как сам, руководителями, про себя смеялся над ними, – что за люди, что за тупицы такие, даже не знают, кто стоит с ними рядом, какое могущество скрывается во мне. Кичатся своими ядерными ракетами, космическими полетами, фундаментальной наукой своей – кому все это нужно, кому нужна ваша квантовая математика, придет время, я заставлю вас засунуть все это в одно место. Считал себя великим полководцем, хотя не выиграл ни одного сражения, наоборот, проиграл все, в которых пришлось участвовать. Если не считать первой войны, с которой дезертировал, то все последующие войны, где занимал хоть какое-то положение, к которым имел хоть малейшее отношение, были проиграны вчистую.

Еще он считал себя мастером ситуаций. Он и был мастером ситуаций. Мог, ничего не делая, создать впечатление, что все уже сделано. Не занимался пустым мечтательством. Когда его выкинули со всех постов – а выкинул человек, которого и человеком-то не считал, может, поэтому тот и смог с ним справиться, ведь он впервые в жизни недооценил противника, и в принципе у него на это были все основания: тот, который его выкинул, был всего-навсего банальным предателем, предателем по сути, но каким-то сто двадцать пятым чувством учуял в нем, в человеке абсолютно непогрешимом и бесконечно порядочном для всех патриоте родины никому не видимую слабость, и сделал то, на что бы никто не решился никогда: выбросил его из обоймы, столкнул с рельсов, отодвинул от трона, в одночасье лишил самого главного, чем он обладал, – власти, выкинул, уверенный в том, что не встретит сопротивления.

Для него так и осталось загадкой, что же тот знал, почему действовал так нагло, ведь был самый настоящий трус, еще и диареей страдал, приступы которой нападали на него, как только начинал испытывать хоть какой-то страх. В комнате отдыха, расположенной позади своего кабинета, по совету жены хранил целый шкаф сменного нижнего белья, а тут не испугался, пошел напролом, может, просто блефовал, да и, может быть, ничего личного против него не имел, всего лишь в соответствии со сложившейся традицией убирал тех, кого считал сильнее себя. Обида до сих пор жгла душу. С ним справилось ничтожество, получившее впоследствии крупнейшую международную премию за самое изощренное предательство. Человек, совершенно случайно оказавшийся на вершине власти, кого из-за шести пальцев на правой руке, каждый из которых тот использовал, чтобы указать неверный путь целому народу, называли шельмой, меченной богом, еще и поражались его глупым речам, смеясь над его умением путать ударения, когда не находилось что сказать. Но следом за ним и вся Страна путала ударения, считая, что так вернее. Значит, чем-то тот брал людей, может быть, тем, что пространно и часами рассказывал о всякой чуши, выдавая это за новое восприятие мира, люди же ничего не понимали, им было неудобно признаться в этом не только другим, но и себе, сам же болтун полагал, что несет доброе, вечное, и все сделанное, в том числе и предательство, записывал себе в заслуги. Его так никто и не смог наказать, кроме жизни, в конце концов ему пришлось уйти со всех постов, заигрался в свои игры так, что не заметил, как спилил сук, на котором сидел. Оставшись без средств к существованию, бывший Самый Большой начальник долго попрошайничал, а затем устроился сторожем в публичный дом. Там платили копейки, и тот так бы и сгинул, если бы не старые друзья из-за границы, с которыми его связывало, как они сами публично и с нескрываемой гордостью признавались, общее чувство вины, – те иногда подбрасывали приработок, вроде рекламной халтуры, правда, редко, но даже приглашали читать лекции перед студентами из стран новых демократий.

Хотя дело, конечно же, не в предательстве, он и сам мог предать, может быть, даже похлеще и поизощреннее. Да и обида жгла по причине того, что не он оказался в кресле Самого, когда наступило время предать. Мало-помалу он все-таки справился с эмоциями, задвинув воспоминания о тех событиях, из-за которых по-настоящему страдал, в глубины своей памяти, но иногда по ассоциации с чем-нибудь оттуда что-то всплывало, и он заново переживал те неприятные моменты. О мести не думал, считал, что тот уже получил по заслугам, одна та премия чего стоит, и все же злорадствовал, когда однажды увидел своего давнего врага по телевизору в качестве рекламного лица какой-то фирмы, производящей лапшу.