Текст книги "Несостоявшаяся смерть"

В старые времена все необходимое, включая почту и пенсии, в те деревни доставлялось в летнее время на вездеходах, зимой – вертолетами. Доставка действительно обходилась дорого, и когда бумага с решением правительства легла к нему на стол, он, не долго думая, ее подписал. Так часть населения оказалась предоставленной сама себе. Но и она не стала долго думать, молодежи в тех деревнях давно не было, старики же, пару лет подождав вестей, продуктов питания, пенсий, почты и всего остального, решили перейти на полное самообслуживание, то есть на натуральное хозяйство на уровне своих деревень. Как эти деревни связывались между собой, никому не известно, – то ли сговорившись посредством телепатии, что весьма вероятно, так как с гор время от времени какие-то сведения поступали, то ли вовсе не сговариваясь, – но жители пришли к единому решению – не умирать, пока не умрет каждый из тех, кто имел отношение к вычеркиванию их из жизни. Кроме того, тем старикам, как они говорили, хотелось посмотреть, чем все это в конце концов закончится.

Как раз они, видимо, в силу своего витального решения, и не поверили слухам, что он умер, более того, они предсказывали время, когда он избавится от своей болезни, не уточняя, каким будет это избавление, но настаивая на том, что оно наступит в ту секунду, когда перестанет идти дождь. А дождь шел не переставая, то усиливался, то ослабевал, проникал всюду, а главное, смывал все вокруг, всю накопившуюся грязь, дурные мысли, проходил через мозги, сердца, задевал печенки людей. Те, кто выходили под него, каждым днем становились чище. Особенно повезло бездомным, беспризорным, безработным, которых в стране было огромное количество и которым деваться было некуда и оставалось только невзирая на погоду, искать пропитания или какой-нибудь заработок. Тех, кто ездил на машинах, дождь задевал меньше, и вовсе не касался высоких чиновников, которые даже не знали, что идет дождь. Поэтому когда предсказания горцев дошли до них через водителей и телохранителей, они, выглянув в окна своих кабинетов, кроме того, что удивились живучести стариков, были поражены еще и тем, что на улицах не стало грязи.

Одно время проблема грязи очень беспокоила и его. С того времени, как он оседлал власть, именно грязь была его главной проблемой. В начале своей высокой карьеры он пытался с ней бороться, но потерпел сокрушительное поражение. Грязь буквально извергалась отовсюду, чего бы он ни касался, преследовала его, как живое существо. Доходило до мистики: он потребовал у Академии научных рассуждений разработать государственную программу по ликвидации грязи, благо, опыта по всякому устранению было не занимать: когда-то в Стране принимались ликвидировать все – бедность и богатство, религию и безграмотность, мысль и инакомыслие – такой нашел стих. На самом деле за время этой кампании так ничего искоренить не удалось. Впрочем и впоследствии тоже – что-то уходило, что-то приходило, исчезало и возникало, уничтоженное возрождалось безо всякого участия людей, и как бы власть ни пыталась все хорошее приписать себе в заслугу, ей не все и не всегда верили. И когда Академия взялась за разработку программы, выяснилось, что она сама тонет в грязи, что все мало-мальски рассуждения вместе с их носителями, включая лучших специалистов по уборке грязи, да и просто рядовых уборщиц, давно уже покинули страну. Все же проектанты сварганили какую-то писанину под руководством Главного академика, окрестили ее программой, долго мусолили на различных заседаниях, приняли массу деклараций, но от грязи так и не смогли избавиться, пока один из советников Самого не предложил простое решение: задвинуть всю грязь за фасады. Предложение понравилось всем, советника удостоили одной из высочайших наград Страны, а для осуществления идеи задействовали армию, создав специальное подразделение по борьбе с грязью. С тех пор Страна стала лучшей на планете по фасадам, но туристам-иностранцам запретили за них заходить.

И когда однажды выпал Большой снег, такой, что в Стране не выпадал никогда, и закрыл все, кроме неба, все вокруг стало белым-бело, дома, улицы, скверы и площади превратились в фрагменты невероятной сказки, все население Страны вывалило на свежевыпавшее чудо. Забыв обо всем, от мала до велика, от глубочайших стариков и безнадежных больных до инвалидов, едва передвигающих ноги, все начали самозабвенно играть в снежки, благо снег шел огромными, почти килограммовыми хлопьями, не нужно было нагибаться, чтобы делать снежки, их можно было ловить прямо из воздуха. Даже он не удержался, разрешил внуку выйти на улицу, правда, в окружении четырехсот двадцати телохранителей, трех подразделений морских пехотинцев, прошедших долгосрочное обучение в горах, поддерживаемых четырьмя вертолетами и семнадцатью бронированными боевыми машинами, оснащенными, в том числе, управляемыми снарядами дальнего действия. Но суть не в этом, а в том, что, глядя на снег, он чуть было не нашел решение проблемы грязи. Позвонил Главному академику и приказал во что бы то ни стало придумать способ удержания снега. Но то ли академик подвел, то ли снег, но вся белоснежная красота продержалась лишь неделю и сошла, вновь оголив всю грязь, принявшую под снегом еще более неприглядный вид. Тогда он махнул на это рукой и решил забыть о ее существовании, вспоминая о ней, только когда приезжал какой-нибудь высокопоставленный иностранный гость. Но и в этих случаях грязь особых забот не доставляла, территорию, по которой должен был проезжать визитер, очищали от всего, заборы красили, с деревьев смывали пыль, памятники приводили в порядок, а самые гиблые места застилали коврами нужного цвета, и так до следующего раза. Население же давно свыклось с грязью, и когда дождь начал очищать Страну, оно даже несколько подрастерялось. Не растерялись только чиновники, которые тут же принялись строчить рапорты и доклады об успешном преодолении многолетней проблемы уборки мусора. Но дождь не только избавлял от грязи, но и на корню уничтожал плантации мандрагоры и виноградники, вымывая из земли едва проснувшиеся корешки и оголяя корни лозы, превращая их в обычный гумус, освобождал некогда плодотворные земли от пестицидов и гербицидов, а разжиженная дождем грязь постепенно, прямо по магистральным дорогам, предназначенным для поездок высоких чиновников и высокопоставленных иностранных гостей, подбиралась к химическим заводам, нефтепроводам, газоносным линиям, электростанциям, игорным домам и, пользуясь его отсутствием, к Резиденции. Забеспокоились даже соседи, им своей грязи хватало, тут еще замаячила перспектива убирать чужую, и, бросив все дела, в срочном порядке начали возводить глухие заборы по линии своих границ, чтобы хоть как-то остановить наплыв, обладающий удивительным свойством – несмотря на свой предельно неприглядный вид, субстанция не пахла.

Он обо всем этом знал, не мог не знать – с внешним миром у него была космическая связь, которую обнаружил в себе еще в пору, когда работал младшим сотрудником в дальнем отделении секретного учреждения: – закрывал глаза и представлял себя связанным невидимыми нитями со всей Вселенной. А теперь так же закрыв глаза, все считал-просчитывал, с чего начнет, когда вновь вернется в свой рабочий кабинет и сядет на свое кресло-трон, каким будет его первый приказ: все рассматривал планету с высоты птичьего полета, заглядывая в самые ее потаенные места, невзирая на время и пространство, все прошедшее и будущее виделись ему, как гряда гор, а пространство – как предельно увеличенная карта мира. Думал о том, как усилить свое влияние на мир, с удовольствием и буквально воочию видя, как Самый Большой, но низкорослый начальник одной из обширных и авторитетных стран мира, известный своей непроходимой тупостью (был выпущен и переведен на основные языки мира многотомник его сентенций, собранных одним из корифеев мировой литературы), а так же всевозможными казусами, которые время от времени с ним приключались, то с пони падал, то напивался до чертиков посреди какой-нибудь серьезней конференции, то на глазах у изумленной публики приставал к женщинам, мог ущипнуть, например, горничную или официантку, попавшуюся под руку, или лезть с грязными предложениями к жене президента или посла уважаемой страны, выбегает из своего белоснежного дворца, мирового символа могущества, и встречает его на улице, бросаясь на шею по одной простой причине, что именно Страна занимает настолько удобное геополитическое положение, что с ее территории можно обстреливать оба полушария Земного шара, Северный и Южный полюсы и каждую точку экватора.

Он мечтал о том дне, когда Страна станет напоминать огромного паука, от которого во все стороны и страны потянутся трубы, полные стратегического сырья – мечты, влияния, всеобщего уважения и многого другого, что могла дать запасы, которыми он обладал, говоря без преувеличения, в одиночку, ни на секунду не снимая руку с пульса событий, происходящих вокруг богатств, по воле природы оказавшихся в недрах Страны. Несколько лет назад, мимоходом узнав от одного из мировых руководителей, что глава его правительства продал за рубеж весь запас оружейного плутония не по той цене, по которой перед ним отчитался, немедленно вызвал того к себе, потребовал вернуть разницу в цене в десятикратном размере и не успокоился, пока вся сумма, проходя через восемьсот семьдесят пять банковских счетов фирм-однодневок, зарегистрированных на самых разных точках планеты от Арктики до Антарктиды, не оказалась на его кодовом счету. Виновного сильно наказывать не стал, хотя тот, кто случайно проговорился, назвал того крупнейшим коррупционером в мире – здраво рассудив, что такие всегда нужны, отправил его в почетную ссылку, послом в одну из второстепенных, по его мнению, стран.

Его борьба с коррупцией во имя собственной карьеры давно ушла в прошлое, теперь он на коррупцию старался не обращать внимания, соглашаясь с выводами известных экономистов и компетентных журналистов, утверждающих, что она один из самых надежных и самодостаточных способов управления государством, и считая, что чем больше людей будет вовлечено в коррупцию, тем сплоченнее станет Страна. Да и люди привыкли к тому, что без взяток и подношений ничего не делается. Его предшественник предлагал узаконить взятки, но тот являл собой особый случай в политике и не понимал, что нужно прислушиваться к мнению мировой общественности. Скрытая коррупция существует во всех странах, и все с этим в той или иной мере смирились, а открытая, особенно если ее узаконить, явно будет отдавать неприличием, по крайней мере сначала.

Предшественника можно было понять, тот был ученый, правда, без особых регалий, но ученый – до того, как стать Самым Большим начальником, работал младшим архивариусом, сидел в каком-то подвале, копался в старинных рукописях в надежде найти в прошлом что-то новое. И когда время вынесло его на поверхность политических событий, как иногда бывает, не очень понял, где оказался, ну и повел себя как человек, ничего не понимающий. В том подвале младшему архивариусу говорить было не с кем, и поэтому, порядком соскучившись по общению и будучи неплохим ученым, бегло и грамотно заговорил, включившись в политику, вскоре выдвинувшись в лидеры и в новом своем качестве проявив чудеса изобретательности. Архивариус быстро понял, что людям нравится, когда им говорят приятное, и особенно когда обещают – а обещать можно самое невероятное, чем невероятнее обещание, тем лучше. Кроме того, он обладал колоритной внешностью, носил бороду и усы, длинные вьющиеся волосы, одевался как все, тут еще начал курить сигары и трубки, слегка подражая иностранным революционерам. Его полюбили, и когда пришло время выбирать, недолго думая, выбрали Самым Большим начальником.

И он оправдал надежды, в первый же день пребывания на высокой должности сделал заявление, в котором записал во враги все пять государств, с которыми у Страны имелись общие морские и сухопутные границы, за что и был немедленно объявлен ими персоной нон грата. Спустя пару лет, оказавшись не у дел, откровенничая с друзьями, объяснял свое первое заявление тем, что начитался книги одного известного поэта, в которой доказывалась высокая вероятность его мессианства – автор книги утверждал, что именно младший архивариус во главе своего народа явит миру счастье. По поводу нежелательности своей персоны беспокоиться не стал – ну, не был за границей и не был, чего, мол, мы там не видали, и активно занялся руководством страной. Исторически сложилось так, что ею никто никогда не управлял, все руководили, и архивариус в этом смысле не стал ничего менять, и первым делом собрал вокруг себя своих друзей – тех, с кем когда-то учился, вместе рос, служил в армии, близких и дальних приятелей, просто собутыльников, считая, что так надежнее. Главным по кадрам назначил соседа, торговавшего арбузами, логично рассудив, что если человек разбирается в арбузах, безошибочно определяя, какой из них, абсолютно похожих друг на друга, спелый, а какой – нет, то может разбираться в людях, которые, в отличие от арбузов, не только внутренне, но и внешне весьма и весьма разные.

Архивариуса быстро полюбили, особенно за то, что, став Самым Большим, не отказался от старых привычек – как пил крепленые вина, так и продолжал пить, и в основном с теми же, с кем пил обычно, как волочился за юбками, будучи убежденным холостяком, так и не стал изображать святого, вел себя как нормальный мужчина, правда, придумали ему несколько кличек, но в основном любя. Особых указов или распоряжений он не издавал, заявлениями выступал о мере необходимости, время от времени в телевизионной интерактивной передаче «Три часа Самого Большого», общался, как он выражался, с народом, выслушивал жалобы, проявлял сочувствие, говорил «все обойдется, не переживайте», рассуждал на философские темы, делился впечатлениями от своей новой жизни, но со временем все же потерял интерес к руководству. Управлять ему не хотелось, не было на это ни сил, ни желания, все чаще втайне от телохранителей убегал в старый подвал, где находился архив, садился за свое рабочее место, перебирал пропахшие временем бумаги, а однажды и вовсе учудил: сбежал к старому другу на свадьбу, затеял там драку и вернулся с порядочным синяком под правым глазом. Сам особо не расстроился, но телевизионную передачу с его участием, которая уже была включена в программу, и встречу с послами стран, входящих в Великую Девятку, пришлось отменить. Чуть до международного скандала не дошло, удалось уладить дело только благодаря решению правительства о дополнительных поставках нефти. Что же касается телевизионной передачи, то следующую пришлось сделать шестичасовой – в два раза большей по времени, чтобы компенсировать людям моральный ущерб.

Архивариусу не удавалось осуществить лишь одну мечту: в своем теперешнем положении он никак не мог себе позволить хотя бы разок сходить в свое излюбленное место – пивной бар с поэтическим названием «Янтарь», где подавали янтарного цвета пиво. Этот бар был настолько особый, что казалось, будто его сюда перенесли из какой-то волшебной страны. Он располагался в довольно просторном подвальном помещении, куда солнечный свет не проникал, а электрическое освещение было столь мягким, что человеку, попавшему сюда, никуда не хотелось уходить. Вместо столов стояли большие бочки из под пива, а вместо стульев – бочки поменьше с маленькими мягкими подушечками. В это круглосуточно работающее заведение, где всегда играла тихая, ненавязчивая, не отвлекающая, органично вписывающаяся в обстановку музыка. Людей привлекал в определенной мере интерьер, но славился бар главным образом своеобразной кухней. Здесь не было никаких спиртных напитков, пиво же предлагалось по сезону: в теплое время года – легкое и светлое, зимой – темное и густое. Складывалось впечатление, что бар прививает вкус своим клиентам, в некотором роде даже диктуя им собственные правила. Судя по количеству посетителей, их это вполне устраивало, многим очень даже нравилось, хотя не было случая, чтобы кто-то уходил из этого бара перебравшим. То ли сама атмосфера настраивала на сдержанность, то ли подаваемые здесь блюда не позволяли увлекаться многочисленными сортами хмельного напитка в большей степени, чем дозволялось нормами приличия, но даже разговаривали здесь на высокие темы, читали не газеты, а стихи, рассказывали не сплетни и не анекдоты, а притчи, и если пели, то очень тихо, для себя. Еда в баре была отменная: кроме приготовленных особым образом морепродуктов и свежесваренных речных раков можно было заказать блестящие от микронных кристалликов соли перченые баранки, пожар от которых на языке могло потушить только здешнее пиво, тающий во рту соленый горох особого сорта, сваренный в течение строго определенного времени и подаваемый с небольшим количеством постного масла или еще и жаренный на глубокой сковороде без каких-либо добавок. Те же, кто был настроен более серьезно, могли полакомиться бараньими ребрышками с барбарисом и алычовой приправой, запеченными свиными ножками, выдаваемыми здесь за мясо дикого кабана, но не становящимися от этого менее вкусными, и местным кулинарным шедевром, считавшимся многими гурманами верхом совершенства, – кусочками маринованной в луковом соке молодой индейки, хорошо прожаренными на открытом огне.

Вот в этот бар архивариуса не пускали, как бы он ни просился, – бывший продавец арбузов, которого он назначил ответственным за кадровые вопросы, категорически, под страхом немедленного увольнения, запретил советникам и телохранителям даже упоминать при нем о существовании этого заведения, а водителям приказал объезжать место расположения бара за четырнадцать километров. Архивариусу же дал слово создать прямо в Резиденции аналог бара, даже возможных посетителей обещал подбирать так, чтобы все было как в «Янтаре». У него были свои резоны – ревновал, ведь в баре архивариус мог встретить старых, в определенной мере забытых собутыльников, среди которых было немало толковых парней, и в следствие этого боялся за свое место: мало ли к чему может привести восстановление отношений со старыми друзьями.

Между народом и руководством Страны во все времена лежала пропасть, преграда, которую народ не мог переступить, но иногда переходила власть, и не всегда с благими намерениями, поэтому при архивариусе люди быстро привыкли к тому, что в их жизнь никто не вмешивается, довольно скоро разобрались и начали просто жить. Архивариуса это тоже устраивало, к тому же он оказывался прав в том, что все обходилось и не приходилось особо заморачиваться. Постепенно все налаживалось, кто-то возвращался к примитивному земледелию, чтобы заново начать эволюцию хозяйственной деятельности, кто-то – к скотоводству, кто-то уходил в собирательство и охоту, учителя становились репетиторами, композиторы – бродячими музыкантами, ученые ударились в мистику, занявшись алхимией и астрологией, останавливались заводы и фабрики, бандитам стало некого грабить и они легли на дно, решив обдумать новую обстановку. Даже море стало возвращаться, стыдливо прикрывая все те места у самой красивой в мире, на взгляд аборигенов, конечно, Набережной, которые когда-то оголило, и возвращалось еще более синим, что радовало людей, особенно молодых, – те из них, которые были влюблены, просто не уходили с берега, сутками стояли у кромки воды, целомудренно взявшись за руки и вглядываясь в спокойную, как сон младенца, синеву.

Те удивительные времена проходили у него перед глазами, и он не мог понять, как архивариусу, к тому же младшему, который вообще ничего не делал, никакой политики и никаких технологий не придерживался, просто жил, только при очень острой необходимости отвлекаясь на вопросы, связанные с руководством Страной, воспринимая их как бремя, удалось за кратчайшее время разрушить все столь долго и за счет пролитой крови и пота, потраченных ума и энергии выстраданное, созданное, сотворенное многими поколениями социально активных людей – мыслителей, революционеров, мятежников, героев, авантюристов, борцов за справедливость, свободу, равенство и демократию, социалистов, анархистов, монархистов, многих других известных достойных внимания истории персон, даже не заметив и не поняв, чтó уничтожается и почему люди, которых часто называют народом, молча взирают на то, что все уходит.

Он еще не чувствовал, что находится в барокамере, ему казалось, что парит над временем, что ему дано еще одно преимущество над всеми остальными обитателями земного шара, а в это время его единственная дочь давала интервью не по ситуации игриво настроенному иностранному тележурналисту, и в прямом эфире кричала на весь свет, что никогда не поверит в смерть отца, он не может умереть, потому что не смертен, без него, без его участия в мире не может случиться ничего, он же с высоты своего положения, где не осталось ни одной хоть в какой-то мере стоящей ценности, смотрел на то время, когда на его Малой родине власть лежала на земле, посреди дороги, оказавшись ненужной никому, и все через нее переступали, не замечая и не понимая ее ценности.

Тогда он сидел дома у сестры, вдали от Столицы, забытый всеми, кроме людей, входивших в Сеть, не способных на инициативу и ждавших от него решения, и все обдумывал, как взять власть. Можно было банально нагнуться и поднять ее, но это было не в его правилах, да и могло привести к непредсказуемым последствиям, можно было дождаться выборов и баллотироваться, но шансов против архивариуса, который абсолютно ничего не делал, чтобы удержать власть, как это ни странно, у него не было. Рейтинг архивариуса поднялся после того, как однажды во всей Стране стали расти цветы, какие никогда здесь не росли, самые причудливые и красивые, с диковинными названиями, привлекая огромное число иностранных туристов, среди которых было много знатоков и коллекционеров. Некоторые из них утверждали, что обнаружили среди цветов совершенно новые виды, не имеющие названия и не зарегистрированные ни в одном каталоге. Цветы росли повсюду: на асфальте, подоконниках и крышах домов, стадионах, мусорных свалках, у онкологических диспансеров, на кладбищах, и даже там, где их никто не мог видеть. Места общего пользования заросли глициниями и хризантемами, задворки домов, куда мало кто заглядывал, застилали орхидеи, купола храмов затянулись полевыми цветами, единственное искусственное море исчезло с глаз за множеством лилий, а рукотворных прудов, вырытых когда-то для выращивания рыбы и затем из-за несоблюдения элементарных санитарных норм превратившихся в болота, и даже рек, по которым текли нечистоты, и озер, давно уже превратившихся в хранилище радиоактивных отходов, не стало видно под зарослями лотоса. Цветы росли повсюду, больше всего было роз, не тех крупных, которые ничем не пахли, кроме гидропоники и земли, пропитанной химическими удобрениями, а маленьких, божественно благоухающих, особенно в утренние часы, перед тем как раскрыться навстречу солнцу, и в сумерки, прежде чем свернуться в девственные бутоны. Над страной витал запах цветов, каким-то странным образом не смешивающийся ни с какими другими запахами, озаряющий лица всех, даже нищих, бездомных, обездоленных во всех смыслах слова, потерявшихся во времени и пространстве, вникал в души, как сигнал с других планет, прояснял умы, внедрял надежду, приносил веру, пробуждал любовь, возвращал ушедших, успокаивал обиженных, мирил поссорившихся. На глазах у всех запах менял мир, самое же странное заключалось в том, что люди понимали, что с ними происходит, они становились лучше и добрее, чувствуя себя частью природы, земли, неба, космоса, как леса, горы, моря и океаны.

Тогда нашелся человек, может быть, один-единственный, кто не видел, не замечал ни цветов, ни запахов, который решил нагнуться и поднять власть. Это был наркоторговец, имевший в своем лексиконе сто тридцать два слова, в том числе иностранного происхождения, треть из которых были матерными. Ими в основном наркоторговец и пользовался, да так эффективно, что сумел создать внутри Страны собственное государство с весьма развитой инфраструктурой – прекрасно работающей системой получения сырья, его переработки и сбыта в виде готовой продукции, наладил связи с коллегами со всех близлежащих стран, среди которых оказался министр оружия Немаленькой страны, который и надоумил его взять власть – мол, все равно здесь никому ничего не надо, а так ты будешь Самым Большим, организуем на базе Страны предприятие, легализуемся, заработаем наконец без оглядки на закон, на полицейских, среди которых нет-нет да попадаются играющие в честность – и обещал снабдить оружием, даже тяжелой техникой. Да ты не переживай, говорил он, даже стрелять не придется, не в кого, вся армия тут – это пара десятков телохранителей, как только увидят танки, разбегутся.

Так и вышло, с командой не возникло проблем, на пару дней прекратили поставку наркотиков, тем, кто приходил за товаром, сказали подойти к конкретному месту в конкретное время за бесплатной дозой, так и собрали армию. Спустя лишь семнадцать дней после разговора с другом-министром наркоторговец въехал в Столицу на танке и в форме маршала, и тут же запретил все существующие газеты, телевидение и радио. Зачем нужны газеты, я сам все скажу, зачем нужно телевидение, все и так видно, говорил наркоторговец, хотя все не решался войти в Резиденцию, а тот, младший архивариус, значит, немного понаблюдав за происшедшим из своего окна, закрыл кабинет на ключ и удалился к себе в подвал. И только когда группа старейшин, придя к нему за советом, обнаружила закрытый кабинет и забила тревогу, все проснулись и, не найдя ничего лучшего, первым делом бросились искать помощи у соседей. Но те отвернулись, из-за абсурдности ситуации делая вид, что их это не касается. Такие вещи по их разумению не могли происходить сами по себе, все полагали, что за этим кто-то стоит, и никто не решался даже на официальное заявление. Лишь лидер одной из северных стран сказал, что примет любой выбор народа. Люди поняли, что им идти не к кому.

Это было временем отсутствия всякой логики, но те события имели внутреннюю, не видимую никому, кроме него, логику. Сейчас, спустя много лет, никто бы не поверил, что человек, лежащий в барокамере практически без чувств, тогда совершил подвиг, достойный быть вписанным в историю золотыми буквами. Первым делом он показался, дал о себе знать, напомнил о себе, и для начала этого оказалось достаточно. Не обошлось, конечно, без Сети, его люди, до сей поры ждавшие команды, бросились во все уголки Страны, чтобы выполнить его приказ – донести до людей, до всех и каждого одну-единственную истину: спасти всех может только он, и никто больше. И спустя всего лишь сутки после этого народ буквально бросился кланяться ему в ноги, прося взять власть, а он, сославшись на старость, усталость, болезни и многое другое, сначала отказался. Только когда все население, включая детей, стариков, женщин, радикалов, умеренных, вчерашних его противников, непримиримых врагов, попросило его выйти из тени, прийти и властвовать, огласил свое условие, при котором мог бы согласиться: все, абсолютно все должны собраться на Главной площади к конкретному времени, и я приду, сказал он. И когда пришел, на площади были все, кроме архивариуса, который так увлекся старинными рукописями, что забыл о происходящем. Но и без него площадь напоминала колыхающееся море, миллионы людей собрались на одном клочке земли, чтобы попросить его стать над ними.

Иностранный министр не подвел наркоторговца-мятежника, самолеты-истребители без опознавательных знаков не переставая резали небо над площадью, вертолеты барражировали, иногда заходя над толпой, но танков уже не было видно, они были со всех сторон облеплены людьми, сторонники наркоторговца, получив свои дозы, успокоились и воспринимали происходящее вокруг как праздничное действо. Наркоторговец, не ожидавший подобной реакции населения, стоял потерянный, виду старался не подавать, хотя и забыл, зачем все затеял, не помнил даже слов, которые знал.

Он же, оглядывая площадь, понимал, что происходит, не стал идти на обострение ситуации только потому, что некоторые обстоятельства пока оставались для него тайной за семью печатями – не мог уяснить, кто все-таки стоит за мятежником, что его связывает с иностранным министром, насколько серьезно тот задействован или заинтересован в происходящем, по чьей указке действует, а если по своей инициативе, то что им движет. Приобняв наркоторговца левой рукой за плечо, он поднялся с ним на трибуну и сразу же начал говорить. Говорил он, вглядываясь в толпу, в глаза людей, буквально каждого из миллиона человек, чтобы видеть их реакцию, самолично удостовериться в том, что его слова доходят до адресатов. Говорил, с удовлетворением замечая, с каким вниманием вслушиваются в его голос, в слова, произносимые им с расстановкой, бедные крестьяне из равнинных провинций, одинаково плохо одетые и одинаково гордые горцы, задумчивые нефтяники и энергетики, недоверчивые, но способные поддержать и оправдать любое действие власти интеллигенты, наивные школьники старших классов, студенты, готовые встать на чью-либо сторону, лишь бы было весело, красивенькие, все как один рыжие ученики музыкальной школы со скрипками без футляров, милые дети, смотрящие больше не на него, а на своих отцов и матерей, и все же улавливающие связь между его персоной и глухой тревогой, которой веяло от родителей, женщины-матери, молящие всевышнего, чтобы все это (подразумевая все, что могло закончиться пролитой кровью) поскорее закончилось. Замечал городских сумасшедших, которых когда-то пытался завербовать в ряды своих осведомителей, для чего даже целую систему придумал, проституток, лузгающих семечки и время от времени поглядывающих на окружающих мужчин в поиске клиентов, и даже животных, бродячих собак и кошек, вечных обитателей большого города, к которым здесь всегда было особое, несколько принебрежительное, но в то же время трепетное отношение – внимания им не уделяли, но их никто и никогда не трогал, видимо, поэтому они ни у кого ничего не просили, но и не боялись.

Площадь слушала слова, которые хотела слышать, в которых нуждалась и которые приносили ее душе успокоение. Не слушал его лишь наркоторговец, все еще надеявшийся, что вот-вот произойдет чудо и все изменится, прилетит друг-министр и все встанет на свои места, а этот непонятный, но чем-то сосредоточивший на себе внимание огромной толпы, одним своим приходом превративший целую революцию в народное гулянье старик, которому удалось одним взглядом выдавить из него всю его уверенность, основанную на долгой безнаказанности, уберется восвояси. Или с самолетов и вертолетов откроется огонь, который сметет всю эту глупую толпу, странного старика, повернет ситуацию вспять, возвратив ему силу, которой он лишился как-то незаметно и бесшумно. Надеялся последней надеждой, держащейся на тоненькой ниточке неосведомленности и непонимания, на убежденности, что так не бывает, хотя все вокруг говорило, утверждало, даже кричало: бывает! Наркоторговца посещали смутные догадки, что наказание неизбежно, какое и за что, он понять не мог, но мысль, что грядет что-то очень нехорошее для него, что происходящее может для него закончиться печально, сама собой впитывалась в его мозги. Для него старик, стоявший рядом с ним на трибуне, говорящий голосом, полным металла, был почти никем. Так, фигура, занимавшая в пору его далекого детства самый высокий на Острове пост, известная, да, но мало что значащая – когда это было, все уже давно забыто, да, он потом занял еще более высокий пост уже в масштабах Страны, но все уже ушло, сейчас другие времена, наши времена, чем он может взять, на что надеется. Так думал наркоторговец, хотя и какой-то одной извилиной, не столь прямолинейной, как остальные несколько, осознавал, что хорохорится сам перед собой.