Текст книги "Несостоявшаяся смерть"

Виновника в изготовлении лишней палочки искать не стали, но чтобы организаторов не обвиняли в мошенничестве – прямой эфир все-таки! придумали другую форму выбора, на этот раз с использованием новейших технологий. Был заказан огромный лототрон на электрическом ходу, куда поместили большое количество (по числу претендентов) шаров, в каждый из которых вкладывали по листочку бумаги. Но только один из шаров должен был содержать бумажку с крестиком, и Самым Большим станет тот, кому достанется этот шар. Последовательность действий представлялась такой: лототрон устанавливается на мавзолее, построенном когда-то на всякий случай, а теперь служившим в качестве трибуны, и включается по знаку дирижера, руководящего оркестром. По этому же знаку оркестр начинает играть гимн, и пока звучит мелодия, лототрон вращается со скоростью восемнадцать оборотов в секунду во избежание экстрасенсорного влияния на процесс. После того как лототрон останавливается, восьмилетний мальчик, выбранный из множества детей посредством жесточайшего конкурса, по одному вытаскивает шары и передает председателю комиссии, состоящей из самых обездоленных и, значит, ни на что не рассчитывающих граждан. Тот достает из шара бумажку, сначала демонстрирует собравшимся на площади, затем громко произносит, например: «пусто» и отдает претенденту. Процедура устраивала всех, но насчет крестика взволновались религиозники – почему только крестик, когда в стране проживают представители разных конфессий. Тогда было решено счастливую бумажку отметить кроме крестика ноликом, полумесяцем, шестиконечной звездой Давида, пирамидой масонов и опять же на всякий случай еще одной, но восьмиконечной звездой. Было еще одно обязательное условие: все – и лототрон, и шары, и листы бумаги должны были быть большого размера, чтобы всем было видно. Когда все вопросы были согласованы, случилось непредвиденное – по дороге к площади, буквально за несколько сот метров до нее, автомобиль, не выдержав веса лототрона, потерял управление и свалился в море, как раз в то место, где когда-то пришвартовывалась Блуждающая буровая установка.

Следующую идею подал тот же выбранный по конкурсу восьмилетний мальчик: который вычитал в какой-то сказке, что в старину правителя выбирали с помощью птицы – собирали народ на площади, пускали голубя, и на чью голову он садился, тот и становился вождем. Идея понравилась, она была еще более демократичной, шансы встать во главе Острова теперь уже имели все, кто мог себе позволить прийти на площадь, хотя заранее договорились, что если голубь сядет кому-нибудь на голову не на площади, а где-то еще, пусть даже на подступах, то это не будет зачитываться. После того как все были готовы, вся Главная площадь, которую к тому времени успели в соответствии с модой переименовать в Площадь Раздолья, оказалась забита людьми, достигшими двадцатисемилетнего возраста, с которого разрешалось занимать высочайшую должность. Пущенный голубь сначала долго летал над площадью, то к великому восторгу и под восторженный гул толпы опускался, то, вызывая вздохи сожаления, поднимался, то, ввергая людей в уныние, удалялся, то под радостные их крики вновь возвращался, затем начал парить, как будто вглядываясь в лица, а может быть, и в души, но в конце концов улетел, оставив в нервном расстройстве, но с надеждой, скопление желающих занять самый высокий пост. Некоторые стали предъявлять претензии, показывая следы птичьей жизнедеятельности на своей одежде, мол, таким образом голубь нас отметил, но их доводы не были приняты во внимание по причине того, что подобная форма результата не была оговорена предварительно. Тогда пришлось прибегнуть к старому доброму способу, с кабинами для голосования, бюллетенями и урнами. Так и выбрали младшего архивариуса.

Это сейчас все это выплывало перед ним как из небытия, тогда же Он наблюдал за перипетиями, которые переживала Родина, издалека, из лачуги – лачуги только с виду, на самом деле из бункера со всей инфраструктурой, спрятанной глубоко под землей, который Он построил в лучшие для себя времена с помощью специальной бригады, занимающейся возведением секретных объектов, надземную же часть заставил сделать в виде деревенской хибары, ничем не отличающейся от других сельских строений, и оформил на имя своей названной сестры. Бункер был сделан так искусно, что со стороны никто бы не мог догадаться не только о его непосредственном назначении, но и о его существовании. В то время Он спускался под землю только для проведения тайных совещаний с представителями Сети, а обычно, сидя на завалинке, предавался размышлениям, анализируя информацию, которой его постоянно снабжали верные люди, находящиеся в постоянном ожидании решения своего единственного руководителя и готовые ко всему, кроме его смерти.

Он поражался слабости не только своих предшественников, но и многих из тех лидеров, кто оказался у власти в Стране, действиям большинства руководителей вполне благополучных стран, обращающихся с властью весьма легкомысленно, не до такой степени, как младший архивариус, но все же как с игрушкой, полученной в вечное пользование, и ведь все сходило им с рук, хотя роняли власть на каждом шагу, – просто время было такое, что зачастую ее некому было поднять. Он же все ждал своего часа, и сейчас из своей барокамеры, ставшей ему домом на долгие месяцы, каждое мгновение которых длилось словно вечность, удивлялся собственному терпению, по своей эффективности граничащему, как впоследствии стало ясно окружающим, с мудростью, и мысленно, как бы между делом, нисколько не отвлекаясь от своих размышлений, наблюдал за чернокожим мастером-парикмахером, приводящим его в порядок.

Парикмахеру было лет за семьдесят, может быть, больше, возможно, и вовсе был его ровесником, но чувствовалось, что хорошо сохранился, хотя был еще тот ворчун. Из постоянного бурчания, которым мастер сопровождал свою работу, Он и черпал информацию о нем – знал, сколько у него детей, чем болеет жена. Старик приходил каждый день, кроме тех тяжелых моментов, когда его оперировали, брил, а по необходимости и стриг, все время говорил, что-то рассказывал или напевал себе под нос какие-то минорные мелодии, разве что кроме первых нескольких минут их встречи, когда рядом стояли сотрудники спецслужб и медицинские работники, которые объясняли цирюльнику, как переводить в сидячее положение кушетку, на которой, как им казалось, без сознания лежал высокопоставленный пациент, спасение которого в начале его пребывания здесь клиника считала долгом чести и престижа. Это потом, после семи операций на сердце и трех трепанаций черепа профессора разуверились в собственных возможностях и все свои усилия направили на то, чтобы только поддерживать в нем жизнь.

Как выяснилось, чернокожий ворчун был личным стилистом местного Самого Большого начальника. За гроши служу – дул он в свою дуду в первое время, – хоть бы платили нормально за то, что слушаю его глупости, пока брею, да и какой из меня стилист, брадобрей я самый обычный! Но по истечении недели ему выплатили жалованье, о котором и мечтать не мог, не за парикмахерские услуги, конечно, за молчание, хотя говорить ему было не с кем. Не имея понятия о том, с кем имеет дело, парикмахер сначала зауважал своего загадочного клиента, но по мере прибавления денег, а может быть, в силу возраста, забыл об источнике своего неожиданного благосостояния, о том, за что ему платят президентскую зарплату, и вновь начал относиться к нему, как к обузе. Так продолжалось какое-то время, он уже начал беспокоиться за себя, ведь единственный человек, который регулярно его посещал и с которым он в течение почти тридцати минут оставался один на один абсолютно незащищенным, обращался с ним, на его взгляд, слишком неосторожно, к тому же с опасной бритвой в руке, относился к нему как к чему-то неодушевленному, называл мертвецом.

Но однажды парикмахер из теленовостей узнал, кого обслуживает, и воспылал к Нему любовью. Утешал, как мог, снабжал новостями, которые узнавал из газет и телевизионных передач, разговаривал с ним, как с родственником, уверял, что все будет хорошо и он обязательно выздоровеет, и, хотя наверняка осознавал безнадежность положения, все же пытался продлить время пребывания своего клиента на Земле, опять же, может быть, просто не желая раньше времени лишиться высоких заработков. Но он был рад, что есть хоть одна нить, пусть даже в лице старика-цирюльника, связывающая его с внешним миром.

С цирюльником отношения, если их можно так называть, налаживались, тот все больше к нему привязывался, иногда казалось, что старик что-то такое узнал, даже не узнал, а будто что-то ему открылось, но что – сам понять не мог. Он же начинал скучать по постоянному ворчанию, по мелодиям, которые брадобрей напевал по-особому, сравнивая же его со своими подчиненными, с теми, кто составлял основу Сети, и даже с Самыми Большими начальниками разных стран, а ему приходилось встречаться и даже тесно пообщаться с огромным числом таковых, он все чаще отдавал предпочтение чернокожему иностранцу, оказавшемуся Его невольным помощником.

С одним из таких начальников у него сложились довольно-таки близкие отношения. Когда-то они работали в разных регионах, но в одной конторе, как тот любил выражаться, служили одному богу. Жизнь их свела в пору пика карьеры обоих, направление должностного восхождения было у них разное, поэтому конфликты исключались, хотя он всегда опережал приятеля. Может быть, по этой причине, а может, просто человек был такой, но когда начались проблемы с Самым Большим Начальником – предателем, страдающим диареей, тот взял сторону высшего в стране чиновника. Потом, когда они оба вернулись в Большую Политику, правда, по-разному, – он-то сам взял власть, а того привезли на самолетах-носителях, оснащенных двумя ракетами с ядерными боеголовками, покрашенными в белый цвет, чтобы все поняли, что никто тут шуток не шутит, и посадили на трон – долго извинялся, объясняя все обстоятельствами – объективными, субъективными. Не сразу, правда, а после первой зимы, выдавшейся особенно суровой, в течение которой вся его страна замерзала из-за нехватки топлива и электричества и люди жгли все, что могло дать хоть какое-то тепло, а в определенный момент пришли к нему в кабинет и молча вынесли столы из красного дерева, кресла, обтянутые ценнейшей кожей, те же, кто посадил его в высшее кресло, на телефонные звонки не отвечали, тот и понял, что без Его поддержки пропадет. Звонил, присылал поздравления с праздниками и соболезнования по скорбным случаям, стал часто приезжать к Нему, принимал участие в разных торжествах, говорил здравицы, в общем, налаживал отношения. Но и он в долгу не оставался, делился с соседом электричеством, увеличивал по необходимости поставки топлива, даже подарил ему часть нефтепровода, небольшую, правда, но именно этим подарком сделал его окончательно своим. Тот все чаще откровенничал, даже советовался по поводу покушений, которые сам на себя организовывал, чтобы было в чем обвинять оппозицию, которая становилась все сильнее.

Однажды, не рассчитав и положившись на защищенность бронированного лимузина – видимо, производители допустили какой-то брак или взрывчатки кто-то положил больше, чем надо было, ведь взрывами баловались не военные специалисты, а взрывотехники, в недавнем прошлом занимавшиеся разрушением пород на угольных шахтах, их количество взрывчатого материала не особо волновало, чем больше, тем лучше, – но как бы там ни было, пострадал тот серьезно, на нем выгорела вся одежда, а от ударной волны он на какое-то время лишился рассудка, так и стоял перед камерами голый и сошедший с ума. Долго в себя не приходил, да и возраст сказывался, к тому времени ему уже было за сто лет, но рейтинга, заработанного на том неудачном вроде бы взрыве, хватило ему надолго. К сожалению, полученные во время взрыва повреждения бесследно не прошли, во время официальных выступлений тот иногда заговаривался, начинал выдавать все тайны, которые когда-либо знал. А тайны в основном были чужие, ни у него, ни у его страны особых секретов тогда еще не было, на этой почве мог заработать огромную популярность, многие издательства уже обращались к нему с заманчивыми предложениями опубликовать любую книгу, которую тот самолично напишет. Но тут прилетели те же самолеты-носители с теми же секретными сотрудниками, забрали его, заодно и поставили на его место нового человека. Пришлось забрать обратно подарок, тот кусок нефтепровода, и какое-то время с той страной никаких отношений не было, пока новый Самый Большой не одумался, так и не дождавшись ответа на свои звонки от тех, кто его определил на должность, и не приехал с просьбой о помощи.

С другим начальником, который руководил совсем небольшой страной, не по соседству, но неподалеку, Он близко познакомился только после того, как того выгнали, по выражению прогрессивно настроенных журналистов, деструктивные элементы, до этого они встречались, здоровались, даже пару раз кофе попили за одним столом, но как-то отношения не сложились. Так вот того изгнали, точнее, даже не так – толпа привела и поставила на его место другого человека, пока он был в зарубежной поездке, отдыхал, катаясь на горных лыжах. Причин изгнания было много, поводом же послужили насквозь фальсифицированные парламентские выборы. Изгнанник считался одним из самых демократичных лидеров среди все тех же новых или молодых демократий, известным как ученый-академик в области то ли химии, то ли физики, представители прессы его обожали из-за словоохотливости, он был красив как свежеснесенное яйцо, мог говорить много и по делу. Обратно в страну его не пустили, более того, его многочисленное семейство, включая родственников по линии жены, тоже, кстати, известной ученой, вынуждено было покинуть страну. В начале конфликта все зарубежье было на его стороне, называя тех, кто восстал против него, как водится в молодых демократиях, одурманенной алкоголем и наркотиками толпой, но когда эту толпу показали по телевидению, мир увидел людей, внешний вид, одежда, глаза и выражение лиц которых говорили о бедности, не поддающейся никакому описанию. И эти люди не требовали хлеба, повышения жалования или уровня жизни, они хотели убрать из парламента родственников этого Самого Большого начальника. К тому времени считающиеся объективными международные организации уже оценили выборы как вполне демократические, отозвать оценку было бы неудобно, и им пришлось просто промолчать. Изгнанник гостил у него недолго, но за это недолгое время успел наговорить достаточно всякой ерунды, во всем обвинял третьи силы, хвастался знаниями, выпущенными книгами, встречами с известными людьми, показывал фотографии, где был запечатлен с начальниками больших стран, но в основном жаловался на непонимание народа: сколько я для них сделал, неблагодарные, так ничего и не поняли! Объяснял, почему в главе парламента поставил брата, заместителями – трех племянников и мужа старшей дочери, а лидерами комитетов – свояков и шуринов: мне же нужно работать с людьми, которым я доверяю, верно ведь, верно? – наседал он, требуя ответа. Все советовался: может быть, есть смысл заняться выращиванием капусты, как римскому императору Диоклетиану, отошедшему от власти, хотя белокочанная капуста уж слишком банальна, надо бы выбрать что-нибудь более интересное, вроде брокколи или кольраби. Гостил он недолго, новые власти не стали затребовать своего бывшего вождя обратно, и ему удалось устроиться в Академию научных рассуждений в третьей стране. С деньгами проблем у него не было, вот и жил, по слухам, припеваючи, в окружении родных и близких до конца жизни, хотя очень надеялся, что его позовут обратно на трон, купил себе переносное радио и все время слушал новости, все ждал благоприятных для себя вестей, даже в своем завещании написал, чтобы рядом с ним в могилу положили радиоприемник.

Еще один любитель родственных отношений все устраивал мужей своих многочисленных дочерей. Получалось у него довольно удачно, высоких должностей было предостаточно, но зятья просились на хлебные места, ни один из них не хотел отправляться за рубеж даже в качестве посла, всем хотелось заработать, как они это называли, пока есть возможность, намекая женам на то, что тесть не вечен, никто в наше время не гарантирован от революций, а то и от чего похлеще. Тесть же, увлекшись, даже захотел посредством брачных дел мирным путем прибрать к рукам чужую землю – выдал одну из дочерей замуж за сына лидера соседней страны. Все шло нормально, и даже на первом этапе все получилось – состоялась пышная свадьба, съехались высокие гости чуть ли не со всего мира. Только дочь вот подвела, больно уж взбалмошной оказалась и, не поладив с свекровью, через два с половиной месяца вернулась домой.

Взбалмошные попадались и среди самих руководителей – один самодур не терпел, когда его без разрешения отвлекали, и нагнал на свое окружение такого страху, что когда во время игры в любимое водное поло ему стало плохо и он, потеряв сознание, стал погружаться в воду, никто не посмел ему помочь – так и утонул, оставив после себя разветвленную сеть тюрем и исправительных лагерей, и еще долго после его смерти работники пенитенциарных учреждений из других государств приезжали в его страну за опытом. Другой был высок и статен, но знал так мало слов, что на всех похоронах и обо всех покойниках говорил одно и то же – называл усопшего по имени и фамилии, делал глубокомысленную паузу минут на шесть, во время которой сопровождающие его советники и помощники надеялись, что он скажет что-то новое, но красавец каждый раз продолжал одинаково: был умом, честью и совестью своей эпохи. Третий воображал себя гением, писал поучительные произведения, обязательные для изучения во всех учебных заведениях его страны, объяснял, зачем нужно мыть руки перед едой, пространно расписывал, почему именно перед едой, а не после, доказывал, что если утром хорошенько помыться или хотя бы наскоро принять душ, то в течение всего дня можно оставаться чистеньким и что женщинам реже приходится мыть руки, чем мужчинам. Этот деятель ставил себе памятники из разных металлов и в разных позах, но всегда с вытянутой вперед рукой, говорил, что только он знает, куда должна идти страна, каждый день обращался к народу, причем обращение сначала транслировалось в прямом эфире, затем несколько раз в записи, на следующий день его текст публиковали все газеты страны, а в конце года издавался сборник всех без исключения обращений, волосы красил в жемчужно-серый цвет, чтобы казаться седым и мудрым. Два раза проводил выборы по избранию самого себя, затем решил, что это – лишние расходы, и объявил себя пожизненным руководителем.

Мировое сообщество, трепетно относящееся к вопросам прав человека, не одобряло эти действия, но в отношении последнего, например, вело себя весьма лояльно, видимо памятуя, что именно на территории его небольшой страны находилась большая часть запасов вещества, так необходимого так называемым супердержавам для производства передовых видов оружия массового поражения. Разумеется, если бы тот выстроил свой парламент в полном составе и стрелял по народным избранникам, как по воробьям, это бы точно не приветствовалось, порицание-то уж точно сделали бы. Хотя как знать, в другой подобной стране, где во главе стоял симпатичный парень, в котором из-за его уж больно приятного внешнего вида мировое сообщество души не чаяло, во время демонстрации против той же фальсификации результатов выборов людей давили многотонными автомобилями, предназначенными для перевозки руды, и ничего, не заметили, даже пострадавших не стали считать. Потом, правда, объяснили, что те события по времени совпали с рождественскими каникулами, никого не было в офисах, некому было выступить с протестом, в общем, объяснили довольно правдоподобно.

Не менее интересное происходило с детьми высоких начальников. По непонятной причине судьбы этих детей развивались по нескольким очень похожим друг друга сценариям: в основном они кончали с собой, как только достигали совершеннолетия, а те, кто оставался в живых, либо становились алкоголиками и наркоманами, либо уезжали за границу, где меняли свои имена и фамилии, конечно, за исключением тех, кому удавалось занять место своих высокопоставленных родителей. Случалось, что из этих детей получались телеведущие и, в редчайших случаях, – политологи. У начальников поменьше дети вырастали говорливыми, их с удовольствием принимали на философские факультеты университетов, где они поражали преподавателей своим обширным словарным запасом.

Все эти факты в деталях и подробностях были Ему известны, иначе и быть не могло, в отношении своих детей он был достаточно щепетилен, волновался за их судьбу и пытался оградить их от всяких неприятностей. Особенно переживал за сына – уж очень сильно тот отличался от обычных людей. Еще тогда, когда сын родился, Он пригласил к себе педагогов и психологов, советовался, как лучше воспитать, какой методики придерживаться, чтобы ребенок не вырос с ворохом комплексов. Но ничего путного те ему так и не посоветовали. Он сам нашел выход из положения, нанял для воспитания сына только высоких людей, можно сказать, окружил его баскетболистами, в основном женщинами: пусть ребенок с детства привыкнет, что дело не в росте. Хотя сам он знал, что дело и в этом тоже, сам-то был высок и строен, по-деревенски гибок и силен, в толпе его трудно было не заметить. Из-за этого в молодые годы его даже за границу не посылали со специальными заданиями, если не считать того раза, когда ему поручили возглавить группу, которая должна была организовать в одной бедной стране государственный переворот. Баскетболисты и баскетболистки действительно помогли – уже в детстве сын время от времени спрашивал, может ли он стать таким, как папа.

Может и должен стать, думал Он, без единого движения лежа внутри конструкции, которая пока успешно обеспечивала его жизнедеятельность, хотя и не представлял, как карлик может стоять во главе государства. Но с другой стороны, кем были многие из тех, с кем он чуть ли не ежемесячно сталкивался во время официальных визитов, на всяких саммитах, так называемых встречах на высшем уровне. Тот же Самый Большой начальник авторитетнейшей страны, чернокожий любитель горячительного, который все мечтал бросить пить и стать белым, записался во все клубы анонимных алкоголиков, всем, кому только можно было, рассказывал, как он стал алкоголиком, сделал себе только за время пребывания в должности Самого сто семьдесят две пластические операции, и после каждой из них, как только снимали с него бинты, бегал по своему дворцу и у каждого встречного-поперечного спрашивал: «Ну что, белее я стал, белее?» Или тот, который новейшее вооружение – танки, самолеты, ракеты, снаряды, специализированные отряды офицеров-людоедов – испытывал в собственной столице, в основном на зданиях государственных учреждений – парламента, высшего суда, министерства образовательных дел и комитета по оздоровлению, объясняя это тем, что нужно совмещать испытание с показом, чтобы иностранные покупатели вооружения могли воочию видеть, какого качества оружие выпускается в стране. Удивительным было не то, как эти руководители поступали, а то, что никто вокруг не удивлялся, только сокрушались: «Ах, как жалко, ах, как неудобно», и не более того. Что-то происходило серьезное или даже уже произошло, и в очень больших масштабах, но непонятное и невооруженному глазу невидимое, только что это было – Он пока понять не мог.

Хотя с каждым днем Ему открывалось все больше и больше, Он все отчетливее сознавал: его состояние, мир, куда вошел и где кроме него никого не было, – не кома и не клиническая смерть, как твердили солидные и вальяжные доктора во время своих бесконечных и раздражающих его консилиумов, заканчивающихся тем, что его в очередной раз оперировали, а вершина, откуда открывался доступ ко всему, чем обладала Вселенная. Он мог видеть все и наблюдать за всем, стоило лишь хотеть видеть – и становилось не только видно, но и прозрачно и проницаемо, стоило хотеть понять – становилось понятным, исчезала пелена, закрывающая суть вещей, и она открывалась, выплескивая свои тайны. Науки, которые ему никогда не приходилось изучать, опыт, которого он никогда не имел, умения, навыки – все, о чем он когда-либо мечтал, становилось постижимым. Но все же нечто непонятное Его отделяло от чего-то самого главного, между ним и чем-то величественным пролегал барьер, который Он никак не мог преодолеть, хотя временами чувствовал себя в прямом смысле слова всемогущим.

Как бы Он ни отвергал воспоминания, но именно память просыпалась и возвращала его назад, к самому началу его пребывания на Земле, заставляла заглядывать в самые дальние и не всегда приятные уголки сознания, где скрывались потаенные желания, никому не высказанные мысли, отложенные до лучших времен идеи, и может быть, грехи, в отношении к которым Он никак не мог смириться с общепринятыми понятиями. Да и можно ли было назвать грехом, например, его первое серьезное решение в качестве Самого Большого начальника построить на Острове, прямо на берегу моря, город химиков с семнадцатью градообразующими заводами, способными выдать самую дешевую продукцию? Он обосновал свое решение тем, что на заводах будет работать молодежь – бывшие воспитанники детских домов, по которым, если даже с ними что-то случится, например, если смертность среди жителей города окажется выше нормы, плакать некому. Платить им можно по минимуму, они и так не привыкли к роскоши, а жить будут в общежитиях. Сократить общие расходы и снизить себестоимость продукции можно за счет очистного оборудования – оно не нужно, когда есть море, а для всевозможных радетелей за экологию поставим муляжи этих сооружений. Так и сделали, за два года построили все заводы, все они были открытого типа, значит, без стен, благо, климат позволял, правда, мешал ветер, дувший триста пятьдесят дней в году, но как бы там ни было, к назначенному сроку пошла продукция.

Все шло как надо, не стали помехой даже пропитанные разного рода ядовитыми веществами воздух и вода, если бы не одно упущение: при планировании города-предприятия не учли, что молодые люди имеют обыкновение создавать семьи и даже плодить детей, и им вряд ли захочется всю жизнь проводить в общежитиях. Как только они создавали семьи, то тут же уходили за город, строили там времянки из того, что попадалось под руку, называя это «жить самостоятельно». Через несколько лет, уже после инцидента с крестьянами, кое-чему его научившего, оставив в памяти глубокий след, когда весь город был облеплен хибарами, лачугами, построенными без всякого разрешения властей, им было принято решение снести все это, как он называл, безобразие, и снесли бы, но тут выяснились новые обстоятельства: дети в городе-предприятии рождались исключительно мутантами, живыми, но без кожи, без ног, ртов, ушей, некоторые даже без головы, или наоборот, с несколькими конечностями, с двумя-тремя головами, со множеством глаз – вариантов уродства было столько, что для их перечисления нужно написать отдельную книгу. К тому времени, когда об этом стало известно, случаи рождения уродов приобрели массовый характер, Дошло до того, что ущербных младенцев перестали считать неполноценными, а уродами считались дети, которые рождались нормальными. Особенно радовались бесплодные пары, лишенные возможности иметь потомство. Представители городских властей, конечно же, об этом знали, у них самих дети рождались уродцами, разве что несколько красивее, чем у обычных рабочих, может быть, потому, что они в отличие от рабочих передвигались по городу в противогазах, лишь иногда снимая их, чтобы, например, поесть. Они пытались пробиться в высокие кабинеты, но их никто из высокопоставленных чиновников не принимал из-за запаха, который шел от них, из-за звука надрывного кашля, который они издавали, и из-за крови, которой они харкали. Обстановка тем временем накалялась, норовя выйти из под контроля.

О происходящем в городе стало известно с большим опозданием. Из-за устойчиво неприятного запаха туда никто не ездил, да и незачем было, тех, кто там работал, родственники не помнили, и посещать их было некому. Сами же химики никуда не выезжали из-за диких головных болей, которые начинались у на них, привыкших к смогу сразу, как только они попадали на более или менее чистый воздух. Жители города ждали, когда к ним приедут, чтобы хотя бы показать, как они живут. Но никто не приезжал, ведь город имел своеобразную защиту от любого доступа, в радиусе двадцати километров дышать здесь можно было только тем, что выбрасывали в атмосферу заводские трубы, а за сорок километров запах раздражал ноздри и заставлял возможных посетителей повернуть обратно, и жители города начинали терять терпение.

Секретные службы, на которых лежала обязанность информировать руководство страны о подобных проблемах, своевременно не смогли доложить об аномальных явлениях среди населения, они ссылались на то, что родители детей-мутантов, стесняясь, что у них получились такие дети, никому их не показывали, на самом же деле все было по-другому. Сотрудники этих служб не выдерживали пребывания на воздухе, пропитанном в городе-предприятии самыми различными химическими веществами, и договорились с связистами, чтобы они прокладывали для них телефонный кабель в деревню, находящуюся в сорока восьми километрах от опасного для здоровья места, но с сохранением телефонных номеров, там и сидели, изредка облетая химические заводы на герметически закрытом вертолете с необходимым запасом чистого воздуха.

Вот и вышло, что об аномальных новорожденных стало известно не от них, а от изобретателя-рационализатора, время от времени наведывающегося к химикам для испытания придуманного им противогаза и в поисках новых идей. Тот и написал в Самое Главное учреждение письмо с предложением использовать детей-уродов в качестве будущих работников. Обычные люди здесь не выдерживают долго, а эти дети привыкают к любым ядам уже во чреве матери, другим воздухом они и не смогут дышать, и если их начать учить ремеслу с детства, то уже в подростковом возрасте они могут составить новое поколение химиков. А те, кто родятся от них, могут стать уникальными специалистами. Хорошо бы, писал изобретатель, при определении специализации учитывать форму уродства, многоногих учить одним профессиям, многоруких – другим, а, например, безруких, но многоглазых – третьим.