Текст книги "Ответ на рукописную статью «Христианство и прогресс», присланную в редакцию газеты «Русь»"

Иван Сергеевич Аксаков
Ответ на рукописную статью «Христианство и прогресс», присланную в редакцию газеты «Русь»

Я прочел внимательно вашу рукопись, многоуважаемый NN. Она – замечательный симптом времени сама по себе, отражая как в зеркале движение мысли, вопросы, задачи, насущные потребности и мучительные боли нашей поры. Она замечательна и тем, что ищет разрешения и выхода из современного состояния не на отрицательном только, но и на положительном пути, пытается навстречу потоку разрушительных учений противопоставить живую силу зиждительного учения Христа, – помирить, отождествить христианство со столь привлекательными для современного общества «прогрессом» и «либерализмом».

Всякая работа мысли в этом направлении почтенна, особенно же такая работа, которая сопряжена с некоторым самопожертвованием для мыслителя, то есть представляет, в случае оглашения его мнений, опасность для его материального благополучия. Но именно вследствие такого высокого нравственного значения вашего труда и тем более вследствие важности самого содержания, самой задачи, я чувствую себя обязанным высказать вам свои замечания и возражения с полною откровенностью. Но тут-то и затруднение. Если бы мы вели устную беседу, то я разобрал бы ваше сочинение постранично, отметил бы каждый ваш штрих, по моему мнению неверный. Этого нельзя сделать на письме и мне приходится указать вам только главные пункты нашего разногласия и сообщить несколько общих замечаний.

Прежде всего о заглавии: «Христианство и прогресс». Слово прогресс само по себе ничего не выражает; ведь мы говорим: «прогресс добра и прогресс зла, прогресс болезни». Положим, вы принимаете его в общеупотребительном смысле, как движение человеческого сознания вперед. Но в том-то и дело, что это только движение и движение не останавливающееся. Если даже признать, что это движение к истине, то ведь оно в человеческом сознании совершается, как известно, чрез всевозможные темные закоулки, горьким опытом лжи и заблуждений, так что захваченный в данный момент на пути своем прогресс вовсе не служит выражением истины. Например, современный прогресс в науке доказывает, что человек произошел от обезьяны, завтра та же наука, двигаясь вперед, докажет, что это «последнее слово науки» – вздор, и выскажет новое «последнее слово» и т. д. Между тем, противопоставляя современный прогресс настоящему состоянию церкви и христианства, представляя прогресс какою-то благою самостоятельною силою, далеко опередившею современное христианство, силою, с которой приходится считаться и за которой приходится бежать вдогонку, отводя такое высокое и почетное место прогрессу, вы, мне кажется, недовольно оттеняете существенную сторону современного «прогресса», безверие в Бога рядом с проповедью о гуманности.

Слово прогресс в нашей либеральной печати иначе и не понимается как в смысле противоположения вере. Но понятый в этом смысле прогресс в сущности ведет только к регрессу. В истинный прогресс, по моему мнению, отделяется лишь то, что согласно с истиною христианства. Цивилизация, отвергающая веру в Бога и Христа, ведет к одичанию, какие бы там либеральные и прогрессивные знамена ни выкидывала. Полагаю, что это и ваше мнение, но так как оно не выражено довольно отчетливо и резко, то впечатление выходит смутное. Правда, основная мысль вашей статьи в том, что для отнятия у прогресса его революционного, разрушительного характера, нужно поспешить с возвратом церкви к истинным началам христианства, которые все вы сосредоточиваете в одной заповеди Христовой о любви к ближним. Вы поэтому требуете, чтобы церковь, оставя отвлеченную догматику, учения, наставления и проповеди, перешла поскорее к практическому осуществлению заповеди о любви, посредством устройства на новых началах семьи и общины и, так сказать, приспособила (ваше выражение) свой механизм (?) к общему механизму государств и обществ, принявших в основу начала, выставленные прогрессом (равенства, свободы, братства). Поневоле возникает сомнение: не слишком ли тесно понимаете вы значение заповеди о любви к ближним, которую Христос ставит нераздельно от любви к Богу. Без этой последней мы получим только «гуманность», выдвинутую прогрессом, а гуманность прогресса и Христова любовь к ближним – не одно и то же, и конечные результаты их совершенно противоположны. Впрочем я еще возвращусь к этому предмету ниже, о нем следует потолковать попространнее. Я несколько забежал вперед и хотел лишь предложить вам, в вашем собственном интересе, переменить заглавие, тем более, что слово прогресс, без точного определения его смысла, отдельно взятое, очень опошлено и затаскано нашей литературой и обиходною речью. В нашем обществе существует даже своего рода «страх ради прогресса» и желательно, чтобы с первых же строк вашей статьи никто не мог заподозрить вас в таком страхе.

Если вы согласны разуметь под прогрессом только движение христианского сознания и развитие в жизни человечества христианских начал, то не правильнее ли было бы поставить в заглавии: «Церковь и христианский прогресс»? Тут заключалась бы целая постановка вопроса о внешней неподвижности церкви параллельно с движением христианского сознания, с развитием христианского миросозерцания в людях. Правда, такое заглавие потребовало бы соответственной перестройки целой статьи. А перестроить ее необходимо, по моему убеждению; не знаю, удастся ли мне это вам доказать, но постараюсь, насколько сумею. Повторяю опять: было бы, конечно, в высшей степени полезно вразумить всех, группирующихся под знамя прогресса и либерализма, что христианство не только не враждебно работе искренней науки и возвышенным стремлениям либеральным, но только оно одно заключает в себе таинство свободы, оно одно растит семя истинного равенства и братства. Нужно вырвать у либерального неверия это знамя, знамя свободы, равенства и братства, и водрузить его на почве веры и любви Христовой, на почве нравственности христианской. Это было бы большой заслугой в литературе и самой действительной защитою религии. Но необходимо устранить всякое недоразумение, провести резкую черту между христианским идеалом и идеалом современных либералов и прогрессистов. Всякое смешение тут, всякое недоразумение тут вредно. И ваша статья не довольно резко установляет это различие. Вы, например, беспрестанно упоминаете девиз французской революции: liberte, egalite, fraternite, называя их евангельскими принципами, церковью пренебреженными и усвоенными себе современным прогрессом и современными правительствами. Без сомнения, эти принципы евангельские, Евангелием внесенные в сознание человеческое, особенно же идея братства, которой вовсе не ведал языческий мир. Но целая бездна лежит между этими принципами в связи с верою во Христа и ими же оголенными от всякой веры, понятыми вне христианского миросозерцания. Если извлечь из этих принципов веру в Бога, очистить от всякой догмы или «отвлеченной теории», как вы выражаетесь, то эти принципы логически приведут к абсурду.

Так, идея равенства, понятая чисто внешним образом, логически развиваемая вне идеи Бога, не может остановиться на равноправности перед законом, на уничтожении привилегий: она выставит знамя бунта против неравенства состояний и Божьих даров, потребует уравнения ленивого с прилежным, бездарного с даровитым, невежды с ученым и в вечном протесте против природы и Бога – убьет самую жизнь, ни к чему не приведет, кроме смерти и разрушения. А знаменитое fraternite, выставленное на знамени французской революции, запретившей декретом исповедание бытия Божия, не есть ли само по себе логическая нелепость? Ибо братство предполагает сыновство и без сыновства, без понятия об общем отце, немыслимо. Люди только потому и братья, что дети одного отца, и если мы не сыны Божий, то нет и братства. Евангелие не употребляет слова равенство, да и нет в том надобности, потому что идея братства не только заключает ее в себе, но и выше ее, ибо восполняет любовью всякую неравномерность как искусственную, так и естественную. Все это, конечно, вам известно, но не довольно звучно звучит в вашей статье, в которой вообще все внимание обращено на внешнюю, практическую сторону христианства, где грань между христианством и прогрессом переступить очень легко.

Прежде чем перейти к рассмотрению ваших мнений в их существе, позвольте мне сделать вам замечание относительно тона. Пусть ваши мнения расходятся с учением церкви, если таковы ваши искренние убеждения и вы, любя истину выше всего, решаетесь высказать их, я могу только с уважением преклониться пред такою решимостью, хотя бы и не разделял ваших убеждений. Вероятно, так отнеслись бы к вам и прочие читатели. Но вы не ограничиваетесь критикой, не ограничиваетесь даже иронией и пренебрежением. Вы надсмехаетесь и издеваетесь над тем, что в течение 15 веков составляло, составляет и теперь предмет искреннего почитания сотен миллионов людей: я разумею учителей церкви, составивших на вселенских соборах канонические уставы и положивших в основание церкви, по вашим словам, монашеское миросозерцание. Не на злоупотребления только, допущенные в церковное управление, не на злоупотребления в монашестве нападаете вы, но на самый принцип, руководившей церковью с IV века и до наших дней, на «святых отцов», участвовавших в соборах, как величает их церковь, и которых вы обзываете в насмешку гениальными инженерами, поставившими церковь в несколько странное положение: вне действительной жизни своей паствы. Выходит, по вашим словам, что слона-то они и не приметили! Не говоря уже о том, что прежде чем бросать укор в память их и в лицо всей современной церковной пастве, следовало бы, кажется, немножко призадуматься над фактом, поразмыслить – точно ли они, люди все же неглупые, не приметили того, что вами так легко примечено, да не мешало бы, кстати, и вам самим справиться с действительною жизнию вашей паствы и не оскорблять ее чувство, без всякой надобности, подобными выражениями. Не говоря уже об этом, полагаю, что ни к какому крупному историческому явлению не следует относиться с насмешкою; по крайней мере такое отношение недостойно серьезного мыслителя. Если бы ваша статья была напечатана, то многое, что в ней есть прекрасного, полезного и дельного – было бы заслонено, затерто впечатлением, производимым тоном вашей полемики. Но она и не может быть напечатана. В этом виде не только не пропустит ее никакая церковная власть, но и сама церковная паства, если бы от нее зависела цензура.

Вся ваша статья есть проповедь о необходимости практического осуществления заповеди Христовой о любви к ближним и о применении ее к социальному быту, и вы сами начинаете тем, что оскорбляете чувство ближних глумлением над тем, что для них всего дороже и святее! К тому же в этом тоне, в этих выражениях нет ни малейшей надобности. Вы возразите мне, что все равно ваша статья и по существу своему расходится с существующим церковным воззрением, а потому не миновала бы запрещения. Но она бы выиграла во внутреннем достоинстве, в приличии, не подвергла бы вас упреку в легкомыслии или раздражении. Простите, что выражаюсь так резко. Я очень хорошо понимаю, что советовать со стороны очень нетрудно, что ваше положение иное, что много накипело у вас справедливого негодования на ту вошедшую в церковь мерзость запустения, которая вам виднее, чем мне, но в интересах ваших личных, в интересах самого дела, которое вы защищаете, вы должны встать выше всякого раздражения, всякой страсти.

Постараюсь теперь резюмировать, во сколько можно кратче и вашими же выражениями, схему и содержание вашего объемистого труда (150 стр. мелкого письма).

Учение Христа сводится главным образом к одной заповеди – о любви к ближним. Он сам «исполнял свою заповедь практически», «везде учил, ободрял несчастных, исцелял больных», пожертвовал для ближних жизнью и таким образом оставил нам образ, как поступать. Апостолы, приняв новый завет, практически стали его осуществлять. Этот завет есть «идеал благоустройства общины, способный возвратить людям утраченный ими земной рай». Апостолы всюду устраивали общины, в которых верующие, собираясь вместе для молитвы, решали и дела, «касающиеся общественного благоустройства», в которых царствовало «равенство, братство, солидарность интересов, взаимная поддержка». «По основной идее христианства священнейшая, главная задача церкви – устраивать общины на этих началах». Этим практическим применением к жизни Нового Завета Христова, по образцу Христа и апостолов, объясняется успех христианства. Ибо «христианские догматы слишком мало могли быть понятны язычникам, как мало понятны и теперь современным христианам, но каждый видел и хорошо понимал, что христианство вносит с собою начала нового лучшего устройства социального быта». Язычество вынуждено было уступить.

Но с торжеством христианства совершается «необыкновенное явление». «Христианство теряет свою жизненную силу». Причина зла в том, что «выработалось убеждение, что спасение возможно и без практического применения к жизни новой заповеди Спасителя». Религиозные формы и обрядность заменили собою миссионерство и благотворительность. «Этот коренной переворот совершен монашеством». «Из него вышли пастыри и учители церкви; оно создало все церковные уставы, кодексы нравственных правил и канонических постановлений». «Мы и в настоящее время обязаны смотреть на религию исключительно с монашеской точки зрения, которая считается безусловно совершенною и непогрешимою, ибо так признано лучшими церковными авторитетами и утверждено канонически». Взгляд же этот или «принцип – следующий: провались хотя весь мир, только бы я был спасен». «Монашество есть отрицание ближних». «Для исполнения заповеди Христа о любви – необходимо жить в мире, в обществе людей; иначе она не более как прекрасная фраза». «Монашество ушло в пустыни и монастыри для исключительной заботливости о собственном я». Вместо борьбы со злом, для получения вечного спасения, монашество отвергло необходимость и пользу борьбы и предпочло удаляться от зла и поставило необходимым условием вечного спасения: забвение о ближних, исключительную заботу о себе, молитву, измождение плоти, что для последователей первых отшельников, ввиду удобства, было регламентировано точными правилами. Эти два пути – путь, указанный Спасителем и апостолами, и путь, выработанный монашеством, взаимно исключают друг друга. Восторжествовал последний, ибо «гениальные инженеры церковного звания поставили церковь вне действительной жизни своей паствы».

«Монашество, возвеличив безбрачное состояние, расшатало семейное начало в самом основании». Как скоро идея солидарности членов христианской апостольской общины была заменена монашеским принципом «заботы каждого о себе», очистился простор для племенной розни, для национального различия в самой церкви. Последовало разделение церкви на восточную и западную, – разделение, поддерживаемое эгоизмом церковных властей. Самое «магометанство всего естественнее рассматривать как протест против злоупотребления монашескими доктринами, выразившегося в ненормальном устройстве социального быта христианских общин и беспорядков церковной иерархии». Церкви на Востоке погибли не по допущению Божию, а за прегрешения иерархии, – от принципов, выработанных отшельниками.

Монашество «бедным, взамен земных благ, обещает небесные радости», практику заменило теорией, дела прекрасными нравоучениями и красноречивыми проповедями.

Оно «сняло с эгоизма людского религиозную узду». «Церковь положила в свое основание деспотизм». Под влиянием монашеских принципов, «смирения и послушания», рабство процвело в более суровой форме, чем в языческие времена и систематически проведено во все отправления организма, в общину и семью; так «брак был устроен на началах смирения и послушания или, что то же – признавалось право сильного».

Я опускаю страницы об инквизиции, средневековом варварстве и о различных злоупотреблениях иерархии, также и то место, где выражается мысль, что если в XIX веке папа и константинопольский патриарх по внушению якобы Св. Духа издали нелепые догматы и постановления, то почему же не предположить того же и о тех отдаленных временах, когда определялись догматы христианской религии и утверждались действующие и ныне канонические постановления.

Современное социальное брожение, говорите вы, есть протест против монашеских доктрин. «Прогресс» мало-помалу «рассеял туман». Идеалы гражданского благоустройства на началах, возвещенных миру Спасителем и апостолами, «остались запечатленными в умах и сердцах людей». «Не видя нигде практического применения этих идеалов, а только одни проповеди и добрые намерения, народы утратили веру в церковь, пришли в ярость и евангельскими же принципами (свобода, равенство, братство), как таранами, нанесли церкви беспощадные удары. Эти протесты выражаются в форме революционных стремлений, ересей, в научных работах, вносящих индифферентизм или безверие. Правительства, вслед за прогрессом, стали применять выдвинутые вперед прогрессом либеральные принципы (свобода, равенство, братство) к делу, приняли их себе за основу, но семья и община оставлены на прежней дороге, руководятся до сих пор монашескими началами, представляющими лишь замаскированное христианскими фразами рабство. Суровый деспотизм, усвоенный себе церковью за основу, проник в религиозный и социальный быт и остается в полной еще силе. Правительства преобразовать этот быт или семью и общину сами собою, без содействия церкви, не могут, оттого либеральные реформы правительств оказываются преждевременными; нет равновесия в механизме между частями: либерально-правительственною и церковно-деспотическою, объемлющею общину и семью. Выход один: полная реорганизация церкви на началах, возвещенных миру Спасителем». Так как внезапная реорганизация неудобоисполнима и грозит опасностью, то вы излагаете ряд проектируемых вами реформ, требующих немедленного введения.

Церковь должна приобрести возможность обсуждать и решать, сообразно нуждам современного общества, вопросы существенно важные не в одной религиозной жизни, но и в социальном быту. Для этого ей следует иметь соответствующий орган, а ее центральное управление, «вместо теперешнего усмотрения, должно руководиться положительным законом»[1]1
  Уничтожение епископского самовластия и монашеского господства в управлении.


[Закрыть]. «Преобразования по учебной и воспитательной части». Главное же – реформы в семье и в общине. Для семьи указывается такая реформа: признание равноправности женщины и облегчение развода, не ограничивая его одним условием явного прелюбодейства, для всех желающих. Право разводить предоставить суду приходского священника с приходской общиной, в ее присутствии, в церкви, при нотариусе и мировом судье для составления акта и решения вопроса об имущественных правах. Затем главная и капитальная реформа – это создание на новых началах приходской общины под руководством священника, придание самостоятельного значения во всех местных вопросах религиозно-социальных. При приходской общине непременно – школа, больница и сельская ссудосберегательная касса; во главе всего это священник с помощниками. Священник должен получать жалованья – minimum 1200 руб. и вообще быть поставлен в положение довольно независимое от епархиальной власти. Он находится под контролем церковной общины. Он есть общественный деятель. Но «для успеха дела, – говорите вы, – необходимо изменить систему наград». Кроме наград известных, по усмотрению духовного начальства, его должно награждать и правительство, ибо «служба пастырей труднее и важнее переписывания бумаг чиновниками». При определении пастыря на место, ему вручается «инструкция» с точным исчислением обязанностей и тех «дел, за кои пастырь имеет право требовать себе награды. За успешное устройство кассы – наперсный крест; за удовлетворительное устройство школы, больницы, богадельни – священник имеет право просить себе орден; за уменьшение преступлений и подъем благосостояния его трудом – более высокая награда» (стр. 47).

Дальнейшие подробности опускаю.

«Так как эти реформы, – заключаете вы свою статью, – не выгодны для высшего церковного клира, то он будет протестовать всеми силами. Одно правительство в состоянии сломить его сопротивление и дать всему механизму церковному и государственному надлежащую стройность и направление. При таком преобразовании семьи и общины, и вообще религиозно-социального быта на началах, возвещенных Христом и апостолами, при таком практическом применении к жизни новой заповеди Христовой о любви к ближним, революции станут невозможны, по крайней мере потеряют всякую почву, на земле водворится мир, благоденствие, порядок – истинная церковь».

Кажется, я вполне верно передал главные черты вашего труда. Я не защитник монашества, враг формализма и господства мертвящей буквы, всегда стоял и стою за свободу верующей совести – свободу слова, свободу науки – призываю всем сердцем обновление жизни духа в видимой, исторической церкви, всегда ратовал в своих изданиях за воссоздание у нас приходской самостоятельной общины, этой церковно-социальной единицы, – и при всем том и ваша точка отправления, и путь вашей мысли, и предлагаемые вами пути для выхода из современного положения мне кажутся – может быть я и обманываюсь – ошибочными. Мне представляется, что вы часто переходите грань, отделяющую истину от ее подобия, отчего происходит, так сказать, подтасовка идеалов, почти незаметная, однако ж идеалов совершенно противоположных, дающих совершенно противоположные результаты. Доказательством служит то, что восставая против монахов и церкви во имя Спасителя и апостолов, отправляясь, по-видимому, от образа преподанного апостолами в устройстве общины, вы кончаете тем, что проектируете общину, где апостолы превращаются в чиновников с орденами на шее за практическое исполнение заповеди Христовой о любви, – той заповеди, в отречении от которой вы обвиняете св. отцов и учителей церкви и вселенские соборы!

Признаюсь вам, что меня пуще всего поражает в мыслях и мечтаниях большей части церковных критиков и реформаторов, – это ограниченность мировой задачи христианства в их представлении. То взваливают на христианство ответственность за то, что оно в течение почти двух тысяч лет не водворило на земле благополучия, и потому считают его уже отжившим историческим фактором; то воображают, что стоит только произвести несколько реформ – и воцарится в свете мир и благоденствие, а человечеству останется только жить да поживать. Вспомните слова Христа: «Подобно царство Божие квасу» и пр. Новый Завет – это те дрожжи, на которых Христос заквасил всю историческую судьбу человечества до скончания мира, – дондеже перебродит и вскиснет. Вся пучина человеческого духа, во всем его беспредельном разнообразии, с его святыней и со всеми его «сатаниными глубинами» должна, в последовательном историческом ходе жизни человечества, воплотиться в беспредельном разнообразии явлений, вся исчерпаться до дна и вся пройти чрез эти дрожжи, перебродить в этом квасе, – пока, как выражается апостол Павел, приидет в меру возраста исполнения Христа.

Задача или идеал христианства вовсе не благоденствие земное – такого обетования и не было, а совершенство: «будьте совершении яко Отец ваш небесный совершен есть». Идеал на земле недостижимый, но в достижении которого, то есть в стремлении к его достижению – весь смысл или, как любят нынче выражаться, весь мотив земного бытия. Ищите не земного благополучия, ищите прежде всего царствия Божия и правды его, а остальное приложится. Каких бы ни измышляли пружин для человеческого счастия мечтатели и философы, начиная с Платона и кончая социалистами, – какое же внешнее материальное благополучие там, где царствует болезнь, смерть – холеры, дифтериты, свирепствующие пуще царя Ирода, избивавшего младенцев?

Ищите прежде всего царствия Божия. Царствие же Божие не от мира сего. Не от мира сего и в то же время внутри нас. Царствие Божие не может явиться во образе мира сего, ни воплотиться мировым бытием человечества, но может водвориться во внутреннем мире души человеческой. Другими словами: подвиг совершенствования, внутреннего освящения, душеспасения открыт лично каждому, независимо ни от каких внешних условий, во все века, всюду, рабу и свободному, ученому и невежде, умному и нищему умом, бедному и имущему. В то же время, параллельно с этою открытою каждому лично возможностью совершенствования и спасения, совершается воздействие христианской истины на историческую судьбу и бытовое развитие всего человечества, медленный процесс брожения, перерождения, переобразования на дрожжах, брошенных в мир Христом. Благодать Божия творит такое равенство, до которого пресловутый «прогресс» в самых дерзких своих усилиях не мог досягнуть даже мечтою: личное равенство всех верующих и исполняющих заповедь Христову – от первого до последнего века при неравенстве исторических условий общественного бытия, с его прогрессом и цивилизацией. Таким образом – христианство проявляется на земле двумя путями; эти пути: личный, индивидуальный и общемировой, исторический. Каждый отдельный человек – дух бесконечный и в то же время, в своем конечном бытии на земле, подлежит закону места и времени, другими словами, принадлежит в одно и то же время – и вечности, и своему веку, и вселенной, и своему месту и племени. Это известная до пошлости истина, но ее всегда выпускают из виду при суждении, например, об отцах и учителях церкви. Нельзя, например, ставить в вину Василию Великому, хотя он по справедливости почитается святым, его ошибочных научных мнений в области космографии в его «Шестодневе». Не напрасно, а провиденциально указывается нам в Св. Писании даже на временную ошибочность суждений апостола Петра об обрезании. Вспомним слова Христа: «Не можете носити ныне всей полноты истины, потому говорю вам притчами, но придет время», и пр.

Всякому всегда, во все времена дана возможность настолько носить, насколько нужно для личного спасения, – и в этом благодать равенства, – но затем свет Христов продолжает все более и более освещать дебри человеческого сознания и расширять силу ношения. Возьмите младенца, юношу, мужа, – вы без спора признаете здесь постепенное развитие способности ношения, по мере возраста. Не то же ли самое и при историческом возрасте целых народов, всего человечества? Церковь, сопутствуя человечеству в его истории, не могла не помнить, как это мы и видим в ее духовном руководстве народными массами, слов Христа: «Не можете пока ныне носити», не принимать в соображение возраста народных масс. Мало того: во всем, что не касается существа истины, откровенной Христом и которую церковь хранит свято, нерушимо, непогрешимо, – церковь, насколько она связана с самой историей человечества, не могла в своем земном, внешнем бытии, в вопросах, касающихся дисциплины, управления, внешнего строя, не отразить в своих уставах и службах связь с местом и временем. Тут нет ничего удивительного, ничего, посягающего на значение христианства и принцип самой церкви. Ни один вселенский и поместный собор, кроме установления догматов, никогда не имел притязаний создавать дисциплинарные и т. п. уставы на веки вечные, для всех племен и народов. Церковь без соборов немыслима, и все горе в том, что уже 1000 лет она не имела собора, – в чем виноваты грехи людские, чего причины подлежат особому исследованию. Без всякого сомнения, рано или поздно – последует обновление этих уставов, сообразно с нуждами времени и с ростом человеческого сознания. Но внутреннее бытие церкви не прекращается и поныне, Евангелие проповедуется, тайная вечеря совершается, и путь к личному совершенствованию и спасению открыт каждому невозбранно.

Ибо проповедь Христа и апостолов, на которых вы так часто ссылаетесь, обращена была не к народам, не к государствам, не к обществам, а к душе человеческой, к индивидууму. Христос не касался задач социального быта и общественного устройства, заботу о которых вы возлагаете на церковь, указывая на пример Христа и апостолов. На предложение разделить наследство между двумя братьями, он отвечал отказом. «Кто мя поставил судьею в делах этого рода»? Весь социальный вопрос исчерпывается им в заповеди «Возлюби ближнего», «да любите друг друга», «будьте едино». Эта любовь нераздельна от любви к Богу; вообще любовь, так сказать, есть плоть самой веры. Вера без дел мертва, это несомненно. Но и дела без любви также мертвы и не пользуют душе даже облаготворяемого человека. Вопрос в том, что такое дело! Вы упрекаете церковь в том, что она оставила практическое исполнение заповеди Христа о любви, отрицает ближних, только проповедует, а не делает дела, не устраивает социального быта и пр. Но разве посеять словом в сердцах прихожан семя любви не есть уже дело, ибо посеянное семя само принесет практический плод? Разве учительство не есть деятельность? Мало того: не только учитель церковный, но всякий поэт, писатель, художник, благотворно действующий на человеческую душу и возвышающий ее, разве не есть благодетель, практический благодетель человечества, хотя бы он и не занимался социально-благотворительными делами? Всякое слово, воспитывающее и согревающее душу ближнего, стоит сотни ваших сберегательных касс. Пользы их я не отрицаю, желаю их повсеместного введения, но вот Лассаль завел эти кассы в Германии между рабочими и вытравил вместе с тем религиозное чувство: что же вышло?

Странно, по моему мнению, называть Христа и апостолов «практическими деятелями-благотворителями», как вы это делаете, причем указывали их добрые дела: исцеление больных, утоление голода, самопожертвование. Эти добрые дела (кроме чудесных) творили добрые люди и Ветхого Завета, и самаряне и язычники, – и нет такого человеческого заблуждения, которое бы не имело своих мучеников.

Разве в этих «практических делах» сила, преобразившая мир? Величайшее благотворение – неосязаемое, невесомое слово, ими изглаголанное. Никакого практического благополучия они не обещали, никаких практических залогов не давали. Что может быть непрактичнее веры, с точки зрения практика, и всех обетовании о загробной жизни? «Прекрасная теория, – употреблю я ваше выражение, – слова и слова, а дел никаких!». Хоть вы и говорите, что догматы христианские были непонятны язычникам, как и современным христианам, и потому успехи христианства объясняете тем, будто каждый смекал, что оно вносит начала лучшего устройства социального быта, – но таким утилитарным соображением трудно объясняются эти успехи. Плохое практическое утешение для раба, что ему проповедуют повиновение, оставляют рабом в земной жизни, суля равноправность только за гробом, а здесь, на земле, еще мученичество за исповедание Христа сыном Божиим!