Текст книги "Головнин. Дважды плененный"

Теперь, перечитывая соглашения, Воронцов довольно ухмылялся. Все было сыграно по его нотам.

С почтой пришел и Указ Адмиралтейств-коллегии о производстве офицеров в очередные звания. Среди незнакомых фамилий Воронцов увидел Головнина, его пожаловали чином лейтенанта. С молодым мичманом у посла сложились вполне дружелюбные, не по чину, отношения. Чопорного графа, англомана, прожившего в Англии более десяти лет, привлекало в адъютанте Макарова прежде всего безупречное знание английского языка и уважительное отношение к британцам. Начитанный не по годам, мичман был любознателен и достаточно самостоятелен в суждениях.

Передавая Головнину пакет с почтой, Воронцов вышел из-за стола:

– Не по этикету, но меня Макаров простит, а ты не выдашь. – Посол протянул Головнину вдруг руку. – Поздравляю тебя, братец, с очередным чином и всех благостей желаю…

Раньше Головнин, прежде чем возвращаться на эскадру, обходил в Лондоне книжные лавки. На этот раз он поспешил в Ширнесс, где стояла эскадра.

Приняв поздравление от Макарова, флаг-офицер через сигнальщиков вызвал Рикорда со «Святого Петра». Обычно все свободное время Василий проводил на корабле, зачитывался книжками, которые уже не умещались на полках в каюте и лежали навалом на столе. Не разделяя интересов своих сослуживцев-сверстников, он и на берегу избегал все злачные места и таверны, посвящая редкий досуг театру и библиотекам. На этот раз не обошлось без шампанского. Расположились в каюте, где Головнин жил вместе с флаг-секретарем. Тост произнес Рикорд:

– Позволь твой славный чин приветствовать, дабы он был у тебя и командирским.

Друзья чокнулись, выпили до дна. Головнин хотя и не частил в трактиры, но ханжой не слыл.

– Добро бы так, Петр Иванович, – вздохнул он, глаза его заблестели, – сам ведаешь, сколь мало познал я науку морскую многосложную.

– Тебе ли об этом толковать, Василь Михалыч, вряд на эскадре, кто тебя более спознал по сей части.

Головнин слегка зарделся, сердито сказал:

– Начал меня нахваливать. Далее Немецкого моря носу не высунул, который год здесь пробавляемся.

– Поспеем, погоди. Аглицкие-то везде снуют, авось и наших прихватят, – ответил Рикорд, разливая шампанское, – напервое твой лейтенантский чин тебе путь-дорожку отворяет.

– Быть может, – задумавшись ответил Головнин, – у британцев-то такой чин за деньгу покупают или через протекцию. У нас, слава Богу, государь жалует, была бы охота да прилежная служба отечеству…

Лето 1799 года для адъютанта Макарова выдалось беспокойным. Еще весной из Петербурга поступило распоряжение отправить отряд кораблей в Средиземное море. После ноябрьских штормов отряд Карцова только-только привел себя в порядок. На «Изяславе» не успели заменить сломанную стеньгу и реи, часть судов стояла в доках, ремонтировали подводную часть. Англичане не всегда шли навстречу, самим не хватало добротного леса. Головнин половину времени тратил на разъезды по поручению Макарова в разные ведомства Адмиралтейства.

Едва успели проводить корабли Карцова, навалились новые заботы. В Лондоне задумали высадить десант в Голландию, изгнать оттуда французов. Россия обязалась помочь и флотом, и войсками. В Ревеле готовилась эскадра контр-адмирала Павла Чичагова к перевозке двух дивизий.

Пять лет как заняли французы Голландию, изгнали принца Оранского, образовали Батавскую республику. Голландцы охотно приняли новые порядки, а у Англии появилась головная боль. Под боком стояла наготове голландская эскадра. В любое время она могла выйти в море, содействуя французам в высадке десанта на Британские острова. Англичане торопились поскорее начать наступление.

В эти дни в Лондоне у всех на устах звучало имя Суворова. В театрах читали в его честь стихи, газеты писали восторженные отзывы о победах русского полководца в Италии, помещали дружеские шаржи. Вошли в моду суворовские пироги, суворовская прическа. В эти дни великий полководец получил восторженное письмо от Нельсона: «Меня осыпают наградами, но сегодня удостоился я высочайшей награды; мне сказали, что я похож на вас».

В середине августа наступили решающие дни перед высадкой десанта на голландский берег.

Для успеха десанта вначале, как обычно, потребовалось уничтожить неприятельскую эскадру. Вместе с англичанами в бой пошли и русские моряки. Поначалу случилась заминка. Опять не повезло шведскому пленнику, на этот раз 64-пушечному линкору «Ретвизан». Как все это происходило, красочно описал Василий Головнин: «В августе 1799 года английский флот, вспомоществуемый союзной ему нашей эскадрой, высадил войска на голландские берега, между местечками Кин-доуном и Кампер-доуном, и овладел укреплениями мыса Гелдера. На рейде перед сим мысом находилась тогда голландская эскадра, состоявшая из восьми линейных кораблей, трех фрегатов и одного шлюпа. Чтоб взять эту эскадру, надлежало атаковать ее морской силой. Исполнение сего предприятия было возложено на вице-адмирала Митчеля, которому для того поручено было в начальство восемь английских линейных кораблей; главнокомандующий всего ополчения адмирал Дункан предписал командующему союзной эскадрой вице-адмиралу Макарову назначить из оной два корабля для содействия англичанам. Вице-адмирал избрал корабли „Ретвизан“ и „Мстислав“, под начальством капитана Грейга и Моллера, которые тотчас вступили под команду вицеадмирала Митчеля.

19 августа был день, назначенный вице-адмиралом Митчелем для нападения на неприятеля, и союзная эскадра в 5 часов утра, при попутном ветре и течении, пошла так называемым большим проходом к острову Тексель. Но как в этом проходе голландцами сняты были все баканы и направление течения между мелями англичанам неизвестно, то путь сей подвергал эскадру большой опасности. Передовым кораблем в боевой линии был «Глатон», который при одном изгибе прохода коснулся мели, но, по малому своему углублению, прочертил только по ней килем и избежал опасности, а корабль «Ретвизан», второй по линии, шедший непосредственно за «Глатоном», будучи грузнее его, стал плотно на мель; прочие же корабли, увидев опасность, легко могли уже миновать ее, вышедши на настоящий фарватер, кроме корабля «Америка» и фрегата «Латон», которые поблизости «Ретвизана» также стали на мель.

В следующую ночь ветер усилился, и «Ретвизан» находился на краю гибели».

Головнин довольно подробно нарисовал картину бедствия, и не без основания. «Я тогда находился флаг-офицером при вице-адмирале Макарове, следовательно, имел случай знать состояние каждого корабля, бывшего во вспомогательной эскадре, а будучи употребляем к переводам и в сношениях главнокомандующего с английскими адмиралами, я знал также хорошо и их мнение о каждом из наших кораблей и капитанов. И я к тому могу утвердительно присовокупить, что корабль „Ретвизан“ обязан своим спасением присутствию духа и искусству своего начальника, твердости и непоколебимому усердию офицеров, расторопности нижних чинов и вообще редкому порядку и дисциплине, существовавших на сем корабле во всю кампанию. При сем случае особенно содействовали капитану Грейгу и отличились: капитан-лейтенант Быченский, первый лейтенант Миницкий и лейтенант Хвостов».

Среди десятков офицеров Головнин похвалил самоотверженного Николая Хвостова. От его лихости на Курилах предстоит еще испить чашу страданий и невзгод мореходу Василию Головнину…

А «Ретвизан» все-таки сумел кое-как, с большим трудом «сползти» со злосчастной мели и принять участие в сражении.

Первый бросок десанта оказался успешным. На берег англичан высаживали под огнем неприятеля десятки шлюпок с русских кораблей. Довольно быстро десант овладел береговыми батареями, укреплениями, и открылся путь для кораблей эскадры. В глубине Тексельской бухты изготовились отразить нападение голландцы. Но на этот раз обошлось без кровопролития. Восемь линкоров и три фрегата сдались на милость англичанам. «Ибо, – пояснил Головнин, – начальник голландской эскадры контр-адмирал Стори принужден был отдать ее англичанам, не сделав ни одного выстрела, потому что кроме него самого и офицеров все служители целой эскадры признали единодушно прежнее правительство и не хотели сражаться против союзников принца Оранского».

В этот день адмирал Дункан затребовал к себе Головнина. Вернувшись через час, флаг-офицер доложил вице-адмиралу Макарову:

– Адмирал Дункан, ваше превосходительство, распорядился отрядить под командой вице-адмирала Тета корабли для крейсирования у берегов, для прикрытия войск. Сам Дункан отправляется в порт и просит следовать с ним ваше превосходительство на «Елизавете».

Макаров слушая Головнина, усмехался про себя: «Тыто мне скругляешь аглицкую словесность, а Дункан-то тебе рубил не стесняясь…»

Выслушав Головнина, адмирал приказал:

– Бери шлюпку, сходи к Тету, Передай – к нему отряжаются «Всеволод», «Северный Орел», – Головнин еле успевал записывать, – «Болеслав», «Европа», «Счастливый»… Передашь Тету и мигом обратно. Дункан не любит канителиться.

Спустя два дня английский и русский флагманы присутствовали при взятии в плен и отправляли под конвоем в Англию двенадцать голландских линкоров и фрегатов…

Пехоте на материке пришлось несладко. Расчет на поддержку голландцев не оправдался. Население и армия Голландии приняли сторону французов. Правда, через неделю подоспели 17 тысяч русских солдат, армию союзников возглавил сын короля, герцог Йоркский. Но это не помогло. Подтвердилось мнение Суворова о слабости англичан на суше.

Русскими же командовал бесталанный гатчинский генерал-майор Герман, а британцы недобросовестно снабжали русских собратьев провизией, зачастую солдаты шли в атаку голодными. В трех кровопролитных сражениях союзные войска потерпели поражение. Многие попали в плен, в их числе и генерал Герман. К тому же прошел слух, что голландцы вот-вот откроют шлюзы и плотины и затопят войска пришельцев, находящиеся в низине. Герцог заключил перемирие с французами и начал отводить войска. Англичане, видимо, и не подумывали наголову громить своего соперника, основной цели кампании они достигли: пленили неприятельский флот и обезопасили свое побережье на какое-то время.

На юге в те же дни войска Суворова вышли к предместьям Генуи. До Ниццы и Франции было рукой подать. Но это не входило в планы австрийского императора. Он отозвал свои войска, а Суворову предписал срочно идти через Альпы в Швейцарию. В Петербурге поняли наконец, что разрыва с австрийцами не миновать.

Суворов еще не расставался с мыслью сразиться с Бонапартом, который спешил из Египта во Францию наводить порядок…

Получив сведения о ноябрьском перевороте в Париже, Павел начал присматриваться к личности Бонапарта.

– Пожалуй, нынче Бонапарт в самодержцы стремится, – высказался как-то император в минуты хорошего настроения Ростопчину. – Сие для нас приемлемо. – Павел всегда радел за порядок, а без жесткой узды это невозможно. – Думается, нам безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление там установилась единовластным. Быть может, нам вернуться к дружбе с Бонапартом? Уж и австрийцы нам пакостят, а британцы, как всегда, жар чужими руками загребают.

Ростопчину, давнему стороннику сближения с Францией, такие рассуждения импонировали. А император, как часто бывало, переложил руль круто.

– Не откладывая, заготовь рескрипт Суворову. Галиматью и бредни венские не слушать. Идти в Россию. – Павел мгновение раздумывал, выпучив глаза. – Ушакову – на Корфу: возвратить эскадру в Севастополь. Макарову свертывать кампанию, по способности к весне прибыть в Ревель.

Известие об уходе из Англии пришло перед Рождеством. Балтику уже сковало льдом, большая половина кораблей ремонтировалась в английских портах, раскиданных по побережью, вывезенная из Голландии пехота зимовала на островах, поэтому само собой отодвинулся и срок отплытия эскадры до весны. Англичане, узнав о предстоящем уходе русских, видимо, особенно не печалились. Для них отпала необходимость сторожить голландцев, французы притихли и на суше, и на море, ходили слухи, что скоро сторонники короля опять двинутся из Вандеи на Париж, и им потребуется помощь английского флота в Бискайском заливе…

Как и принято, проводили офицеры свободное время в английских тавернах, а скорое возвращение в неухоженный Кронштадт обрадовало всех. Две кампании беспрерывного крейсирования у голландских берегов, штормовое Северное море несколько приелись морякам. А многие из них тяготились монотонностью службы, не бывая по месяцу и более на берегу.

Английское же Адмиралтейство не упускало случая использовать русские эскадры для латания самых невзрачных прорех своей морской обороны.

Флот метрополии Англия использовала для морской блокады Франции не только с военной, но и главной, торговой целью. Продолжалась схватка двух морских гигантов не на жизнь, а на смерть.

Как справедливо заметил Мэхэн: «Никто не хотел разжать свои челюсти, пока недостаток жизненной силы не заставит их сделать это или пока не нанесена рана, через которую иссякнут жизненные силы».

Ежегодно на морских торговых путях французы пленили около пятисот английских купеческих судов. Английские крейсеры захватывали не меньше призов. Стоимость товаров на призовых судах и сами суда оценивались в сотни тысяч фунтов стерлингов. Немалый доход получала казна за конвоирование купеческих судов. Только в прошлом году военные моряки за конвоирование принесли казначейству почти полтора миллиона фунтов стерлингов. И в то же время, несмотря на войну, барыши английских купцов выросли почти вдвое…

Так что английские адмиралы, используя русские эскадры для «вспомогательных» целей, внакладе не остались и в этом смысле не возражали, чтобы они задержались у берегов Англии.

Да и некоторые российские флагманы не прочь были бы погостить подольше в английских портах…

На всех эскадрах офицеры в кают-компаниях матросы на палубах вели пересуды о недавней свадьбе контр-адмирала Павла Чичагова.

Женился он на дочери отставного английского капитана. История эта тянулась несколько лет, в деталях ее мало кто знал, но Головнин не раз оказывался невольным свидетелем разговоров то Макарова с Тетом, то россказней словоохотливых капитанов, когда они сходились за обеденным столом у старшего флагмана. Из всех этих «баек» становилось ясно, что к Чичагову питали неприязнь и флагманы, не уважали и капитаны. Многие из них не понаслышке знали подноготную новоиспеченного контрадмирала, весь его «послужной список» проходил у них на глазах…

Еще в детские годы отец, адмирал Василий Чичагов, 5 держал сына при себе, вроде флаг-офицера. В сражениях он, конечно, не участвовал, но награды «за храбрость» получал. Без морского образования трудно делать карьеру, даже имея покровительство. Отец, вспомнив свои молодые годы, проведенные в Англии, отправил сына на выучку в английский флот. Но тот вместе со своим наставником исправно «обучался» в английских тавернах. Став офицером, некоторое время командовал фрегатом, обитавшим в английских портах, познакомился с семьей капитана Проби. У того была дочь на выданье, и у них завязался роман. Покидая Англию, Чичагов взял слово с невесты, что она будет его ждать. И надо же случиться, вскоре после воцарения Павла I скончался капитан Проби, Чичагов начал хлопотать о выезде в Англию, но царь недовольно заметил:

– Передайте этому дураку, что и в России полно засидевшихся девиц. Я не вижу необходимости плавать за невестами в Англию.

Но разве сердцу прикажешь, тут чувства жениха были искренни. Он был в отчаянии, но помогли друзья-англичане. За него вступился первый лорд Адмиралтейства Чарльз Спенсер.

Павел подтвердил свою оригинальность Кушелеву:

– Давай-ка и мы удивим лордов. Дам-ка я Чичагову чин контр-адмирала, пускай явится ко мне.

Император в своей откровенности не подозревал, что выкладывает свое резюме злейшему врагу Чичаговых.

Когда разодетый в новый мундир Чичагов появился в приемной царя, Кушелев докладывал Павлу:

– Ваше величество, Чичагов вольнодумец, задумал недоброе и ужасное. Он сговорился с лордом Спенсером и хочет бежать из России навсегда, перейти на английскую службу. Невеста, только так, для отвода глаз.

Пока Кушелев говорил, глаза Павла выпучились, гримаса все более искажала и без того несимпатичную физиономию.

– В отставку негодяя!

Едва Чичагов появился в дверях, на него обрушился гневный шквал.

– Предатель! Задумал переметнуться к Спенсеру?! Едва Чичагов начал оправдываться, Павел затопал ботфортами, замахал своим адъютантам.

– Якобинец! Сорвать с него ордена, раздеть донага! Кушелев, тащи с него шпагу…

Через минуту-другую побледневший Чичагов стоял в одной рубашке, но и не сдавался.

– Ваше величество, в бумажнике мои последние деньги, верните их…

– Ах, так! – взревел Павел. – В крепость его! Там тебе деньги не понадобятся!

Очевидцы свидетельствовали: «Залы и коридоры Павловского дворца были переполнены генералами и офицерами после парада, и Чичагов, шествуя за Кушелевым, прошел мимо этой массы блестящих царедворцев, которые еще вчера поздравляли его с высоким чином контр-адмирала».

Караульный офицер вручил губернатору Петербурга графу фон Палену предписание царя:

«Якобинские правила и противные власти отзывы посылаемого Чичагова к вам принудили меня приказать запереть его в равелин под вашим смотрением».

Прочитав записку, Пален двусмысленно проговорил возбужденному Чичагову:

– Вы напрасно возмущаетесь, сегодня посадили вас, а завтра посадят меня.

Хитроватый немец начинал плести паутину вокруг царя, присматривал обиженных…

Через неделю Пален получил записку царя: «Извольте навестить господина контр-адмирала Чичагова и объявить ему мою волю, чтобы он избрал любое: или служить так, как долг подданнический требует, безо всяких буйственных сотребований и идти на посылаемой к английским берегам эскадре или остаться в равелине, и обо всем, что узнаете, донести мне».

Пален объявил волю императора Чичагову, а тот, обросший щетиной, обидчиво ответил:

– Мне выбирать нечего, но досадно, что государь не задал мне этот вопрос на аудиенции, а почал раздевать меня и отбирать деньги…

На следующий день Чичагова освободили, привезли в царские покои, и Павел, прижав руку Чичагова к сердцу, раскаялся:

– Забудем все, останемся друзьями…

Теперь, перед возвращением в Кронштадт с молодой женой, Лизанькой, Чичагов иногда тяготился прошлыми воспоминаниями и предстоящей встречей с императором. Но жена, Елизавета Карловна, как стали ее величать знакомые, была настроена решительно.

– Я согласна на все ради тебя и еду в Россию не раздумывая…

В заботах о предстоящем уходе из Англии текли незаметно дни и недели адъютанта Макарова, но не забывал он и друзей. При встрече с Рикордом они вспоминали десант в Голландии. Оба они не раз ходили начальниками на гребных баркасах с солдатами. Побывали под обстрелом береговых батарей. Да и французы не сидели сложа руки, пытались сбросить десант в море. Но в штыковых схватках русские всегда брали верх. А было непросто спрыгнуть в холодную воду, с ружьями наперевес атаковать неприятеля.

Удручали друзей итоги кампании. Головнин знал это по сводкам.

– Наших-то полегло да в плен попало около пяти тысяч, – рассказывал он Рикорду, – да почитай англичан столько же.

– Война без трупов да искалеченных не бывает, – заметил Рикорд.

– Оно все так, Петр Иванович, только о смысле этих побоищ я не ведаю. Человеку предназначено жить в радости. О том толкуют те же французы, Вольтер да Монтескьё, а здесь будто скотину на бойне подряд косит пуля и картечь, без разбора. – Головнин помолчал, задумавшись. – Опять же в толк не возьму, российские люди на погибель идут за тридевять земель от своего отчего места. Ладно британцы, они свои места оберегают.

Лукаво прищурившись, Рикорд вставил:

– Аглицкие, Василь Михалыч, хитрят, деньгу имеют, за все платят.

Собеседники сходились в том, что англичане так или иначе добывают средства разными путями, но народ трудолюбивый, без лености и уважает справедливость.

– Что ни говори, а они народ просвещенный, есть чему у них поучиться, перенять и ремесло, и науки.

– И купеческую хватку, – рассмеялся Рикорд. – Каждому свое, Василь Михалыч, у россиян сноровка не меньшая, быть может, все образуется со временем.

– Сие ты верно заметил, аглицкие до денег охочие. Но погляди, какие они армады на воде соорудили, по всему миру шастают, торговлю ведут, а главное, спознают неведомое.

В голосе Головнина сквозило явное огорчение, некоторая зависть к английским морякам. Они были вольны выбирать, где служить – в военном флоте, с подчас жесткой дисциплиной, или у купцов. Но знал он и о том, что на военные корабли матросы редко шли добровольно, хотя там тоже платили деньги за плененные у неприятеля корабли, захваченные призовые суда с товарами торгашей. Когда захватывали богатую добычу, матросы получали свою долю, иногда перепадал большой куш, можно было завести свое дело на берегу. Но такое случалось редко…

Временами виделся Головнин и со своим бывшим командиром Карлом Гревенсом. Он приходил обычно на совет капитанов с командующим вице-адмиралом Тетом. Иногда в отсутствие Макарова Головнин брал шлюпку и под каким-нибудь предлогом появлялся на корабле Гревенса. Тот всегда был рад посидеть с ним, попить чайку, поразмыслить о службе. Зная о пристрастии Головнина, Гревенс его успокаивал:

– У вас, Василий Михайлович, служба только начинается. Мне по старости уже поздно в дальние края стремиться. А вы свое наверстаете.

– Каким образом, Карл Ильич? У нас, насколько мне ведомо, ни о каких вояжах не помышляют.

– Не вечно войне быть. Выйдет замирение с Бонапартом, не миновать суда посылать на Камчатку. Верняком я знаю, сам государь интерес к этому проявляет живой. Подписан его величеством указ об учреждении РоссийскоАмериканской компании.

Головнин жадно слушал. Ему об этом рассказывали впервые.

– С той торговой компанией интерес не только к Камчатке, но и к Алеутам и Америке Северной возрастет, – продолжал Гревенс. – Суда наши так или иначе из Кронштадта на Великий океан будут снаряжаться.

– Вы уверены в том, Карл Ильич? – взволнованно, приободрившись, смотрел на него Головнин.

– Коли торговые люди за дело взялись, они не отстанут. – Гревенс вдруг вспомнил о чем-то. – Да и вы не теряйте надежду. Авось выпадет оказия, надумают в аглицкий флот волонтеров послать. Вона на прошлой неделе гостил у меня капитан-лейтенант Лисянский Юрий Федорович. Пофартило ему. Шесть годков проваландался у англичан. Где только не бывал, в обеих Индиях, у Доброй Надежды.

– А теперь-то, что он? – опять загорелся Головнин.

– Нынче возвращается в Кронштадт, ждет, как и мы, ледохода, пойдет, видимо, с нами или еще как. Да вы, быть может, с ним и встретитесь. Он где-то в Лондоне обитает, в дешевенькой гостинице…

Об увлечениях Головнина знал и флагман. Он тоже приободрял адъютанта.

– Не тужи, лейтенант. Возвернемся в Кронштадт, при случае я тебя не забуду. – И тут же шутил: – Море-то оно так или иначе без тебя не обойдется, все одно вижу, друг к другу прикипели…

Павел I сделал почин в деле оказания военной помощи союзникам далеко за пределами России. До него Петр I двигал армию за рубежи страны, но преследовал свои державные цели.

Павел, посылая суворовские полки в центр Европы, а эскадры в Средиземное и Северное моря, искренне желал выручить союзников, монархов Австрии и Англии в противостоянии с республиканской Францией. Его иллюзии развеялись, европейским монархам «пушечное мясо» понадобилось лишь для своих меркантильных целей. Как только они их достигли, русские воины стали не нужны. Более того, на суше и на море они начали путать карты в сложном пасьянсе европейской политики в отношениях с Францией.

Павел I, разгадав двуличие «друзей», вышел из игры. Но западные партнеры рано пренебрегли русской картой. Она оказалась козырной.

Флот, как наиболее динамичная составляющая военной мощи государства, быстрее и своеобразно реагирует на малейшие изменения внешней политики правителей. Среда обитания флота, океаны и моря, поневоле соединяет корабли разных стран – неприятельских, союзных, нейтральных. В эти связи вовлекается и торговый флот, мощный инструмент экономики. В таких странах, как Англия, Франция, Испания, от состояния морской торговли в большой степени зависело благополучие государства и народа. Торговые интересы на море мог защитить только флот.

Эти азбучные истины вскоре наглядно открылись русским морякам, покидавшим Англию. Еще в портах доходили до них слухи о стычках английских кораблей с датскими конвоями, охранявшими купеческие караваны. Нейтральная Дания по праву защищала свою торговлю на море. Англия же после побед на море не считалась с интересами других стран.

На подходе к Датским проливам на флагмане, головной «Елизавете», первыми заметили скопление судов прямо по курсу. Разглядывая в подзорную трубу появившуюся помеху на пути, Макаров распорядился изменить курс.

– Возьми три румба правее, увались под ветер, – приказал он командиру и подозвал Головнина. – Сигнал по линии кораблей: «Курс ост-зюйд-ост!»

Через минуту-другую на фалах заполоскали флаги, а со стороны сцепившихся английских и датских судов раздалась пушечная пальба.

Макаров, не отрываясь, подозвал Головнина, протянул ему подзорную трубу и сказал с усмешкой:

– Гляди, лейтенант, как лорд Спенсер осаживает датчан. Учись доказывать право пушками, авось когда сгодится…

Старожилы Кронштадта давно не припоминали, чтобы эскадра заканчивала кампанию и разоружалась в разгар лета. В последний год уходящего восемнадцатого века такое случилось не только в Кронштадте, но и в Ревеле. Флот вернулся на свои базы после двухлетнего отсутствия. Корабли и люди соскучились по родным пенатам. За первыми надо было ухаживать, вторым оказать внимание. В свое время Павел I запретил увольнение офицеров из Кронштадта в столицу. Каждый раз требовалось личное разрешение императора. Естественно, с такими просьбами никто не обращался, моряки довольствовались кронштадтскими окрестностями. Из столицы приезжали семьи, жены, остальные перебивались местными достопримечательностями. Но связи с Петербургом по официальным каналам не прерывались. Адмиралтейств-коллегия слала указы императора, принимала донесения и доклады адмиралов, флотских начальников.

Головнин частенько наведывался в столицу. Старший флагман отчитывался за двухлетнее плавание, за состояние кораблей, денежные расходы, пояснял разные события и происшествия.

Соскучившиеся по делу чиновники строчили запросы, требовали разные справки, объяснения, иногда дельные, а чаще никому не нужные.

Адмиралтейств-коллегия и ее департаменты сносились с соседней коллегией иностранных дел, питались долетавшими оттуда слухами. Отзвуки их доносились и в Кронштадт…

Десяток лет в Петербурге не слыхали парижских мелодий. Наполеон, уловив изменение тональности русского императора в отношении с английским партнером, решил разыграть Мальтийскую карту. При этом он преследовал главную цель своей внешней политики – сокрушить главного противника, Англию, если не на море, то «завоевать море путем союза окружающих его стран», и в первую очередь на Балтике.

Зная о неравнодушии тщеславного Павла к своему рыцарскому званию и попранной чести, Бонапарт вдруг рассыпался в щедротах.

«Первый консул, – любезно сообщил он Павлу, – желая дать доказательство питаемого им к русскому императору уважения и выделить его из числа других врагов Республики, сражающихся ради низкой любви к наживе, предполагает, в случае если гарнизон Мальты будет вынужден голодом эвакуировать остров, передать его в руки царя, как гроссмейстера острова; чтобы в случае надобности войска его могли занять местность».

Больше того, Наполеон распорядился освободить семь тысяч русских пленных, пошить для них гвардейские мундиры и отпустить в Россию со знаменами и офицерами. «Первый консул надеется, что император примет освобождение своих солдат за знак особого уважения с его стороны к храбрым русским воинам».

Первый консул рассчитал верно, задел чувствительную струну самолюбивого царя, и тот загорелся новой затеей. Наполеон предлагал освобожденные из плена войска направить прямо из Парижа на остров Мальту.

В Петербурге уже наметили генерала для отправки в Париж…

А на море продолжались стычки английских кораблей и датских конвоев, дело дошло до боевых столкновений. Англия направила в Данию для переговоров своего посланника, а в помощь ему эскадру в Балтийское море…

Россия, балтийская держава, естественно, возмутилась недружественным актом.

– Британия обнаглела, – возмутился Павел и распорядился наложить арест на английскую собственность в России.

– Сие будет гарантией для возможных поползновений англичан, – сказал он графу Ростопчину, – возможно, мы пойдем на разрыв нашей дружбы. – Отпуская Ростопчина, царь вспомнил о давних планах своего подопечного, главного докладчика по иностранным делам.

– Изволь завтра представить мне доклад, о котором ты хвалился.

Свои мысли и соображения о внешней политике России Ростопчин изложил в подробной записке.

Услужливо положив перед императором папку, он, по мере чтения Павлом записки, давал пояснения.

– Ваше величество верно подмечает, что некоторые наши вельможи последние годы в ущерб отечеству линию ведут.

Павел вскинулся насмешливо:

– Ты уж называй! Безбородко, што ли? Ростопчин кашлянул и продолжал:

– Оные вельможи, ваше величество, втянули державу нашу единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута. Особливо Британия выгоды извлекла из противостояния к Франции, завладев тем временем торговлей целого света, вовлекла в свой союз хитростью и деньгами все державы…

– И нас, грешных, – громко захохотал Павел. Ростопчин почтительно молчал, пока император не довел себя до слез.

– Недалеко время, выйдет и замирение, ваше величество, – европейская карта перекроена будет, не опоздать бы нам.

– Что же ты предлагаешь?

Вздохнув, Ростопчин выложил заветные думы.

– Франция, государь, прежде была мятежной, а ныне успокоена Бонапартом, с нею нам в союзе быть сподручней, в Европе возвысимся. Главное же, не упустить бы нам владения Порты. Турция – безнадежный больной. Англия на нее зарится, а мы и сами с Францией договоримся. Египет – французам, нам проливы, Румелию, Болгарию.

– Эк хватанул ты. – Воображение Павла между тем речь Ростопчина распаляла все больше…

– То не все, ваше величество. Из Греции да Архипелага республику учредить возможно. Со временем греки и сами подойдут под скипетр российский.

– А можно и подвести их. – Павел захлопнул папку с докладом, резко поднялся, тяжело ступая, вышел на середину кабинета и, не поворачиваясь к графу, отчеканил: