Текст книги "Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!"

Что поделать, если времена такие, что слабину даже в таких, казалось бы, мелких вопросах давать нельзя. Ведь если я, к примеру, считаю это не таким уж и важным, то окружающие в большинстве своем на это смотрят совершенно иначе. Приходится считаться с мнением эпохи, правда, только в таких вопросах, где это самое мнение не мешает моим личным планам. Что поделаешь, вот такой я эгоист!

Однако, вопреки моим расчетам, купцы с проблемой справились намного быстрее. Минута – и сцепившиеся возы с перерезанными ремнями уже стоят на обочине. Вот такой радикальный метод решения поставленной задачи. Выбирай из двух зол меньшее: с одной стороны – штраф и немилость монаршей особы, а с другой – копеечные ремни и решение проблемы, пускай и с некоторыми осложнениями.

Правда, я более чем уверен, что мои старания никто должным образом не оценит, а скорее, наоборот, будут хулить и возмущаться – конечно же, после того как останутся наедине с самими собой. Поношение царской особы, пускай и не правящей, всегда каралось сурово.

За размышлениями совершенно потерял счет времени и очнулся только тогда, когда мы остановились в какой-то деревеньке на ночлег.

– Ваше высочество, дом для ночевки приготовлен! – отрапортовал мне Михаил Нарушкин.

– Хорошо, Миша, попроси подать ужин и накормить гвардейцев. Хорошо?

– Есть, ваше высочество, – развернулся на каблуках, оставив две воронки в стылой, промерзшей земле, капитан моих гвардейцев.

Я вышел из кареты, попутно укладывая листы с набросками своих мыслей и идей в папку. Мне навстречу вышел, низко кланяясь, деревенский староста. На вид ему можно было бы дать лет сорок, но, глядя на него, я отчего-то вспомнил о чудо-богатырях Суворова. Не знаю почему, но это сравнение было самым точным. Когда я глядел на старосту, мне стало как-то грустно оттого, что русский человек, годящийся мне в отцы, вынужден кланяться мне в пояс.

А самое страшное, на мой взгляд, конечно, то, что многим дворянам и боярам в голову не приходит даже мысль о том, что их холопы, в принципе, такие же люди, как и они сами, и, будь судьба благосклонна к ним, на месте холопа мог оказаться и сам барин. Вот такая петрушка! С этим порядком вещей надо что-то делать. Но вот что? Нельзя просто подарить свободу, это обесценит ее. Нужно сделать так, чтобы получить ее имел возможность всякий, но лишь ценой неимоверных усилий – великим трудом или кровью.

И еще один закон нужен – закон об эрозии дворянства. О лишении этого звания, а возможно, и переводе в холопское звание недостойных, проводящих жизнь в праздности и пьянстве и не желающих приносить пользу Родине ни на военном, ни на гражданском поприще или же запятнавших себя недостойными деяниями. Дабы в этой реальности в жизни не бывавший трезвым самодовольный ублюдок с родословной не мог развлечения ради насмерть запороть отслужившего двадцать пять лет ветерана Суворовских походов, предварительно обесчестив его дочь, как не раз бывало в реальности той. Ведь, не говоря уже об элементарной справедливости, работающий в обе стороны социальный лифт является единственной гарантией от революций и других социальных потрясений.

– Дом готов, ужин подан, – не выпрямляясь сказал мне староста.

– Хорошо, проводи меня.

Саженей за двадцать от нас расположился небольшой домик с резными ставнями, окрашенными в непонятный цвет. Хотя в темноте все цвета неясные.

– Вот, – указал рукой мужик, кланяясь.

– Пойдем со мной за стол, – сказал я старосте. – Как звать тебя?

– Федотом.

– Так вот, Федот, пойдем, посидим за столом, ты мне о жизни своей расскажешь. Может, жалобы какие есть на барина твоего?

– Да какие жалобы, ваше высочество? Все хорошо у нас, деревенька наша на отшибе. Людей, почитай, только два раза в год видим, перед пахотой да после сбора урожая. А так одни и живем. А барин у нас хороший: почитай, только когда напьется, если на охоте будет, заезжает, какую-нибудь бабенку прижмет, так это нормально, – ответил мне Федот, проходя со мной в сени.

– Что ж, ты мне много чего еще рассказать можешь, Федот…

Вот где оказался кладезь интересующей меня информации. Не в городе, не в ближайших к нему селениях, а вот в такой неприметной, закрытой от взора людей деревеньке.

За чарочкой и хорошей закуской мы разговорились довольно быстро, вот только я больше слушал, нежели говорил. Хотя даже сейчас, сидя со мной за одним столом, староста был осторожен и многое недоговаривал, часто заискивающе смотрел мне в глаза…

Но послушать было о чем. В моем времени многие верили тому, что говорилось в книжной макулатуре, выпускаемой столь большим тиражом, что только диву давались. А говорилось в ней о том, что мужик в России был туповат, трусоват и все в этом духе. Ан нет, выкусите! Да, староста был немного сконфужен и немногословен, однако сказать о нем, что он дурак, нельзя ни в коем случае: в его глазах светился практичный крестьянский ум, всегда ищущий малейшую возможность обогатиться.

Однако я прекрасно понимаю, что скинуть ярмо с половины Руси не под силу одному человеку. Да я и не стремился к этому, я хочу одного – чтобы Россия жила! Жила, а не существовала, не в состоянии встать с колен, постоянно униженно кланяясь Западу. Нет, никогда! В моей России не будет этого!

Мысли постепенно терялись и путались; дело дошло до того, что я увидел приближающийся стол и потерял сознание, очнувшись с дикой головной болью и шишкой на лбу. Вот и погуляли.

Уже уезжая из деревеньки, я напомнил старосте, чтобы он после посевных работ приехал в Рязань, к Илье Безымянному, ведавшему Дворовым приказом – инстанцией, отвечающей за отбор и «просев» нужных для меня людей. Кто это такой, он узнает в центре города на рынке, в будке гласности, из которой раз в неделю объявляли последние новости и указы.

Казалось бы, подумаешь, староста, но нет, все-таки зацепил меня чем-то этот мужичок.

* * *

Конец марта 1709 года от Р. Х.

Воронеж. Палаты Петра Алексеевича Романова

– Проходи, сын, у меня разговор к тебе есть! – пригласил меня к себе отец, стоя над каким-то столом с чертежами.

Не заставляя себя долго ждать, я подошел к столу и встал рядом с государем, внимательно посмотрев на расстеленную карту. Оказывается, чертеж, заинтересовавший Петра, изображал границу России с Речью Посполитой и частью Австрийской империи. Посередине стола прямо на куске плотной бумаги стоял пустующий подсвечник, в данный момент исполняющий роль держателя.

– Знаешь, Алешка, в чем беда Руси? – немного постояв над картой, спросил меня Петр.

– В чем, батюшка?

– В том, что не хочет она вылезать из своей трясины, увязла и живет так, как ей нравится, а людишки и рады стараться!

– Так как же, государь? Ведь с твоей помощью наша Русьматушка уже не так дремуча, как была раньше, – удивился я, прекрасно понимая, что часть новшеств государя не только не принесли пользы, но и загубили то хорошее, что было начато до воцарения Петра.

– Да, часть своих задумок я уже воплотил в жизнь, но их так много, что мне моей жизни не хватит, – сказал царь, отрываясь от изучения карты.

Посмотрев на меня, он прошел к стоящему напротив входной двери большому комоду, достал оттуда свернутый в трубочку свиток, запечатанный алой печатью с непонятным оттиском.

– Ты не спрашиваешь, что это; хорошо, коли ты такой нелюбопытный, но все же я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этой грамотой, – сказал государь, передавая документ в мои руки.

«М-да, а ведь чего-то подобного я ожидал…» – пронеслась в моей голове мыслишка после повторного изучения свитка.

Не буду дословно описывать, что было в том документе. Просто скажу, что это был своеобразный приказ отца сыну. В чем же была суть данного «приказа»? А в том, что я должен был в начале июня отправиться в поездку по тем странам, которые сам выберу, в качестве помощника посла государства Российского, с ограниченными полномочиями второго лица государства. Проще говоря, я должен был ехать смотреть на Запад, точнее Европу, и попутно обязывался пройти «курс молодого дипломата» у одного из лучших дипломатов Русского царства Алексея Толстого.

– Батюшка, позвольте спросить вас? – оторвался я от повторного чтения документа.

– Да, сын?

– А что значит «ограниченные полномочия»?

– Я подумал, что давать полноту власти тебе еще рановато, молод ты, тебе многому надо научиться, поэтому ты будешь в подчинении у Алешки, но кое-какие вопросы будете решать вместе. Проще говоря, в таком вопросе, как заключение союзов, коли такой возникнет, у вас будут равные права, и заключать союз вы сможете только при условии вашего общего согласия, – ответил мне Петр.

– Но, отец, а как же тогда быть с приказом выдвигаться к началу мая к Могилеву моим витязям и трем полкам инфантерии? Я ведь должен их вести…

– У тебя, сын, как мне кажется, уже есть командир твоих витязей; думаю, он справится, да и будет он не один, как-никак в подчинение к князю Шереметеву пойдет, так что не волнуйся. Собирайся в дорогу, а полки Русских витязей и Рязанский, вместе с пятым и седьмым от инфантерии, пойдут под командованием боярина Третьяка, – оборвал меня отец, наблюдая за моей реакцией.

– Как вам будет угодно, государь, – ответил я, прекрасно понимая, что больше ничего сделать пока не в силах.

– Вот и хорошо, а то мне тут всякие непонятные вещи начали про тебя наговаривать. Но я вижу, что все это глупости, так что продолжай заниматься своими новшествами, только не в ущерб губернии, – спокойно заметил государь.

– Но ведь налоги всегда исправно поступают, отец! Какой ущерб-то? – изумился я замечанию царя.

– Исправно-то да, но ведь при таких расходах, как у тебя, они и уменьшиться могут, а этого, как ты сам понимаешь, я допустить не могу, тем более перед новой войной с Карлом, – ответил отец.

– Такого не будет, батюшка, – заверил я его.

– Вот и хорошо. Решил я, что зело примерно ты дела свои ведешь, поэтому оставляю тебя в качестве наместника губернии Рязанской, – улыбнулся Петр, подходя к невысокому столику, стоящему вблизи комода, из которого извлек свиток-приказ. – Хорошо, что ты понял, чего я хочу от тебя, сынок, это очень радует меня, особенно все твои механизмы новые, поэтому я решил основать в Москве школу для обучения детей ремесленников и крестьян делу токарному и механизмам разным.

– Это очень хорошо, батюшка, давно пора строить школы для люда, а то в Европе чуть ли не каждый крестьянин читать и писать обучен, а трое из четырех и счет разумеют. У нас до монголов то же было, и Русь богаче всей Европы была. Надо бы и сейчас иметь побольше таких людишек, много пользы от этого получить можно, – сказал я Петру, принимая от него маленькую чарку с водкой, которую он успел налить.

– И у меня такие мысли давно были. Вот только денег не хватает на все, что удумал я, так что приходится быть скупым и мелочным, до той поры пока Карла не выкинем с Балтики, – ответил Петр, беря свою чарку вместе с соленым огурцом, лежащим на тарелке. – За здоровье и успех, сын!

Вдох – выдох. Крепкая, зараза, водка прокатилась по горлу и приятно осела где-то внизу живота, согревая все конечности разом. Следом за приятной теплотой в горле появилось ощущение жжения, словно маленькие угольки прожигают всю слизистую оболочку.

– Хороша, чертовка! Умеет Тишка настойку делать! – поморщившись, улыбнулся государь, наливая по второй.

– Батюшка, у меня еще один вопрос есть, – тихо сказал я Петру, высматривая, чего бы такого закинуть в желудок: увы, с утра там ничего не было, а, как известно, пить на пустой живот – это стопроцентно «окосеть».

– По второй вначале, сын, а потом и скажешь, – ответил царь, звоня в маленький колокольчик, угрюмо стоящий доселе на краю стола. По его немного стершейся гравировке было заметно, что он частенько использовался по своему прямому назначению.

Камердинер отца появился сразу же, будто подслушивал за дверью.

– Да, ваше величество?

– Принеси нам с сыном чего-нибудь горяченького, и побольше, а потом можно еще твоей настойки, – приказал Петр слуге.

– Будет исполнено, ваше величество, – поклонился камердинер и вышел.

– Ну, теперь говори, Алешка, – разрешил мне Петр, после того как вторая порция огненной воды оказалась в наших желудках.

– Дело в том, батюшка, что я хотел попросить тебя помочь мне, – сказал я государю.

– И в чем же? – заинтересовался царь, подобравшись, словно гончая, учуявшая запах лисицы.

– Как ты знаешь, зимой я устраивал Торговый сбор, куда приехало много купцов.

– Да, что-то такое я припоминаю, там даже с Москвы кто-то был, как я помню.

– Так вот, я сделал купцам одно предложение, которое требует твоего внимания и согласия, – сказал я, поудобнее усаживаясь в кресле.

– И что же это за предложение такое, сын? – заинтересованно спросил Петр.

– Как ты знаешь, отец, в Венеции и Генуе есть такие кумпанства, которые, объединившись, содержат общую казну, целиком и полностью подчиненную одному человеку; эти дома могут давать деньги в рост кому-нибудь, а могут строить на свои деньги что-то, чтобы потом поиметь с этого побольше денег. Такие кумпанства называются банками. Так вот, я хотел бы основать один такой банк и у нас в России. Только мне хотелось бы, чтобы он, в отличие от европейских, наполовину был государственным.

– Что ж, идея хороша, слыхивал я о банках. Вот только я здесь при чем, Алешка? – спросил меня царь.

– Просто, чтобы основать банк, мне нужно твое согласие, а главное, разрешение взять его под протекторат, чтобы следить за всем тем, что управляющие банка будут делать от твоего лица, отец, – ответил я ему.

– Ну, раз идея твоя, да к тому же, как я понял, денег ты с меня не просишь, то быть тебе протектором. Надеюсь, твоя затея с этим банком увенчается успехом, а то получится, что попусту я тебе разрешение дал да полномочиями наделил, – улыбнулся Петр. – А это, как ты понимаешь, ответственность немалая…

– Я приложу все усилия, отец, чтобы оправдать твои надежды, – искренне ответил я, улыбаясь.

– Ну а теперь, я думаю, можно и перекусить, тем более мы с тобой вообще редко видимся, – хмыкнул Петр. – Все в делах, заботах! Даже отец с сыном видятся как заезжие друзья.

– Конечно, отец, – согласился я с государем, тем более что мой живот упорно требовал свое, чуть ли не вырывая куски плоти из организма…

В свою комнату я попал поздно ночью, после того как смог кое-как отбиться от посиделок государя и Ко. А мысль о том, что время, данное мне до отъезда, необходимо потратить с умом, все чаще и чаще появлялась в моей не совсем трезвой голове…

Кое-как открыв дверь, увидел расстеленную кровать. Сил, чтобы снять с себя ворох одежды, у меня, конечно же, не было, поэтому завалился спать в чем пришел.

Обычно, когда я сплю, то наутро не помню ни одного сна, а может, они мне и не снятся. Но сегодня, как только мои веки сомкнулись, я погрузился в мир сновидений – столь реалистичный, что я мог ощутить дуновение ветерка на своей коже. Хотя голова моя больше напоминала наполовину заполненную вином чарку.

Вначале я даже не осознал тот момент, как оказался на поле битвы, где чуть в стороне от моего взора развернулось танковое сражение, а в небе над железными «богами войны» летали истребители и штурмовики, выпуская десятки трассирующих пунктирных линий. Кто-то из общей массы хаоса смерти умудрялся прошивать попавшийся на пути корпус неудачника истребителя, отчего тот тут же вспыхивал, словно свечка, сгорая за пару секунд.

Грохот и треск стоял неимоверный, я мгновенно оглох, ориентируясь только на движения сражающихся в поле машин. Я глядел на разворачивающуюся передо мной битву, и приходило понимание, что участвующие в ней стороны до боли мне знакомы. И правда, вот на темно-зеленых корпусах танков белые кресты, а чуть в стороне юлили и петляли, словно танцовщицы перед скучающим посетителем, Т-34 с красными звездами на башнях.

Полки шли рекой, самолеты и пехота сместились чуть в сторону, ведя свою собственную битву, но для меня это было не столь и важно. Главное, что сейчас я наблюдал гордость вермахта, горящую черным огнем. Какова же была моя радость, когда я видел, что «тигры» и «пантеры» пылают, словно спичечные коробки! Радость, гордость и восхищение – и это лишь малая толика охватившей меня эйфории!

Но вдруг увидел словно в замедленной съемке: башня одного из «тигров» поворачивается чуть в сторону, почти сразу же выплевывая смертоносный заряд в сторону одного из танков с красной звездой на башне. Секунда – и у тридцатьчетверки, завершавшей маневр, сорвало слабый тыловой бронелист, из щелей советского танка повалил густой, едкий черный дым…

Я не вытерпел и побежал – так, как никогда в своей жизни не бегал. Но время, словно липкая и мутная паутина, замедлялось с каждым мгновением, не давая мне идти к горящему танку. Вот откинулся люк, показалась рука, тут же исчезнувшая в темном зеве люка. Понимаю, что танкистам уже ничем не поможешь, но что-то не дает просто так махнуть на них рукой.

Рывок, еще рывок, и, наконец, сопротивление начинает сходить на нет. Новый рывок – щелчок, и ко мне возвращаются слух, свет…

И вновь все меркнет перед глазами…

Вспышка – и мир преображается, открывая передо мной чистое поле, на котором стоит ощетинившаяся копьями небольшая кучка закованных в чешуйчатые латы воинов, обороняющих стяг с воином на красном фоне, держащим в правой руке овальный ростовой щит, а в левой – длинное копье. Вокруг смертников мельтешат на низкорослых лошадках лучники, посылая в них стрелы одну за другой. Каждую секунду кто-то из стоявших в окружении падал – стрелы выискивали бреши в защите воинов, насмерть вставших на защиту своего стяга.

Крики, ругань и стоны смешались в одну какофонию, грозя свести меня с ума.

– Да что это такое! – закричал я.

Но вместо крика из моего горла вырвался хриплый сиплый звук, меньше всего походивший на мой собственный голос.

Пытаюсь сдвинуться с места, но ноги становятся ватным и непослушными, я не могу сделать даже один маленький шажок! Все мои попытки ни к чему не приводят, разве что все мышцы в ногах страшно гудят. Занявшись собой, я пропустил момент, когда низкорослые воины пошли в лобовую атаку на обороняющихся. Единственное, что я увидел, это знамя, которое подпирал умирающий высокий витязь с тремя стрелами в груди.

Но в момент, когда силы пеших воинов, с упорством обреченных защищавших знамя, уже почти лежащее на земле, подошли к концу, над полем пронеслась новая мелодия – грозная, будоражащая кровь в жилах. А после я увидел конных воинов, врывающихся в ряды уставших и вымотанных воинов на низкорослых лошадях.

Удар, треск, снова удар – и тишина, только спины противника, удаляющегося в панике бегства. Появление свежих сил переломило исход сражения, как маленький камушек перевешивает чашу весов. Вот только на этих весах были десятки тысяч человеческих жизней…

Идея возникла из ниоткуда: не было ее, а потом раз – и появилась!

* * *

Конец марта 1709 года от Р. Х.

Воронеж. Резиденция Петра Алексеевича Романова

Утром меня разбудил громкий голос отца, кому-то что-то говорящий. Я хотел было встать и одеться, как дверь спальни распахнулась, и в нее вошел Петр, несущий в руках какой-то сверток в пару локтей.

– Горазд ты спать, Алексей, – усмехнулся отец, кладя сверток на стоящую рядом с моей кроватью невысокую тумбочку.

– Так когда же мне еще спать, батюшка, как не у тебя в палатах? Ведь когда я один, приходится постоянно проверять и перепроверять все дела и заботы, – смиренно ответил я, научившись на своих ошибках общению с Петром.

– Что правда, то правда, но я не за этим пришел. Возможно, ты будешь в Европе очень долго, и мне хотелось бы сделать тебе подарок на день рождения заранее.

– Но…

– Не перебивай меня! Но также я знаю, что заранее это нельзя делать, поэтому я, за заслуги перед Россией и мной лично, за веру и преданность царскому дому, дарую тебе сей клинок, изготовленный специально для тебя, под твою руку! – сказал отец, вставая с постели и беря в руки сверток.

Подождав, пока я наконец вылезу из постели, Петр откинул шелковую ткань, в которой лежали превосходные ножны с орнаментом в виде двуглавого орла с изумрудными глазами, держащего скипетр и державу. Не удержавшись, я вытащил клинок из ножен и невольно вскрикнул: синие ветвистые молнии и изумительная игра света просто не смогли оставить меня равнодушным!

«А говорили, что секрет булата потерян!» – восхищенно подумал я, гладя поверхность клинка, словно самую драгоценную вещь в мире.

– Я рад тому, что мой сын так сильно изменился! – с удовольствием сказал Петр, повторяя эту фразу чуть ли не сотый раз за все время нашего общения.

– ?

– Да-да, Алешка, именно так. Ведь каким ты был? А кто ты сейчас? И ты смог оценить оружие мастера, которое достоин носить только тот, в ком течет царская кровь! Запомни этот день, сын, теперь у тебя есть своя шпага. Дай ей имя.

– Но, отец, разве оружию…

– Ты не слышал меня? – перебил меня царь. – Исполняй!

Я постоял пару минут, перебирая имена и названия, но ничего не мог придумать: сначала кажущееся вполне нормальным имя через пару секунд переставало быть таким уж привлекательным.

– Ну же!

– Я назову ее Veritas!

– Что ж, достойно. Теперь я могу с чистой совестью отправляться в Новгород. И помни: в начале мая ты должен быть в Азове.

– Конечно, отец, я буду там в срок.

Петр ушел так же быстро, как и пришел. Я же находился в некой прострации – не столько от вида превосходного оружия, сколько от гудящего шума в голове. Вчера неплохо посидели, особенно после того как к нам присоединились князь Меншиков с князем Голицыным.

Помню баню, помню пиво холодное, парную помню, вот только после нее не помню уже ничего. Что ж, придется отходить проверенными народными средствами.

Только я подумал о них, родимых, как увидел перед кроватью, на маленьком столе, одно из них – рассол. Видимо, камердинер отца, Тихон Прокопыч, отлично разбирался в том, что требовалось молодому организму царевича.

Отдавшись процессу «лечения», я чуть было не пропустил выезд отца из резиденции. Распахнув окно, почувствовал, как под ночную рубашку проползла утренняя свежесть, и частичка бодрости отозвалась угрюмым сопением. Видимо, я вчера действительно хорошо погулял.

Со двора резиденции раздались команды о подготовке к выезду. Отец собирался посетить пристань, на которой впервые в истории России началось строительство военного корабля. Для меня же сие мероприятие было не столь интересно, хотя я вынужден признать, что без флота империи просто не быть.

Да и не зря же в Петербурге уже заканчивают строительство школы младших офицеров флота, как раз рядом с Адмиралтейством. За этот проект боролись многие архитекторы, но решающую роль сыграло мое слово, и потому я без зазрения совести отдал его человеку, который проектирует все строения и их местоположение в нашем родном корпусе – Михаилу Ростовину.

Но так как наш корпус Православных витязей постоянно разрастается, уже став несколько большим, чем просто центр обучения младшего офицерского состава с возможностью повышения, то присутствие столь грамотного и превосходного архитектора было просто необходимо. Ведь выбор и выравнивание места стройки, а также и она сама занимали порой неимоверное количество времени, так как почти всегда самому архитектору что-то не нравилось, и он приказывал все переделывать. Вот так-то.

Ну а так как, пообщавшись с ним, я намекнул, что впоследствии нам будут необходимы здания для швейной мастерской на большое количество рабочих мест, да плюс рассказал, что не за горами постройка нормальной оружейной фабрики… В итоге архитектор трудился на двух работах сразу, не покладая рук вот уже шесть месяцев, постоянно присылая новые чертежи из Петербурга в Рязань, своему сыну Илье Ростовину, внимательно следившему за всеми стройками, которые я заказывал у его отца.

И надо заметить, что если у Михаила работа спорилась и была просто отличной и выполненной в срок, то у его сына работа была сделана великолепно и всегда с опережением. Так что мы уже подумываем основные будущие заказы давать именно Илье, тем более что после того как Михаил построит в Петербурге здания для подготовки морской пехоты, его наверняка привлекут к строительству крепостей или зданий, требующих повышенной прочности и надежности.

Когда я поговорил с отцом о том, что нам необходимо наладить подготовку морских офицеров, причем на порядок превосходящих имеющихся у нас сейчас, он взялся за дело с таким рвением, что мне стало страшно за тех морских волков, которые согласились стать учителями для юнцов, собираемых по всей России. А как Петр умеет «строить» людей, прекрасно известно из истории, поэтому за этот «фронт» я был полностью спокоен.

Вот только про сами корабли я, к сожалению, мало что знаю. Увы, все в голове не удержишь. Поэтому целиком и полностью положился в этом вопросе на отца, сам же отдался своим проектам, реализовав которые, Русь станет мировой державой и, возможно, будет долгие десятилетия диктовать свои условия соседям.

Но время мечтаний и грез проходит, поэтому я просто вынужден был убрать шпагу в ножны, висящие на набедренной портупее, и отправляться в дорогу – обратно в Рязань, а потом в Азов, благо чуть больше месяца у меня в запасе есть. Вот только дорога… М-дя, ничего не скажешь. Хотя почему бы нет? Решено, основной конвой отправлю в Азов, со всеми бумагами, пока ненужными мне, а сам с десятком отправлюсь верхами в Рязань, тогда точно должен успеть вовремя.

Ополоснувшись в принесенной теплой воде, оделся и пошел завтракать, чувствуя, что еще нескоро смогу вот так непринужденно и беззаботно посидеть без дела, ведь получается, что с этого момента и так постоянно напряженная жизнь стала еще более… серьезной, что ли, – даже не знаю.

* * *

4 апреля 1709 года от Р. Х.

Талая лощина

Выдержка из потерянной книги царевича Алексея Романова

Нет ничего хуже, чем неизвестность, нет ничего неприятнее, чем неизвестность. Порой именно из-за этой, казалось бы, невинной «неизвестности» люди совершают роковые поступки, которые через десятки поколений обрастают такими фактами, что становятся воплощениями зла и порока. Можно было бы, конечно, с этим поспорить, но хочу заметить, что это мое сугубо личное мнение, так что пусть каждый думает сам за себя.

Одиннадцать пар фигур замерли напротив друг друга, обнажив обернутые толстой кабаньей кожей длинные кинжалы. Рядом с двумя шеренгами воинов, замерших в ожидании команды, стояли три человека, одетых в такую же, как и у воинов, темно-зеленую форму непонятного покроя, пошитую из армейского сукна, из которого шьют мундиры русским солдатам. У каждого из людей на палец был надет небольшой серебряный перстень с изображением арабской цифры и незамысловатой надписью «Верность обязывает!».

– Уже шесть месяцев прошло, Кузя, – в сотый раз проговорил один из трех человек, теребя в руках кожаные перчатки.

– Знаю, но они не готовы, Артур, – также в сотый раз ответил другой человек, задумчиво смотрящий на неподвижных воинов.

– Да ты посмотри, что они могут делать! Никто в мире такого не может! – чуть громче сказал первый наблюдатель.

– Алексей ждет от них лучших результатов, а не показной готовности, Артур, поэтому они должны еще тренироваться.

– Но ведь они уже усвоили все то, что дали им наставники, ты же сам наблюдал за всем обучением, – гнул свою линию Артур.

– Нет, время «волков» еще не пришло, да и Алексей сказал, что они еще не готовы и им не хватает навыков по лазанию, – спокойно ответил Кузьма.

– Раз так его высочество сказал, то ладно, но ведь они нужны уже в скором времени. Насколько было бы проще, если бы командование противника было уничтожено перед генеральным сражением! – кровожадно заметил Артур, продолжая теребить перчатки.

– Да, было бы неплохо, но, к сожалению, Алексей прав: они еще не готовы, им придется еще пару месяцев готовиться, а потом еще пару месяцев выполнять задания от легкого к сложному, чтобы эти навыки отработать, – заметил Кузя, недовольно нахмурившись. – А может, и пару лет. Да и нельзя их против полководцев пускать: не дай бог, враги так же действовать начнут.

– Да, не хотелось бы, чтобы наши враги до такого додумались, – согласился с выводами Кузьмы Артур.

– Что ж, тогда распускай ребят, пусть идут отдыхают, им сегодня за пять часов проверки хорошо досталось! – улыбнулся третий человек, сняв с головы треуголку.

– Ты прав, Саша, – согласился с ним поручик, подавая знак кому-то за спиной.

Прозвучал легкий проигрыш трубы, и одиннадцать пар юношей, больше полугода совершенствовавших свои навыки сражения и скрытого перемещения в этом тайном лагере, повернулись к выходу с утоптанной десятками ног площадки.

– Шагом марш! – прозвучал приказ неизвестного командира, и «волки», подняв левую ногу, двинулись вперед, не оборачиваясь и не глядя по сторонам.

– Думаю, и нам пора трогаться в обратный путь; если поторопимся, то успеем к ночи в трактир, – тихо предложил Артур, провожая взглядом молодых воинов.

– Да, наш Алексей скоро в Рязань должен прибыть, нехорошо заставлять ждать наследника престола, – улыбнулся Александр, прищурив глаза от падающих ему на лицо лучей солнца.

– Тогда можно выдвигаться, – заключил Артур.

– Только после того как поедите, господа, не раньше, – заметил Кузя. – Я же пока задержусь здесь, надо готовить места для пополнения, как и предполагал царевич.

– Согласен поужинать, но только при одном условии, – сказал помещик.

– При каком же? – поинтересовался начальник центра подготовки «волков».

– Никакой выпивки! А то получится как всегда: за первой чарочкой – еще одна, а за той – еще, и так, пока под стол не упадем, – серьезно заметил Александр. – А нам в Рязань поскорее попасть надо будет.

– Хорошо, будет только разбавленное вино, – безапелляционным тоном сказал Кузьма, показывая одному из слуг на пальцах цифру «три».

Через десять минут три друга сидели в небольшой уютной комнате, за накрытым простой, но сытной снедью столом, посередине которого стояла пара кувшинов с вином. Помня предостережение друзей, Кузьма специально приказал не подавать «горячительных» напитков. Да и в последнее время желание употреблять что-то выше градусом, чем вино, заметно упало, словно бабка отшептала…

Вопреки обычаю, друзья ели молча, каждый думал о чем-то своем, переваривая увиденное сегодня зрелище, которое устроили «волки» паре приехавших приближенных царевича.

А Саша, вопреки обыкновению, начал прокручивать события минувшего дня…

Недалеко в лесу раскинулся пятачок небольшой поляны, на которой стояли чуть больше трех десятков человек, большая часть которых замерла в двух шеренгах, ожидая команды старшего офицера. Вот команда была получена, и первая шеренга бросилась вперед, к замершим на окраине поляны целям, подвешенным к стволам вековых сосен аккурат в трех саженях над землей.