Текст книги "Свобода строгого режима. Записки адвоката"

Студенческий мятеж. Как это было

Декабрь, вялый и сырой. Политика то ли умерла, то ли замерла. Воля застыла в заскорузлых ракушках быта и глупой суеты. Комком к горлу подступала скука. Так называемая оппозиция путалась в местечковых дрязгах и справляла поминки триумфа Болотной площади. Публика зализывала раны бутафорских баталий, ничего не ждала, ни к чему не готовилась, лениво поминая уходящий год с отвратным предвкушением новогоднего похмелья. Мне предстояло принять несколько зачетов и попрощаться с университетом до экзаменационной сессии. В РГТЭУ я проработал несколько лет. Спустя полгода после освобождения, тогда еще подследственный, а затем и подсудимый, читал отечественную историю студентам, смущая их родителей свой «уголовной» биографией.

Это был обычный университет с обычными ребятами: минимализм знаний при максимализме потребностей. Но если бы их начали сравнивать со студентами МГУ или МГИМО, наши проигрывали бы только аппетитами потребностей, но не провалами знаний. В России классовое образование, как и классовая медицина, отличается лишь ремонтом, вай-фаем и прейскурантом, в простонародье называемыми «престижностью».

РГТЭУ будоражило. Министерство образования решило, по итогам мониторинга вузов, реформировать старейший торговый университет. Человек двести студентов и немногочисленные преподаватели собрались в актовом зале. На сцене в президиуме сидел один из проректоров, председатель студсовета – долговязая девушка Алина, симпатичная без улыбки и на фотографиях, профсоюзный активист Алексей Козак и кто-то еще. Выступления сквозили дежурным бессилием и слезными панегириками, вполне уместными для подобных случаев: «это наш дом», «здесь готовят лучших специалистов и развивается наука», «надо организовать пикет, митинг, письмо к президенту». Студенты ковырялись в телефонах, прерывая равнодушие лишь на обсуждение мрачных перспектив платить больше в новом вузе.

Это собрание гордо называлось «студенческой конференцией», призванной закрепить позицию коллектива учащихся по грядущим переменам. Я попросил слова, предложив устроить «ночь протеста» – не покидать университет до утра. Идея организовать «праздник непослушания» была встречена на «ура» и единогласно принята. Сошлись на следующем вторнике, взяв шесть дней на подготовку. Ректор идею поддержал сдержанно, аккуратно, опасливо, словно предчувствуя запах керосина от этого мирно-законного, но оригинального демарша своих подопечных, не веря по привычке в его успех. На следующий день я подготовил проект решения студенческого совета об объявлении забастовки. Помимо целей и задач была прописана структура забастовочного штаба, в котором мне досталась роль одного из координаторов. Документ был утвержден студентами. Процесс запущен.

В организации подобных акций одним из ключевых является вопрос ответственности. Она должна быть более чем коллегиальной, размытой на сотни человек, возложенной на единодушное голосование. Все решения должна принимать безымянная толпа, ощетинившаяся сотнями поднятых рук. Репрессировать одного – проще некуда, десять сложнее, сто – невозможно. Поэтому все решения принимались следующим образом: начать забастовку в формате «ночь протеста» – конференция студентов, сформировать забастовочный штаб – студсовет, дальнейшие действия голосовались бастующими студентами. Необходимо помнить, что даже если ваше предложение вызывает самую горячую поддержку аудитории, обязательно ставьте его на голосование. Это не должно быть решением одного, это должно быть решение всех!

Оперативно студсовет создал группы в социальных сетях, в одной из которых шла поименная запись на участие в забастовке. Это было необходимо, чтобы примерно рассчитать масштабность акции. Ко дню «Х» список превышал пятьсот человек. В дальнейшем все списки были удалены.

Для создания революционной атмосферы из окон вывесили плакаты, а перед входом в университет зажгли костры в металлических бочках. Студенты сформировали информационный центр для контакта с журналистами, оперативного вбрасывания текущих новостей и мониторинга СМИ. Были задействованы «Твиттер», «ВКонтакте». «Фейсбук» и «Живой журнал» практически не использовались в силу их непопулярности у студентов нашего вуза. Сформировали группу безопасности, отвечавшую за внутренний правопорядок и контроль доступа в здание. Многое приходилось делать по ходу забастовки.

С самого начала были сильные сомнения, что нам удастся собрать студентов в единый кулак. Власть за последние годы сделала все, чтобы превратить, казалось, самую взрывную и сплоченную силу в мокрый порох, не способный даже шипеть и потрескивать, она целенаправленно стремилась сделать из студенчества безропотную толпу аполитичных индивидуалистов – равнодушных мальчиков и девочек, суверенных к России, к нации, друг к другу. Большинство из них голосовало за Медведева, «Единую Россию» и боялось перемен. И, наверное, многие пришли на первую «ночевку» с любопытством тусовщиков, словно на открытие модного клуба.

Основные проблемы, с которыми, как мне казалось, предстояло столкнуться – хулиганка, вандализм, потребление алкоголя и запрещенных средств, конфликты среди участников, среди них взрывоопасными были кавказцы. Но главную, стратегическую опасность представляло предательство. В том, что, как только движение начнет набирать обороты, будут «ломать» активистов и администрацию вуза, поддержавшую нашу инициативу, я не сомневался.

К восьми вечера назначенного дня студенты начали заполнять актовый зал. Стали подтягиваться журналисты. К десяти зал был полон. Решение о начале уже бессрочной забастовки вплоть до выполнения всех требований принято. Первым приехал нас поддержать депутат «Справедливой России» Дмитрий Гудков и депутат от КПРФ Василий Иконников. Еще через полчаса забастовка вышла в новостные топы.

Первый и цокольный этажи фактически были «захвачены» студентами. Под сон выделили спортзалы с разложенными матами, хотя желания отдохнуть в ту ночь ни у кого не возникло. Периодически необходимо было совершать обход бастующего пространства, чтобы избежать попыток провокаций и прочих неприятностей. Вернувшись ближе к полуночи, я обнаружил на сцене Сергея Удальцова. Юные бунтовщики встретили профессионального оппозиционера довольно холодно. Сережа призывал всех куда-то идти, но за Сережей идти никто не хотел. Разочарованный в аудитории Удальцов, спустившись со сцены, принялся согреваться в свете софитов, раздавать не особо внятные комментарии, после чего из студенческого протеста в прессе начали мастерить политический жупел.

Опасливые ожидания пьянок и драк не оправдались. На моих глазах разношерстная молодежная тусовка превращалась в организацию с осознанием ответственности, с круговой порукой, с внутренней дисциплиной и ощущением сопричастности к невидимому, но невероятно значимому и сакральному, происходящему в их жизни. Достаточно было войти в этот зал, чтобы почувствовать столп энергетики молодых душ, словно творимый гигантской динамо-машиной, приводимый в движение волей ребят. В течение нескольких часов забастовка превратилась в организм, которому уже не нужны были слова, нужна была страсть.

Во второй день протеста ребята входили с другим настроением. На смену празднику пришла борьба. Злобно усталые от бессонницы, они отказывались покидать университет. Хотя некоторым и удавалось съездить домой умыться и переодеться. Коллектив бастующих напоминал саморегулирующийся механизм. За всю ночь ни одного ЧП. Я не видел ни одного пьяного, даже курили все только на улице. Уважение и взаимоподдержка были залогом нашего успеха. Обошлось и без межнационалки. Кавказцы держались мирно особняком, но очень четко выполняли все поручения.

К вечеру университет вновь ожил. К протесту присоединились свежие силы. Приехала власть в лице вице-спикера Госдумы Сергея Железняка, обещавшего объективное расследование скандального мониторинга эффективности вузов. Внимание СМИ усилилось и ожесточилось. Валом пошли грязь и клевета. Глубокой ночью у сонных студентов пытались вытряхивать глупости, но за два дня каждый из бастующих, несмотря на юный возраст, мог не только объяснить коллективную позицию, но и обосновать ее правоту. И все же хочется поблагодарить всех журналистов, освещавших протест, правда, за отдельным исключением. Так, ближе к ночи в РГТЭУ прибыла съемочная группа «России-2» во главе с Борисом Соболевым, который походил на лабораторного крысенка, жертву медикаментозных опытов, снующего по университету в надежде нагрызть чего-нибудь «сального». Респондентов Соболев выискивал среди спящих студентов. Представьте, подкрадывается эдакий чудак к спящей в кресле актового зала девочке: свет в глаза, журналист чуть ли не бьет ее по щекам и начинает задавать вопросы. В четыре утра у него случилась натуральная истерика – не было «нужного» материала. Потом всей стране Соболев покажет «студенток РГТЭУ», мычащих в камеру, только не в здании бастующего университета, а якобы в помещении агентства по трудоустройству. Такую гнусную откровенную «лажу» каждый студент воспринял как личное оскорбление. По всей видимости, опасаясь за собственную безопасность, Соболев здесь больше не появился.

Итогом двух дней протеста стали попытки фракции коммунистов отменить результаты мониторинга и остановить реорганизацию РГТЭУ, администрация которого, испугавшись решимости собственных студентов, поспешила воспользоваться этим для приостановления забастовки. Решение принималось неохотно, ребята, почувствовав себя силой, не желали уходить с завоеванной ими передовой.

На следующий день в пятницу я проснулся часов в одиннадцать у себя дома и поехал в РГТЭУ. В актовом зале стояло привычное столпотворение. Студенты, преподаватели, пресса. Только на сцене по-хозяйски восседали представители министерства образования во главе с замминистра Александром Климовым, это были ректор РЭУ им. Плеханова Виктор Гришин и какой-то молодой коммерсант, небритый и опухший от алкоголических излишеств, явно не вписывавшийся в чиновничью когорту. Климов, с которым министр Дмитрий Ливанов даже публично предпочитает общаться матом, вел себя крайне развязно, словно принимая капитуляцию у покорившихся студентов и преподавателей. В каждом его слове, интонации, взгляде звенело чувство собственного превосходства. Его явно утомляла студенческо-преподавательская публика, ее вопросы, ее возмущение. Он приехал сюда только с одной целью: объявить текст приказа о увольнении ректора РГТЭУ Сергея Бабурина и представить нового университетского начальника – того самого бройлерного коммерсанта по фамилии Шкляев, который оказался еще и зятем господина Гришина. Раньше за невест в приданное брали деревеньки с крепостными, сегодня университеты со студентами. Меняются только формы куража, причуды хозяев жизни неизменны.

Тогда я обратился к негодующему залу с резонным вопросом: кто приглашал представителей Плешки? Зал громыхнул дружным гулом поддержки моего вопроса. Тогда под овацию студентов и преподавателей я попросил Гришина покинуть здание университета. Тут же стихийно было принято решение о продолжении забастовки.

Протест полыхнул с новой силой. Ребята чувствовали себя обманутыми, но полными решимости. Вечером и ночью приезжали поддержать бастующих Михаил Леонтьев, Владимир Семаго, Олег Смолин, Иван Охлобыстин с супругой Оксаной и дочкой Варей. Много было тех, кто не остался равнодушным к нашей борьбе. Кто-то выступал, кто-то пел, кто-то читал стихи. Расходиться никто не собирался. Все ждали развязки. И, судя по выставленной за мною «наружке», она не предвещала ничего хорошего.

Во избежание провокаций, я дал команду пускать в здание строго по студенческим билетам. В ночь со вторника на среду были забаррикадированы все входы в РГТЭУ и подступы к ректорату. Стекла парадного подъезда я предложил заклеить портретами Путина с подписью «гарант наших свобод» в качестве декораций штурма. Пусть менты крушат витрины с «первым лицом», а потом его топчут, мешая со стеклом и грязью!

Позже я узнаю, что наверх кто-то запустит информацию, мол, здание вуза удерживает группа экстремистов во главе с Мироновым, что если внутри и есть студенты, то находятся они там чуть ли не в качестве заложников и т. д. Поэтому руководство МВД и получило приказ на штурм здания с использованием спецсредств, в том числе и газа. При таких раскладах я шел бы как организатор массовых беспорядков без присяжных и без шансов на свободу в течение доброго десятка лет.

Ближе к полудню среды к университету подъехало несколько автобусов с ОМОНом (от четырех до шести), а также лимузины с полицейским начальством. Студенты закрылись изнутри, подперев баррикады «живым щитом» – человек 150-200. Ребята скандировали «Один за всех и все за одного».

Штурм так и не состоялся, не решились менты, хватило здравого смысла. На следующий день должно было состояться заседание Госсовета, и я понимал, что власть сделает все, чтобы расправиться с мятежом. Это понимал и министр образования Ливанов, в чьей непосредственной ответственности находился университет. Министр в случае продолжения или силового разрешения взрывоопасной ситуации гарантированно терял кресло. Поэтому он решается на переговоры. Этим же вечером на меня выходят представитель Минобра с предложением встретиться с Ливановым, чтобы обсудить условия прекращения забастовки, главными из которых было отменить реорганизацию РГТЭУ и отправить министра в отставку. Понимая, что силы на исходе, что нам вряд ли удастся продержаться до пятницы, что некоторые проректоры уже готовят капитуляцию, что руководителей студсовета купили или запугали, ничего не оставалось, как попытаться хотя бы сохранить университет, обеспечив правовые гарантии студентам.

Утром мне позвонил некий товарищ, представившийся помощником Ливанова. Он уточнил, когда я смогу подъехать для встречи с министром. Мы договорились, что после часу. В это время мне звонит один из студентов и сообщает, что администрация университета разбирает баррикады, а на 12.00 готовится какое-то важное собрание. Вместо министерства я еду в РГТЭУ. На входе уже нет баррикад, зал как всегда полный, но сцена пустая. Тогда я взял микрофон и задал всего лишь один вопрос: «Кто принимал решение о снятии баррикад?» Сначала тишина, а потом я услышал незнакомые хриплые голоса: «Ты что здесь делаешь?», «Ты кто такой?» Кричали явно не студенты. Я внимательно оглядел зал – это были чужие люди предпенсионного возраста заточенные непонятной агрессией. Студентов набиралось максимум треть от всей публики. На фразе «ни одно великое дело не обходится без предательства», у меня отключили микрофон. Рядом стоял декан юридического факультета Олег Сауляк и один из проректоров, стараясь не смотреть мне в глаза, они то ли что-то объясняли, то ли чего-то требовали. Между тем на сцене появился проректор Павел Шевцов, который зачитал письмо якобы от Бабурина, связь с которым отсутствовала, с просьбой приостановить забастовку и обратиться к Путину… Начали звонить ребята – человек шестьдесят студентов попросту не пускали в зал. Я помог им прорваться, объяснив, что продержаться надо до вечера, пока в министерстве не закончатся переговоры. И они держались, насколько хватило сил. Совсем недавно я посмотрел запись того, что происходило потом в зале. Как Сауляк и Шевцов ломали студентов, требуя сдать РГТЭУ. Ценой предательства они сохранили свои кресла, правда, очень ненадолго.

Объективно нам не хватило часа. РГТЭУ слили за двадцать минут до встречи с Ливановым, при этом все предварительные консультации с советниками были завершены, условия студентов приняты.

Когда я вернулся в университет, на проходной стоял новый ЧОП, сотрудники которого, сославшись на приказ и. о. ректора Шкляева, отказались пускать меня в здание. Зато на крыльце поджидали борцы с экстремизмом с просьбой не устраивать акций, перекрытий дорог и т. д. Из РГТЭУ вышли студенты, в глазах которых стояли слезы. Их предали, но они победили.

Первый приказ нового ректора будет об увольнении Миронова. Шестерых сотрудников в этот же вечер заставят подписаться под служебной запиской о моем аморальном поведении, выраженном в нанесении ректору РЭУ Гришину и представителям Министерства образования «ничем не обоснованных оскорблений». По сути, мне был выписан «волчий билет» в науку и образование.

Но оно того стоило. Спасибо тем, кто был с нами, не скурвился и не сдался. Спасибо тем, кто честно освещал события, кто поддерживал и болел за нас.

И это лишь начало, достойное и мощное. Это крик безропотного поколения, за которым пойдет лавина по безмятежно покорным залитым солнечным глянцем склонам.

Декабрь 2012

«Он опасен!»

По утверждению представителя РЭУ им. Плеханова, меня уволили из РГТЭУ за политические взгляды, общественную опасность и за избиение Багирова на НТВ.

В конце декабря прошлого года студенты РГТЭУ, недовольные сфальсифицированными данными мониторинга эффективности родного университета и принятым в результате этого мониторинга решением о его ликвидации, устроили забастовку, отказавшись покидать здание вуза вплоть до отмены незаконных решений Минобра и отставки главного закоперщика либеральных реформ высшего образования г-на Ливанова.

Один из крупнейших университетов страны должен был быть поглощен одиозным РЭУ им. Плеханова во главе с Виктором Гришиным, до своего ректорства бывшим незаурядным функционером «Единой России». Будучи не только пламенным политическим борцом, но и трепетным отцом, Гришин решил «подарить» РГТЭУ своему земляку, молодому мордовскому коммерсанту и по совместительству мужу любимой дочери Андрею Шкляеву, уже несколько лет обраставшему «научным» лоском в Плешке под крылом «папы».

Господин Шкляев – счастливый обладатель насквозь интеллектуальной, гладко выбритой, доброй, нежирной и некорупционной физиономии, по праву – семейному праву – возглавил единственный в России торговый университет под патронажем Гришина.

Первым распоряжением «и.о. ректора» РГТЭУ Шкляева стал приказ о моем увольнении. Готовили злобно и в спешке. Мстили за ненавистную забастовку, координатором которой я выступал. Датой приказа об увольнении значилось 28 декабря, когда акция протеста была приостановлена, и Шкляев с новым ЧОПом вошли в здание университета.

Формулировка в приказе по мою душу: «Уволен за совершение аморального поступка». Основание: некая служебная записка, поступившая от сотрудников РГТЭУ.

«Аморалка» в трудовой книжке – это фактически «волчий билет», с которым дальнейшее официальное трудоустройство, тем более в научно-преподавательской сфере, невозможно. Естественно, мне ничего не оставалось, как идти в суд.

Пресловутая служебная записка, больше напоминавшая коллективный донос, была предъявлена в суде представителем ответчика – юристом Плешки Максимом Сутуриным. Подписанты – шесть человек (Артамонова Т.Н., Борщев Г.В., Барбашева О.В., Рябцева Е.В., Зарипов А.Ф. и даже бабуринский проректор Шевцов П.А.) – все без исключения нынешние сотрудники нового вуза. Что же мне вменялось в вину этими сознательными гражданами? А вменялись мне «ничем не обоснованные оскорбления» в адрес Гришина, заместителя министра образования Климова, того самого, которого публично обматерил в «Интрефаксе» его собственный начальник министр Ливанов, и других официальных лиц. А еще то, что я, якобы, «продолжал в грубой форме настраивать собравшихся в аудитории на агрессивное поведение по отношению к представителям Министерства образования». Донос был абсолютно лживым, клеветническим и не содержал никакой конкретики, он был исполнен не в жанре банальной кляузы, а в виде вдохновенного обращения возмущенных и негодующих граждан, полагавших, что такому-то не место в их сознательных рядах.

Юрист Сутурин оказался персонажем тоже феноменальным. Как он с гордостью признался, его привели в суд «идейные соображения» и личная неприязнь ко мне.

«Я тоже родственничек, типа зять, я из этих!» – вознес Сутурин взгляд в потолок Головинского суда и нежно так продолжил. – «Я вообще не люблю суды. Я люблю цветы, птичек, красивых женщин, хорошее вино, а от сигар пришлось отказаться по здоровью».

Но даже после подобных розовых излияний мы с моим адвокатом Оксаной Михалкиной не переставали удивляться юридическим новеллам нашего оппонента.

На второе заседание представитель Плешки зачем-то притащил еще одну записку, аналогичную первой, но уже за другое число. Причем, если первая записка была написана 26 декабря, а принята к исполнению 28-го, то вторая – датирована 27 декабря и принята в тот же день.

Когда судья спросила, зачем сознательным гражданам, заклеймившим меня за аморальное поведение, понадобилось дважды писать и подавать начальству один и тот же текст, незадачливый Сутурин ответил, что это еще не все, что данные сотрудники подписывали на меня один и тот же донос три дня подряд! И третий вариант этого благонамеренного сочинения юрист тоже пообещал представить суду. Так что если юрист не врет, и доносы не подложные, то занимательная картина моего изгнания из университета представлена суду во всей красе. Группа сотрудников РГТЭУ, – очень разных по статусу и даже малознакомых, – от аспиранта до проректора, собиралась вместе, подобно запорожским казакам на картине Репина, и сочиняла очередную цидулу, старательно обдумывая аргументацию, совершенствуя слог и стиль, придумывая оригинальные обороты речи. Затем с гонцом, вот только непонятно, кто работал курьером – проректор или аспирант? – подписанты отправляли гневное послание в ректорат, и напряженно ждали, как на это прореагирует начальство в непорочном лице ректора Шкляева. И так три дня подряд!

Путаница с числами на этих бумагах, которая выявила явный подлог документов, заставила доблестного юриста пойти, что называется, ва-банк. Сутурин принялся самостоятельно, без помощи троекратных воззваний уязвленных сотрудников меня уволить, доказывать суду мою «аморальность». В своем письменном ходатайстве он доложил суду: (стилистика и орфография сохранена): «В общедоступной сети интернет размещены видеозаписи публичного избиения истцом лиц по национальному признаку, а также сведения о том, что он подлежал уголовному преследованию за покушение на жизнь человека».

Избитым мною «лицом с национальным признаком», как выяснилось, оказался Эдик Багиров, попавший под раздачу на съемках программы «Последнее слово» на НТВ. Причем запись с конфликтом, не имевшим никакого отношения к РГТЭУ, представитель ответчика собирается приобщать на следующем судебном заседании, которое состоится 24 мая. Под «покушением на жизнь человека» в этом ходатайстве недвусмысленно подразумевается обвинение меня в покушении на жизнь Чубайса, дело, по которому я был оправдан судом присяжных, но юрист Сутурин продолжает меня в этом злодействе подозревать. Но и это еще не все в перечне моих прегрешений, за которые я должен быть изгнан из преподавателей РГТЭУ. Сутурин возвестил суду о моей крайней неблагонадежности, цитирую дословно: «Истец занимается левого толка политической деятельности, националистической деятельности, призывает своих сторонников и сторонниц, размещает на своих ресурсах разные материалы, поэтому он не может заниматься преподавательской деятельностью, он опасен!»

Итак, официальная позиции РЭУ им. Плеханова на суде сводится к следующему. Иван Миронов уволен за то, что разделяет левые взгляды, правые взгляды, то есть всевозможные взгляды, размещает материалы – причем самые разные! – в Интернете, он общественно опасен и бил Багирова!

Таким убойным аргументам представителя РГТЭУ можно противопоставить разве что транквилизаторы. 24 мая на решающем судебном заседании попробуем поставить окончательный диагноз и назначить лечение. Суд также обязал Сутурина обеспечить явку всех подписантов служебной записки, допрос которых будет крайне любопытен.

Май, 2013