Текст книги "Золотые туфельки"

«Се ля лютте финале…»

Рана Лунина оказалась неопасной. Уже на десятый день он мог выходить из дому, и только бледность лица напоминала о большой потере крови.

Как все переменилось за это время в городе! Здание градоначальника стояло с распахнутой парадной дверью и никем не охранялось. На крыльце дома окружного атамана еще торчал пулемет, но пулеметчика при нем уже не было, как не было в здании и самого атамана: сдав власть городской управе, он «отбыл в неизвестном направлении». По городу ходили с деревянными катушками солдаты и сматывали телефонные и телеграфные провода.

К растянувшемуся на целый квартал зданию технического училища подъехало несколько колымаг с ранеными. Казак с погонами хорунжего слез с лошади и, сказав: «Сгружайте покуда хоть сюда», распахнул дверь. На ступеньке мраморной лестницы стоял юнец в гимназической шинели и английской фуражке с широким верхом. Юнец сказал:

– Сюда нельзя. Это помещение заняли мы.

– Кто это «мы»? – сощурил глаза хорунжий.

– Отряд спасения России! – звонко выкрикнул юнец.

– А ну, выкидывайся! – грубо сказал хорунжий. Юнец взъерепенился:

– Как вы смеете?.. Господа добровольцы, сюда!

По лестнице вниз сбежало еще десяток юнцов в таких же шинелях и фуражках. Они угрожающе застучали прикладами винтовок по мраморным ступеням.

Хорунжий поднял плеть и начал стегать гимназистов. «Спасители России» с визгом бросились врассыпную.

– Та-ак! – сказал Алеша. – Своя своих не познаша.

Отсюда он пошел на базарную площадь. Площадь опустела. Лишь кое-где сидели торговки с пирогами и солеными огурцами. Да и те свою снедь уже не продавали, а обменивали на всякое барахло: кто его знает, какие деньги будут завтра в ходу!

Одноногий все еще стоял на своем обычном месте, но и он уже никого больше не называл ни джентльменами, ни господами и не оповещал о поездке в Ростов на операцию. Взамен этого он насвистывал что-то веселенькое и поглядывал по сторонам с видом полной независимости.

К нему подошел стражник.

– Давай, – сказал он.

– Чего это? – «не понял» одноногий.

– «Чего», «чего»!. Не знаешь, что ли? Давай половину. Да скорей, мне некогда.

– Далече ли собрался? – спросил одноногий.

– А кто его знает. Куда судьба кинет.

– Сейчас дам, – сказал одноногий.

Он нагнулся, развязал ремешки на ноге и, подняв свою деревяшку, стукнул ею стражника по голове. Стражник крякнул и свалился. Одноногий неожиданно оказавшийся двуногим, вынул у него из кармана наган и ровным шагом пошел с базара. Деревянную же ногу свою оставил около стражника – видимо, на память ему.

Лунин прошел с базарной площади на привокзальную. Вся она была забита военными. Они сидели на сундучках, на чемоданах, на вещевых мешках, понурые, молчаливые. Ждали погрузки, но машинисты и кочегары где-то прятались, и поезда вести было некому.

Обойдя площадь, Лунин через товарный двор проник на перрон. Там тоже было полно военных. Около одной теплушки столпились казаки. Они что-то выкрикивали, размахивали руками. Лунин подошел ближе. В теплушке трясли головами в фуражках с огромным верхом английские инструкторы.

– Вытряхивайтесь! – кричали казаки, хватая инструкторов то за краги, то за полы шинелей. – Вытряхивайтесь к чертовой бабушке!

– Оф уид ю, кэсекс, бандитти! Уи шел тэл дэ Дженерал Дэныкин[2]2
  Убирайтесь, казачьи бандиты! Мы донесем генералу Деникину (нем.).


[Закрыть]! – пучили инструкторы глаза.

Казаки английского языка не знали, но отвечали впопад:

– Сами вы всемирные бандиты! Плевали мы на вас и вашего Деникина!

Издалека донесся и прокатился пушечный выстрел.

Увидев, что к составу наконец подходит паровоз, казаки вскочили в теплушку и пинками вышибли «союзников» на перрон.

Поезд, набитый до отказа, дрогнул и медленно стал отходить. Но едва он скрылся за поворотом, как раздался страшной силы грохот: это подпольщики «отсалютовали» белогвардейщине взрывом путей.

К полудню привокзальная площадь опустела. Части, опасаясь оказаться в мешке, в панике бежали из города.

А немного спустя на главной улице показался разведчик. На груди у него алел пышный бант, в гриве лошади развевались разноцветные ленты. И было во всем его облике – в небрежной и в то же время настороженной посадке корпуса, в розовощеком, круглом лице с белыми крупными зубами, в смушковой, чуть набекрень шапке – столько праздничного, задорного, молодого, что, казалось, в город въехал не разведчик, а отбившийся от свадебного кортежа веселый дружка.

Он попридержал лошадь и, подмигнув, спросил:

– Нема?

– Нема-а! – радостно ответили ему высыпавшие на улицу люди.

– Смылись?

– Смы-ылись!..

Разведчик повернул лошадь и галопом поскакал обратно.

– Ляся, Ляся!.. – кричал Лунин, вбегая во флигелек старой учительницы. Уже все!.. Выходите! Выходите!..

Ляся кинулась одевать еще не окрепшего от всего пережитого Кубышку.

– Вот так, вот так, – кутала она шею старика шарфом. – На дворе такой морозище.

– И я, и я с вами… – говорила учительница, не попадая в рукав шубы дрожащей рукой.

И только распахнули дверь, как в уши полились призывные звуки военного оркестра. Учительница, жившая несколько лет в Париже, так вся и выпрямилась.

 
Се ля лютте финале,
Групон ну з'э демэн,
Лэнтернасьонале
Сера ле жанр юмэн[3]3
  Это есть наш последний
  И решительный бой,
  С Интернационалом
  Воспрянет род людской…


[Закрыть].
 

запела она дрожащим голосом под музыку.

Люди стояли стеной по обе стороны улицы. А посредине со звонким цокотом копыт в город вливались части Конной армии.

– Боже мой, боже мой, как же они переменились! – качала старушка головой, сравнивая проходящие эскадроны с теми отрядами красногвардейцев, которые покинули город полтора года назад. – Да ведь это настоящая армия! Настоящая!

А красноармейцы все ехали да ехали мимо в своих краснозвездных, похожих на шлемы древних русских воинов буденовках, и впереди каждого подразделения, кося глазами на радостный народ, отлично вычищенный конь гордо нес на себе крепкого, с заиндевелыми усами командира.

– Что с тобой, доченька? – спросил Кубышка, заметив, что Ляся вдруг вытянулась на носках и застыла в тревожном напряжении.

– Там… кто это, папка?.. Смотри, смотри!..

К ним приближался новый эскадрон. На большой лошади, сильно выделяясь богатырским сложением, ехал всадник с черным лицом.

Ляся пронзительно крикнула и бросилась ему навстречу.

Всадник вздрогнул, всмотрелся, и вдруг лицо его осветилось.

– Ляся!.. – у сказал он и протянул подбежавшей девушке руку.

Скачок – и Ляся оказалась на лошади.

– Мой маленький Ляся… Мой маленький Ляся… – говорил всадник, гладя большой черной рукой щеку девушки.

И по взволнованным лицам черного воина и тоненькой бледной девушки все догадались, что люди эти – старые друзья и встретились они после долгих лет разлуки.

Народный комиссар

В театре шел митинг. Объезжая вновь освобожденные районы, в город прибыла правительственная комиссия. В ее состав входил и народный комиссар просвещения Луначарский. Он стоял на трибуне, покручивая бородку, поблескивал пенсне и баском говорил:

– И вот заехал к вам, товарищи, чтобы спросить – может быть, хоть вы знаете, где прописал свой паспорт Деникин…

От дружного хохота заполнивших зал рабочих и красноармейцев звенят хрусталики на люстрах.

– …Запросили мы по телеграфу Ллойд-Джорджа, английского премьера, а он от злобы и дар речи потерял. Вот полезет сейчас за пазуху, вытащит оттуда гром и молний и кинет их в нас, бедных…

Когда Луначарский опять сел за стол, Герасим, председательствовавший на митинге, наклонился к его уху и тихо сказал:

Хочу вас, Анатолий Васильевич, просить об одной девушке… То есть, как говорится, всей организацией челом бьем. Разрешите зайти с ней в вагон к вам.

– Ну что ж, заходите, товарищ Герасим. Я ведь здесь еще дня три пробуду. А вас я тоже хочу спросить: вы не знаете, как зовут вот того негра в красноармейской форме? Видите, в ложе сидит?

– Знаю и даже беседовал с ним, Чемберс Пепс его зовут.

– А, так это и есть Чемберс Пепс! То-то он опускает глаза каждый раз, как я на него посмотрю.

– А что, Анатолий Васильевич, провинился он в чем перед вами?

– Провинился. Захватите и его, когда пойдете ко мне.

…Вагон наркома стоял на запасном пути. Перегородки нескольких купе были разобраны – получился настоящий кабинет, с письменным столом, с телефоном, с пишущей машинкой. Луначарский только что кончил диктовать машинистке какой-то приказ, когда вошел Герасим, а с ним Ляся и Пепс.

– Садитесь, товарищи, – пригласил нарком. Все сели, но Пепс продолжал стоять навытяжку.

– Садитесь, товарищ Пепс, – повторил Луначарский.

Пепс сел, но тотчас опять поднялся и опустил руки по швам. Он не мог представить, как можно сидеть военному человеку в присутствии народного комиссара.

– Чего же эта девушка хочет? – спросил Луначарский.

– Она вам сама скажет, Анатолий Васильевич… – ответил Герасим. – Ляся, говорите, не бойтесь.

– Я… я хочу танцевать Машу… в «Щелкунчике»… – зардевшись от смущения, пролепетала девушка.

– Вот как! – улыбнулся нарком. – А способности такие у вас есть?

Опустив голову, Ляся молчала.

– Что вы скажете, товарищ Герасим? – спросил нарком.

– В «Петрушке» она толк понимает, Анатолий Васильевич. Сам видел. Учиться балету – желание страшное. А про остальное не скажу. Спросите, Анатолий Васильевич, товарища Пепса: он давно ее знает по цирку.

– Товарищ нарком, разрешите доложить: Ляся будет велики артист, – положил Пепс руку на сердце и тотчас же опустил ее опять.

– Буду рад, если ваше предсказание исполнится, – кивнул Луначарский. Хорошие артисты нам нужны не меньше, чем хорошие учителя, инженеры, ученые. Владимир Ильич не устает мне напоминать:

«Искусство – для народа». А знаете, товарищ Пепс, мы ведь с вами в какой-то степени старые знакомые. Не то в девятом, не то в десятом году я от души аплодировал вам, когда вы с таким блеском положили на обе лопатки зазнайку Карадье, французского чемпиона В Париже это было, в цирке. Помните такой случай?

– Так точно, товарищ народный комиссар, помню.

– Вот видите. Там гастролировала тогда великолепная русская гимнастка Елизавета Горностаева. Фамилия-то какая… царственная…

– Это была моя мама, – сказала Ляся.

– Вот как! – воскликнул нарком. – Ну, если вы восприняли от своей матери не только ее красоту, но и талант, быть вам великой артисткой… А теперь, голубчик, – повернулся он опять к Пепсу, – извольте объяснить, почему вы не выполнили мою просьбу, почему не приехали в Москву?

– Я хотель приехать, товарищ народни комиссар, – жалобно заговорил Пепс, я уже совсемь приехаль, но мой Артиомку схватил гетманец. Я поехаль отнимать Артиомку – и пошель Красная Армия.

– Кто такой этот Артиомка? – заинтересовался нарком.

Пепс как мог объяснил, опасливо поглядывая на Лясю. Рассказал он и о том, как писали молодые партизаны Луначарскому письмо и просили «определить Артемку к театральным профессорам в обучение на артиста в мировом масштабе».

– Ну, и нашли вы своего Артемку? – спросил нарком.

У Пепса задрожали губы.

Герасим пугливо оглянулся на девушку и тихо сказал:

– Нет, Анатолий Васильевич, парень, наверно, погиб. Его утопили белые… Он опять глянул на Лясю и поморщился, как от зубной боли: девушка уронила голову на руки и беззвучно плакала.

– Да, да… – сказал нарком, поправляя пенсне. – Да…

Когда все поднялись, чтоб уйти, Герасим спросил:

– Так как же нам это оформить, Анатолий Васильевич?

– А зачем оформлять? – ответил нарком. – И Пепс и Ляся поедут в нашем вагоне.

– У Ляси отец здесь, тоже артист.

– И отца возьмем с собой.

Оставшись один, Луначарский долго ходил по вагону и пощипывал ус.

Золотые туфельки

Но Артемка не умер.

Неведомая сила распирала ему изнутри грудь и бросала его из стороны в сторону. Он не вынес боли, застонал и вцепился пальцами в какие-то веревки.

– Мычит, – сказал старый рыбак. – А ты, Ваня, говорил, что помер! Хватит качать.

«Я живой», – хотел отозваться Артемка, но из груди его вырвался только хрип.

– Что же с ним будем делать? – спросил Ваня.

– Вот в этом и вопрос, – поскреб старик бороду.

– По всему видать, он, батя, из-под конвоя бежал. Слышно было, как из винтовок палили.

– Если палили, то, ясное дело, бежал. Может, даже из-под самого расстрела. Как бы не бросились искать его тут…

– И очень просто, что бросятся. Спрятать надо.

– Где ж его спрячешь?

– А на чердаке Боровок теплый – отогреется.

– Не влипнуть бы нам, – после небольшого молчания сказал старик. – От них пощады не жди: и нас заодно ликвидируют.

– Ну, так давай его обратно в воду кинем! – с раздражением крикнул парень.

– Скажешь тоже!.. – буркнул старик. – Клади его мне на спину, а сзади ноги придерживай. Да тихей разговаривай… Чистый порох – и сказать ничего нельзя.

Артемку вынули из невода, в котором его откачивали, и понесли по узенькой тропинке вверх, на высокий берег.

Почувствовав тепло человеческого тела, Артемка опять застонал: только так он мог выразить свою благодарность людям, вернувшим его к жизни.

А потом пошло что-то непостижимое: Артемка в ужасе бежит в степи по жнивью, а за ним гонится целая свора волков, и у самого большого волка человечья голова. Волки промчались мимо, будто они не за Артемкой гнались, а сами от кого-то убегали Артемка оглядывается, чтоб посмотреть, от кого же убегали волки, и вдруг видит: по степи бежит товарищ Попов, командир партизанского отряда. «Артемка! – кричит командир. – Куда ты запропастился? Бежим скорей на станцию! Пришел приказ выехать нам сейчас же в Москву: товарищу Ленину грозит страшная опасность!» И вот они оба бегут по степи… Но что это?!. Перед ними вся степь в огне. Кто-то поджег степь, чтобы они не могли добежать до станции. «Скорей, скорей!» – кричит командир и бросается прямо в огонь. «Скорей, скорей!» – кричит Артемка и взмахивает руками, будто, собирается плыть по огню. Потом все исчезает. Наступает густая-густая тьма. Артемка вынимает из кармана нож и режет тьму, как ваксу. Он режет до тех пор, пока во тьме не появляется под ножом окно. В окне светится голубая звезда. Артемка осторожно вылезает в окно и оказывается в степи. Звезда померцала и погасла. Медленно поднялось солнце. Вдруг слышен страшный вой. Ах, да ведь это волки! Вот они мчатся целой сворой, а впереди – самый огромный, с человечьей головой. Артемка в ужасе бросается бежать…

Однажды, после того как он долго ничего не видел, а только слышал далекое плавное пение, ему представилось море. Оно было тихое и все искрилось под солнцем. Артемка сидел на берегу, на камне, и дышал. Он ничего не делал, только дышал. И от этого ему было так хорошо, так приятно, будто он не дышал, а пил лимонад. От удовольствия Артемка даже глаза прикрыл. А когда опять открыл, то увидел над головой потолок. Артемка долго думал, что это за потолок такой в тюрьме потолок был серый, а этот чисто выбелен и под ним висит керосиновая лампа. Артемка скосил глаза вбок: на глиняном полу сидел парень и вязал рыбачью сеть.

– Ты кто? – спросил Артемка и не узнал своего голоса – такой он был сиплый и слабый.

Парень вздрогнул, вскинул кудлатую голову и уставился на Артемку зелеными глазами.

– А ты кто? – спросил он в свою очередь и засмеялся, обнажив белые неровные зубы.

Артемка задумался. Потом сразу все вспомнил и спросил:

– Это ты меня вчера из воды вытащил?

– Вона, вчера! – удивился парень. – Не вчера, а, считай, седьмой день пошел.

Артемка опять помолчал, обдумывая, как же это могло быть, и неуверенно сказал:

– Я что, хворый, что ли?..

– Знамо, хворый. Горячка тебя палила. Все окна нам тут перебил. Пришлось стекла вставлять.

– Ну, прости, – сказал Артемка. – Я заработаю – верну.

– Обязательно! Только об этом и мечтаем.

– Они меня тут… не сцапают? – осторожно спросил Артемка.

– Им теперь не до тебя. Они не знают, как самим унести ноги. Не сегодня-завтра в город наши придут.

– Наши?! – встрепенулся Артемка и заволновался, пытаясь приподняться. – А я тут… А я тут…

– Брось! – сказал парень строго. – Хочешь, чтоб я тебя сеткой накрыл? Так мне недолго… Лежи и молчи. Сейчас придет фельдшер и все предписания сделает.

И Артемка покорно затих.

… Красная Армия вступила в город через два дня, но только неделю спустя фельдшер позволил Артемке выйти на воздух.

Артемка сидел под хатой, на завалинке, и через залив, скованный теперь льдом, смотрел на город. Деревья, дома, церкви – все было запорошено снегом. В солнечных лучах город казался серебряным, сказочным. И сказочным казалось то, что где-то там, в одном из этих домов, живет Ляся. Из газет Артемка знал, что первую партию заключенных подпольщики отбили, очень этому радовался, но очень боялся, как бы Кубышка не увез куда-нибудь Лясю раньше, чем он, Артемка, окрепнет и явится в город.

Уже на другой день Артемка принялся тренироваться в ходьбе вокруг хаты, а еще через день даже спустился по тропинке вниз, на лед. С каждым днем силы его крепли, чему немало способствовала невероятно вкусная уха, которую готовил старый рыбак по одному ему известному способу.

За день до Лясиных именин Артемка поцеловал старику руку, крепко обнял зеленоглазого Ваню и пошел через залив по льду в город.

Останавливаясь через каждые десять-пятнадцать-ступенек, чтоб передохнуть, он преодолел длинную каменную лестницу, что вела от моря до одной из лучших улиц города. Но едва Артемка ступил на тротуар, как с зеленой афиши в глаза бросились крупные печатные: строчки:

Клуб им. Ленина

ДЕТСКОЕ КУКОЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

ПЕТРУШКА

В ГОСТЯХ У ЛЛОЙД-ДЖОРДЖА

Артемка радостно сказал:

– Здесь! Никуда не уехали…

Афиша будто влила в него новые силы: улыбаясь каждому встречному красноармейцу, он твердой походкой прошел через всю главную улицу, свернул к запушенному инеем скверу и нажал плечом на чугунные ворота.

Комната, где его допрашивал Крупников, была вся завалена папками: «дела» лежали на столах, на подоконнике, на полу. Мужчина в военной гимнастерке, нажимая коленом на большую кипу папок, перевязывал ее шпагатом.

– Здравствуйте, товарищ начальник! – сказал Артемка.

– Мое почтение, – ответил мужчина. – Что скажешь?

– Я за своей парчой пришел, товарищ начальник.

Тут она, парча моя, к «делу» пришпилена.

Мужчина поднял бледное, в очках лицо и внимательно оглядел Артемку.

– Ты кто? Как твоя фамилия?

– Загоруйко.

– Загоруйко?! – удивился мужчина. – Тот самый?

– Друг дьявола?..

– Да, – подтвердил Артемка.

– Но разве ты жив?

– Жив.

– Чудеса!.. Ты что же, ни в огне не горишь, ни в воде не тонешь?

– В воде тону. Меня люди вытащили.

– Вот оно как: одни топят, другие вытаскивают. А называются одинаково: люди. Я, брат, твое «дело» три раза читал. А ну, сядь да расскажи, как же ты спасся.

– Я, товарищ начальник, в другой раз зайду, – взмолился Артемка: – А сейчас у меня времени в обрез. Мне бы парчу назад получить… Я ее шесть лет за пазухой носил.

– Да вот она, твоя парча, – сказал мужчина, вытаскивая из ящика письменного стола пухлую папку. – Бери, пока в архив не сдал.

– Артемка отодрал парчу от папки и сунул за пазуху, а письмо партизан к Луначарскому, тоже пришитое к «делу», спрятал в карман:

– Спасибо, товарищ начальник!

– На здоровье, друг дьявола. Не забудь зайти: я про тебя в газету напишу.

Немного спустя Артемка уже был на базарной площади Не поинтересовавшись даже, стоит ли его будка на старом месте, он уверенно, будто был здесь только вчера, прошел к будке Петровича и открыл дверь. Петрович все так же сидел на прежнем месте и дрожащей рукой протягивал дратву. Только борода стала совсем белая.

– Вот, Петрович, и я, – сказал Артемка. – Давно не видались.

Старик поднял слезящиеся глаза. Вдруг лицо его сморщилось, борода затряслась:

– Неужто Артемка?

– Я самый.

– Живой, значит?

– Живой, дедушка.

– Ну, слава тебе господи! – перекрестился старик. – А я уж думал, что ты навеки сгинул. Так и барышне сказал. Барышня тут одна про тебя спрашивала… Ну, присаживайся. Сейчас чаю заварю…

– Какая барышня? Когда спрашивала?

– Да это летом еще было. Молоденькая такая, с глазками…

– Ах, Петрович, все барышни с глазками!

– Э, не скажи! У этой особенные глазки – такие, брат, бог не всякой дает.

– А ты не заметил, Петрович, какая у нее нога? Номер, то есть?

– Вот этого не заметил. Она у меня обувку не чинила. Только справилась про тебя и ушла. Даже вроде в лице расстроилась.

– Дедушка, – попросил Артемка, – ты мне помоги! Я, можно сказать, прямо из воды: ни инструментов при мне, ни колодок. А туфли надо сделать такие, в каких и царевы дочки не ходят. Вот он, товар, за которым ты меня в Ростов посылал.

Старик взял парчу, пощупал пальцами.

– Хороший товар! Качество довоенное. Это ж для нее, что ли?

– Для нее, дедушка.

– А мерку снял?

– Да я ж ее шесть лет не видел!

– Да-а… – задумался старик. Он взял на полке колодку и подал Артемке. Как считаешь, подойдет?

Теперь задумался Артемка. Надеясь на профессиональный навык определять размер обуви по фигуре, он напрягал память, чтобы представить девушку точно такой, какой увидел ее на бульваре перед контрразведкой.

– На полномера бы меньше.

– И такая есть, – сказал Петрович. – Вот, смотри, – потянул он с полки другую колодку. Артемка деловито оглядел и кивнул:

– Вот эта будет в самый раз.

Всю ночь горел свет в будке Петровича. Только перед утром старик задул в лампе огонь, чтобы дать Артемке часок поспать. Артемка, еще слабый после болезни, как свалился на лавку, так будто в пустоту провалился.

А когда открыл глаза, то увидел на верстаке уже готовые две золотые туфельки И были они такой благородной формы, так сияли в утренник лучах солнца несказанной красотой, что Артемка даже зажмурился.

– Петрович, – сказал он со слезами в голосе, – ты ж самый великий мастер! Нету тебе равных на свете!

– Что уж там, что уж там… – смущенно забормотал старик. – Вместе ведь делали…

Засунув туфли под ватник, Артемка распростился со стариком и пошел к клубу имени Ленина.

Клуб помещался в большой каменной ротонде, стоявшей в городском парке. Вся площадка перед ним уже кишела детьми.

Артемка разыскал дверь, что вела за кулисы, остановился перед нею, глубоко перевел дыхание и потянул за ручку. И сейчас же увидел светло-рыжего человека в потертой студенческой куртке и с носатым Петрушкой в руке.

– За кулисы нельзя! – крикнул студент. – И чего вы все за кулисы лезете!..

– Алеша! – сказал Артемка, узнав в студенте того гимназиста, который когда-то защищал его от насмешек «Петьки толстого». – Неужто не признаешь?

Студент всмотрелся и выронил куклу.

– Боже мой!.. Ты жив?! – вскрикнул он и схватил Артемку в объятия.

– Мне бы Лясю повидать… – робко сказал Артемка. – Именинница она сегодня. Подарок ей принес…

– Лясю?.. А ты разве не знаешь?.. Э, брат, ты, кажется, опоздал: она сегодня в Москву уехала. А может, еще поезд не отошел… Ты беги, беги на станцию! Она в вагоне Луначарского… И Кубышка с нею… Беги – может, еще застанешь. Поезда-то теперь знаешь как ходят…

Не сказав ни слова, Артемка повернулся и бросился вон из театра.

– И Пепс с ними! – кричал ему вслед Алеша. – Пепс, твой приятель!.. Беги!..

Пока Артемка бежал до станции, он ничего не слышал, ничего не видел. Только одни паровозные гудки достигали его слуха, и каждый такой гудок ударял его прямо в сердце.

Вот он, перрон! Народу на нем тьма-тьмущая. Но почему-то никто не стоит на месте, а все идут в одну и ту же сторону и машут руками… Ах, да ведь это они идут рядом с отходящим поездом!

Артемка помчался еще быстрее. Вот он настиг вагон, вот он поравнялся с дверями… Но на ступеньке стоит красноармеец с винтовкой в руке и предостерегающе грозит Артемке пальцем.

И еще одно сделал Артемка усилие и настиг второй вагон. Но и там красноармеец с винтовкой, и там тот же предостерегающий жест…

А поезд идет все быстрей и быстрей, все чаще и чаще стучат колеса И вот уплывает вперед второй вагон, вот плывет вслед за ним мимо Артемки и последний вагон… Прощай, Ляся!.. Прощай, Пепс!..

Артемка собрал весь остаток сил, ударился ногами о шпалу – и повис на буфере последнего вагона.

Пепс, Кубышка и Ляся сидели в маленьком купе рядом с кабинетом наркома и изредка обменивались короткими, незначительными фразами. На столике, в стакане с водой, алела живая роза. И то, что за окном мороз и снег, а на сердце у всех тяжесть, как-то странно уживалось с яркой красотой цветка.

Когда промелькнули последние домики окраины и за окном растянулась белая пелена, откуда-то издалека и в то же время будто из-за самой спины, донесся отчаянно-призывный голос:

– Пе-е-епс!.. Ля-а-а-ся!..

Смертельно побледнев, девушка вскочила с дивана. Странно изменился в лице и Пепс. Кубышка растерянно переводил взгляд с дочери на негра.

Крик повторился. И еще отчаяннее прозвучал в нем страстный призыв.

– Боже мой!.. – вскрикнула девушка, хватаясь за сердце – Это он!.. Он!! Он!!!

– Деточка, деточка! – бросился к ней Кубышка. – Успокойся!.. Уже который раз слышится тебе его голос! Возьми же себя в руки!..

– Это он! – кричала Ляся, отталкивая от себя отца. Пепс шагнул к Луначарскому в кабинет и твердо сказал:

– Товарищ народни комиссар, на крыша кричит человек. Очень много холодно. Разрешите остановить поезд.

– Да, конечно, – сказал нарком. – Остановите.

Пепс рванул ручку тормозного крана. Послышалось резкое шипение, и поезд стал быстро сбавлять ход.

Пепс и красноармеец бросились в тамбур. А минуту спустя они ввели полузамерзшего Артемку в вагон.

Увидев Лясю, Артемка начал поспешно расстегивать ватник, но замерзшие пальцы не слушались. Артемка рванул пуговицу, вытащил из-за пазухи две золотые туфельки и поставил их у ног оцепеневшей от счастья девушки.

– Товарищ народни комиссар, – весь озаряясь, сказал Пепс, – это Артиомка. Он жив…

– Вот как! – сверкнул Луначарский стеклами пенсне. – Так это и есть ваш Артемка? Поздравляю вас всех. Но ведь он еле на ногах стоит. Трите его, трите!.. Вот тут у меня шерстяные перчатки.

Артемка молча протянул наркому письмо партизан. Немного спустя Луначарский опять заглянул в маленькое купе и, прищурившись, сказал:

– Выходит, товарищ Пепс, мне подвезло: каких артистов везу в Москву! Эти знают, что такое настоящая жизнь!

1958