Текст книги "Идеальных родителей не бывает! Почему иногда мы реагируем на шалости детей слишком эмоционально"

8. «Ударил не подумав»

– Мне не нравится, когда мать дает мне подзатыльники.

– Что ты чувствуешь, когда мама тебя бьет?

– Мне больно. И еще я злюсь.

– Что ты в это время думаешь?

– Что она не очень-то меня любит.

Восьмилетнего Сильвена привела ко мне мать. По ее словам, он совсем не слушается и постоянно озорничает.

– Ты знаешь, почему она тебя бьет?

– Потому что я плохо себя веду.

– Тебе после этого хочется вести себя хорошо?

– Да я же не нарочно плохо себя веду!

– Что ты должен сделать, чтобы мама больше тебя не била?

– Я должен вести себя хорошо.

– А ты можешь?

– Так я же не нарочно!

Вам все понятно, читатель? Подзатыльники не способны заставить Сильвена изменить свое поведение. Зато они способны внушить ему чувство вины и сомнения в материнской любви.

Если побои не слишком сильные – и, к сожалению, даже когда они весьма чувствительны, – дети обычно прощают родителей. Они считают нормальным, что их бьют, и находят оправдание побоям: это они плохо себя вели, они не слушались маму или папу, они сделали что-то нехорошее. Именно в этом и заключается главный вред побоев. Дело даже не в том, что они причиняют ребенку физическую боль, – беда в том, что ребенок начинает чувствовать себя «плохим» и соглашается, что родители имеют право распоряжаться его телом. Вот что говорит об этом психолог Моника Тазру[6]6
   Monique Tazrout. Le journal des psychologues, fev. 98, no 154.


[Закрыть]: «Тело перестает быть просто объектом побоев и превращается в слепок полученных ударов, а страдает в основном личность ребенка». Именно так: слепок полученных ударов.

Даже если иногда побои вынуждают ребенка на краткий срок изменить свое поведение, по большому счету они бесполезны. В этом на собственном опыте убедились все родители, что не мешает им продолжать в прежнем духе. Это говорит о том, что их подлинная мотивация таится в глубинах подсознания. Некоторые родители признают это, другие – нет. В рамках одного исследования[7]7
   Исследование проводилось в США, штат Миннесота.


[Закрыть] психологи опросили тысячу матерей, на протяжении последних шести месяцев применявших к детям метод телесных наказаний, и выяснили, что 54 % опрошенных согласились, что в половине случаев побои были наихудшим способом решения той или иной проблемы.

По результатам другого исследования[8]8
   http://www.niclaquesnifessees.org/index.htlm и http://monsite.wanadoo.fr/oliviermaurel


[Закрыть], 85 % тех родителей, которые регулярно бьют детей, заявили, что готовы отказаться от этой практики, если им предложат альтернативу. Все они признали, что побои приносят лишь кратковременный эффект.

Отцы больше, чем матери, склонны к применению телесных наказаний. Они же чаще не замечают негативных последствий побоев и не видят, какое физическое и психологическое воздействие оказывают на ребенка шлепки и подзатыльники. Обычно папы очень низко оценивают способности своих отпрысков. Но не будем забывать, что они тоже были детьми, и, возможно, их позиция объясняется тем, что их самих в детстве били. Известно, что к мальчикам телесные наказания применяют чаще, чем к девочкам, которые в основном становятся жертвами унижения и других форм психологического насилия.

Если родители получают необходимую информацию и поддержку, они меняют свои подходы. Так, была разработана специальная обучающая программа для родителей, рассчитанная на 10 недель. Ее участники в значительной мере отказались от телесных наказаний детей, и результаты не заставили себя ждать. Так, 807 детей, чьи родители заменили побои другими воспитательными методами, показали заметное снижение примеров антисоциального поведения.

«Да он прямо сам напрашивается, чтобы ему вломили!» Возможно, нам так кажется, но давайте проанализируем ситуацию. Когда вас бьет человек, который по идее должен вас защищать, у вас возникает когнитивный диссонанс. «Мама меня защищает. Мама делает мне больно». Эти две посылки несовместимы. Ребенок подвергает сомнению либо первое, либо второе. Но ему легче убедить себя в том, что «на самом деле мне не больно», чем признать, что «мама меня не защищает». Тем более что и мама ему внушает: «Я наказываю тебя ради твоего же блага, и вообще тебе совсем не больно». Но ему больно. И он не понимает, что происходит. Чтобы все это обрело хоть какой-то смысл, он будет снова и снова совершать поступки, спровоцировавшие мать на побои. Борясь с когнитивным диссонансом, он разовьет в себе бесчувственность и действительно перестанет испытывать боль. Вот почему ситуация приобретает черты порочного круга: чем больше ребенка бьют, тем больше он «напрашивается» на побои.

Родители редко бьют детей за серьезные проступки. Обычно они раздают шлепки и подзатыльники рефлекторно, по привычке, по незнанию, но главным образом потому, что устали и охвачены чувством бессилия. Такой родитель не знает, что ему делать, он не в состоянии контролировать свои чувства и бьет ребенка в надежде вернуть себе власть над ним. Это власть особого рода, которая заключается в возможности причинить другому зло. Она создает иллюзию могущества. Люди часто обижают других ради того, чтобы почувствовать свою значимость.

Я могу причинять зло = я обладаю властью = я могуществен.

«А мне это помогает сбросить напряжение, – призналась мне одна мама. – Я потом намного лучше себя чувствую». В тот миг, когда родитель бьет ребенка, он одержим импульсом к разрушению и стремлением подчинить его, сделать своим рабом. Может быть, это и в самом деле кому-то помогает сбросить напряжение, но главным образом побои способствуют подавлению истинных эмоций.

Чаще всего к телесным наказаниям прибегают родители усталые, легко впадающие в раздражение, переживающие депрессию или стресс. Следовательно, ребенка наказывают не за то, что он натворил, а за плохое самочувствие его родителей. Почти каждый родитель хотя бы один раз в жизни поднял руку на ребенка. Но мы должны наконец осознать, что побои – не метод воспитания. Это пример импульсивного поведения, которое нам надо научиться контролировать.

Как же это получается, что мы оскорбляем, унижаем и несправедливо обвиняем тех, кого любим больше всего на свете? Ведь мы никогда не посмеем обращаться подобным образом с коллегами по работе или друзьями. Почему мы способны причинять зло тем, кем дорожим как зеницей ока?

9. Вопрос иерархии

«Оденься по-человечески!» – кричит Софи своей двенадцатилетней дочери, сама поражаясь собственной ярости. Что же так ее разозлило?

Она пытается разобраться в себе: «Что произошло? Что именно вывело меня из себя?» И легко находит ответ: с самого утра Софи сердита на своего мужа. Они и так мало видятся, а сегодня он все утро просидел за компьютером. И она не могла его упрекнуть: он устанавливал новые программы на компьютер старшего сына. Вообще-то она довольна, что он посвящает так много времени сыну. Но в результате на нее у мужа времени совсем не остается, и это ее раздражает. Сказать об этом вслух она не решалась, а недовольство все копилось и копилось, пока сегодня утром не вырвалось наружу, как содержимое кастрюли, поставленной на огонь с плотно закрытой крышкой. Накричав на дочку, Софи вроде бы дала выход раздражению, но… Беда в том, что, когда мы выплескиваем гнев на замещающий объект, наши негативные эмоции остаются при нас, тем более что к ним добавляется легкое чувство вины за то, что мы сорвались и выместили зло на том, кто тут вообще ни при чем. Софи не почувствовала ни умиротворения, ни облегчения. Если бы она сейчас же не одернула сама себя и не удивилась неадекватности своей реакции, скорее всего, она весь день оставалась бы на взводе.

Не исключено, что в подростковом возрасте у Софи случались стычки с матерью по поводу одежды, поэтому наряды дочери напоминают ей о былых конфликтах. Но все же ее нервозное состояние объясняется подавленным гневом на мужа. Софи была раздражена и выместила свое раздражение на дочери.

Иногда бывает достаточно самой малости, чтобы у нас переполнилась чаша терпения. Ребенок совершает какой-нибудь ерундовый промах, и мы набрасываемся на него с криком. Бывает, что ребенок вообще не делает ничего предосудительного, но мы все равно на него кричим. Нам достаточно того, что в семейной иерархии он занимает нижнюю ступеньку. Своей зависимостью от нас он нас словно провоцирует. Дело усугубляется тем, что ребенок в подобных ситуациях не только не делает попытки защититься, но, напротив, ищет родителям оправдание. Он, сам того не сознавая, предлагает себя родителям в качестве эмоционального громоотвода. Он чувствует, что отец или мать чем-то раздражены, и провоцирует их, давая им возможность выплеснуть подавленный гнев. Но не следует думать, что ребенок действует подобным образом из соображений альтруизма. Он просто «чует», что мама или папа чем-то недовольны, но спросить об этом не может, потому что родители сами молчат. У ребенка растет внутреннее напряжение, причина которого ему непонятна. В зависимости от возраста он предпринимает те или иные действия: плачет вроде бы без повода, шалит, не сидит на месте, ерзает за столом, слишком громко говорит, хнычет, грубит, требует к себе внимания, вызывающе одевается, крадет чужой мопед или делает себе пирсинг… Родитель, находящийся в плену подавленного гнева, видит в этих проступках вызов себе и в конце концов наказывает сына или дочь. «Он сам напросился!» – скажет взрослый, не желая задумываться о подлинных причинах поведения ребенка.

Следует заметить, что не всегда просто установить истинные причины нашего гнева. Часто мы не даем ему проявиться, полагая, что так для нас безопаснее. Иногда мы сами забываем, что изначально вызвало этот гнев, тем более что порой его истоки – в далеком прошлом.

Те или иные события повседневной жизни могут послужить толчком к пробуждению спящих эмоций. Супруги склонны подавлять взаимное недовольство, оберегая свои отношения, и тогда адресатом вырвавшейся злости становится ребенок. Но если муж или жена могут дать отпор на неадекватную реакцию партнера, то ребенок – нет. Кроме того, все наше воспитание приучило нас к тому, что мы вправе демонстрировать свое недовольство тому, кто слабее нас, – ведь именно так поступали наши родители.

Давайте честно сознаемся: мы боимся своего ребенка меньше, чем мужа (жену) или свекровь (тещу). Нам трудно побороть искушение окатить ледяным душем не того, кто это заслужил, а того, кто не окажет сопротивления. И тогда ребенок становится мишенью нашего гнева на супруга, коллег по работе, начальника, свекровь или соседа – просто потому, что он стоит ниже нас в семейной иерархии и целиком от нас зависит.

10. Когда он упирается

«Я терпеть не могу, когда он мне возражает».

«Кто разрешил ей со мной спорить?»

«Он думает, что он тут самый умный! Я ему покажу, кто в доме главный!»

«Она упрямая, но я ее обломаю!»

«Он нарочно все делает мне наперекор!»

«Мне не нравится, когда она меня не слушается».

Если у родителя отсутствует чувство уверенности в себе, если он ощущает себя не на своем месте, то он может довольно болезненно реагировать на признаки сопротивления, демонстрируемые ребенком. Вместо того чтобы увидеть в попытке ребенка с ним спорить стремление к самоутверждению себя как личности, он видит в ней угрозу себе. Когда ребенок говорит «нет», он имеет в виду себя, а родитель воспринимает его «нет» как выпад против взрослого.

Тем самым он действительно настраивает ребенка против себя. Чем настойчивее родитель проявляет свою власть над ребенком, чем авторитарнее себя ведет, тем явственнее тот ощущает потребность защитить свою идентичность. Завлекая ребенка в ловушку игры «кто кого?», мы лишаем его иных возможностей отстоять свою личность. Отказ повиноваться и оспаривание родительских предписаний становятся его единственными «защитными укреплениями» против родительских нападок. Его «нет» теряет исходный смысл и предназначение, по идее состоящее в том, чтобы ребенок мог очертить границы своей личности и ответить себе на вопросы: «Кто такой я и кто такой не-я? Чего я хочу? Что я чувствую? О чем я думаю? В конечном счете кто я?»

Если родители воспринимают в штыки любую попытку ребенка вступить с ними в спор, то его сопротивление становится систематическим и приобретает черты поведенческой модели, а игра «кто кого?», в которой родители возлагают на ребенка вину за собственные неприятности, переходит в хроническую форму.

«Он смеет мне противоречить. Он смотрит на меня нахально. Я не допущу, чтобы он оспаривал мои приказания. Он обязан во всем мне подчиняться. Я его укрощу». Родители, которые думают подобным образом, выдают свои представления об иерархии, о месте каждого в ней, о своем превосходстве и неполноценности ребенка.

Чтобы выйти из этого заколдованного круга, родитель должен найти ключ к решению этой проблемы в себе. Ни одному ребенку не приносит удовольствия бунт против родителей как таковой. Если он все же бунтует, значит, это единственный выход и единственная возможность удовлетворить свои потребности.

Для человека, нетерпимо относящегося к любому противостоянию, на самом деле невыносимо, что другой человек может существовать отдельно от него, отличаться от него и быть самостоятельной личностью. Разумеется, никто не признается, что отказывает своему ребенку в формировании личности и мечтает подчинить его своей власти, чтобы полнее ощутить собственное бытие. Поэтому родителям, которых бесит, когда ребенок с ними не соглашается, следует задуматься над своими внутренними проблемами. Если отвлечься от внешности и попробовать снять маску, которую мы приучаемся носить в обществе, что от меня останется? Кто я? Достаточно ли я осознаю свою идентичность? Чем сильнее в нас осознание своей идентичности, тем легче нам мириться с чужим несогласием и… тем реже мы с ним сталкиваемся. Просто потому, что ребенку не надо от нас защищаться.

Представьте себе, что вы – мама и вместе с трехлетней дочкой стоите возле платяного шкафа.

Если осознание собственной идентичности во мне выражено слабо, я потребую, чтобы дочка надела то платье, которое ей выберу я. Если она соглашается, я чувствую себя уверенно и горжусь собой: ведь я сделала правильный выбор. Если она отказывается, я могу подумать, что ошиблась в выборе, а значит, не такая уж я хорошая мать.

Если я не сомневаюсь в своей идентичности, то мне легко понять, что выбор надо оставить за дочерью. Я могу предложить ей надеть красное или голубое платье, но окончательный выбор сделает она сама. Я позволяю ей это сделать, потому что понимаю: независимо от цвета платья я остаюсь все тем же человеком.

11. Капризы?

У Матиса не получается самостоятельно есть из ложки, и он горько плачет. Мать берет ложку у него из рук и начинает его кормить. Мальчик рыдает с удвоенной силой. Мать чувствует себя беспомощной и виноватой. Ребенок, видя ее нервозность, впадает в истерику.

«Что за несносный ребенок! – восклицает мать. – У меня больше сил нет терпеть его капризы!» В ее душе поднимается волна злости на ребенка. Но ей неприятно сознавать, что она злится; она не хочет быть «злой» и перекладывает «злобность» на ребенка. Она проецирует на него свой гнев и награждает его ярлыком: «Ты непослушный и капризный!»

Ребенок испуган, но он не может не верить матери. При этом он не понимает, почему она так рассердилась. Он ведь не сделал ничего плохого. Он чувствует себя виноватым.

Мать никакой вины за собой не чувствует, напротив, она ощущает себя жертвой. Ведь это он ее «доводит», он «выматывает» ей нервы, он желает ей зла. Ребенок настолько нуждается в родителях, что не может даже в мыслях допустить, что они несовершенны. Они для него – всемогущие существа, и ему необходимо верить, что они всегда поступают правильно. Он их идеализирует. Чтобы защитить родителей от негативного отношения, он берет вину на себя и внутренне соглашается: «Я плохой». Побитый ребенок чувствует себя виноватым за то, что его побили.

Когда родитель не в состоянии понять, что происходит, он может решить, что ребенок совершает те или иные поступки беспричинно. И делает весьма легковесный вывод: «Да он просто капризничает». Тем самым он одновременно отказывает ребенку в праве выражать свое мнение и выхолащивает суть проблемы.

Толковый словарь приводит такие значения слова «каприз»:

1. Малообоснованное требование, внезапное мимолетное желание, возникающее под влиянием минутного настроения. См. Непостоянство, легкомыслие, неустойчивость. Желание, зависть, причуда, прихоть.

2. Часто меняющееся представление о чем-л. Капризы моды.

3. Кратковременное любовное увлечение.

4. Настоятельное требование, сопровождающееся выражением гнева.

Как нетрудно заметить, под словом «каприз» часто понимают нечто неразумное, ни на чем не основанное, маловажное. По мнению родителя, требование ребенка связано не с тем, в чем он действительно нуждается, а с мимолетным желанием. Это просто прихоть. Поэтому его гнев не имеет веской причины.

Говоря: «Это просто каприз», родители прибегают к удобному для себя упрощению. Оно позволяет им решить проблему подручными средствами: приказом, угрозой, наказанием. Но в том-то и беда, что проблема не решается, даже если достигнут кратковременный эффект. То, что родители называют «капризом», на самом деле сигнал о неудовлетворенной потребности, в том числе эмоциональной, и рано или поздно она снова даст о себе знать.

Дафне и Паскаль пришли на консультацию со своим четырехлетним сыном. Аксель – живой, подвижный мальчик, довольно самостоятельный для своего возраста, но с первого дня в детском саду без конца плачет и просится к маме. Каждое утро для Дафне превращается в ад. Со своей стороны, Паскаль убежден, что сын просто капризничает. «Привыкнет и не будет плакать», – говорит он. Тем не менее он согласился вместе с женой прийти на консультацию, показывая, что готов выслушать и другие точки зрения. Дафне заметно больше мужа переживала из-за сложившейся ситуации, но не видела из нее выхода.

Акселю неполных четыре года, и в детский сад он пошел впервые. Поскольку он мальчик развитой, любопытный, общительный, родители думали, что в садик он будет ходить с удовольствием – как, кстати, его старшая сестра. Но они ошиблись. Он цеплялся за маму, плакал и просил не бросать его здесь. В первый день воспитательница сказала Дафне, что ничего страшного не происходит, дескать, стоит маме выйти за порог, ребенок мгновенно успокоится. Дафне ей поверила. Вечером она узнала, что Аксель проплакал почти весь день. Назавтра воспитательница повторила: «Ничего страшного. Вот увидите, он скоро привыкнет, и все будет хорошо». Но ничего хорошего мама не дождалась. Аксель продолжал каждое утро рыдать, уверенный, что мама уходит навсегда и больше за ним не вернется. Складывалось впечатление, что ребенок в самом деле боится, что его бросят. Аксель и правда был очень привязан к матери, но ей казалось, что она обеспечивает ему безопасность, хотя она работала, а с Акселем оставалась няня, приглядывавшая за небольшой группой детей. Сын привык, что мама уходит на работу. Почему же в детском саду его поведение так резко изменилось? Откуда этот страх быть брошенным? Мы начали разбирать его «биографию» со дня рождения. Нет, его никогда насильно не отрывали от матери, даже в роддоме.

Если в «реальном» прошлом ребенка нет ничего, что могло бы объяснить его болезненную реакцию, значит, надо копнуть чуть глубже и обратиться к истории родителей. На первый взгляд в их жизни тоже не происходило ничего особенно драматического. Папа после нашего разговора решил записаться в группу психологической поддержки под названием «Грамматика эмоций». На одном из занятий, выполняя упражнение на «выплеск эмоций», он вдруг почувствовал, как у него скрутило живот. Его охватил страх и ощущение тоскливого одиночества: «Она меня бросила!» В памяти всплыли образы и лица… в том числе лицо его няни. Он вспомнил, как плакал, когда она от них ушла. Он был тогда совсем маленьким. Сколько ему было?

Вернувшись домой, он позвонил матери. «Ты помнишь? Надо же! Это так давно было… Сколько тебе было лет, когда ушла няня? Ну, это легко вычислить. Мы уволили ее, когда ты пошел в детский сад. А почему ты про это спрашиваешь? Ты ведь тогда ни капли не расстроился. Ни разу не заплакал. Все прошло как нельзя лучше».

Вот все и разъяснилось.

Разумеется, родители приняли разумное решение. Раз Паскаль пойдет в детский сад, няня ему больше не нужна, тем более на весь день. Достаточно нанять кого-то, кто будет вечером забирать его из садика и приводить домой. Но для мальчика это был крах его мира. Мать не была склонна к проявлению теплых чувств, к тому же много времени проводила на работе, и няня практически стала ему второй матерью. Она вставала к нему ночью, когда он просыпался и плакал, баюкала его и целовала… И вдруг она исчезла. Вместе с ее запахом, ее теплом, ее голосом Паскаль потерял чувство безопасности. Но она ушла, а его отвели в детский сад. В совершенно новое для него, незнакомое место.

Если верить матери Паскаля, все прошло «как нельзя лучше». Он быстро привык к новой жизни, а про няню ни разу даже не вспомнил. Мать и правда ничего не заметила – по той простой причине, что не желала ничего замечать. Паскаль не плакал – потому что знал, что его плача все равно никто не услышит. Но в глубине души у него застыл комок боли. Чтобы продолжать жить, он стер из памяти образ любимой няни. Но воспоминание о ней вернулось к нему сразу, как только он получил возможность выразить подавленные горе и гнев.

Паскаля захлестнула волна эмоций; он заплакал, вспомнив няню; его охватила злость на бросивших его взрослых; он снова испытал страх и чувство одиночества, пережитые в детстве. После этого он рассказал сыну обо всем, что с ним случилось, когда он был маленьким. Аксель слушал его очень внимательно. На следующее утро в детский сад мальчика повел папа. Сын поцеловал его и побежал играть с другими детьми. За весь день он ни разу не заплакал.

Это было поистине чудесное преображение. Эмоции, которые выражал Аксель, даже не принадлежали лично ему. Он повторял опыт своего отца. Как только отец в словесной форме обозначил источник проблемы, ребенок освободился от ее непосильного груза.

Нам не всегда легко понять, что именно происходит с ребенком, но это не значит, что мы должны отмахиваться от проблем, списывая все на «капризы». Если не разобраться, почему ребенок ведет себя тем или иным образом, у родителя возникает искушение надавить на него силой, что вызывает новую волну эмоций, в очередной раз сбивающих нас с толку. Стремление применить власть, осудить и наказать создает иллюзию, что мы контролируем ситуацию, но на самом деле оно лишь усугубляет проблему и все больше отдаляет нас от ребенка.