Текст книги "Тэянг"

«Неумелое пение»?! Тяжело дыша от волнения, я пошел за Паком. За дверью оказался читальный зал: вдоль стен – шкафы с книгами, по центру – ряды простых столов с дурашливо-розовыми лампами в виде гибких палок. Это, наверное, чтобы свет можно было направлять прямо на страницу. Одна из ламп была включена, освещала раскрытую книгу. Я в библиотеках был нечастым гостем (ладно, если честно, я не переступал их порог с тех пор, как школу окончил), но мне здесь понравилось, уютно. За окнами, в аккуратном садике, угасал закат. Странно взбудораженный моментом, я подошел к столу и приподнял книгу, чтобы взглянуть на обложку.

Книга была старая, с потертыми страницами, на обложке – весело скачущий козлик и название: «Сказки дедушки Ю». Пф-ф-ф.

– Ты учишься, да? – озарило меня. – На какого-нибудь мастера фольклора или вроде того.

Некоторые айдолы старались получить образование, чтобы найти работу, когда закончат карьеру. Странный выбор темы, конечно, но если ему нравится…

– Читай, – негромко сказал Пак.

От его голоса я мурашками покрылся – в книге наверняка какие-то заклинания. Возможно, он – чернокнижник, и сейчас они с библиотекаршей принесут меня в жертву. Я медленно опустился на плетеный стул и уставился на страницу.

«Гён Хи обернулась, но не увидела торговца. На его месте стоял прекрасный юноша, одетый в белоснежный ханбок, но тень его была вовсе не человеческой. Это была тень лисицы с девятью хвостами, ибо на самом деле юноша был оборотнем кумихо».

Я отпрянул от страницы как ужаленный. Пак смотрел не отводя глаз, и по спине у меня пополз холодок.

– Ты… Лис? – выдавил я.

Глава 8
Ханган

Пак вскинул брови.

– Может, еще разок подумаешь? Дам тебе вторую попытку, прежде чем окончательно решить, что ты тупой.

Я сжал руками виски. Мысли прыгали, как кузнечики. Если это не розыгрыш, Пак только что раскрыл мне какой-то секрет, и я должен срочно понять, в чем он состоит. Как же хочется выглядеть в его глазах умным! Но я настолько не ожидал разговора о Лисе, что в голову не приходило абсолютно ничего.

Пак захлопнул книгу и навис надо мной, упираясь руками в стол. Я слегка отодвинулся: вдруг у него окажется пасть с вампирскими зубами и он меня сожрет? Ничему уже не удивлюсь.

– Хён, – вкрадчиво начал он. – Давай подумаем вместе. Все видят меня красивым, а ты видишь мое обычное лицо. Все слышат твое потрясающее пение, а я слышу обычное. О чем это говорит?

Вот почему он так странно на меня смотрел во время вокальных репетиций…

Пак угрожающе нависал надо мной, перегнувшись через стол, но я что-то не улавливал суть его повествования.

– Бесполезно. – Он со стоном опустил голову, растрепав идеально ровную стрижку. – Спрошу прямо: ты заключал сделку с кумихо?

Я приоткрыл рот, на сто процентов уверенный, что предательски краснею: горячим обдало уши, щеки, даже шею.

Вариант 1, трусливый: «Нет, конечно!»

Вариант 2, нейтральный: «Откуда ты знаешь?»

Вариант 3, крутой: «Заключал, потому что хотел тебя увидеть, но ты что-то не впечатляешь».

Меня всегда тянуло выбрать самый трусливый вариант, но тут я откашлялся и проговорил:

– Откуда ты… знаешь… – На вопросительную интонацию решимости уже не хватило.

Пак притянул к себе стул от соседнего стола.

– Ты вчера увидел меня таким, как есть, и начал орать об этом на всех перекрестках. Потом запел – прямо скажем, так себе, а остальным крышу снесло. – Он оседлал стул и сложил руки на спинке. – Я сразу догадался.

Мы сидели, как шахматисты, разделенные столом, только тикающих часов не хватало. Я был в шоке, что меня раскрыли, но к шоку примешивалось кое-что еще. Знаете чувство, когда тот, кто вам нравится, вдруг делает что-то умное или классное? Сразу кажется: ты правильно выбрал, кем восхищаться, в сердце – умиление и гордость, которых никто снаружи не заметит и не поймет.

– Стоп, – очнулся я. – Что значит «увидел таким, как есть»? Получается, ты просто вот так выглядишь? Ты…. – Ох, наконец до меня дошло. – Ты заключил сделку с Лисом, и он дал тебе прекрасную внешность?!

Разочарования я скрыть не смог, и Пак тяжело вздохнул:

– Знаю. Ты вместе со всей Кореей думал, что я фантастически красивый. Сорри за облом.

Ну вот это было явное преуменьшение! Размах облома Пак оценить не мог, потому что не знал главного. Для меня он – не просто известный айдол, который рекламирует сотовую связь и зубную пасту, он – самый особенный человек на свете, вид которого заставлял меня улыбаться каждый день пять лет подряд. Я смеялся его мрачным шуткам в соцсетях «Тэянг», смотрел все интернет-шоу с его участием, даже то, где гостей заставляют есть всякую гадость. Я помнил имена его сестер, мечтал посетить его родной город и пройтись по тем же улицам, где он гулял в детстве.

И теперь он этого, клянусь, не узнает, потому что я уже понял, как звезды относятся к фанатам. Считают их тупыми и приставучими, какой-то серой массой, которая пускает по ним слюни и пишет дурацкие записки с сердечками. Но я точно знал одно. Если человек пишет: «Линхо, ты спас мне жизнь», вполне возможно, так оно и есть.

В общем, круто, что у меня остались хоть какие-то секреты, а то я от неловкости провалился бы сквозь землю – или, точнее, сквозь выложенный плиткой библиотечный пол.

– Красивого Пака… Ну того, настоящего… Его что, вообще не существует? – жалко спросил я. – И никогда не было?

– Прости, – отрезал Пак, и я с удивлением понял, что он не валяет дурака, ему действительно больно об этом говорить. – Настоящий Пак – я, другого нет. Лис создал иллюзию, ее ты и видел.

Ну, это объясняло его феноменальную, заоблачную красоту, какой просто на свете не бывает. Я взгрустнул – так долго восхищался фальшивкой и восхищался бы, может, до конца жизни, если бы не встреча с Лисом.

– Остальные тебя по-прежнему видят красивым, – понял я. – А я перестал, когда…

– Когда сам заключил сделку, – кивнул Пак. – Я уже понял: на тех, кто под сделкой, иллюзии не действуют. Генеральный директор концерна видел меня обычным, еще когда нашу группу собирали. Ын Сок еле уговорил его меня взять. – Пак усмехнулся. – Видел бы ты эту свару: я стоял, как кукла, генеральный тыкал пальцем мне в лицо и с пеной у рта доказывал, что я некрасивый. А наш Ын Сок и остальные члены совета не понимали, о чем он, и твердили, что такого красавчика в жизни не видели.

Меня раздирали противоречивые чувства: прекрасного Пака я оплакать еще не успел, но в то же время приятно было, что со мной делятся такими личными воспоминаниями. Так, а кстати… С чего Пак вообще решил всем этим поделиться?

– Я тогда выкрутился, – задумчиво продолжал Пак, устроив голову на сложенных руках. – Генерального все считают очень высоким – прикинь, он заключил сделку ради роста, – а я вижу его коротышкой. Я нарочно следил за направлением взгляда остальных и смотрел туда же, сантиметров на двадцать выше его головы. Он не догадался, в чем со мной дело, плюнул и дал Ын Соку сделать, как тот хочет. И не прогадал: я им принес миллиарды на рекламных контрактах.

Мои подозрения это только укрепило. Зачем кому-то настолько хитрому выдавать свои тайны мне?

– Ты сегодня знал, что я за тобой иду? – как можно суровее спросил я. – Нарочно заманил меня?

– Честно, нет! Взял книгу, хотел почитать. Когда услышал, как ты поешь в холле, подумал, у меня глюки.

Наши позы были противоположностью друг друга: Пак облепил руками и ногами стул, как гималайский медведь – дерево, а я сидел прямо, как на школьном уроке. Если бы я сейчас видел его таким, как раньше, не сомневаюсь, что он смог бы повесить мне на уши любую лапшу, но меня больше не сбивала с мысли его умопомрачительная внешность, и я понимал: ему что-то от меня нужно, не даром он так внезапно ко мне потеплел. И все равно я решил запомнить этот момент навсегда, чем бы все ни закончилось.

– Зачем ты рассказал? – спросил я.

Пак скользнул по моему лицу непонятным взглядом – то ли оценил мою проницательность, то ли злился, что я не такой наивный, как он думал.

– Не представляешь, как тяжело, когда никто не видит тебя настоящего, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Я даже сам забыл, как выгляжу: в зеркале я отражаюсь таким, каким меня сделал Лис. Правды никто не знает, ты первый, кому я рассказал. Если бы ты попал в группу, мне стало бы не так одиноко.

Я длинно выдохнул. Все это звучало и логично, и трогательно.

– Главное вот что: генеральный на прослушивании услышит твой обычный голос. На моей стороне был Ын Сок, а на твоей никого не будет, ты его бесишь, но я знаю, как нам быть. Ты не так уж плохо поешь сам, натаскать человека на одну песню вполне реально. Если ты споешь не совсем ужасно – может, и обойдется. Хочешь, я тебе помогу?

– Хочу, – выпалил я, не дав себе подумать ни секунды.

Я сказал это, чтобы еще хоть немного поболтать с ним, а сам понял: мои дни в группе сочтены. Генеральный директор музыкального концерна никогда не оставит в великой группе «Тэянг» того, кто поет так, как я. Как ни странно, ужас от этой мысли смешивался с облегчением. Я всю жизнь не ставил высоких целей, чтобы не разочароваться, а когда что-то не получалось, говорил себе: «Так и знал, что ничего не получится».

Пак улыбнулся знаменитой улыбкой Пак Ин Сона, и сердце у меня рухнуло в пятки со скоростью аттракциона «падающий лифт». Пак, которого я помнил, никогда не улыбался глазами, они оставались тревожными и печальными. Вживую это выглядело даже лучше, чем в экране телефона.

– Прогуляемся? – предложил Пак. – Я знаю, где делают отличный кимпаб.

Я медленно кивнул. Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Простые парни из района Мапо-гу знают: ничего в жизни не дается просто так.

– А что забирает Лис? – спросил я, опять вспомнив о нем.

Пак заколебался:

– Ничего особенного. Ты же видишь, я жив-здоров.

Какое неприятное чувство, острое, как игла. Житейский ум, который вырабатывается от ударов судьбы и многократных встреч лба и граблей, развернул в моей голове транспарант с лозунгом: «Он тебя использует, ты пожалеешь». Но…

– Ладно, веди, – сказал я как можно равнодушнее.

Пак выключил лампу, забрал книгу и пошел на выход, я заторопился следом. Женщина c поклоном приняла у него книгу, и ее суровое лицо приняло нежное, девически-мечтательное выражение. Я ей даже позавидовал – она видит того, красивого Пака, а я…

– Благодарю, госпожа Кан, – сказал Пак. – Если мне снова понадобится зайти, я вам позвоню.

Женщина закивала с таким энтузиазмом, что сразу было ясно: задержаться на работе по просьбе Пак Ин Сона ей в радость.

– Часто сюда ходишь? – спросил я, когда мы вышли в летние сумерки.

– После сделки я изучал все, что связано с Лисом. Эта библиотека недалеко от учебного центра, тут большой фольклорный отдел.

– Вчера ты тоже сюда шел?

– Хён, – перебил Пак, широким шагом удаляясь от библиотеки. – Отстань, а?

Он вытащил из кармана вейп и с наслаждением втянул пар с арбузным запахом. Проследив за моим взглядом, Пак расслабленно протянул вейп мне. Я помотал головой.

– Да ладно, жить вообще вредно! Попробуй, ничего с тобой не будет.

– Мне это не нужно, чтобы хорошо себя чувствовать, – выдал я ответ, достойный какого-нибудь унылого заучки.

Пак оскалил зубы:

– Серьезно, ты случайно не католик?

Я промолчал, и брови Пака поползли вверх.

– Ты католик?! А вам можно на сцене выступать?

– Нам все можно.

– Что, у тебя и девушка есть?

– Нету.

– Почему? – искренне удивился Пак. – Сейчас тебя скорее всего заставили бы с ней расстаться, чтобы посвятить себя карьере, но до этого… Не верю, что никто не рвался носить одинаковые с тобой кепки и отмечать в парном приложении, сколько дней вы встречаетесь.

– А у тебя? – спросил я. – Я думал, ты сбегаешь из учебного центра, чтобы с девушкой увидеться.

Пак подавился паром:

– С чего ты взял?

Не мог же я сказать, что из фанфиков! К такой откровенности я был не готов – слишком настораживала его внезапная доброта. Видимо, нож мне в спину воткнет все-таки он.

Пак убрал вейп и нацепил черную медицинскую маску – чтобы прохожие не узнали. Мы молча дошли до конца улицы, свернули на другую, и в конце концов оказались на набережной. Я мысленно прикинул, где мы. Ханган пересекает город с востока на запад, район Тонджакку – это на южном берегу. Получается, если смотреть на воду, то к северу будет мой Мапо-гу. Я глянул туда, как моряки смотрят на горизонт, представляя дом родной.

В центре набережные Хангана выглядят классно, там куча дорогих ресторанов и крутая подсветка, а на окраинах пейзаж у воды становится попроще: жилые дома, вагончики с уличной едой, местами разбитые велосипедные дорожки. Здесь асфальт был целый, редкие велосипедисты энергично крутили педали, пролетая мимо нас. Скамейки были заняты парочками, которые вышли на вечернюю прогулку любоваться закатом и звездами.

Пак оперся о перила и уставился на отражение береговых огней в темной воде. Лица я не видел, только затылок и торчащие под майкой лопатки.

– Зачем ты заключил сделку? – спросил я. – Да, внешность у тебя не фонтан, но мог бы просто операцией исправить, как другие.

Пак испепелил меня взглядом через плечо:

– Ой, ты такой умный. Голос у тебя не фонтан, но мог просто музыке пойти учиться, как другие.

– Извини, – примирительно сказал я и облокотился на перила рядом с ним. – Но серьезно, зачем?

– Я с детства в шоу-бизе. Нормально выглядел, хорошо пел, меня даже продюсеры из Ульсана в Сеул забрали. Пахал как проклятый, а лет в тринадцать вырос быстро, но как-то тупо. Уши эти, лицо непропорциональное, прыщами покрылся, форма глаз так себе, еще и вес набрал. Сейчас похудел уже. Меня хотели из стажеров выгнать, и тут подходит ко мне на улице парень в ханбоке и… – Пак криво усмехнулся. – Уговорил он меня секунд за пять. Я же больше ничего делать не умею, только петь и танцевать.

– Как Иссумбоси, – улыбнулся я. – Это японская сказка, мне мама в детстве рассказывала.

– Ненавижу японцев. Проклятые колонизаторы, я даже аниме не смотрю. Ладно, чего там с ним было?

– Иссумбоси был страшненький мальчик-с-пальчик, зато любил петь и танцевать. Решил пойти на поиски приключений, из чашки сделал себе лодку, а из палочек для еды – весла. Устроился служить к министру и женился на его дочери.

– И как ему это удалось? – спросил Пак, совершенно не впечатленный историей.

– Он нашел молоток счастья, который желания исполняет.

– Ну конечно. Без этого страшненьким неудачникам ничего не светит. Все, я поверить не могу, что ты утешаешь меня японской сказкой! Идем поедим.

– Денег у меня нет, – виновато сказал я.

Пак вяло махнул рукой:

– У меня их столько, что за две жизни не потратить. Главное не назови кимпаб роллами, как япошки, а то я тебя прибью.

Мы дошли до вагончика, который примостился под огромными кленами на набережной. – Мне самый острый кимпаб, – сказал я. – Мама всегда говорила, острая еда помогает от стресса.

– Ты в стрессе? – делано удивился Пак. – С чего бы? Ладно, дайте нам два самых острых.

Мы молча ели, не зная, что друг другу сказать. После унылой кормежки в кафе учебного центра остренький кимпаб с говядиной и кунжутным маслом полностью захватил мое внимание и позволял хотя бы не смотреть на Пака каждую секунду.

– Ты знаешь других таких, как мы? – все-таки спросил я, когда мы закончили.

– Кроме генерального – нет. Ну, или не замечаю. Ладно, уже поздно, пора в общагу.

– Прикольно ты это место называешь.

– Официально это учебный центр, но мы с ребятами жили вместе, когда были стажерами. Не здесь, нам снимали крохотную квартирку, мы там в одной комнате на походных матрасах спали. Короче, с тех пор любое место, где мы вместе тусуемся, для нас «общага», хотя жить в учебном центре по двое в комнате, как другие группы, мы отказались наотрез. Мы все редкостные индивидуалисты – может, с этого наши проблемы и начались?

Я искоса глянул на него, не сказав, что помню, как выглядела их комнатенка с матрасами, из документалки про восхождение «Тэянг» к славе. Все участники начинали как талантливые дети, которых выбрали продюсерские центры. Потом они несколько лет были стажерами, смиренно работали до седьмого пота, учились петь и танцевать, и наконец из стажеров собрали группу. В той документалке все четверо были юными и счастливыми: попасть в настоящую группу было их мечтой, они постоянно кланялись оператору, смущенно смеялись, благодарили продюсера и говорили о своей дружбе.

– Почему ты злишься на Кибома? – спросил я. – Он ведь с самого начала был с вами.

– Еще одно слово про Кибома, и я тебе не помощник. Ясно?

– Ты сам вчера про него говорил, – осмелел я, вспомнив, как Бао снимала наше фальшивое знакомство.

– Я наши задницы спасал вообще-то, – прохладно сказал Пак. – Фанаты грустят по Кибому, сразу они тебя не примут. Надо было изобразить, что мы переживаем. Столбом ты стоял очень натурально, не выглядел слишком наглым. Если тебя не выпрут, эта запись будет отлично смотреться.

Мир группы казался таким ярким и теплым, пока смотришь на него со стороны, – а вблизи парни на ножах и друг с другом, и даже с беднягой Кибомом, которого тут вообще нет! Я-то думал, когда ты знаменитость, у тебя все круто, а вот поди ж ты…

В общагу – мне хотелось называть вещи так, как называл их Пак, – мы вернулись уже в темноте. Никаких задушевных разговоров по дороге не вели: перебросились парой реплик о музыке, о собаке, которая прошла мимо, о том, какое жаркое выдалось лето. Я думал, мы разойдемся спать, но Пак направился в репетиционную студию – ту самую, где я утром мучился от скуки с преподом по вокалу.

– Петь ты не учился, это ясно. – Он сел на большой черный ящик усилителя. – В музыкальную школу не ходил, второй голос держать не умеешь. Но ты обаятельный, у тебя запоминающийся тембр и энергичная, напористая подача. Короче, ты как страшненький, но киногеничный актер: вроде и отстой, и оторваться невозможно. Мне даже не каждую минуту хотелось тебя убить, когда мы пели вместе.

– Ну спасибо, – пробормотал я, не зная, радоваться или обижаться.

Мы опять затянули «Не влюбляйся» – без микрофонов, просто так. Пак на каждой строчке прерывал меня и показывал, как надо. Мешало то, что сам я по-прежнему слышал свой голос идеальным, но Пак оказался терпеливым учителем. Это было неожиданно: в обычной жизни он был вечно раздраженным, а в студии – неутомим и сосредоточен, как герои фильмов про легендарных музыкантов. Даже вейп ни разу не достал! А я пытался расслышать сквозь иллюзию свой настоящий голос и остро чувствовал уходящее время. Завтра к ночи меня тут уже не будет. Конечно, хорошо вернуться в безопасную, знакомую жизнь, но…

– Ты должен справиться, – сурово сказал Пак, когда мы окончательно выбились из сил. – Не сдавайся заранее, так делают только слабаки.

И пошел на выход: ни «до завтра», ни «спокойной ночи». Я растерянно смотрел ему вслед: неужели он правда верит, что я могу впечатлить генерального директора своим слабым голосом? А главное – танцы, это уж вообще безнадега.

Свои шансы пройти прослушивание я оценивал как ноль из ста, но как бы хотелось уйти с высоко поднятой головой! Показать Паку, что он не зря потратил на меня время. Но для этого придется… Я бережно выключил в студии свет – электричество дорого стоит, нельзя его разбазаривать – и помчался в жилое крыло.

Глава 9
Восьмерка

Где дверь Пака, я знал – и не устоял перед искушением прижать к ней ухо. Там было тихо, только шуршали страницы: он читает? Он реально читает?! С ума сойти!

Между моей и его дверью располагалось еще две, и логично было предположить, что Линхо и Джо следует искать там. Я прижал ухо к одной из дверей – оттуда раздавалось сонное сопение. За второй дверью слышны были шуршащие, слабые звуки шагов, будто кто-то решил вымыть пол, надев на ноги тряпки. Можно не сомневаться: как только я постучу, непонятные звуки прекратятся. Мне в очередной раз пришло в голову, что, приняв сделку Лиса, я перестал быть хорошим человеком. Когда делаешь неверный шаг, следующий не имеет значения – одним больше, одним меньше.

В общем, я знал, что двери тут не запираются, и без стука потянул ручку на себя. Комната выглядела точно как моя, только более обжитая, на стенах – постеры, везде разбросана одежда. А посреди комнаты танцевал Линхо.

Музыка играла у него в наушниках, так что я понятия не имел, что за трек порождал эти причудливые, изломанные движения. В соцсетях я тренировки Линхо обычно проматывал, но у многих они пользовались успехом: его личные фанатки начинали ходить на танцевальные занятия и повторяли, что никто лучше Линхо не умеет выражать музыку телом.

Ой, какое ценное умение, без него прямо жизни нет! Мне всегда казалось, что Линхо старается только напоказ: смотрите, какой я красивый, мои танцы ждут ваших лайков и репостов, – а сейчас он даже ноги почти не отрывал от пола, чтобы никто его не услышал. Я бы понял, если бы он отрабатывал движения к завтрашнему выступлению, чтобы всем стало ясно, как я убого танцую на фоне великого Линхо, который в юности даже в танцевальных батлах участвовал. Но он, похоже, действительно пытался вытанцевать какие-то эмоции, причем невеселые. Я чуть шире приоткрыл дверь и прислонился к косяку.

Глаза Линхо открыл далеко не сразу – причем он ухитрился открыть их на каком-то движении в стиле «безумная ящерица скользит по полу». От неожиданности у него подломилась рука, и он растянулся на полу.

– Ты нормальный?! – прошипел Линхо, вытаскивая наушники. – Чего тебе надо?

– Я… – Я кашлянул: так засмотрелся на танец, что чуть не позабыл, зачем пришел. – Слушай, Линхо, прости. Я обычно так за людьми не подглядываю, просто…

– Хватит, – простонал Линхо с пола. – С этими словами в ужастиках вытаскивают топор, или нож, или…

Я примирительно вывернул карманы штанов:

– Нету.

– Я тебя реально боюсь, – мрачно сообщил Линхо и захлопнул коробочку с наушниками. – Ты на часы смотрел?

– У меня нет часов.

– Если ты хотел перестать быть похожим на маньяка, у тебя не вышло.

– Можешь дать пару советов, как мне завтра не опозориться с танцами?

– Совет «никогда больше не пытайся танцевать» тебя не устроит?

– Он мне не поможет завтра выступить.

– Сейчас заплачу. – Линхо пружинисто встал с пола. – Не переживу, если тебя выгонят.

– Я знаю, что меня выгонят, – сказал я, чему Линхо невероятно удивился. – Просто не хочу выглядеть позорищем. И слушай… прости, что наехал на тебя вчера. Не знаю, зачем я это сделал. Ты крутой. Дай совет, а?

Линхо заколебался. Он был, кажется, польщен, и я решил этим воспользоваться.

– Никто не умеет вытанцовывать свои чувства так, как ты, – повторил я слова его поклонницы, которые однажды прочел в комментах. – Ты выражаешь пластикой то, что не выразить словами.

Я думал, что перестарался, но Линхо расплылся в гордой улыбке.

– Это правда, – скромно сказал он. – Ладно, макнэ. С такими танцами тебя завтра, конечно, вышвырнут, а заодно наедут и на всех остальных. Идем.

И под моим удивленным взглядом он вышел за дверь.

– Ну что? – сердито спросил он, заглянув обратно. – Завтра прослушивание, а ты спать собрался? Шевелись. Только не беси меня и не ной, что устал, я это ненавижу.

Когда мы пришли в знакомый танцзал, Линхо не стал зажигать свет, вместо этого, погромыхав в темноте, включил подсветку музыкальных колонок. Их сияние едва разгоняло тьму – достаточно, чтобы не натыкаться на углы, но слишком мало, чтобы различить цвет шнурков на собственных кроссовках. Линхо покопался в телефоне, и из колонок негромко зазвучал какой-то чужой хит. Получается, телефон у него все-таки есть, просто днем Линхо его никогда не доставал, видимо, прятал от продюсера.

– Алло, музыка уже играет, – рассердился Линхо.

– Так это не та песня!

– Беда какая! Чуть ли не любая поп-песня – это восьмерка по ритму. Ты же музыке учился!

Я начал покачиваться в ритм, чувствуя себя ужасно глупо. Линхо гневно уставился на меня, и я промямлил:

– Видно, плохо.

– Тебе куда смотреть, в зеркало? Там ничего интересного не показывают, ты – отстой. Но это неважно. Чем больше смотришь на картинку, тем дальше ты от реальной эмоции. Хорошо двигаться к завтрашнему вечеру ты не будешь, не надейся, но хоть найди в себе что-то настоящее. Танец же внутри, а не снаружи. Найди эмоцию и вырази, что сложного?

– Я не умею.

– Не заливай. Каждый, у кого есть тело, – танцор. О, как же я красиво сказал, надо будет в соцсетях повторить! Короче, импровизируй.

И с этими словами он воткнул в уши наушники, закрыл глаза и начал делать движения, не имеющие никакого отношения к хореографии песни «Не влюбляйся».

– Эй, – жалобно позвал я. – Может, ты мне еще раз движения покажешь?

Линхо гневно вытащил из уха наушник:

– Танцевать не научишься, только повторяя за другими! Чувство ритма у тебя есть, движения ты знаешь, за целый день их и собака выучила бы. Подай их по-своему, перетасуй, раскрой свою бешеную натуру. Знаешь поговорку? «Чтобы увидеть звезду, надо открыть глаза».

Он сделал вид, что держит в руке микрофон и представляет меня воображаемым зрителям.

– Дамы и господа, э-э-это парень, который врывается на кастинги без приглаше-е-ения, – дурашливо пробасил он в несуществующий микрофон. – Он будет ва-а-ам угрожать. Он явится к вам посреди но-о-очи. Встреча-а-айте, на танцполе бэд бой с дерзким и-и-именем!

Он отошел и бросил мне воображаемый микрофон. Я так растерялся, что поймал, а Линхо вставил обратно наушник, закрыл глаза и начал танцевать под свою музыку, потеряв ко мне интерес.

Я тяжело вздохнул, но после его речи и вправду стало проще. Странно чувствовать, что выглядишь круто в чьих-то глазах, когда сам себя представил бы как «простой робкий парень, неумеха и бревно». Чтобы облегчить себе задачу, я решил брать какое-нибудь движение из тех, что помнил, и повторять его много раз под новые треки: быстрее, медленнее, а теперь – как рэпер, а теперь – как на школьных танцах. Потом робко перешел на связки из нескольких движений. Хореографию целиком у меня повторить не получилось, я вечно что-нибудь забывал, но успокаивало то, что в зеркале я видел только темный силуэт, и непонятно было, насколько плохо он двигается. Линхо в своей части зала отрывался по полной, я бы такое все равно не повторил, и это успокаивало тоже.

Меня вдруг пронзило острое чувство счастья: ну и вечер у меня! Я пел с Паком, танцевал с Линхо – после такого будет совсем не жалко вернуться к обычной жизни. Строго говоря, настоящий кастинг в «Тэянг» я еще не прошел, он будет завтра. Когда он закончится ничем, сделка с Лисом наверняка станет недействительной, а волшебный голос пропадет.

Вернусь домой, расскажу маме, что ни на какой Чеджу не ездил. Она вспомнит нашу настоящую жизнь, а не ту, где я получил приз «Золотой голосок Сеула». На работе я два дня не был, босс, может, уже взял кого-то на мое место. Но, может, он объявил кастинг, как в «Тэянг», и отбор так же затянется? Вдруг он возьмет меня обратно? Я улыбнулся, и улыбка согрела мне губы и сердце.

Да, снова придется вставать затемно, но я усвоил урок: у звезд жизнь не проще моей. Да и я, пожалуй, мог бы добиться большего – например, устроиться в другое кафе, где будут лучше платить. О, пусть только глянут, как я виртуозно режу овощи! В свободное время буду петь, уверен, хоть куда-то меня да возьмут. Сам Пак из «Тэянг» сказал, что я пою «не ужасно» – сойдет для какой-нибудь крохотной группы, выступающей в барах! Я представил, как снимаю со стены плакат «Тэянг», бережно убираю его в коробку, отписываюсь от их новостей в соцсетях, и не почувствовал грусти.

А вдруг на самом деле мне нужно было не стать звездой, а повзрослеть? Поверить, что у меня есть собственная жизнь. Обещаю, я буду счастлив и никогда, никогда не забуду два этих потрясающих дня.

Передо мной из полутьмы возникло лицо, и я дернулся, пулей вылетев из своих фантазий. Я вытер глаза, только сейчас почувствовав, что замечтался до слез.

– Ого, как тебя проняло, – с неожиданным уважением сказал Линхо. – Поздравляю, ты почувствовал силу танцев. Все, идем, спать хочу.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Было супер.

– Мне все равно, – так же искренне ответил Линхо. – Это ради группы.

В своей комнате я рухнул на матрас и мигом уснул, даже кроссовки не снял. Будильник я, конечно, не поставил. А знаете почему? Потому что часов у меня по-прежнему не было!

– Вставай уже, а? – произнес голос Пака. – Шестой час!

Я с трудом разлепил глаза. Он попыхивал вейпом, нарочно просунув голову ко мне в комнату. Веки у него с утра всегда были такие опухшие, что глаза напоминали паровые булочки пянсэ. Я невольно улыбнулся. Когда волшебный голос пропадет, я снова начну видеть Пака из «Тэянг» таким же красивым, как все, но, кажется, буду немного скучать по этому опухшему мрачному лицу.

Мы торопливо позавтракали (слоган завтрака: «Босс, ты приготовил бы лучше, я скучаю по твоим кимчи-сэндвичам!»), и, пока мы расходились на вокал по своим студиям, Пак сказал мне едва ли не в ухо:

– Слушай не то, что поет голос, а то, что звучит у тебя в голове. Хуже всего получается, когда ты начинаешь сам от себя балдеть.

Я поклонился, чтобы выразить свою благодарность.

– Мне можешь не кланяться, – снисходительно ответил Пак. – Бесит.

Два часа на вокале пролетели незаметно. Мне даже стало жаль тренера – что бы я ни пел, он слышал идеальное исполнение. А я изо всех сил делал то, что велел Пак: не обращал внимания на звуки, вырывавшиеся изо рта, и сосредоточился на крохотном зазоре, где намерение спеть превращалось в голос. Себя я все равно не слышал, но упорно пытался вложить себе в голову верную технику, даже не чувствуя связками, получается или нет. Вчера я боялся добавить что-то свое, пел так, как вел меня голос, а сейчас хотелось выразить что-то настоящее, сияющее внутри меня после удивительного вчерашнего вечера.

Танцевать после вчерашней встречи с Линхо стало легче, будто какие-то тиски в голове разжались, но результат все равно не впечатлял. Хореограф, наверное, всю жизнь ставила эстрадные номера, поэтому для нее синхронность и отточенность движений были важнее всего на свете, а у меня начинала ехать крыша, когда я в сотый раз повторял одно и то же, – прямо мозг воспалялся.

Как ни странно, проблемы с хореографией были не только у меня. Джо попадал в ритм, но явно не старался, Пак был рассеян. Линхо, наоборот, танцевал слишком хорошо, будто кто-то вырывал у него из рук кубок «Лучший танцор» и он должен выложиться, как на чемпионате мира, чтобы вечером доказать боссам свое великолепие. А я понял, что, повторив хореографию еще хоть сто раз, все равно не начну исполнять ее как надо. За ночь движения у меня в голове уложились, но лучше выглядеть не стали.