Текст книги "Тэянг"

Он вздохнул и со вкусом потянулся.

– Больше мы не увидимся, сделок я не расторгаю. Прощай, Ли Син Хён.

Лис без всяких спецэффектов растворился в воздухе – просто взял и исчез, – а я так и сидел на скамейке, пытаясь разобраться, что со мной. Не верю, что я не могу теперь радоваться, это же проще простого! Я подумал о музыке. Ничего. О маме. Ничего. Группа «Тэянг». Мой успех. Дед Ким и его японский кассетник.

Ничего. Ничего. Ничего.

Я подумал о Паке – и вместо серого равнодушия почувствовал ярость. С ней проблем не возникло.

«Ты счастлив?»

«Что делало тебя счастливым?»

«Что сделает тебя счастливым прямо сейчас?»

Я медленно повернулся к Паку, который сидел на скамейке как сломанный робот и вот уже пять минут не издавал ни звука.

– Ты хотел вызвать Лиса, – пробормотал я. – Сразу понял, что я заключил сделку, но еще не заплатил. Чем скорее я почувствую себя счастливым, тем скорее он придет. Поэтому ты помогал мне с прослушиванием, поэтому ты…

– Хён, я… – начал Пак. Я встал со скамейки, и он вскочил следом. – Прости!

Помните, я говорил, что лезть в драку не в моем стиле? Ну, вот в тот момент я свой принцип пересмотрел и врезал Паку кулаком по лицу. Мне бы хотелось сказать «врезал с удовольствием», но на душе была одна тоска. Пак схватился за нос, а я развернулся и пошел в общагу.

Хотя нет, знаете что? Отныне я буду называть ее «учебный центр». От Пак Ин Сона мне даже слов больше не надо. Я с трудом преодолел порыв зайти к нему в комнату и все там переломать, вместо этого пошел к себе. Упал на матрас и лежал там, пока Бао не пришла звать меня на торжественный ужин в честь моего присоединения к группе.

Я сказал, что плохо себя чувствую и не приду.

Глава 12
Открытые двери

Я проснулся оттого, что в дверь энергично стучали. Никакой милостивой потери памяти я не испытывал, сразу все вспомнил, пришел в абсолютный ужас и попытался ощутить хоть немного радости. Бесполезно. Вечером я не задернул шторы, и теперь комнату заливал дивной красоты утренний свет: золотой, теплый, как сама душа лета, – а мне было все равно.

В дверь продолжали стучать. Я нахмурился: и Пак, и Бао просто зашли бы. Может, что-то произошло? Пожар, убийство? Не удивлюсь. Я встал и все в той же мятой одежде, в которой вчера выступал, открыл дверь. На пороге стояла девушка, которую я тут же узнал. На прослушивании она с бейджем на шее объявляла номера участников.

– Доброе утро, Син Хён-ним. – Она поклонилась, восхищенно глядя на меня. – Я Со Ён, сотрудница концерна. Буду помогать вам во всем, обращайтесь с любыми просьбами. Вот ваш телефон. Запишите мой номер, звоните в любое время.

И она, склонившись в низком поклоне, двумя руками протянула мне мой дешевенький смартфон. Я растерялся – настолько формально вручают разве что подарки на свадьбу, а она еще и назвала меня полным именем, прибавив уважительный суффикс «ним». Глаголы Со Ён ставила в максимально вежливую форму – короче, услышав наш разговор со стороны, я бы решил, что обращаются не то к директору фирмы, не то к боссу мафии.

– Спасибо, Со Ён.

– Завтрак через пятнадцать минут, потом у вас встреча, потом госпожа Бао проведет собрание, – тараторила Со Ён. – Стиль одежды неформальный, далее возможна репетиция.

Она смотрела на меня как на звезду. Мне стало неловко, и я скрылся в комнате, пробормотав, что скоро буду.

Странно было ощущать в руке телефон после такого перерыва. Раньше я его из рук не выпускал, а теперь смотрел на устройство в своей руке как деревенская бабуля. Так, что там в непрочитанных сообщениях? Босс каждый день присылал не менее трех сообщений, грозя, что уволит меня, если я не явлюсь на работу. Мама сегодня утром написала, что меня показывают в новостях культуры по всем каналам.

Ее сообщение пришло в семь утра – получается, мама не легла спать, когда вернулась с работы, все смотрела, что говорят обо мне. Я надеялся ощутить знакомую волну тепла и нежности, но уловил только воспоминание о том, как радовался раньше.

Я видел документалку, где говорилось, что счастье мы ощущаем благодаря гормонам: дофамину, эндорфину и каким-то там еще инам. И сейчас мне казалось, что механизм, который их создает, во мне сломан, я – как часы, которые из-за погнутой пружины не могут осуществлять свою главную функцию. Что такое жизнь без радости? Зачем вообще иметь хоть что-то, если не можешь быть этим доволен?

Под аккомпанемент мрачных размышлений я принял душ, оделся в очередные спортивные штаны с футболкой и вышел в коридор. Со Ён отвела меня в знакомую столовую, и по пути я выяснил, что учебный центр не всегда бывает таким пустым, каким я его знаю. По коридорам сновали люди с бейджами, кланялись мне, заметив, и мчались дальше. Я едва успевал поклониться в ответ.

– Началась подготовка к камбэку, – тоном школьной отличницы пояснила Со Ён.

Впервые на моей памяти кто-то рвался отвечать на мои вопросы до того, как я их задам.

Обстановка в столовой была не веселее, чем на заседании северокорейского правительства. Пак без выражения тыкал палочками в рис, Линхо был так взвинчен, что хотелось дать ему успокоительное, Джо с привычно бесстрастным видом поглощал завтрак.

– Привет, – с подозрением начал Линхо. – Ну чего, тебе лучше, готов работать? Нам вчера сказали, ты переволновался на прослушивании, лежишь в комнате, и тебя тошнит.

– Все уже хорошо, – сказал я, решив, что еще одна ложь ничего не изменит.

Мой взгляд снова и снова возвращался к Паку в поисках следов раскаяния, но тот смотрел только в тарелку. Зато след от моего удара был на месте: лиловое пятно на щеке, которого никто, похоже, не замечал. Жаркая ярость вчерашнего дня меня уже отпустила, и на смену ей пришло унылое разочарование.

– Я рад, что тебя взяли, – искренне сказал Джо. – Говорят, камбэк-шоу уже через два месяца, а с октября – тур, если все пройдет как надо!

– Класс, – безрадостно ответил я, придвинул к себе поднос и приступил к еде.

После завтрака Со Ён с невероятным энтузиазмом повезла меня в лифте на верхний этаж. Она волновалась, будто переживала чудесное приключение, и я невольно улыбнулся, хоть и не чувствовал отзвук этой улыбки внутри.

Верхний этаж был роскошным. Я думал, такие офисы есть только в квартале «Диджитал Медиа», там, где логотип концерна «Ай-Интертейн» украшал целое здание, а не в этой кирпичной восьмиэтажке без опознавательных знаков. Со Ён провела меня по пушистому ковру в кабинет, где за столом сидел знакомый генеральный директор, похожий на старую черепаху. Рядом почтительно теснились люди в официальных костюмах.

Я запоздало вспомнил, что генеральному нельзя смотреть в глаза, но он поймал мой взгляд еще у порога и не отпустил, пока я не сел.

– После подписания контракта ты официально станешь участником группы, – сказал он, и какой-то человек в костюме учтиво подал мне стопку листов и дорогую ручку.

Я растерянно полистал контракт, думая в основном о том, на какой потрясающе бархатистой бумаге он напечатан. Слова все равно были очень длинными, фразы запутанными, я ничего не понимал и уже занес ручку, чтобы подписать там, куда указывал палец человека в костюме, когда меня обожгла внезапная мысль.

– Одну минуту. Я хочу…

Атмосфера в комнате настолько подавляла волю, что хотелось на самом деле только одного: немедленно все подписать и скрыться. Но я откашлялся и начал заново:

– Не знаю, положены ли мне какие-то деньги, но мне нужно, чтобы моей матери заплатили прямо сейчас. И еще помогли найти достойную работу в дневную смену.

В кабинете повисла оскорбленная тишина, а мне было все равно. Музыка, Пак, душа – ничто уже было не свято, но хоть одного человека я должен своим падением спасти.

– Удивительно, что тебе удалось построить настолько великолепную карьеру певца, будучи сыном матери-одиночки, причем не вдовы, – сказал генеральный. Издевался: если он слышал мой настоящий голос, то прекрасно понимал, что карьера фальшивая. – Мы оказываем тебе честь, принимая в группу, несмотря на такое пятно на твоей репутации.

Я положил ручку на стол. Помолчал немного, собираясь с силами. Язык казался липким, зубы не разжимались, будто у меня полный рот ирисок. Но раз я заплатил такую цену за свой успех, я не уйду без того, что мне нужно.

– Да, у моей матери не было мужа, – сказал я, глядя генеральному прямо в глаза. – К нам обоим всегда относились как к отбросам. Ее уволили с работы, потом с другой, она смогла устроиться только на ночной склад. Ее родственники отказались принять нас в свой дом, и нам пришлось работать изо всех сил, чтобы снимать жилье. Моя мать – храбрая любящая женщина, которая готова усердно трудиться. И я ничего не подпишу, пока вы не пообещаете дать ей достойную жизнь.

Быть храбрым оказалось труднее, чем я надеялся. Сердце бешено колотилось, все наверняка видели, как бьется вена у меня на шее и как часто вздымаются ребра. Но я не отводил взгляда от генерального – когда ты уже прыгнул с моста, поздно думать, насколько хорошо будешь смотреться в полете.

– А если я скажу «нет»? – спросил генеральный в абсолютной, ватной тишине.

– Тогда я поблагодарю вас за шанс и покину здание.

– Ты проблемный юноша, Ли Син Хён, – помолчав, ответил генеральный. – Но я согласен на твои условия.

По кабинету прокатился рокот, а генеральный как ни в чем не бывало взял чистый лист бумаги и начал что-то на нем писать.

– Я сформулировал наше соглашение, позже юристы оформят его, – сказал он и подтолкнул лист ко мне.

Там было написано все, о чем я просил: концерн брал обязательство найти для матери Ли Син Хёна достойную работу на ее выбор и выплатить ей денежное вознаграждение в счет его будущих гонораров. Я поставил свою подпись, затем подписал толстый контракт. Генеральный жестом велел мне уходить, я сделал два шага – и остановился.

– Простите, – выдохнул я. – Я должен спросить. Почему вы приняли меня в группу?

Истинный смысл вопроса понял в этой комнате только он: «Почему вы приняли меня, если слышали, как я пою на самом деле?»

– Уверен, зрителям понравится твой голос и твой обаятельный наглый характер, – задумчиво ответил генеральный директор. – Правда не имеет значения, Ли Син Хён, – важно, что хорошо продается. Ты можешь идти.

– Хён, мы вчера начали постить контент с тобой, – объявила счастливая Бао на собрании, проходившем в той самой переговорной, где так неудачно началось мое знакомство с группой. – Отзывы в целом отличные, цитирую: «Такой милый!», «Он просто сладкая булочка!» Ролик о твоем приходе в группу собрал рекордное количество оценок и реакций. Даже статья «С кем гуляет Пак Ин Сон?» нам теперь на руку: фото показывает, что группа тепло приняла нового участника.

На синяк Пака она внимания не обращала, и это лишний раз доказывало, что он может хоть пять раз лицом об стену приложиться – иллюзия идеального лица останется такой же идеальной.

Мой взгляд Пак не ловил, хоть я и сел так, чтобы это заметить. Да, я бы не принял его извинений, но все равно! Ну и пошел он, не буду даже смотреть в его сторону. Точнее, буду, только чтобы проверить, не смотрит ли он. Все еще не смотрит. А я-то думал, что разбираюсь в людях!

– Хён, ты меня слышал? – раздраженно спросила Бао.

– Ага, – соврал я, не моргнув глазом.

К изнурительным репетициям я уже привык – у меня все настолько болело, что я перестал это замечать. Концерт решено было собрать только из старых хитов, никакого нового материала, «чтобы подарить фанатам ностальгию в потрясающем новом звучании». Я сделал вид, что героическим усилием выучил тексты песен, хотя вообще-то давно их знал. Линхо расцвел и воспрял духом, Джо не менялся, Пак делал вид, что меня не существует, и все мы работали, как будто от этого зависели наши жизни.

Через три дня продюсер Ын Сок, которого я после прослушивания не видел (может, он в запой уходил?), вывел меня с репетиции и сунул в руки документ насчет помощи моей матери, который красиво оформили юристы.

– Контракт у тебя на пятнадцать лет, придурок. Ты бы знал это, если бы читал, что подписываешь. – Он шагнул ближе ко мне: высокий, стильный, в льняной рубашке без единой морщинки. – Мы выжмем из тебя все. Будешь плясать как заводная мартышка.

– Ладно. – Я пожал плечами, на весу подписал документ и вручил ему.

– Ты не должен был пройти прослушивание. Унизил меня перед советом.

– Вы сами себя унизили, – выпалил я прежде, чем успел остановиться. – Не в ваших интересах было выступать против меня, если вы сами меня приняли. Мой голос всем нравится, с танцами есть прогресс, я принесу вам много денег. Давайте не будем воевать?

Продюсер смотрел так, что я совершенно ясно понял: обычно ему никто не перечит. Кроме разве что жены. И кстати, о ней…

– Госпожа Бао защищает интересы группы. В том, что она меня выбрала, нет ничего личного, – сказал я, пользуясь случаем защитить ее от его нападок. – Не хочу, чтобы вы делали что-то в ущерб группе просто потому, что я вам не нравлюсь. «Тэянг» достойны вашей поддержки.

Может, и не стоило так его бесить, но я уже столько раз дерзил, что все меньше боялся каждого следующего.

– В контракте тридцать страниц, – ласково сказал продюсер. – Рано или поздно ты что-нибудь нарушишь.

Я кивнул ему и пошел обратно в зал. У меня было слишком мало опыта противостояния врагам, чтобы знать, как ответить в такой ситуации. Но я понимал одно: после того что совершил, я должен безропотно принять от жизни любое наказание.

Теперь, когда мое присутствие перестало быть секретом, в центре постоянно крутились люди: снимали с нас мерки, смотрели наши танцы, записывали наш вокал в студии, расспрашивали, натаскивали. Друг с другом мы общались только по работе: Линхо по-прежнему был на седьмом небе, Джо – добродушная рабочая лошадка, Пак – мрачнее тучи. Что было лично со мной, не знаю, но тренер по вокалу однажды сказал:

– Хён, раньше ты пел с чувством, а сейчас как-то пустовато. Устал, да? Ну все равно надо постараться.

Мне это даже понравилось – значит, в моем волшебном пении было хоть что-то личное. Постепенно я обнаружил, что еще способен испытывать смутное моральное удовлетворение от хороших поступков, поэтому тратил эту способность на то, чтобы общаться с фанатами. Бао была в восторге, что я так часто готов устраивать эфиры в соцсетях, отвечать на вопросы, расспрашивать поклонников об их жизни, показывать им все, что сам когда-то мечтал увидеть: как мы едим в столовой, тупим в перерывах между репетициями, какие мы все помятые с утра. Ну, кроме Пака, конечно. Помятого Пака видел только я – он перестал не только причесываться, но и бриться. Я зло думал, что щетина у него отрастает какими-то клоками. Увидев такого Пака, ни одна фанатка не захотела бы написать фанфик о том, как встречает его в парке. Этот Пак выглядел так, будто собирался не прогуливаться по парку в кашемировом пальто, а лечь на картонку и выставить рядом банку для подаяния.

Сам я ничьих соцсетей больше не читал и даже отказался, когда мне предложили новый классный телефон. Одежды в моем шкафу прибавилось, хотя я понятия не имел, кто и когда ее приносит. В общем, я стал успешным, красиво одетым и несчастным.

Через пару недель, когда мы были в разгаре отработки открывающего танца для шоу, я проснулся утром от запаха ароматического пара – на этот раз яблочного. Полежал, не открывая глаз, потому что не знал, как быть.

– Я вижу, что ты проснулся, – сказал Пак и, судя по усилившемуся запаху яблока, выдохнул пар. – Надо поговорить.

Глава 13
Мапо-гу

Я хмуро уставился на Пака, который сидел на краю моего матраса. В своем стремлении походить на бездомного он добился максимальных успехов, и тем страннее выглядела его идеальная стрижка: нас теперь всегда поддерживали в форме, потому что много снимали. Серьезно, как это вообще работает, почему стилист не видит его идиотскую бороду?!

– Пришел извиниться, – сказал Пак.

У меня от гнева в глазах потемнело.

– Серьезно? За две недели времени не нашел, но тут выдалась минутка?

Он блекло усмехнулся:

– Не хотел мешать тебе злиться.

– Самая тупая отговорка в истории. Тебя что, волки воспитывали?

– Типа того. Слушай… Мне очень жаль. Я годами мечтал почувствовать хоть что-нибудь хорошее, а тут ты со своим ненастоящим голосом. Я понял, что это мой шанс увидеть Лиса. Надо просто оказаться рядом, когда он к тебе придет за платой. Честно, не знаю, о чем я думал, просто увидел шанс и…

– Так, все. – Я встал и пошел умываться. – Проваливай, а то я сейчас тебе еще раз врежу.

Я захлопнул дверь у него перед носом и полез в душ.

– Мне правда жаль, – сказал в запертую дверь голос Пака.

– Пошел ты! – заорал я, перекрикивая шум воды, и на этом разговор закончился.

Как ни странно, мне полегчало. Я немного пришел в себя от отупения, в котором пребывал две недели, заново нашел в себе силы злиться на Пака и пронзать его мрачным взглядом при каждой встрече (кроме тех моментов, когда нас снимали на видео) и заодно заметил, что подготовка к концерту идет не так круто, как мне казалось из глубин хандры.

У Линхо был тихий конфликт с хореографом: он хотел больше импровизировать, она предпочитала отработанные до автоматизма движения, он хотел необычных номеров, она не хотела рисковать, когда в группе новый участник. Если честно, я не особо понимал, в чем его проблема: я и трех шагов не мог выучить без мучений, а он с полпинка запоминал любую связку. Хореограф круто все придумывала, ну чего ему надо?

Джо испытывал те же проблемы, но с рэпом: он принес тренеру по вокалу чуть измененные версии своих рэп-соло, тренер сказал, что было и так хорошо. Пак, наоборот, делал ровно столько, сколько от него требовалось, и ни крупицей больше.

Ну, если он пять лет не чувствовал радости, неудивительно, что он настолько депрессивный, через пять лет и я такой же буду. Я постарался передать ему свои мысли взглядом. Он, как ни странно, сразу почувствовал и вяло обернулся, доказывая, что две недели игнорировал мои взгляды нарочно.

– Пак, в очередной раз: если ты красавчик, это не значит, что можно не стараться, – сурово сказала хореограф в перерыве одной из репетиций.

Я чуть в голос не заржал и, подобравшись к Паку, прошипел:

– Она бы упала, увидев, какой ты красавчик на самом деле.

– Не нравлюсь? – прохладно спросил Пак, скосив на меня воспаленные глаза.

– Ты бы сейчас и отцу родному не понравился.

– Я ему и так не нравлюсь, – утешил меня Пак, но на следующий день пришел без своей жуткой бороденки.

– Так лучше? – поинтересовался он, пока мы разминались перед танцевальной репетицией.

– Не особо, – соврал я.

– А так? – спросил Пак через день, определенно причесавшись.

– Ты реально думаешь, что я тебя прощу, если ты начнешь причесываться?

– Думаю, ты меня и так простил.

У меня челюсть отвисла.

– Ты вот таким слабаком меня считаешь?

– Нет, конечно. – Пак покрутил рукой, разминая плечо. – Просто ты добрый. Я все про тебя понял, когда ты бросился подавать Бао воду после их с мужем разборки, а потом сказал, что готов уйти из группы, чтобы ее не били. – Он начал крутить рукой в другую сторону. – Ты джентльмен.

– Ты говорил, я аллигатор.

– Джентльмен-аллигатор. По-моему, звучит довольно лестно.

– Ты вообще не умеешь извиняться, да?

– Знаю. – Он посмотрел на меня. – Просто поверь, что мне жаль. Лис к тебе и так пришел бы, он всегда приходит за платой, но…

– О, и так пришел бы, то есть ничего страшного?!

– Парни, хватит шептаться, – добродушно буркнул Джо. – Идите в коридор и поорите уже друг на друга – у вас, похоже, накопилось.

– Нет уж, давайте репетировать. Джо, врубай трек, – сурово сказал я.

– Я тебя помню еще вот такусеньким, – умиленно сказал Джо, показывая рукой размер не больше Иссумбоси, который отправился навстречу приключениям в чашке. – Только кланялся и лепетал, а через две недели смотрите-ка. – Джо изобразил какого-то карикатурного рэпера. – «Йоу, Джо, врубай трек!»

Радость почти пробилась сквозь слой апатии, но все-таки не смогла. Так, наверное, ощущается фантомная боль в отрубленной конечности: я хотел засмеяться, но не помнил, как это сделать, и вместо этого начал по заветам Линхо вытанцовывать свою печаль, потому что Джо в самом деле врубил трек.

«Прости», – одними губами сказал Пак, поймав мой взгляд.

И в этот момент я, как последний идиот, действительно его простил.

– У них всегда так? – спросил я у Пака после репетиции, кивнув в сторону Линхо.

Тот рассказывал хореографу про очередную задумку, а она сурово качала головой. Я услышал обрывок ее фразы: «Еще раз начнешь это, и я попрошу продюсера тебе объяснить, кто тут ставит танцы», после чего Линхо как ветром сдуло. Видимо, пошел оплакивать свою карьеру хореографа в туалете.

– Ага, ничего нового, – сказал Пак. – Линхо – трус, он годами не может отстоять право ставить номера.

О, я отлично знал, каково быть трусом. Мне стало жаль Линхо – снаружи классная оболочка с розовыми волосами, а внутри – море печали, которую приходится выражать через танец. Поэтому я отправился в туалет и не удивился, когда нашел там рыдающего около раковины Линхо.

– Ты должен поставить хоть один танец для шоу, – твердо сказал я. Линхо запустил в меня пластиковую бутылку с жидким мылом, но я вовремя пригнулся. – Слушай, твои импровизации, когда ты бьешь кулаком по полу или ползаешь, будто тебе сломали ноги, – это безумно круто. Ты – лидер группы, так пойди и…

– А знаешь, почему меня им назначили? – заорал Линхо и начал тереть глаз – видимо, чтобы не плакать. – Потому что я делаю то, что мне говорят! Не все такие, как ты! Но я не могу, когда каждый поворот головы надо утверждать, хочу танцевать по-своему, а не как дрессированная собака!

– Может, тебе свое танцевальное шоу поставить? – робко предложил я, за что в меня полетела бутылка жидкого мыла с соседней раковины.

– Нам запрещено выступать не в рамках группы! Тебе тоже, ты контракт читал? Мне даже батлы запрещены, а я их обожал больше всего на свете! Все, отстань. – Он яростно начал плескать воду в лицо. – Выйди прямо сейчас, а то тут еще есть что швырнуть.

Я вздохнул и вышел. Танцы мы продолжили ставить по плану хореографа.

Словом, подготовка к концерту у нас шла как у музыкальных групп в фильмах про музыкальные группы: все ругаются, наезжают друг на друга, устают и работают по двенадцать часов в день. Я вяло ел, спал без снов, и жизнь удивительно напоминала мои дни в кафе.

– Ты ведь из Сеула, так? – однажды спросил Пак. – И твоя мать тут живет?

– Да, – осторожно сказал я, чувствуя подвох. Как ему теперь доверять?

– Нам же сказали, что у нас свободный вечер. Пригласи меня в гости.

Я вытаращил глаза. Да ни за что! Пак из «Тэянг», как бы отстойно ни выглядел и каким бы козлом ни был, привык к роскоши. Район Мапо-гу точно не для него. Я часто созванивался с мамой и знал, что переезжать она отказалась. Концерн предлагал помочь с поиском съемной квартиры, но она сказала, что любит эту.

– Не могу, – фальшивым голосом ответил я. – У меня…

– Дай угадаю: у тебя нет ключей, а мать в отъезде.

– Да! – обрадовался я. – Я их… Я их оставил домработнице, а она сегодня не в городе.

«Зачем я опять вру? – в ужасе подумал я. – Можно было остановиться на слове „да“».

– Хён, – сказал Пак, – если бы у тебя были апартаменты премиум-класса, вряд ли ты заключил бы сделку с оборотнем. Забей и пошли, у тебя точно есть ключи.

Я выдавил невеселую улыбку:

– Ключей реально нет. Но мама теперь на складе не работает. Сейчас сколько, восемь? Она, наверное, дома. Только… Слушай, тебе там не понравится.

– Мне вообще мало что в жизни нравится. Диктуй адрес и звони матери.

Одна из крутых машин на парковке оказалась машиной Пака.

– На ней не поедем, – сказал я. – Угонят.

Пак махнул рукой, будто это не имеет никакого значения. Я с опаской залез на пассажирское сиденье – в такой шикарной тачке я сидел всего раз в жизни, когда Бао везла меня с прослушивания. Кресла из бежевой кожи, на них и сесть-то страшно!

Доехали мы удивительно мирно – слушали радио, обменивались ничего не значащими фразочками. Я посматривал на Пака и думал, почему так легко простил его за то, что он втерся ко мне в доверие ради встречи с Лисом. Может, я правда тюфяк, а может, меня грело, что у меня есть с кем-то общий секрет. И еще вот что: большую часть времени у него были глаза человека, который в свободное время гуглит, как сделать петлю на веревке, и это мне не нравилось. Хоть бы он нашел способ прижать Лиса и вернул себе способность радоваться!

– Мама сказала, что приготовит острую курицу, – сказал я. – А это…

– …Лучшее средство от стресса. Я помню.

Мама открыла нам дверь, и я охнул. Как же она хорошо выглядит, когда не работает ночами и не волнуется о деньгах!

– Хён, родной. – Она обнимала меня и смеялась, а еще, кажется, немного плакала. – Какой же ты красивый! У тебя все хорошо? Ты похудел!

– Все хорошо, все хорошо, – повторял я как заведенный и цеплялся за ее майку до судорог в пальцах. – Мама, это Пак из «Тэянг».

Судя по внезапному румянцу на маминых щеках, он выглядел потрясающе, как и положено Паку из «Тэянг». Я только сейчас заметил, что для похода он приоделся: белоснежная толстовка, идеальные джинсы.

Как ни странно, Пак оказался отличным гостем. Он передавал блюда обеими руками, учтиво расспрашивал маму о новой работе, не курил, хвалил мои успехи и восхищался уютом в нашем доме. Сначала я подумал, что это издевка, но, похоже, он действительно получал удовольствие. Я старался не расстраиваться из-за того, каким счастливым чувствовал бы себя, если бы мог, и просто смотрел на них. Мама сияла и все время касалась моей руки, будто не могла поверить, что я действительно здесь, Пак улыбался и так искренне обсуждал с мамой подробности работы в туристической фирме, будто завтра сам пойдет туда наниматься.

– Ну и где тут твоя комната? – спросил Пак, когда ужин закончился.

– Это не то чтобы комната, – промямлил я. – Тут две комнаты: мамина и гостиная, а я обитаю вот тут.

Я подошел к шторке в углу и отдернул ее: там были мой шкаф и матрас. И… Я торопливо задернул штору. Фальшивые кубки Лис создал, а плакат с «Тэянг» убрать не мог? Я зашипел от досады, но Пак уже заметил и отдернул штору снова.

Какое-то время мы стояли, молча созерцая плакат. Даже на нем Пак теперь выглядел обычным, просто младше, чем сейчас. Потом я вспомнил кое-что еще и с опаской заглянул в свой шкаф. Коробка, увы, была на месте, и я быстро захлопнул дверцу.

– Ты был нашим фанатом, – пробормотал Пак.

– Не то чтобы фанатом… – привычно соврал я, но Пак меня перебил:

– Не ври, у тебя всего один плакат. Но твоя мама, похоже, не помнит, что ты любил «Тэянг». Так?

Я мрачно кивнул. Она счастлива, это главное, но все равно больно, что она не помнит нашу прежнюю жизнь.

– Как я не догадался, что ты наш фанат… Почему не сказал?

– Да вы же их презираете! Они какой-то второй сорт, который надо дурить ради денег!

– Ну ты так заразительно треплешься с фанатами в интернете, что я готов пересмотреть свое мнение.

К счастью, отвечать не пришлось – мама позвала нас пить чай.

На прощание я пообещал маме, что буду больше есть, – еще одна ложь, – а потом решил показать Паку свою улицу: хотелось проверить, действительно ли он способен оценить Мапо-гу или притворяется. Был жаркий летний вечер, и улицу наполнял знакомый треск старых осушителей воздуха, к которому иногда примешивалось то жужжание проносящейся мимо пчелы, то шум автомобильных колес, то бормотание телевизора. А потом я услышал в конце улицы еще один звук и дернул Пака за футболку.

– Идем быстрее! Любимая песня деда играет!

Он послушно ускорил шаг, и еще до начала второго куплета мы стояли перед хибарой деда Кима. Эту грустную песню он слушал на кассетнике очень часто, особенно вечерами: «Энджи» европейской группы «Роллинг Стоунз». Я приник к знакомой стене у окна и закрыл глаза, снова почувствовав, как же я люблю музыку.

– А, соседский парень, – протянул дед Ким, выглянув из окна.

Я забыл показать Паку, как надо скрываться, и он торчал перед окном прямо на виду.

На Пака дед тоже глянул, но не узнал: похоже, телепередачи про поп-звезд он не смотрел.

– Как тебе «Энджи»? – спросил я, когда дед зашаркал обратно в глубину своей захламленной комнаты и заиграла другая песня.

– Тоска, – лаконично ответил Пак, и я повел его взглянуть на кафе, где проработал три года.

При виде кафе меня охватила ностальгия такой силы, что даже Пак заметил.

– Тебе так нравилось резать овощи?! – не поверил он.

– Нравилось радовать людей, наверное. Смотреть на них, придумывать, как угодить им: кому улыбнуться, кому окно открыть, кому телик включить.

Пак молча глянул на меня и зашел так, будто входит в дом уважаемых людей: почтительно наклонив голову на входе. Я зашел следом, весь сжавшись от того, какой знакомой была поверхность двери, которую я толкнул.

В кафе почти не было посетителей, хотя время ходовое – половина девятого, еще полчаса до закрытия. Люди, выпивающие в барах неподалеку, частенько заходили к нам по пути из одного заведения в другое. Но, переступив порог, я понял, в чем проблема. Обычно гостей встречало мое улыбающееся лицо: я стоял за стойкой лицом ко входу, занимался какими-нибудь мелкими делами и ждал, когда же кто-нибудь придет. А сейчас видно было только край толстой щеки босса, который даже не оторвался от мытья сковородки, чтобы поприветствовать вошедших.

– Здравствуйте, босс, – сказал я.

Его лицо озарилось такой радостью, что я глазам не поверил.

– Хён! – воскликнул он и заспешил к стойке, вытирая руки полотенцем. – Ты вернулся?

– Я… Нет, я просто зашел. Вы не слышали, что меня взяли в группу?

– В группу? – удивился он. – А! Ты тогда на какое-то прослушивание хотел пойти, я еще не отпустил тебя. Взяли все-таки?

– Стойте, вы что, телевизор не смотрели?

– Когда включаю, то спортивный канал, – сердито ответил он, глянув на выключенный телевизор в зале почти с ненавистью. – Это ты там вечно гадание устраивал, кому из посетителей что понравится. Слушай… Если вернешься, я тебе зарплату подниму. На двадцать процентов! На тридцать!

Я удивленно смотрел на него и думал, что, похоже, Лис постарался только с маминой памятью. Босс помнил, что никакой я не великий классический исполнитель. От этого я почувствовал что-то настолько особенное, что перегнулся через стойку и обнял его.

– Спасибо за все, – выдавил я. – Найдите хорошего помощника: с клиентами вы общаться совсем не умеете.

– А может, вернешься? – пробурчал босс, не делая попытки освободиться. – Я вижу, ты поднялся, в парикмахерскую дорогую сходил, но я тебя сразу менеджером сделаю.

Я разжал руки, поклонился и выскользнул за дверь, чтобы совсем не расклеиться. Пак вышел следом за мной и впервые за вечер достал из кармана вейп.