Текст книги "Я в порядке, и ты тоже"

Глава 9

После долгих переговоров, которые вел Санджей, Рия на несколько дней приехала из пригорода Чикаго, чтобы присмотреть за Стиви и Майлзом.

– Не беспокойся обо мне, – сказала я, когда Санджей плюхнулся на водительское кресло своей машины, которая была не такая старая, как моя. – Конечно, было бы намно-о-ого легче, если бы ты дал телеграмму, но со мной все будет в полном порядке.

– Она приехала, Пенни, – сказал Санджей, поворачивая ключ зажигания. Он был одет в серый костюм, и, хотя рубашка была ему слишком свободна, а галстук казался длиннее, чем следовало, он выглядел очень привлекательным, я не видела его таким несколько месяцев. – Не знаю, чего еще нам желать.

– Мы можем желать, чтобы твоя мать не была кретинкой, – сказала я. – Мы не должны были заставлять ее проводить время с собственными внуками, пока мы будем оплакивать мою самую близкую подругу.

– Тпру! – сказал Санджей, выезжая задним ходом с подъездной дорожки. – Это на тебя не похоже. Я знаю, что ты огорчена, но давай сосредоточимся на главном, ладно? Мама здесь, и она помогает нам.

Огорчена? Огорчена, поняв, что твое лучшее черное платье полиняло и приобрело рыжеватый оттенок оттого, что ты доверила стирку мужу, который подтвердил твои давние подозрения в том, что высокий результат IQ обратно пропорционален практическому интеллекту? Огорчена, обнаружив, что твой сын снова описался в постели и не счел нужным признаться в этом? Огорчена, узнав, что, сколько бы ты ни брызгала дезодорантом, избавляя его комнату от запаха засохшей мочи двухдневной давности, все бесполезно?

Я была не огорчена, я была взбешена.

– Возможно, мне не по себе, потому что именно сейчас я думаю о том, что, если твоя мать скажет Стиви хоть слово о том, что она пухленькая, я лично прирежу ее, – сказала я, разглаживая ткань своей черной юбки. Дважды в неделю я надевала ее на работу, и мне казалось не слишком приличным, что я надела ее на похороны Дженни. Но поскольку мое любимое платье было испорчено, то оставалось выбирать между новым черным платьем, которое высосало бы из меня все жизненные соки, и строгим брючным костюмом. Если бы Дженни была еще жива, а я шла бы на чьи-то похороны, она одолжила бы мне свое свободное, но, однако, стильное, черное платье и помогла бы уложить волосы локонами или косами, что почему-то не делало меня похожей на Хайди[6]6
  Хайди – героиня повести «Хайди: годы странствий и учебы» (швейцарской писательницы Иоханны Спири), о девочке-сироте, живущей со своим дедом в альпийской деревушке.


[Закрыть]. Она умела делать такие вещи.

«Проклятие, Дженни, – подумала я, поворачиваясь и глядя на мужа. – Ты нужна мне прямо сейчас».

«Я здесь», – сказала она в ответ.

Я резко повернула голову назад. Только что совершенно ясно я слышала голос Дженни, как будто она, а не мой муж, сидела рядом со мной в машине.

Что могло означать только одно – я действительно рехнулась.

Санджей, не замечая сбоя в моей психике, вздохнул и схватился за руль.

– Я понимаю, что ты травмирована и, возможно, немного нервничаешь из-за того, что тебе придется зачитывать панегирик.

Не нервничаю, просто спокойно наблюдаю за тем, как мне на голову опускается могильная плита. Больше ничего не видно!

– Я в порядке, – проговорила я сквозь стиснутые зубы.

Я размышляла о том, попросит ли меня Мэтт выступить на панихиде по Дженни. В конце концов, он только что раскрыл мне глаза на то, что я знала его жену не так хорошо, как думала. То есть мои воспоминания о ней и гроша ломаного не стоят.

Но мне позвонила Кимбер, мать Дженни, которая попросила меня произнести панегирик.

– Я знаю, как много ты значила для Дженни, – сказала она. – Она всегда рассказывала о тебе – о том, какая ты веселая и какая ты хорошая подруга. Нам с Полом, правда, было бы очень приятно, если бы ты сказала несколько слов во время панихиды.

Естественно, я согласилась. Только потом я начала паниковать по поводу того, что сказать.

– Ладно, ты не нервничаешь, – сказал Санджей таким голосом, что было ясно, что он не верит мне.

– Ты что, хочешь, чтобы я и тебя прирезала? – спросила я. – Ножи для мяса затупились, но мне сказали, что в вакуумном цехе на Четвертой улице могут заточить целый комплект ножей по цене одного нового лезвия. – Конечно, я узнала об этом потому, что прошлой зимой хотела купить новые ножи, но Санджей тогда сказал, что лучше отнесет наши старые ножи в вакуумный цех. Я все еще дожидалась, когда смогу тонко нарезать что-нибудь поплотнее сливочного масла.

– Ты борешься с собственным «я».

– Так кто из нас дергается? – спросила я, но в этот момент как раз заметила вдалеке похоронный зал, и мой голос прозвучал не слишком убедительно.

Заехав на парковку, Санджей выключил зажигание. Потом положил ладонь мне на ногу.

– Я люблю тебя, Пенни, – сказал он.

Когда он в последний раз так говорил? Я посмотрела в окно, скрывая подступившие к глазам слезы. Это было очень давно.

* * *

– Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы пришли. – Мэтт стоял у пюпитра, лицом к собравшимся в похоронном зале. Он только что сменил Пола, отца Дженни, который говорил недолго, но показал слайды. Фотографии радостной, веснушчатой девочки, которой когда-то была Дженни, окончательно добили меня, причем еще до того, как зазвучала песня «In My Life» в исполнении «Beatles».

– Я никогда не забуду того дня, когда в окне одного ресторана в Сан-Франциско я увидел Дженни, – сказал Мэтт. – Говорят, бывает так, что ты не знаешь, а просто понимаешь. И я понял. Я пошел и спросил ее, не ждет ли она кого-нибудь. А она улыбнулась и сказала, что ждет меня. С того самого дня мы были вместе. Дженни была любовью всей моей жизни.

«Правда?» – подумала я. История, которую я знала наизусть, была достойна быть напечатанной в разделе сообщений о свадьбах New York Times. Но теперь, когда мне было известно, чем все закончилось, начало отношений Мэтта и Дженни стало меньше напоминать волшебную сказку.

– Дженни была удивительной матерью для нашей маленькой дочери, – сказал Мэтт, сдерживая рыдания. – Каких бы фантастических успехов Дженни ни достигала, общаясь с людьми через сайт, она всегда говорила, что ее призвание быть матерью. Сесили была смыслом ее жизни.

По крайней мере, это было чистой правдой. Мои опухшие глаза сфокусировались на Сесили, зажатой между Кимбер и Полом. Судя по ее позе и тому, как она смотрела прямо вперед, она не теряла самообладания. Запомнит ли она этот день на всю жизнь? Не лишит ее смерть Дженни нормального детства, если таковое вообще существует?

– Джен привносила радость во все, за что бы она ни бралась, – продолжал Мэтт.

«Вероятно, исключая ваш брак». Но как только я подумала об этом, я почувствовала себя ужасно. Даже если отношения между ними давно были разрушены, наверное, он любил ее, ведь никто не смог бы притворяться и смотреть так, как он смотрел на Дженни.

Как бы то ни было, я напомнила себе о том, что этот мужчина имеет право скорбеть.

Пока Мэтт продолжал говорить, я огляделась вокруг, пытаясь, до того как дойдет моя очередь, собраться с силами и настроить себя. Стены были украшены убогими пейзажами, а ковер у меня под ногами имел безвкусный оттенок, который Дженни часто называла серовато-бежевым. Она бы возненавидела это место. Я же возненавидела Мэтта за то, что он выбрал его.

Напротив меня стояла Кимбер, у нее тряслись плечи. Пол же, вместо того чтобы поддержать жену, смотрел вдаль. Они были хорошими родителями, но плохими супругами, как однажды сказала мне Дженни. Не то же ли самое чувствовала она в отношении своего брака? И сообщили ли ее родителям правду о смерти их дочери? Мне хотелось думать, что да, но в последнее время мои предположения не оправдывались.

– Мне нужно было так много сказать ей, – произнес Мэтт, теперь он, не сдерживая себя, зарыдал. – Мне нужно было так много сделать, пока еще была такая возможность.

Я была рада услышать, что он это сказал. Соне и Джэл звонила я, и оба разговора были ужасно болезненными, не только от того, что я сказала им, но и от всего того, чего я не могла сказать. Я была рада, что у меня не было времени поболтать с ними перед панихидой, потому что не знала, хватит ли у меня сил лгать прямо им в лицо.

Лицо Мэтта было такого же цвета, как ковер, и, казалось, за четыре дня он похудел фунтов на пятнадцать. Внезапно я осознала все тяготы его нового положения – теперь он будет отцом-одиночкой. Ему придется научиться делать все, что делала Дженни, хотя бы половину того, что входило в очень длинный перечень ее обязанностей.

Я подумала о его постоянных разъездах. Я даже намеревалась сказать ему о том, что он должен изменить свою жизнь, и это был не тот разговор, от которого я позволила бы ему увильнуть. Боль от неумения моего отца говорить об исчезновении моей матери была еще свежа, несмотря на то что прошло столько лет. Вместо того чтобы попытаться заполнить пустоту, оставшуюся после ее ухода, он создал еще одну, не оказывая нам достаточно внимания. Возможно, Мэтт еще не понимает этого, но для него это не вариант. У Сесили нет старшей сестры, которая могла бы о ней позаботиться. А она заслуживает лучшей доли.

– Пенни. – Соня положила руку мне на плечо, и я поняла, что все смотрят на меня. Мэтт закончил говорить, очередь была за мной.

– Спасибо, – пробормотала я. Я встала, одернула юбку, задравшуюся на бедра. Потом я прошла в переднюю часть зала. Подойдя к пюпитру, я глотнула ртом воздух и посмотрела на карточку, которую держала в руках.

Последние несколько дней я мучительно думала о том, что сказать. Как могла я описать жизнь своей подруги, если мне не было позволено касаться обстоятельств ее смерти? Разумеется, любая смерть – это трагедия. Но смерть Дженни, словно луч, высветила многое из того, что, как мне казалось, я знаю и в чем я так ошибалась.

Позаимствовать чужую мудрость показалось мне ловким способом для того, чтобы избежать неприкрытой лжи или не ляпнуть чего-нибудь неподходящего, но поиск в Google «лучшего стихотворения для похорон» привел к тому, что мне захотелось расцарапать свое внутренне ухо пестиком для колки льда. Сами по себе заголовки были настолько избиты, что граничили с пародией:

«Ушла, но не забыта».

«Мы никогда не прощались».

«Что бы ты ни делал, помни обо мне».

«Славно прожитая жизнь».

Итак, на последнем я остановилась. Не то чтобы мне понравилось само стихотворение, которое было мешаниной из рифмованных мелодраматичных строк. Но сама идея подходила для Дженни… Разве нет? Литературные опусы и красивые вещи доставляли ей удовольствие, и, сочетая то и другое, она сумела сделать невероятно успешную карьеру. Несмотря на то что ее счастливый брак оказался мифом, она обожала Сесили, и у нее был целый круг друзей и родственников, которые обожали ее.

В конце концов я решила не верить в то, что проблемы, которые были у Дженни, перечеркивали все прекрасное в ее жизни. И поэтому я, хотя и отказалась от мысли читать само стихотворение, прониклась его чувством.

Невзирая на то что передо мной стояло более сотни человек, многие из которых были и остались бы для меня чужими, то, что я написала, больше не казалось мне правильным. Я почувствовала, что у меня под мышками выступил пот, пока мой взгляд метался туда-сюда по карточке. Я видела только то, что пропустила.

– Дженни любила жизнь, – сказала я.

«Но для меня это было слишком, и я попыталась улизнуть».

У меня закружилась голова, я снова слышала ее голос.

«Не сходи с ума, – скомандовала я себе. – Это дает о себе знать твое горе».

Я снова посмотрела в карточку, в которую вцепилась, пытаясь сосредоточиться.

– Готовила ли она публикацию для своего веб-сайта, накрывала ли стол для званого ужина или просто отмечала в ком-то что-то хорошее, она привносила красоту во все, что делала.

«За исключением смерти, – произнесла она. – Даже я не смогла бы сделать это красиво».

– Она очень любила свою семью и друзей.

Я посмотрела на Мэтта.

«Но не своего мужа. По крайней мере, не так, как все думали».

– Я уверена, что все согласятся со мной в том, что она сняла бы с себя последнюю рубашку или отдала бы все до гроша прежде, чем вы попросили бы ее об этом. – Я посмотрела на Сесили, которая вновь стояла рядом с Мэттом и стоически смотрела на меня, прикусив дрожащую нижнюю губу. – Но больше всего на свете она любила Сесили. Для Дженни она была смыслом жизни.

«В конечном счете даже любви к дочери оказалось недостаточно для того, чтобы спасти меня».

Мой взгляд остановился на Соне, которая вытирала глаза шалью.

– Дженни была моей самой близкой подругой.

«Однако на самом деле ты не знала меня».

Я собиралась сказать, что Дженни была для меня образцом для подражания. Но, даже если ее голос был галлюцинацией, я все равно не могла солгать, не тогда, когда она, проникнув в мое сознание, дразнила меня правдой.

Я всегда старалась подражать ее позитивному отношению к жизни и ее пылкому желанию ценить то, что имеешь. Я продолжу следовать ее путем и в каждом человеке находить самое лучшее. Но я больше не завидую ее подходу к браку. Что касается ее с виду идеальной жизни, то как же я теперь могла восхищаться ею, зная, что она требовала, должно быть, огромного количества усилий для того, чтобы скрыть то, что изначально вообще не следовало скрывать.

Санджей наблюдал за мной. Когда наши взгляды встретились, я вспомнила о нашем разговоре в машине и о том, как он удивился, когда я дала волю чувствам. Он привык к тому, что я помалкиваю ради того, чтобы сохранять спокойствие в нашей семье.

Я чувствовала себя так, будто у меня в легких совсем не осталось воздуха. Дженни была не единственной, кто притворялся.

Наверное, я некоторое время молчала, потому что все смотрели куда угодно, только не на меня, словно давая мне возможность побыть наедине с собой.

Глубоко вздохнув, я положила карточку на пюпитр и сказала то, что, как мне казалось, Дженни хотелось бы услышать.

– Дженни научила меня тому, что доброта – это то, что нужно практиковать изо дня в день. Вместо того чтобы сдаваться перед трудностями, она побуждала меня по возможности изменять обстоятельства и помогать другим делать то же самое. Она вдохновляла меня на то, чтобы стать лучше, и мне до конца жизни будет не хватать ее.

Я вернулась к скамьям, стилизованным под церковные, с ощущением такой печали и такой усталости во всем теле, какой не испытывала никогда. Когда я подошла к своему месту, Санджей протянул мне руку. Опустив глаза, я увидела его длинные, изящные пальцы, идеально подходящие для хирурга, как все говорили, хотя теперь я понимала, что они больше приспособлены для печатания и игры на гитаре.

Взяв ладонь Санджея и крепко сжав ее, я села. С удивлением посмотрев на меня, он в ответ сжал мою руку. Мне в глаза сверкнуло золотое обручальное кольцо, которое я сама выбирала для него. Тогда мы были безумно влюблены друг в друга, тогда мы были супругами на всю жизнь. Я не смогла уловить момента, когда это перестало быть правдой, но то, что я притворялась, будто со мной все в порядке и наши отношения устаканятся сами по себе, не вернуло бы нас в прошлое.

В меня снова ударило рикошетом последнее СМС, которое написала мне Дженни. Впрочем, на этот раз я услышала, как она громко произнесла: «Если ты несчастлива, измени свою жизнь».

«Разве у тебя получилось?» — бросила я в ответ, возможно, более вызывающим тоном, чем сказала бы при других обстоятельствах. Но она мертва, умерла, рассуждала я (в той мере, в какой возможно рассуждать, ведя мысленный разговор с умершей подругой). А могла бы справиться с этим.

Прежде чем она ответила, я догадалась: Дженни не следовала своим собственным советам.

Но у меня еще не все было потеряно.

Глава 10

После поминальной службы мы с Санджеем поехали в дом Суит, где собралась их большая семья вместе с близкими друзьями. Я быстро забыла о воображаемых разговорах и навязчивых мыслях о своем браке, обмениваясь пустыми фразами о своей любимой подруге. Я не упоминала об обезболивающих лекарствах или о ее скрытой боли, поскольку, насколько я понимала, больше никто об этом не знал. Каким славным, добрым человеком была Дженни, твердили все в один голос, а я кивала, потому что это, слава богу, было правдой.

Но в разгар банального разговора с Джэл и ее мужем Тони я внезапно почувствовала, что больше не могу – не могу ни одной минуты. Я понимала, что не вправе раскрывать правды о том, что случилось, но я была больше не в состоянии уклоняться от гигантского пузырька с лекарствами, маячившего посреди комнаты, пока все высказывали дурацкие догадки, вроде того, что у Дженни, возможно, из-за какой-то генетической мутации произошла аллергическая реакция на безвредный в любом другом случае препарат. Я была на грани того, чтобы рявкнуть, что не было никакого безвредного препарата, когда заметила на кухне Санджея, наливавшего себе выпивку.

Извинившись, я бросилась к нему.

– Я должна уехать отсюда, – прошептала я.

– Мы пока не можем уехать, – прошептал он в ответ. – Мы только что пришли.

– Я знаю, но я не могу. Я на грани срыва. – Практически я уже перешла в режим срыва, но скоро это стало бы очевидным.

Он посмотрел на меня. Вероятно, у меня был обезумевший взгляд, и я выглядела как сумасшедшая, какой и ощущала себя, потому что он сказал:

– Хорошо, мы скажем, что ты неважно себя чувствуешь. Давай попрощаемся со всеми.

Когда он ушел, чтобы разыскать Мэтта, я поднялась на второй этаж, туда, где в последний раз видела Сесили. Она была в своей комнате и лежала в кровати, спрятавшись под стопкой одеял. Рядом с ней сидела Кимбер и тихо говорила ей что-то ласковое. Они с Дженни часто конфликтовали, но у матери Дженни всегда находилось для меня доброе слово, и она любила проводить время с Сесили, которую не раз забирала к себе на каникулы. «Как ужасно, – подумала я, – что ей пришлось пережить смерть своей дочери».

– Привет, Пенелопа, – тихо проговорила Кимбер. – Для Сесили наступили тяжелые времена.

– Я понимаю. Сесс? – сказала я, стоя у изножья кровати. – Ты здесь?

Она взглянула на меня из-под одеял.

– Сегодня трудный день, да? – сказала я. Завтра тоже будет трудно. И на следующей неделе, и в следующем месяце, и еще года два. И хотя в какой-то момент станет легче, Сесили, возможно, покупая свадебное платье, внезапно расплачется, потому что хорошие подруги не могут заменить одну-единственную женщину, которой больше нет на этом свете.

Ее голубые глаза остекленели от слез.

– Я скучаю по мамочке.

– О, милая, я знаю. Я тоже скучаю, – сказала я. – Очень скучаю. Я понимаю, что я – не твоя мамочка, но я буду здесь, с тобой, когда бы я ни понадобилась тебе – и я говорю правду. Я буду рядом так часто, что надоем тебе. Ты тогда скажешь: «Тетя Пенни, пожалуйста, уйди из моего дома, потому что я больше не могу тебя видеть». Но я все равно вернусь.

Уголки ее губ приподнялись, и я улыбнулась ей.

– Твоя мамочка очень любила тебя, Сесс, – сказала я. – И мы все тоже любим тебя. Твой папочка и бабуля Кимбер, и дедуля Пол, и Нанна, и дедушка Джо, и твои тети, и дяди, и Стиви с Майлзом, и все остальные. Тебе будет тяжело, я не стану говорить, что не будет. Но мы окружим тебя своей огромной любовью.

Сесили шмыгнула носом.

Я замолчала, раздумывая, что еще сказать. Да, она может это услышать, решила я.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе, что моя мама ушла из дома, когда мне было шесть лет?

– Ушла из дома? – сказала она.

– Она решила оставить нашу семью, – сказала я. – С тех пор я ничего не слышала о ней и ни разу не видела ее.

Когда Сесили подрастет, возможно, я расскажу ей все, как было. Вскоре после того, как я окончила среднюю школу, моя мать, после десятилетнего забвения, попыталась снова занять место в моей жизни. Казалось, она искренне раскаивалась – несчастное детство привело к тому, что она приняла ужасное решение, утверждала она. Но она готова стать матерью, которой должна была быть все эти годы.

Я купилась на это. Так сильно купилась, что, когда два месяца спустя она уехала в Аризону с мужчиной, с которым только что познакомилась, и перестала отвечать на мои звонки, я действительно задумалась – в первый и единственный раз, – стоит ли продолжать жить. Потому что если моя собственная мать не любит меня, то кто тогда полюбит?

Но ситуация, в которой оказалась Сесили, была намного хуже. Потому что она не могла тешить себя надеждой, что Дженни однажды ворвется к ней в дверь. Нет, как бы ни сложилась в будущем жизнь Сесили, одно было неизменно: она больше никогда не увидит свою мать.

– Моя мамочка никогда бы этого не сделала, – возмущенно сказала Сесили.

– Я в этом уверена, – согласилась я. – Твоей маме больше всего на свете хотелось быть рядом с тобой. – Я стремилась успокоить Сесили, но оказалось, что эти слова утешили и меня саму.

Вопреки своему намерению сбежать, я просидела с Сесили больше часа, рассказывая ей истории о Дженни, читая книги и поглаживая по спинке до тех пор, пока она не уснула. Тогда я сказала Кимбер, которая хотела задержаться в городе, по крайней мере, на следующую неделю, чтобы она позвонила мне, если ей что-то понадобится.

Санджей припарковался посреди улицы перед домом Суит. Сев в машину, я уставилась в окно, а он включил зажигание. Лужайка перед домом была свежескошенной, на крыльце стояли керамические горшки с цветущими растениями. Входная дверь была открыта, через нее было видно, что дом полон людей, всех тех, кого любила Дженни. Кто ничего не знал, мог бы подумать, что у нее торжество.

Внутри меня снова закипела знакомая злость. Умышленно или нет, но Дженни оставила Сесили, а этого не должно было случиться. Дженни была очень умным человеком. Даже если она не понимала, насколько опасны лекарства, которые она принимала, у нее были возможности для того, чтобы получить помощь.

Почему она говорила мне, что я должна изменить свою жизнь, но при этом не смогла признаться себе в том, что тоже должна сделать это? Почему она не смогла сказать: «Я в бедственном положении»?

«Все хотели, чтобы я была идеальной», – услышала я ее голос. Я развернулась к заднему сиденью, почти уверенная в том, что увижу ее там. Но там были только два обсыпанных крошками детских кресла и обертка от шоколадного батончика.

Может быть, она права, согласилась я. Многие из ее читателей тщательно изучали каждое ее слово или фотографию, и ей регулярно выговаривали за самые невинные вещи, например, за то, что она разместила селфи без макияжа. Год назад она случайно наткнулась на форум, целью которого было высмеять блогеров и так называемых «лидеров социальных сетей», в том числе и ее.

– Они называют меня Слащавой дурочкой[7]7
  Фамилия Дженни – Sweet – переводится с английского как «сладкий, слащавый».


[Закрыть], – сказала она мне, то ли возмущенная, то ли готовая расплакаться. – Они говорят, что я слащавая и неестественная.

И теперь мне, разумеется, хотелось молить Бога о том, чтобы я тогда не отмахивалась от ее замечаний о завышенных требованиях Мэтта к их дому и жизни.

Когда Санджей свернул на повороте и живописный дом Суит исчез за моей спиной, я впервые задалась вопросом, думала ли Дженни, что я тоже хотела видеть ее идеальной.

Потом меня посетила еще более тревожная мысль:

«Что, если так оно и было?»