Текст книги "Между прошлым и будущим"

Я продолжала играть, удивленная тем, что Финн в нужное время переворачивал страницы нот, пока пьеса не закончилась. Я задержала ногу на сустейн-педали дольше, чем следовало, пытаясь заставить ноты подольше повисеть в комнате, словно задерживая гостей после давно закончившейся вечеринки.

Лишь после того, как я сняла ногу с педали, мы смогли услышать стук, доносящийся из комнаты Хелены. Я закусила губу и с виноватым видом посмотрела на Финна.

– Знаю, это было ужасно. Если бы у меня была трость, я тоже от возмущения барабанила бы ею по стене.

Удивительно, но он даже не поморщился.

– И вы хотите сказать, что исполняли это в первый раз?

Я кивнула.

Он перевел взгляд на ноты, стоящие на пюпитре, а потом снова взглянул на меня.

– Это было потрясающе, – тихо сказал он.

Стук раздался снова, и мы оба посмотрели в сторону холла.

– Думаю, надо сходить, узнать, что она хочет, – сказал Финн. Я бы рассмеялась, уловив панические нотки в его голосе, если бы сама не была в таком же состоянии.

– Пожалуй, я пойду с вами, – сказала я, поднимаясь со скамьи.

Очень медленно, словно нашкодившие школьники на пути в кабинет директора, мы прошли через кухню в спальню Хелены. Тери Уэбер сидела на стуле у кровати и вязала нечто, напоминающее свитер. Она со смущением взглянула на нас, когда мы вошли.

– Я хотела пойти за вами, но мисс Жарка настояла, что лучше привлечь ваше внимание с помощью трости.

Спицы в руках сиделки продолжали стучать друг о друга, она через силу улыбнулась. Отложив вязание, сестра Уэбер встала и склонилась над кроватью, где сидела Хелена, уставившись на поднос с едой.

– Вы уверены, что закончили есть? Это куриный суп, приготовленный по рецепту моей матери. Вообще-то я собираюсь получить на него патент, потому что это действительно чудодейственное средство, которое может вылечить все, что угодно – от депрессии до грибка ногтей.

Хелена молча перевела на нее взгляд, а затем привычным движением обеими руками оттолкнула от себя поднос. Именно тогда я в первый раз обратила внимание на ее скрюченные пальцы с распухшими суставами, которые больше не могли распрямляться. Наши глаза встретились, и на память пришли слова Финна. Хелена словно сливалась с музыкой, когда играла. Именно в тот момент я невольно почувствовала сострадание к старухе и начала понимать всю глубину ее горя.

Сестра Уэбер с поджатыми губами подняла поднос и вышла из комнаты в кухню, но Хелена смотрела только на меня.

– Это было ужасно, – медленно произнесла она с еще более выраженным акцентом. Видимо, когда ее охватывали эмоции, в речи проявлялась память о родном языке.

Несмотря на то что я сама так считала и даже высказалась точно так же, я невольно почувствовала себя оскорбленной.

– Я играла с листа. И потом, я никогда раньше не слышала, как исполняется эта вещь…

– Никогда… больше… это… не играйте. – Она делала паузу после каждого слова, словно пытаясь переводить с другого языка. Казалось, она полностью потеряла способность бегло говорить по-английски.

Финн даже вздрогнул от удивления.

– Я… больше… никогда… не желаю… это… слушать.

Я была поражена, увидев, что из глаз старухи хлынули слезы, и тут вдруг до меня дошло, что ее нежелание слышать эту пьесу ни в коей мере не связано с моей манерой исполнения.

– Простите меня, – произнесла я, опустив глаза и разглядывая руки, так как не в силах была видеть ее слез.

– Эта пьеса принадлежит к сокровищам венгерской культуры, а вы ее изуродовали.

Она снова обрела контроль над своим голосом, и, подняв глаза, я с удивлением обнаружила, что слезы в ее глазах исчезли без следа. Но я их точно видела, и эти слезы говорили о том, что сердце этой женщины переполнено переживаниями, причину которых я пока не могла понять.

– Прошу прощения, – снова повторила я, невольно выпячивая подбородок. – Вы же не уточнили, какие произведения вы запрещаете мне играть.

Ее глаза сверкнули, и я даже подумала, что она, вероятно, испытывает удовольствие, играя на моих нервах.

– Уверена, что их число будет увеличиваться, но, пожалуйста, поместите «Csárdás» в начало списка.

– Вот и замечательно, – холодно произнесла я. – Обещаю, я не буду играть эту пьесу, но только в том случае, если вы никогда больше не будете просить меня исполнить «Ноктюрн до минор» Шопена.

В ее глазах снова появился проблеск гнева или, может быть, изумления – сложно было судить о природе этих эмоций.

– Посмотрим, – услышала я в ответ.

– Разумеется, – согласилась я. – Посмотрим.

Я направилась к двери.

– Мне нужно выйти на свежий воздух. Пойду, пожалуй, прогуляюсь. А вы в это время подумайте, чем хотите заняться, когда я вернусь.

– Вообще-то на улице дождь, – заявила старуха с явным злорадством в голосе.

– Не сахарная, не растаю, – парировала я.

Я уже была на кухне, когда она вдруг ехидно сказала:

– А вот злая ведьма из страны Оз растаяла, когда промокла.

Я не остановилась, пока не вышла на воздух и не оказалась в палисаднике перед крыльцом. Я подняла голову, подставляя лицо дождю, и неожиданно громко рассмеялась.

Глава 12

Джиджи нашла меня сидящей в одном из кресел-качалок на террасе и сунула мне в руки большое мягкое полотенце.

– Вот, держите. Папа сказал, вам это может понадобиться.

Я подняла голову и взглянула на нее сквозь мокрые волосы, с которых капала вода, потом завернулась в мягкую ткань и принялась вытирать волосы концами полотенца. Девочка опустилась в соседнее кресло-качалку, ее босые ноги не доставали до земли.

– Мне тоже нравится тут сидеть, когда надо подумать над проблемами, – серьезно сказала она.

Я собиралась было поинтересоваться, какие проблемы могут быть у десятилетней девочки, но потом вспомнила о ее болезни.

– Ну и как, помогает? – спросила я с сочувствием.

Она серьезно кивнула.

– Так же, как и это. – Она подняла руку и продемонстрировала нечто размером с ее кулачок, завернутое в бумажную салфетку.

– А что это такое?

– Шоколадные пирожные. Сестра Уэбер испекла. – Джиджи взяла одно маленькое пирожное, а остальные передала мне вместе с бумажной салфеткой.

– Ты очень умная маленькая девочка, Джиджи. Тебе кто-нибудь уже говорил это?

Она просияла и стала поразительно похожа на отца в те редкие моменты, когда он улыбался.

– Да, мэм. Пару раз говорили.

Я засмеялась, а потом с удовольствием откусила шоколадное пирожное.

– Потрясающе! Сестра Уэбер, несомненно, понимает толк в готовке.

– Это вы еще не пробовали ее печенье с шоколадной крошкой. Это просто сказка! Если хотите, я сделаю вид, что у меня плохое настроение, и она тут же приготовит его.

Я чуть не засмеялась, но рот, к счастью, был полон пирожным. Проглотив, я сказала:

– Отлично. Шоколадные пирожные ей явно удались.

Девочка задумчиво посмотрела на меня.

– Знаете, вы мне очень напоминаете тетушку Бернадетт. Думаю, поэтому вы и нравитесь тете Хелене.

Я чуть не подавилась кусочком пирожного.

– Сдается мне, я все же не слишком ей нравлюсь.

– На самом деле это не так. Если бы вы ей не нравились, она бы просто не обращала на вас внимания.

Несколько мгновений я сидела, уставившись на девочку. Потом спросила:

– Ты сама так решила?

– Да, мэм. Думаю, папа тоже это очень скоро поймет. Он обычно на все реагирует медленнее, чем я.

Я некоторое время сидела, покачиваясь в кресле. Дождь уже прекратился, и сквозь прорехи в облаках осторожно проглядывало солнце. Оно освещало крышу крыльца, с которой падали слезы дождя, и дальний луг с высокими травами, который вел к причалу и широкой бухте с мутной водой, лежащей совсем близко к реке. Все это напомнило мне о тех временах, когда мы с Люси после шторма залезали в плоскодонную лодку и бороздили волнующиеся непредсказуемые воды в поисках тайных сокровищ, которые стихия могла поднять на поверхность со дна. Я мечтала найти пиратские сокровища, или послание в бутылке, или хотя бы скелет утопленника, но все, что нам попалось, – это старый башмак и мертвая змея. По мере взросления я начинала понимать, что именно волнующее ожидание чего-то неизведанного и чудесного толкало меня на поиски, а после смерти отца почувствовала тягу к риску и опасности. И по прошествии стольких лет я все еще чувствовала зов реки и бухт с их высокими приливными волнами, которые словно говорили мне, что, хотя ландшафт моей жизни и изменился до неузнаваемости, все же в ней есть вещи, остающиеся неизменными.

Я повернулась к Джиджи.

– А что именно во мне напоминает тебе Бернадетт?

Она пожала плечами.

– Ну в основном то, как вы разговариваете с тетушкой Хеленой. Большинство людей – это, конечно, не касается нас с папой – побаиваются ее. А вы нет. Вы говорите ей то, что думаете. И не потому, что хотите ее обидеть. Просто потому, что говорите то, что действительно чувствуете.

Она замолчала, возможно, чтобы перевести дыхание. Джиджи тараторила так быстро, что мне приходилось сосредотачивать на ее словах все свое внимание, чтобы не упустить ее мысль.

– А еще мне кажется, что вы ей нравитесь из-за музыки. Я имею в виду то, как вы играете на рояле.

Я смотрела вниз, на реку, тускло поблескивающую в солнечных лучах, пробивающихся сквозь облака, и думала, что ее воды все еще тщательно хранят свои тайны.

– То есть?

Она соскользнула со стула и легонько прикоснулась пальцем к пуговице у меня на груди, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Ее темно-серые глаза пристально смотрели на меня, словно заглядывая в душу.

– Вы чувствуете музыку здесь, своим сердцем. Пальцы стучат по клавишам, но музыка рождается у вас здесь.

Она отошла от меня и снова забралась в кресло.

– Мадам ЛеФлер то же самое говорит о танце, поэтому не хвалите меня за то, что я сама это придумала.

Я была слишком поражена, чтобы рассмеяться. После минутной паузы я сказала:

– Почему ты так думаешь? Первая пьеса, которую я играла, был военный марш, и я не исполняла его уже много лет. А вторая вещь, скажем прямо, не удалась.

На ее лице снова появилась ослепительная улыбка.

– Потому что, когда вы играли, у меня отозвалось здесь. – Она прижала обе ладошки к груди. – Мадам ЛеФлер говорит, это признак того, что перед нами истинно прекрасное произведение искусства.

То самое тяжелое, почти забытое чувство снова шевельнулось в моей груди, словно неведомое существо, пробуждающееся от зимней спячки. Я все еще раздумывала, что на это сказать, когда наше внимание привлек шелест машины, движущейся по подъездной дорожке. Я перестала раскачиваться в кресле, встала и, подойдя к ограде террасы, сразу же узнала машину, медленно движущуюся по рытвинам и лужам.

Джиджи соскользнула с кресла.

– Пойду скажу папе, что у нас гости.

Она скрылась в недрах дома до того, как я успела сказать ей, чтобы она не беспокоилась, потому что я узнала, кто был этот неожиданный посетитель и к кому он на самом деле направлялся.

Я была уже на нижних ступеньках террасы, когда Глен вылез из машины.

– Надеюсь, ничего не случилось? С Евой и ребенком все в…? – К горлу подступила тошнота, и я даже не смогла закончить предложение.

Он сунул большие пальцы в передние карманы джинсов.

– Все нормально, не стоит ни о чем беспокоиться. – Он подбросил камушек носком ботинка, стараясь скрыть свое смущение. – Мне сегодня не надо было идти на работу, и мы все решили, что мне будет неплохо сюда съездить и проверить, все ли с тобой в порядке.

– Кто это – «мы»? – Я почувствовала, что невольно тянусь к нему – привычка, от которой я никак не могла избавиться.

– Как кто? Твоя мать и Ева беспокоятся из-за того, что ты согласилась на эту работу, ничего практически о ней не зная, вот я и вызвался сюда подъехать, чтобы удостовериться, что все нормально.

Я шагнула к нему.

– Значит, ты обо мне беспокоился?

– Разумеется. Что мы знаем об этом парне? Он притащил тебя в этот дом, где неизвестно, что происходит. Ведь здесь человек умер, разве не помнишь? Вот я и хотел проверить, не случилось ли чего с тобой.

– Здравствуйте, рад вас снова видеть.

Мы обернулись и увидели, как из передней двери выходит Финн с профессиональной отстраненной улыбкой на бесстрастном лице.

Глен подошел к нему, и они пожали друг другу руки. Было заметно, что мужчины оценивают друг друга, и я невольно подумала, что они похожи на бродячих псов, которых мне не раз приходилось видеть, выясняющих, кто будет вожаком стаи. Глен отступил ко мне, а Финн остался на крыльце, словно каждый обозначил свою территорию.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросил Финн, и у меня возникло подозрение, что он ненароком услышал часть разговора, когда Глен упомянул, что в доме кто-то умер и вообще происходит что-то подозрительное.

– Просто решил подъехать, чтобы посмотреть, как Элеонор справляется с новой работой. Позвонить некуда, а ее мать и сестра просто места себе не находят от беспокойства.

Финн подошел к самому краю крыльца и непринужденно облокотился на ограду, но от меня не укрылось его раздражение.

– Благодарю за то, что напомнили. Я только что купил айфон для Элеонор и предоставил ей корпоративный номер, чтобы с ней можно было связаться, где бы она ни находилась. Телефон у меня в портфеле, и я непременно передам ей его сегодня вечером.

Финн выпрямился, и я в какой-то момент вдруг вообразила, что он собирается пригласить Глена зайти в дом. Эта мысль привела меня в ужас. Но вместо этого Финн повернулся ко мне.

– Хелена проснулась и просит вас прийти к ней. Она хочет, чтобы вы ей что-нибудь почитали.

– Мне самой выбрать книгу?

– Не стоит беспокоиться. Она уже послала Джиджи за книгой, которая ее интересует.

Поворачиваясь к Глену и глядя ему в лицо, я произнесла:

– Вот видишь, со мной все в порядке. Тем не менее спасибо за проявленную заботу.

Я помолчала немного, выжидая, когда уйдет Финн, чтобы поговорить с Гленом наедине.

Однако Финн не стронулся с места.

Глядя Глену в глаза, я сказала:

– Я тебе позвоню со своего телефона, чтобы ты сохранил номер.

Я улыбнулась, не в силах скрыть от него, как я рада, что он приехал сюда, что думал обо мне, беспокоился и хотел проверить, все ли у меня в порядке. Я вовсе не хотела чувствовать благодарность, пытаясь отбросить те чувства, которые испытывала к нему, но остановить их было невозможно, как приливы и отливы, вызываемые магией луны.

– Вот и отлично, – сказал он, направляясь к машине. – Увидимся позже. Нам ждать тебя к ужину?

Тут снова раздался голос Финна:

– Мы собирались поужинать здесь.

Глен слегка скривился, глядя на Финна. Повернувшись ко мне, он сказал:

– Конечно. Увидимся позже. – Глен помахал рукой, сел в машину, развернулся и уехал гораздо быстрее, чем приехал сюда.

Я довольно долго смотрела ему вслед, просто чтобы не встречаться с Финном взглядом.

– Полагаю, мне стоит помочь Джиджи найти книгу для Хелены, – сказала я, не поворачивая головы.

Ответа не последовало, и я неохотно заставила себя посмотреть на него. Глаза его потемнели и стали такого же серо-стального цвета, как грозовые облака, которые все еще упрямо висели в небе и никак не хотели уходить, словно дети, не желающие вечером отправляться в постель. Я покраснела до корней волос и нарочито медленно стала подниматься по ступенькам, всем своим гордым видом давая ему понять, что никогда не опущусь до того, чтобы влюбиться в мужа собственной сестры, что бы он там обо мне ни думал.

– Вы даже не спросили меня, какую именно книгу хочет почитать тетушка Хелена.

Не знаю, что я ожидала услышать, но уж точно не это. Я нахмурила брови.

– Действительно. И что же это за книга? – спросила я, внезапно охваченная неясным беспокойством.

Один уголок его рта приподнялся, словно Финн с трудом подавил улыбку.

– «Волшебник страны Оз».

Я не удержалась и издала совершенно неприличный смешок, но, честно говоря, испытала при этом немалое облегчение.

– Это замечательно, – кивнула я, когда Финн открыл переднюю дверь, чтобы пропустить меня в дом. – Могу изобразить венгерский акцент, когда буду читать ту самую часть про злую колдунью.

Финн рассмеялся, следуя за мной, и я подумала, что нечасто слышала его смех. Он был явно расположен ко мне, и оставалось только надеяться, что он забыл, как я невольно потянулась к Глену, словно цветок к солнцу, а главное – то, как встретил меня в баре Пита, флиртующей с мужчиной с печально опущенными плечами и лицом неудачника. Но я тут же вспомнила его мрачный взгляд и с грустью подумала, что вряд ли у него такая короткая память.

Я оторвала глаза от книги и даже зажмурилась от удивления при виде стрелок часов, стоящих на прикроватной тумбочке. Хотя я раз двадцать смотрела «Волшебника страны Оз» по телевизору, мне раньше никогда не приходилось читать ставшую классикой книгу Фрэнка Баума. Видимо, волшебная сказка увлекла меня гораздо больше, чем моих слушателей, – оказалось, что я читала вслух уже почти два часа подряд.

Хелена лежала, откинувшись на кружевные подушки, и слегка посапывала. Я воспользовалась возможностью лучше рассмотреть ее, пока никто не видит, и впервые обратила внимание на все еще гладкую кожу, высокие скулы и изящно изогнутые брови. Волосы ее были совсем седыми, с желтоватыми прядями, но все еще густыми и пышными, и я внезапно не без удивления поняла, что когда-то она, вероятно, была очень красивой женщиной.

Однако ее физическую красоту в моих глазах портили не только прожитые годы и предвзятое отношение ко мне. Было такое впечатление, что на ней лежит какая-то тень, словно в объектив камеры вставили фильтр, чтобы сделать фотографию четче и красивее, но добились противоположного эффекта. Я невольно отпрянула от Хелены, вжавшись в спинку стула. Мой разум отказывался приподнимать завесу над чужими тайнами, я не желала знать, что заставляет Хелену хмуриться во сне и почему Бернадетт перестала играть на рояле. Мои собственные тени глубоки и мучительны, и я чувствовала, что могу потерять себя, если погружусь в чужие.

Мой взгляд опустился к подножию кровати, где свернулась калачиком Джиджи, которая тоже присутствовала при чтении сказки. Она мирно спала, и ее узкие плечики поднимались и опускались, а на губах играла улыбка. Я знала, что младенцы улыбаются во сне, но мне всегда казалось, что детишки постарше уже теряют способность разговаривать с ангелами.

Громкое всхрапывание привлекло мое внимание к Тери Уэбер, которая притащила в спальню стул из кухни и, энергично работая спицами, вязала свитер, пока я читала. Сейчас она спала, наклонившись вперед, а вязание лежало у нее на коленях. Стараясь не шуметь, я закрыла книгу, накрыла спящую Джиджи шерстяным пледом и вытащила одну из подушек из-под головы Хелены, чтобы она могла лечь удобнее. Забирая вязание с колен сестры Уэбер, я впервые обратила внимание на граммофон, стоящий в углу на небольшом столике. Я его раньше не замечала, потому что его закрывала открытая дверь шкафа, на полке которого стоял телевизор. Но, когда сестра Уэбер принесла стул из кухни, ей пришлось закрыть эту дверцу.

Я никогда раньше не видела граммофон так близко. Он оказался больше, чем я ожидала, – тщательно отполированный медный рожок шириной около фута с половиной и примерно такой же высоты. Он стоял на прямоугольной деревянной основе с медной ручкой на боку. Рядом в глубокой круглой соломенной корзинке лежала груда пластинок в тонких пожелтевших обложках. Мне хотелось их просмотреть, чтобы понять, какую музыку предпочитает Хелена, но я не могла это сделать, не потревожив сиделку.

Пользуясь тем, что меня никто не видит, я не спеша изучала комнату, разглядывая бледно-голубые стены и тяжелые ажурные шторы, которые явно были совсем с другого континента и даже из другой эпохи. Вплотную к стене стоял небольшой туалетный столик со множеством косметики и духов. Столик, как и стул рядом с ним, был покрыт тяжелой бархатной тканью лилового цвета, складки которой эффектно ниспадали почти до пола. Драпировка была старой и выцветшей, но все еще сохраняла роскошный вид, достойный королевской спальни.

Комната Хелены сильно отличалась от спальни ее сестры. Мне хотелось знать, как раньше выглядела комната Бернадетт, ведь по ее убранству можно было бы судить о личности хозяйки. Интересно, как две таких разных сестры могли быть настолько близки духовно? Я тут же подумала о нас с Евой, обо всех этих годах, что отделяли наше детство от нынешнего существования. О том, что время обладает способностью захлестывать жизни людей, словно вышедшая из берегов река, сметая воспоминания, которые потом оседают на дне, покрываемые песками забвения.

Я с удивлением отметила, что в этой комнате на стене висела одна-единственная картина размером одиннадцать на четырнадцать дюймов, изображающая Моисея. Написавший ее художник, как и время создания, были мне неизвестны. Подобно всем другим картинам в этом доме, полотно слегка обвисло в раме, и вся красота образов омрачалась неровно падающим светом. Я наклонила голову, пытаясь понять, что же такого странного было в этой картине, но так и не разобрала, однако мой взгляд постоянно возвращался к ней в надежде найти ответ на мучающий меня вопрос.

Я потянулась, чтобы размяться, и услышала, как у меня заурчало в животе. Из кухни доносились соблазнительные запахи, и мне стало интересно, кто позаботился об ужине и поставил мясо в духовку.

Пройдя на цыпочках по комнате, я вошла в кухню, где никого не оказалось. На стойке лежал смятый прямоугольный кусок фольги со следами соуса «Маринара». Я принюхалась и уловила явный запах чеснока и сыра. Действительно, Тери спрашивала меня, люблю ли я лазанью, но я знала, что она не покидала комнату Хелены, чтобы заранее положить ее в духовку.

Прислушиваясь к тишине спящего дома, я медленно вышла в холл, заглянула в столовую и музыкальную комнату, но там, как и на кухне, тоже никого не было. Я уже было собиралась вернуться на застекленную террасу, но все же решила проверить, здесь ли машина Финна. Я открыла переднюю дверь и от удивления замерла на пороге.

В одном из кресел-качалок сидел Финн. Он был так сосредоточен на своем занятии, что не сразу заметил мое появление. Перед ним стояло другое кресло-качалка, на котором лежал лист бумаги, и он складывал его точно по диагонали. У его ног отчаянно звонил «Блэкберри», но Финн не обращал на телефон ни малейшего внимания.

– Вы складываете бумажный самолетик?

Было видно, что я застала его врасплох, Финн растерялся, но тем не менее тут же вспомнил о хороших манерах и поднялся на ноги, произнеся с лукавой мальчишеской улыбкой:

– Вы застали меня на месте преступления. Никак не могу отделаться от этой дурацкой привычки.

Тут он наконец соизволил обратить внимание на звонящий телефон, поднял его и, взглянув на дисплей, напечатал какое-то сообщение, а затем сунул мобильник в карман.

– Они все еще спят?

Я посмотрела на него с подозрением.

– А откуда вы знаете, что они уснули?

– Потому что, когда я заглядывал в комнату в последний раз, они спали без задних ног. А вы, как мне показалось, были так увлечены сказкой, которую читали, что я не стал вам мешать.

Я усмехнулась.

– Благодарю. И спасибо, что не забыли поставить в духовку лазанью.

Он жестом указал на кресло-качалку, стоявшее рядом, и я без колебаний приняла его приглашение. Постукивая длинными пальцами по подлокотнику кресла, он сказал:

– Смею заметить, вам еще надо поработать над венгерским акцентом. Но, увы, тут я вам не помощник. Помнится, я как-то пытался сымитировать акцент тетушки Хелены, но получил такую взбучку, что оставил эти попытки раз и навсегда.

Я передвинула кресло поближе к ограде, затем сбросила сандалии и положила ноги на перекладины. Он странно посмотрел на меня, и я уже собралась было опустить ноги, как вдруг он сбросил ботинки и последовал моему примеру. Его ноги были длиннее моих, и он был вынужден слегка отодвинуть кресло.

Улыбнувшись, я сказала:

– Если бы я знала, как пользоваться камерой моего нового айфона, я бы сделала снимок и отослала бы его прямо в офис на электронную почту Кэй.

Его лицо вдруг посерьезнело.

– Не думаю, что сотрудникам это понравилось бы.

Я не ожидала такого ответа.

– Что вы имеете в виду?

Он уставился на незаконченный самолетик в своей руке.

– Я – старший партнер в компании, который каждый день общается с сотрудниками. Работодатель, который выписывает им зарплату. Важно поддерживать определенный имидж, чтобы все понимали, что дела фирмы идут как надо и у них надежные руководители. Меня учил этому отец, а его – мой дед.

Я кивнула в знак понимания, но теперь-то я знала, что под строгим деловым костюмом из тонкой шерсти скрывается человек, который хочет сидеть, закинув босые ноги на решетку ограды, и складывать бумажные самолетики.

Некоторое время мы сидели молча, слушая стрекотание цикад и пение птиц, приветствующих окончание дня, солнце начало плавно опускаться в воды бухты. В сумрачном вечернем свете Финн снова занялся самолетиком, его изящные пальцы ловко загибали края бумаги, складывали ее и надрывали в нужных местах.

Я опустила ноги и пододвинула кресло поближе к нему, чтобы получше рассмотреть процесс рождения самолетика.

– Кто вас этому научил?

– Моя мать, – ответил он, не поднимая головы.

Я не могла скрыть удивления. Между тем он продолжал:

– Она всегда поощряла, когда я занимался тем, что меня действительно интересовало, независимо от того, что думал на этот счет мой отец. Именно она купила мне первый игрушечный авиаконструктор и первое руководство по изготовлению бумажных самолетиков. Она всегда сидела со мной, и мы вместе ломали голову над каждой моделью.

Он взял свое творение в руки.

– Готово! – сказал он, поднимая самолетик, чтобы я могла его разглядеть. – Это моноплан «Фоккер» – истребитель времен Первой мировой войны.

Мне вдруг захотелось захлопать в ладоши, я снова ощутила себя ребенком.

– Это просто потрясающе! И вы умудрились создать это великолепие из простого листка бумаги!

Он смущенно кивнул.

– Да. И если бы у меня были ножницы, он выглядел бы еще лучше. Более аккуратным, что ли. Впрочем, и так сойдет.

– Можно посмотреть?

Он положил самолетик мне в руки, и я подняла его на уровень глаз, держа в оранжевом свете, который еще лип к небесам, словно сахарная вата. Крылья и хвост были так искусно сложены, что если бы я вздумала его разобрать, то вряд ли смогла бы сложить снова. Я оглянулась на Финна.

– А он может летать?

– Сейчас проверим.

Я последовала за ним по влажной траве, ноги быстро промокли. В свете сумерек мы направились к причалу – к тому самому месту, где берег плавно переходил в заводь.

Финн посмотрел на самолетик в руке, поправил пару складочек с таким видом, словно ему не хотелось расставаться со своим творением. Потом серьезно взглянул на меня.

– Мать всегда говорила, что нужно загадать желание, прежде чем запустишь самолет в воздух.

– И вы загадываете? – спросила я тихим голосом, потерявшимся среди стрекотания сверчков и криков ночной цапли.

Финн покачал головой.

– Больше не загадываю, – ответил он и повернулся к реке. – Ну как, готовы?

– Готова, – кивнула я.

Он отвел руку назад и медленным, но уверенным движением запустил самолетик в воздух. Мы смотрели, как его подхватил порыв ветра, и бумажные крылья плавно заскользили над струящейся водой. Я затаила дыхание и неожиданно обнаружила, что невольно скрестила пальцы, как будто это могло помочь самолетику пересечь бухту и достичь сырого луга с зарослями спартины, который простирался на другом берегу.

Внезапно со стороны океана в нашу сторону подул сильный ветер, и самолетик начал вихлять в воздухе, словно засомневавшись, стоит ли держать высоту. Он рыскал вправо и влево, пытаясь выправить траекторию полета, но тут порыв ветра снова подхватил его и швырнул в воду, где он и нашел свою бесславную гибель.

Мы стояли, не произнося ни слова, и смотрели, как течение уносило от нас самолетик и он постепенно погружался в воду, пока не исчез из виду. Наконец Финн повернулся, чтобы уйти, и я последовала за ним в дом в полном молчании, думая, что, если бы мы загадали желание, это помогло бы самолетику удержаться в воздухе и улететь в неведомые края. Интересно, какое желание загадал когда-то Финн и почему после этого он перестал загадывать?

Дверь на крыльце открылась, и на пороге появилась Джиджи. Она стояла там в ореоле света, словно маяк, указывающий нам обратный путь к дому, и ночная цапля издала протяжный крик, словно желая нам спокойной ночи.