Текст книги "Однажды в Лопушках"

Глава 20 Про живых, мертвых и тех, которые посередине, повествующая

Самые интересные истории те, которые никому-то и рассказать нельзя.

Жизненное наблюдение одного очень опытного репортера

К тетке я пробиралась бочком, осторожненько. Не то чтобы мне запрещали гулять, скорее уж я опасалась разбудить Васятку, который ныне был более тихим, нежели обыкновенно, что и вызывало некоторые опасения.

Тетка, как я надеялась, не спала. Сидела у окна, распустивши волосы, их и чесала простым гребешком. Гребень-то простой, а вот волосы – тяжелые, когда-то светлые – я помню – ныне они потемнели, и появились в косе первые серебряные нити, которые её ничуть не портили.

– Нагулялась? – поинтересовалась тетка тихо.

– Ага…

А маму я не помню. Вот совершенно. Нет, тетка показывала мне снимки и её, и её со мною, и нас втроем. Но… снимки – это совсем-совсем не то. Так что, матушку свою я не помню.

Косу же теткину – распрекрасно.

И голос её звонкий. Смех… она давно не смеялась. Почему?

– Ксюха сказала, что родники травят. И лес тоже травят, – сказала я, удержав вопрос, задавать который права не имела.

Тетка нахмурилась.

– Она видела. И… вправду травят. Ксюха воду позвала, и та черной с волос скатилась, – все-таки рассказывать я не умела. – А Линка думает, что собираются лес извести. Лишить статуса заповедника, а там оборотни уйдут и нас всех…

Я махнула рукой.

Стало грустно.

Надо же, было время, когда я полагала Лопушки самым что ни на есть крайним краем мира, за который дальше и падать-то некуда. Мечтала уехать. Сбежать и никогда-то не возвращаться. Вот ведь… а теперь страшно от мысли, что у тех, у других, может получиться.

– И еще сказала, что срок пришел. Вода устала хранить. А что – не сказала. Там и вправду клад? В бочаге? – последние слова я произнесла вовсе шепотом.

Вдруг да Васятка сквозь сон услышит. Слух у него больно избирательный.

Тетка усмехнулась.

Вздохнула.

И тихо произнесла:

– Пойдем, покажу что-то… – она поманила за собой.

Вышли мы в пристройку, где тетка травы сушила. Не только сушила, конечно, еще разбирала, сортировала, терла и составляла настои, варила зелья, мешала мази… здесь было тихо и пахло теми же травами, особенно сильно – ромашкой. Вечно она все иные запахи перебивает.

Тетушка указала на рабочий стол.

– Что вам про немертвую силу рассказывали?

Я поерзала.

Неожиданная тема. Нет, рассказывали, конечно, что случалось магам баловаться с силой запретной, но было сие во времена давние, когда особых законов, которые хоть как-то ограничивали бы силу магов, не существовало. Не говоря уже о том, что большая часть магов принадлежала к знати, а у знати с законами и ныне сложно.

Ну, то есть, официально хорошо.

А на деле…

– Есть сила живая, которая исходит от живого, – сказала я, вспоминая основы. – Это вода и ветер, и прочие стихии. Сам мир создает энергетическое поле. И люди, как и некоторые иные существа, используют его.

Тетушка кивнула.

И почему я чувствую себя двоечницей?

– А есть сила обратная, сила распада или смерти. Когда кто-то умирает, происходит энергетический выброс. Высвобождение внутренней энергии человека. Ну или иного существа. Но человека чаще. У него… структура сформирована.

– Душа, – поправила тетка.

– Нас учили, что дело в большей сложности энергетической структуры тонкого тела, и как следствие – накопленной им энергии, – выдохнула я цитату из учебника.

– В душе, стало быть, – тетка улыбнулась. – Вечно они все усложняют. Но да, эту энергию тоже можно использовать, что и делают некроманты…

– Или жрицы?

– Отчасти, – тетка подняла на ладони склянку с чем-то темным и густым. – Прежде считалось, что эта, темная сила, есть воплощенное зло. Но после Великой смуты, когда… много чего случилось, престол занял не просто человек царской крови, но некромант. Соответственно, волей-неволей пришлось пересмотреть некоторые старые догмы.

И силу темную провозгласили частью божественного промысла. А потому не в воле человеческой её отрицать. Как-то так. Признаться, на парах по богословию и натурной философии я спала. Главное, что некроманты более не считались отродьями тьмы.

В глазах закона, во всяком случае.

– Интересно, что решение это было на диво удачным. Темная – не значит злая… это настойка чернокореня на козлиной крови. И темной силе. Она остановит гниение раны. Любой раны. Чаще всего используют при ожогах, когда поражена большая площадь. Самое сложное при таких травмах – не допустить сепсиса. Организм ослаблен. Ворота инфекциям открыты. И даже стерильность помещений не всегда спасает. А вот настойка чернокореня на козлиной крови – вполне.

Она подняла другую баночку.

– Это омела, вновь же с кровью мешаная. Капли хватит, чтобы парализовать человека… обычно используют куда менее концентрированный раствор. Вызывает стойкую потерю чувствительности, что идеально при серьезных открытых ранах. А вот если добавить темный мох и вороний глаз, получится сложный яд, который используют при лечении онкозаболеваний. У него интересное свойство. Чем выше скорость метаболизма, тем сильнее поражение… впрочем, есть и куда более новые разработки.

– Я поняла.

Нам тоже рассказывали. И про медицину, где некромантия пришлась на удивление к месту, и про очистку территорий, зараженных темными энергиями, и про курганы, проклятья, про… про многие иное, где сила мертвая справлялась лучше живой.

– Хорошо, – тетушка поставила склянку в коробку. Вот ведь, а я и не знала, что она такие зелья делает. Впрочем, вряд ли сама, она-то как раз обыкновенная ведьма. Стало быть, с матушкой Линкиной.

И… что с того?

Ничего, пожалуй.

– Но что есть немертвая сила? – повторила она вопрос.

– Ну… исторически… описано всего несколько случаев, когда человек живой, одаренный, пытался продлить свое существование не за счет жизненной силы мира, что возможно, но с рядом ограничений, – я выдохнула. Оказывается, ничего-то не забылось из читанного. – А за счет мертвой.

Я сцепила пальцы и покосилась на тетушку, которая глядела на меня ласково-ласково.

– Наиболее известный исторический пример – помещица Дарья Салтыкова, которая приносила в жертву крепостных, пытаясь сохранить свои молодость и красоту. Но в конце концов просто сошла с ума.

– Просто ничего не бывает, – тетушка слегка нахмурилась.

– Ну… темная энергия вступила в конфликт со светлой… – я запнулась и сказала. – Вообще-то мы это только факультативно проходили. А так информации я не нашла.

– А искала?

– Искала, – призналась я, раскладывая тонкие стебельки кошачьей лапки. – Интересно же было!

– Интересно… любопытство сгубило кошку, да… но не тот случай… ты которые хорошие, в корзинку складывай, – велела тетушка. Вот не любила она, чтобы человек без дела сидел. Я кивнула и корзинку подвинула поближе, чтоб удобнее.

Надо будет напроситься в помощники. Небось, мазь для суставов варить планирует. Вижу банку и с барсучьим жиром, и еще корзинку с кусками чаги, а рядом коробку с сушеными, похожими на пучки волос корешками белоцветника.

Нет, нам читали правила.

И практикум был.

Но практикум – это одно, а тетка – совсем другое. Она портить продукт не позволит, а там… в конце концов, ведьмы не только в университетах учатся.

Точно напрошусь.

– Ты, верно, можешь видеть, что жрицам Моры многое дано. Что живут они долго и до самой глубокой старости время над ними не властно.

– Ты про тетку Василису?

– И про неё тоже. Теперь подобных им немного осталось, а во времена прежние в каждом городе имелись свои жрецы. И отнюдь не все они служили богам светлым. Хотя те тоже даровали многое, и здоровье, и долголетие. Не суть важно. Главное, что люди, глядя на иных жрецов, начинали задумываться. А мысли доводили… до всякого.

Кошачья лапка – растение махонькое, а высохнув, становится хрупким до невозможности. И попробуй подхвати его, отдели от пучка.

– И находились те, кто решал, не будучи благословен, заслужить милость богов богатыми дарами. Или там иным способом… – она задумчиво перебирала корни полыни. – Та же Салтычиха, о которой ты упоминала, была благословенной крови, но до неё богиня не снизошла. Должно быть, увидела истинную натуру, вот и не благословила…

Я вздрогнула.

Показалось… будто тень мелькнула за стеной. Мелькнула и исчезла.

– Но Салтыкова решила, что и без благословения справится. Имелись у неё записи от матушки. Да и видела она, полагаю, многое из того, что людям обыкновенным видеть не стоило. Сперва она просто пыталась добиться признания, потом… темная энергия, поглощаемая изначально светлым или нейтральным человеком, приводит к тому, что жизненные процессы в теле этого человека замедляются…

…и потому почти вся современная индустрия красоты основана на некромантии.

Это мы тоже проходили.

Факультативно.

То же зелье, которое тетушка показывала, вкалывают в кожу, отчего та разглаживается. Жуть, как по мне. Но мастер Савенникова, которая вела у нас прикладное зельеварение, сказала, что я просто слишком молода, вот и не понимаю.

Может, и так.

– Если воздействие недолгое, то проходит оно само собой. Но вот при постоянном притоке темной силы организм начинает изменяться, приспосабливаясь к ней. И сила становится основной питающей. Так получается существо, которое нельзя назвать в полной мере живым, но и мертвым оно не является.

– А…

Как по мне, тетка Василиса была вполне живою.

– Они истинные жрицы. Благословенные. А божественное благословение многое меняет. Они способны принимать силу и жить с нею. Именно, что жить. И то… в их роду редко случается больше одного ребенка.

Я открыла рот.

И закрыла.

Иные вопросы лучше не задавать. И тетка, верно, поняв, подвинула ко мне новый пучок травы. На сей раз полынь австрийская, вновь же тонкая да ломкая, но тут уж не столь важно сохранять её целой, полынь и в каждой крошке своей силу хранит.

– Салтыкова преобразила себя. Да, с одной стороны она сохранила молодость. Более того, она, останься все, как есть, прожила бы долго. Возможно, она вовсе жила бы, пока бы не нашелся кто-либо, сумевший оборвать эту жизнь. В конце концов, так и произошло. Её приговорили к заключению, а стало быть, лишили постоянной подпитки. Для неё все, что было после суда, являлось агонией. Долгой. Мучительной.

И… и все равно мне не жаль.

Она ведь стольких убила. И чего ради? Благословения? Молодости? Красоты.

– Но суть понятна. Человек под воздействием темной силы меняется… помимо Салтыковой были и другие.

– Дело Заверзина?

– Мелкий помещик, который решил добыть философский камень… нет, я о тех, чьи дела остались по-за историей, – тетушка глянула искоса. – Со стороны, Маруся, все ведь выглядит не так и страшно. Напротив, весьма и весьма привлекательно. Вечная молодость, вечная жизнь. Ни болезней. Ни страданий. Мертвое тело не способно болеть или страдать. А еще не испытывает боли. И раны на нем зарастают скоро.

Меня слегка передернула.

– Старые рода свято хранят тайны, – тетушка отвернулась и подвинула к себе коробку с круглыми голышами. На самом деле корень темнолилейника, редкой травы. Наше озеро он обжил изрядно, правда, добраться туда можно лишь с дядькой Берендеем.

Или вот со Святом.

Оборотням тоже тайные тропы ведомы.

Тетушка огладила корешок, который в этом каменном виде способен годами храниться, лишь силы прибавляя. Если, конечно, подле текущей воды хранить.

– И никому-то не будет позволено порочить светлое имя их, но… мы тоже помним.

– Ведьмы?

– И ведьмы, и оборотни. Некогда лишь им да некромантам было по силам одолеть немертвого. Вот и охотились. Они на немертвых, немертвые на них. Ныне, коль знаешь, оборотни и составляют личную охрану императора. Чуют они темную силу, ту, что запретная.

Я выдохнула.

Вот… меньше всего ожидаешь, что, перекладывая травки, узнаешь что-то этакое, из тайного да запретного. Тетушка глянула ласково, как на неразумную.

– В том никогда и никто не признается. Но сами они ведают правду. Как и то, сколь немертвые опасны. Что до твоего вопроса, то… для жизни немертвым надобна сила. Причем сила весьма определенная. И немалая. Если изначально выпитой жизни им хватает надолго, на год или два, то чем дольше существует немертвый, тем больше ему надобно.

Нет, ну нашла я тему для беседы на ночь глядя. И остается порадоваться, что Васятка крепко спит и ничего-то этакого не слышит. Он уж точно решил бы на нелюдь поохотиться.

Героически.

– Иные убивали и по нескольку человек в день, однако тогда уж всем-то вокруг становилось понятно, что неладно с человеком. И, несмотря на все вольности, к немертвым относились… без должного понимания.

Юмор у тетушки тоже специфический весьма.

– Еще государь Иван IV положил, что подобные существа не являются людьми боле, а потому истреблены быть обязаны. А если кто вздумает укрывать немертвого, то и он подлежит казни, в назидание прочим. Не скажу, что закон работал, но он был… – тетушка провела ладонью по столешнице. – А потому и нашли иной способ получать силу, не привлекая особого внимания.

И вот что-то мне подсказывает, что хрень редьки не слаще.

– Нашлись умельцы, которые сотворили артефакт, ныне признанный запретным. В оправдание скажу, что пытались сделать вещь, способную помочь больным.

Ага, хотели как лучше, а получилось, как всегда.

– Этот артефакт поглощает силу извне, в теории рассеянную, а после, пропуская и преломляя его через особые камни, передает реципиенту. Вот только выяснилось, что преломление это вовсе не концентрирует силу, как оно задумывалось, а меняет её. Да и поглощается она вовсе не из пространства внешнего, но от людей. И при длительном воздействии эти люди начинают болеть, а после и вовсе умирают.

Да уж… благими намерениями… что-то мне совсем нехорошо.

Я даже начинаю подозревать, что там лежит, на дне бочага. И как-то… пусть бы и дальше лежало, в самом-то деле.

– Еще интереснее получается, если люди связаны с артефактом. Небольшой обряд, и вот уже сила тянется напрямую. Отток больше, смертность выше, но для немертвого способ практически идеален…

– И… он там?

– Его называют «Сердцем Моры». И нет, я не уверена, но… помнишь, что я говорила? О тех людях, о которых писала моя бабка? Она видела их, а после хоронила. Кости. Быстрый распад свойственен немертвым. Когда темная сила покидает плоть, то ускоряются процессы распада, вот плоть и рассыпается прахом. К слову, отсюда истории об упырях. Правда в них есть.

Ага, вот теперь мне просто-напросто полегчало. Еще и упыри. А ведь тихая приличная деревня с виду!

– Есть еще кое-что… – взгляд тетки задержался на мне, и она вздохнула, смиряясь с принятым решением. – То, что лежит там, оно… твое, Маруся.

От, не было печали!

Глава 21. О том, что прошлое не так просто, каким кажется

…родственники так радовались полученному наследству, что пригласили на поминки тамаду.

Жизненная история

– …и вот представляете, появляюсь я… – голос дорогого дядюшки, изъявившего желание остаться при экспедиции, пока всего-навсего на недельку, может, другую, отвлекал несказанно.

Николай мотнул головой, пытаясь отрешиться от этого голоса, такого уверенного, насмешливого, и вообще сосредоточиться на деле, но получалось откровенно плохо.

Он потер переносицу.

А оттуда, снаружи, донесся заливистый смех Ольги Ивановны, окончательно сбив с мысли.

Николай сгреб таблицы, куда уже внес данные, которые явно свидетельствовали о серьезном отклонении от нормы – никак не объяснишь подобное статистической погрешностью – и поднялся.

Решительнейше.

В конце концов, порядок быть должен, а он, как руководитель этой растреклятой экспедиции, обязан этот порядок обеспечивать.

Правда, стоило выйти из палатки, и решительности поубавилось.

Горел костер.

Ярко и весело, то и дело выпуская в небо вихри искр. У костра, прямо на земле, устроился дядюшка, в этом свете выглядевший на диво молодым. И привлекательным. Верно оттого Оленька Верещагина – ныне именовать её Ольгой Ивановной никак не получалось – и глядела на него преблагосклоннейше. Сама она восседала на ящике из-под гречки, на который набросили покрывало.

Слева от нее устроился Синюхин, ни дать, ни взять – верный паж на страже интересов королевы. В руках он держал тонкую ветку с ломтем хлеба, который давно уже обжарился и ныне просто подгорал на слишком сильном огне.

– Доброй ночи, – мрачно произнес Николай.

– Дорогой племянник, – дядюшка широко оскалился. – Наконец-то ты решил присоединиться к людям. И вправду твое служебное рвение порой чересчур уж рвение.

– Зато у тебя оно напрочь отсутствует.

– Увы. Я вообще паршивая овца в благородном стаде, – дядюшка наклонился и поцеловал ручку Верещагиной, на что она отреагировала нервным смешком.

И показным смущением.

Дрогнула ветка в руках Синюхина…

– Время позднее, – сказал Николай и для верности постучал по наручным часам. – А завтра подъем ранний…

– Снова… – притворно вздохнула Верещагина и, слегка переигрывая, вскинула руку ко лбу. – Ни минуты покоя…

– И вправду, – дядюшка глянул с укоризной. – Ты, кажется, вообще в город собирался. За продуктами.

– Собирался.

И то неудобно получилось. Обещал ведь еще когда, но сперва эта встреча с дядюшкой, после сеть, которая так и норовила схлопнуться до срока, при том, что показания снимались как-то слишком уж медленно.

Верещагина с её постоянно заваливающимся контуром, который и студент-первокурсник построил бы, а она только ресничками хлопала и руки заламывала, всем видом показывая, что совершенно не понимает сути проблемы…

В общем, неудобно, да.

– Вот и езжай, а мы тут…

– Выходной устроим, – произнес Важен, выступая из темноты. И пусть пребывал он в человеческом обличье, но двигался с характерной для оборотней грациозностью. Да и глаза блеснули отраженным светом, отчего на долю мгновенья показались они алыми.

…а ведь дед давно уж ведет дела с горными кланами. И знакомствами оброс, связями. И может статься, что опасаться следует вовсе даже не тихого Синюхина, но вот этого ирбиса, настолько неподходящего на роль соглядатая, что это само по себе подозрительно.

– Порядок наведем, – поддержала Верещагина, разглядывая ногти. – В конце концов, нам тут несколько недель быть… нужно купить не только продукты.

– Пишите список.

– Я уж лучше сама, – она потерла пальчик и поморщилась. – Вряд ли вы сумеете найти здесь нужное… а сколько до Нижгорода?

– Часа полтора в одну сторону.

– Там, помнится, что-то было приличное из магазинов. Вы ведь не откажетесь меня сопроводить?

И уставилась на дядюшку так, что тот, кажется, растерялся.

– К сожалению…

– Я буду счастлив! – радостно воскликнул Синюхин, вскакивая.

– Вот и чудесно… а я по деревне прогуляюсь, – дядюшка хлопнул в ладоши. – Давненько не случалось бывать в местах подобных. Вы уж простите, Оленька, но магазины я с младенчества не люблю. Пугают они меня!

– Разве вас можно напугать? – деланно удивилась Верещагина.

– Естественно! Любой, самый бесстрашный мужчина, уж поверьте моему опыту, испытывает иррациональный ужас перед современными торговыми центрами. Они, если хотите, являются квинтессенцией мужского кошмара…

Николай покачал головой.

И отступил.

В конце концов… в конце концов, он не самодур. Люди здесь взрослые и… и ему тоже надо хорошенько подумать, что в городе прикупить.

Шкатулка, извлеченная тетушкой из тайника, была невелика и подозрений не внушала. То есть ни тебе черепов оскаленных, ни перекрещенных костей, ни символов разной степени зловещести.

Обыкновенная такая.

Не слишком большая, но и не сказать, чтобы маленькая.

– Открывай, не бойся, – тетушка присела рядом и смахнула травяную труху.

– Как… вообще…

Я провела пальцами по крышке.

Плоская. И украшена мозаикой. Цветы. Травы. Птички. Дерево откликается теплом и раздается едва слышный щелчок.

Выходит…

– На кровь да силу зачарована, – поясняет тетушка, правда, я бы не отказалась и от иных пояснений. И она поняла. Вздохнула. – Я сама узнала о том, лишь когда получила от матушки книги. И случилось это не так, чтобы давно. Ты ведь помнишь бабушку?

Я кивнула.

Она, конечно, умерла, когда мне было лет семь или восемь, но это уже приличный возраст, и потому бабушку Никанору я запомнила распрекрасно. И тот запах свежего молока, который привязался к её рукам, и сами эти руки, крупные да мягкие.

Платье из серого сукна.

Дорожку вышивки по подолу. И серые круги пялец, что зажимали лен. Голос тихий…

– Иголочка вверх, иголочка вниз. Смотри, запоминай… узор не суть важен, главное, что сама ты в этот узор вложить желаешь. Мысли твои, эмоции. Их и пришиваешь.

Бабушка изготавливала обереги, те самые, эффективность которых наукой не доказана, вот только ехали за ними со всей страны, да записывались наперед.

– Вот… я тогда-то не в самых лучших отношениях с матушкой была. Думала, что она не понимает. Все дети отчего-то думают, что родители их понять не способны. Особенно, когда дело любви касается.

Тетушка на неё похожа.

Тот же мягкий овал лица, те же крупные аккуратные черты.

И взгляд. И жесты. И…

А я выходит, не их гнезда.

– Еще мне всегда казалось несправедливым, что к сестрице моей Аленушке она иначе себя держала. С меня требовали, а ей дозволяли… и когда Аленушка заявила, будто в Москву учиться поедет, матушка лишь благословила её. А меня вот долго-долго отговаривала, что, мол, не надобна мне учеба.

– Обидно, – осторожно заметила я.

– А то… нет, не подумай, я Аленушку любила. Невозможно её было не любить. Она была яркая-яркая, что огонек… я же иная. Тогда-то и не задумывалась, отчего так.

Я все-таки откинула крышку, заглянув внутрь.

Черный бархат, тот самый, настоящий, который на старинных нарядах. И годы нисколько не повлияли на ткань. Но так заговоренная… она мягкая, шелковистая, так и хочется прикоснуться.

– Потом уж я поняла… там, в городе, мне было тяжко. Наши корни здесь. И только из упрямства держалась, не бросила. Все хотелось доказать, что и чего-то достойна, а не только того, чтобы быть сельской ведьмой.

Тетушка не торопила.

Я не торопилась.

Коснулась того, что лежало внутри. И камни полыхнули огненным цветом, признавая мое право их трогать.

– Потом… потом распределение и отработка. И любовь. Возможно, сложись все иначе, я бы и вовсе не вернулось, но… одно к одному.

– А мама?

– У неё все получалось легко. Дар был ярким… и мне бы тоже задуматься, откуда, но отца, так уж вышло, мы не знали, вот и решила, что она в него пошла.

Как и я.

Я вытянула браслет-змейку. Камни алые, камни прозрачные, что вода. Рубины? Алмазы? Оправа ледяная согревается моим теплом, а браслет обвивает руку, ластится, жалуясь, что давно-то о нем позабыли, что…

– Аленушка горела… и любовью тоже. Тот человек, которого она встретила, оказался не самым порядочным. Так она сказала. Замужем она никогда не была, да и имени мне, уж прости, не называла.

– То есть, про рано погибшего…

– Не говорить же ребенку, что отец его – сволочь, – резонно заметила тетушка. – Да и… тогда мне еще подумалось, что родовое проклятье виновато.

– Проклятье?

Еще и проклятье. Эк меня предки-то одарили. С обеих, стало быть, сторон. И запретный артефакт, и проклятье, и драгоценности вот, чую, тоже с подвохом.

– Никто-то из женщин нашей семьи счастлив в браке не был… да и вовсе в браке, сколь помню, не был.

Я раскрыла рот.

И закрыла.

Вместо этого вытащила серьги. Те же алые камни, вставленные в полукружья из алмазов.

– Ты поэтому дядьку Свята не подпускаешь?

– Не только. Но то тебя не касается, – строго сказала тетушка. – Что до прочего, то… со мною, видишь, приключилось то же, что с Аленушкой.

– А она… она и вправду умерла?

Нет, надо же уточнить на всякий случай, а то ведь с этими родовыми тайнами всякое случится может.

– И вправду, – тетушка отвернулась, скрывая слезы. А я сделала вид, будто бы не вижу их. – Я была рядом. Я…

– Что случилось?

– Толком не знаю, – призналась она. – Она позвонила мне, умоляя приехать. Поторапливала. Я и приехала, бросила все, примчалась, да… опоздала. В квартире Аленушки не было.

Она замолчала ненадолго.

– Там царил полнейший беспорядок. И пусть моя сестра не отличалась хозяйственностью, однако подобного она не допустила бы. Складывалось ощущение, что квартиру обыскивали и весьма тщательно. После выяснилось, что пропали некоторые вещи, в том числе документы. И следователь, который занялся этим делом, решил, что Аленушка сама сбежала. Ведь вещи-то исчезли личные.

Ожерелье походило на змею. Тонкое, в палец толщиной, оно было сделано как-то так хитро, что ни звенья, ни крепления между ними видны не были, и казалось, будто бы эта вот змея переливается, переползает с пальца на палец.

Только камни пылают ярко.

– Её и искать-то не хотели. И не стали бы, но… друг помог.

– Нашли?

– В больнице. Неизвестная. Поступила с травмой головы. Вероятно, стала жертвой ограбления. Она пробыла несколько дней в коме. Её пытались спасти. И врачи были хорошими, но… отек мозга, необратимые повреждения.

Слушать об этом было тяжело. Нет, я знала, что мать моя умерла, но вот знание это было абстрактным. А теперь вот конкретизировалось, выходит.

– Их искали? Тех, кто ограбил?

– Искали. И даже кого-то нашли, правда, тот человек до суда не дожил. Наркоман. И по показаниям его, он просто искал деньги на новую дозу. Аленушка же сопротивляться вздумала, вот он её и…

– Ты не веришь, – сказала я тихо.

– Нет.

– Почему?

Ожерелье переливалось. Лед и пламя. Несочетаемые стихии, как нам говорили, а тут вот они дополняли друг друга.

– Маруся, твоя мать была магом. И магом полной силы. Второй уровень. Как думаешь, если бы она и вправду решила сопротивляться, что бы случилось?

Я кивнула, прикусив губу.

Нет, случается всякое, но человека, отмеченного богами, убить не так-то и просто. Тем более наркоману и…

– Если бы её ударили сзади, можно было бы как-то объяснить внезапностью нападения или еще чем-то, но били спереди. Сперва в лицо. И сильно. У неё были сломаны нос и скуловая кость. Потом второй удар – выбиты зубы. И уже затем, когда она упала, череп проломили.

В какой-то момент ожерелье показалось мне отвратительным, будто… будто и вправду змея. Яркая. Сияющая. Опасная.

– Она сопротивлялась. На руках есть характерные повреждения. Но почему она тогда не использовала дар? Почему не поставила щит?

– Почему? – повторила я эхом.

– Вероятно, потому что не могла, – тетушка произнесла это тихо. – Там, в больнице, пока её нашли… больница заштатная, и целителей там нет, точнее имелся один, но слабый и вечно занятой. Её нашли в неблагополучном районе, в виде… весьма специфическом, потому-то и решили, что она одна из тех, кто тоже зависим. И лечить лечили, но… не особо, скажем так, усердно. А когда мы её отыскали, было поздно что-то искать по крови.

– Её… опоили?

– Или накачали. Есть разные способы лишить мага силы. Но косвенным подтверждением тому – крайне слабая регенерация. Маги куда более живучи, чем обыкновенные люди. И сила в какой-то мере защищает нас. А потому и травмы для нас не так опасны. История знает случаи, когда маги приращивали себе руки и ноги. Или восстанавливались после сильнейших ран. В тех же катастрофах, если обратиться к статистике, одаренные выживают в девяти из десяти случаев. Она вполне могла бы восстановиться…

…если бы кто-то не заблокировал её силу.

Нам об этом рассказывали. Вскользь, ибо очень неудобная тема. И о блокирующих браслетах, и о зельях, вызывающих расстройство концентрации внимания, и о многих иных.

– Ты…

– Я была в положении, деточка. И я хотела бы найти… пыталась что-то, но… ни подруги её, ни на работе, а служила она в частной компании, никто-то ничего не знал. Напротив, все в один голос утверждали, что Аленушка была спокойна и вполне себе довольна жизнью. Что ничего-то у неё не происходило. И главное, я могла повторить каждое слово. Мы ведь общались. Разговаривали каждый день. Обсуждали, почитай, все… и она ни словом не обмолвилась, что что-то происходит. До сих пор, бывает, вспоминаю, перебираю каждый наш разговор, и встречи, довольно редкие, но так ведь у каждой своя жизнь. И ничего…

Я положила ожерелье рядом с браслетом, чтобы вновь заглянуть в шкатулку. Там обнаружился еще перстень с крупным красным камнем.

И тонкая цепочка.

Медальон.

Портрет весьма красивой женщины, которая смотрела строго, будто наперед подозревая за мной недостойные мысли. Или не мысли? Главное, что под взглядом её мне было неуютно.

И кто это?

Моя… прабабка? Я пыталась понять, имеется ли сходство, но потом отказалась от мысли: женщина была одета по моде прошлых лет, а потому волосы её поднимались белесою горой, лицо было напудрено, а румянец – неестественен.

– А я… я ведь… я ведь большая уже была, так?

– Так, – согласилась тетушка.

– Но я не помню!

– Не помнишь.

– Почему?

– Когда… ты родилась, то матушка твоя была еще студенткой. И учебу хотела продолжить. А потому привезла тебя сюда.

Тетушка явно чувствовала себя виноватой, хотя её-то какая вина?

– Тебе здесь было хорошо, с бабушкой… и потом уже Аленушка решила не забирать. В конце концов, там что? У неё работа, на которой она сутками пропадала порой, а тебя куда?

Я кивнула, чувствуя, как подкатывает к горлу ком из слез.

– Она приезжала сюда. Часто. Так часто, как могла. И деньги отправляла… правда… – тетушка запнулась и нахмурилась. – Через меня. Странно. Она могла бы и сама, но всякий раз приезжала ко мне и деньги оставляла. Мы никогда-то и не просили, чай, не голодаем. Но… она привозила и просила отвезти.

– И ты…

– Отвозила. Я ездила чаще. Мне это было нужно. Помнишь, я про корни говорила? Я уже начала кое-что понимать, а потому наведывалась при каждом удобном случае. Так вот, ты же жила с моей матушкой и выглядела вполне счастливой. А потом… она умерла. И Аленушка тоже.

– Вместе?

– В один год. Это был очень нехороший год. И мне казалось, что хуже быть не может.

Только подозреваю, что тетушка ошиблась. Еще как может. Всегда может быть хуже.

– Матушка ушла вслед за Аленой… помнишь?

– Смутно. Почему-то все… – я коснулась головы. – Путается. Не знаю, будто в тумане. Я вот про то, что жила, то ли помню, то ли нет. То есть что-то помню, а что-то… и как бабушку хоронили, то совсем не помню. Вот.

Тетушка кивнула.

– Она зачаровала тебя.

– Зачем?

Кольцо я так и не решилась примерить. Уж больно темным кровяным казался камень. Я положила его подле комплекта. И цепочку с медальоном тоже. На обратной стороне обнаружилась надпись, но язык был незнаком.

– Что здесь…

– Моему сердцу, – сказала тетушка. – Это старый язык. Его редко используют, но одно время было весьма модно показывать свои знания. Да и дневники часто на нем велись. Как бы для избранных.

Ясно. В круг избранных мне пока рановато.

– Что до матушки, то она почему-то уверилась, будто бы Аленушкина смерть как-то связана с твоим отцом, вот и отвела тебя в лес, укрыла, заперла своею силой, а уж путаная память стала побочным эффектом.