Текст книги "Короны Ниаксии. Пепел короля, проклятого звездами. Книга вторая из дилогии о ночерожденных"

– Посмотри, что он сделал с этим местом, – прорычала я. – В день отъезда он убил почти всех родных. Убил детей, которых до этого помогал растить. Дети не представляли никакой угрозы его власти. Но он это сделал, поскольку был жутко последовательным.

«Змейка, очень важно быть последовательным и осторожным».

Сколько раз он твердил мне эту фразу?

Я захлебывалась словами, едва успевая дышать. Каждое напоминало камень, грубо обтесанный моим гневом.

– Если я настолько опасна, почему он сохранял мне жизнь? Почему не убил в тот же день, когда нашел? Вместо этого он забрал меня к себе и почти двадцать лет врал. Почему бы не убить меня? А он вместо этого держал меня взаперти, вместо этого ломал меня.

Неожиданно Райн подвинулся ко мне так близко, что Ночной огонь теперь его обжигал, но Райн не показывал вида.

Он крепко обхватил мои плечи.

– Ты не сломлена.

Я впервые слышала его таким сердитым, хотя голоса он не повышал.

– Орайя, ты не сломлена. Понимаешь?

Нет, я не понимала, потому что была сломлена. Разрушена, как Лахор с его развалинами и призраками. Разрушена, как Эвелена с ее двухсотлетним шрамом и извращенной тягой к тому, кто оставил ей этот шрам. Имела ли я право судить ее за это, когда сама ничем не отличалась от нее?

Винсент меня разрушил. Он меня спас. Он меня любил. Он меня подавлял. Помыкал мной. Сделал меня всем, кем я была. Всем, кем могла быть.

Самые значительные составляющие моей силы (Винсент хотел, чтобы я никогда не открыла их в себе) были от него.

А теперь я ковырялась в каждой ране, нанесенной им. Пусть они вызывали нестерпимую боль, я не хотела, чтобы они исцелились, поскольку это были раны от него.

Я слишком сильно тосковала по нему, чтобы ненавидеть его так, как мне хотелось.

И сильнее всего я ненавидела его за это.

На меня разом навалилась усталость. Языки Ночного огня погасли. Райн по-прежнему держал меня за плечи. Он был совсем рядом; наши лица находились на расстоянии пальца. Как просто было бы наклониться и прижаться к его груди. Будь передо мной Райн, какого я знала во время Кеджари, наверное, я бы так и сделала. Позволила бы ему проявить заботу.

Но передо мной был другой Райн.

– Орайя, посмотри на меня.

Я не хотела на него смотреть. И не должна была. Я слишком многое видела, и он тоже. Нужно освободиться от его рук.

Вместо этого я подняла голову. Взгляд Райна, красный, как высохшая кровь, пригвоздил меня к стене.

– Я провел семьдесят лет в оковах самых отвратительных проявлений вампирской силы и власти, – сказал он. – И бóльшую часть этого времени я пытался найти в их жизни и поступках хоть какой-то смысл. Но не нашел. Ришане. Хиажи. Ночерожденные. Тенерожденные. Кроверожденные. Все их чокнутые боги. Теперь уже не важно. Некулай Вазарус был… – (Кадык Райна вздрогнул.) – «Зло» – неподходящее слово для описания его деяний. Долгое время я думал, что он не испытывает любви ни к кому и ни к чему. Но я ошибался. Он очень любил жену. Любил ее и ненавидел себя за любовь к ней. Он любил ее настолько, что был готов задушить.

Райн отвел взгляд. Он смотрел не в сторону, а заглядывал в прошлое, и по выражению лица я понимала, как ему больно на это смотреть.

– Ничего они не боятся так сильно, как любви, – сказал он. – Им с детства вдалбливают, что любая истинная привязанность представляет для них опасность.

– Но это же смешно.

– Почему?

Потому что мне до сих пор не давала покоя мысль о страхе Винсента передо мной. Эта мысль противоречила всему, что я знала.

Рот Райна скривился в усмешке.

– Любовь устрашает, – тихо произнес он. – Это верно в любом случае, кем бы ты ни был.

Я замерла.

От тона, каким были сказаны эти слова, оттого, что Райн стоял совсем рядом и пристально смотрел на меня, я вдруг резко очнулась. Ко мне вернулась способность мыслить и оценивать ситуацию.

Зачем я это сделала?

Зачем показала Райну свое состояние? Райн – мой похититель. Он мне врал. Помыкал мной.

Райн убил моего отца.

А теперь он разглагольствовал о святости любви?

Он был прав. Любовь устрашала. Оказаться таким открытым и беззащитным перед другим. И я…

Я прогнала эту мысль.

Нет. Что бы я ни чувствовала к Райну, это не было любовью.

Однако я была открыта и беззащитна. Непозволительно беззащитна.

И смотрите, как я заплатила за это.

Смотрите, как за это заплатил мой отец.

Гнев и скорбь во мне схлынули. Их место заняло обжигающее чувство стыда.

Я вырвалась из рук Райна, стараясь не замечать его огорченного лица.

– Мне хочется побыть одной.

Мой голос звучал резко. Тон не предполагал возражений.

– Одной здесь опасно, – помолчав, сказал Райн.

– Ничего, справлюсь.

Он не торопился меня покидать. Мои слова его не убедили.

Я не посмотрела на него, поскольку знала, чтó увижу. Это выражение, этот взгляд, словно он хочет сказать что-то искреннее и настоящее.

– Уходи.

Это прозвучало скорее как мольба, чего мне совсем не хотелось. Может, потому он и внял.

– Как пожелаешь, – тихо ответил Райн.

Вскоре звук его крыльев растаял в предрассветном сумраке.

Глава двадцать четвертая

Орайя

Я долго сидела на высокой груде развалин, безуспешно стараясь ничего не чувствовать.

Небо постепенно теплело. Холодный лунный свет сменился золотистыми красками зари, обнажая всю неприглядность Лахора.

Винсент стремился поскорее забыть это место. Но оно его не забыло и так и не смогло оправиться после чудовищной и беспричинной жестокости, сопряженной с его отъездом.

Ощущения, знакомые до ненависти.

Все это было подобно комнате, которую Эвелена превратила в храм Винсента. Куча разношерстного хлама, которому она придавала особое значение. Сапог. Щетка для волос. Набросок чернилами на клочке пергамента.

Я заморгала.

Набросок чернилами на клочке пергамента.

В глубине мозга зашевелилась догадка. Где-то я это уже видела.

Я встала, отошла на пару шагов, наблюдая, как от моего положения меняется и окружающая картина. Море слегка сдвинулось вправо, а башня его чуть-чуть заслонила…

Нет. Не совсем то. Но близко.

Я закрыла глаза и представила письменный стол Винсента и рисунок пером. Тому рисунку было не менее двухсот лет, но он превосходно сохранился.

Открыв глаза, я взглянула на реальный пейзаж. Чуть к югу от этой башни находилась другая. Мне она показалась даже древнее. По моей оценке, точка наблюдения совпадала. Если я была права… Винсент делал свой набросок Лахора с этого места.

Я задержалась еще немного, чтобы размять мышцы спины. Они отчаянно болели. Крылья лишь добавляли неуклюжести каждому движению. Я не сожалела, что спровадила Райна. Ни капельки. Так я мысленно твердила себе. Я действительно не сожалела, однако прежде стоило бы расспросить у него, как правильно махать крыльями.

«Я бы не дал тебе упасть. Но я знал, что ты и сама не позволишь себе упасть».

Эти слова вдруг всплыли у меня в мозгу.

Матерь милосердная, будем надеяться, что он прав.

Я сосредоточила взгляд на той башне и прыгнула.

Мое перемещение между башнями правильнее было бы назвать управляемым падением, а не полетом.

Но я перелетела.

Едва-едва.

Я сильно ударилась боком о древние кирпичи. Из горла вырвалось угрюмое «уфф». Левое крыло чиркнуло по острому каменному обломку. Я поморщилась от боли. Удивительно, до чего трудно справиться с собственным телом, когда оно вдруг становится вдвое шире в обоих направлениях. Не удержавшись на ногах, я покатилась по кирпичному полу, хрипло урча и отпуская ругательства.

Отлежавшись, я встала на четвереньки и, что называется, взяла себя в руки. Мне было паршиво, в чем не хотелось признаваться. Крылья оказались чувствительными, порез отчаянно саднил. Я вытянула шею, пытаясь увидеть покалеченное место, но не смогла.

Я подняла голову и вдруг забыла о ране.

– Надо же, – прошептала я.

Передо мной была стена, заполненная крыльями.

Хиажские крылья сизого цвета, пронизанные пурпурными полосками. Похоже, они принадлежали взрослому вампиру, причем крупному. Крылья были плотно прижаты к осыпающейся каменной стене. По ним тянулись наросты красноватого цвета, показавшиеся мне вздутыми венами. Они цеплялись к уцелевшим костям, пересекали перепончатую кожу, а в центре сходились в пульсирующий ярко-красный узел.

Сердце. Эта странная фигура была похожа на сердце.

Заставив себя подползти ближе, я поняла, что наросты не имеют никакого отношения к жилам. Они представляли собой нечто вроде… грибковой плесени, но очень похожей на вздутые жилы. А это сердце в центре крыльев… оно выглядело совершенно настоящим. Было ли это плотью, окаменевшей вместе с крыльями, или чем-то другим?

Я не помнила, как поднялась на ноги и прошла по хлипким кирпичам, оказавшись прямо перед крыльями.

Мне не почудилось: жилы и сердце действительно пульсировали. Медленно, едва заметно, однако скорость пульсаций постепенно нарастала. Вскоре я догадалась: они точно подстроились под ритм моего дыхания. Волосы на затылке встали дыбом. Ничто из виденного прежде не обладало такой способностью отталкивать и одновременно притягивать. Зрелище было отвратительным… и ничего более красивого я еще не видела.

Часть моей личности трусила: «Нужно поскорее убраться отсюда и как можно дальше». Другая часть думала: «Септимус был прав, говоря, что я просто узнаю».

Да, проще не бывает. Я нашла то, что мы искали. У меня не было ни тени сомнения.

И я нашла это одна.

Рука без моего ведома потянулась к крыльям.

Пальцы провели по сердцевидному наросту. Он был настолько холодным, что я тут же отдернула руку. Но раньше чем я успела спохватиться, несколько жил оторвались от поверхности крыльев, потянулись ко мне и…

Я зашипела от боли. На плесень (или как это называлось) упали капли моей ярко-красной человеческой крови. И сейчас же жилы вернулись на место и снова сплелись вокруг сердца. На мгновение мне показалось, будто крылья дрогнули и согнулись. Возникла иллюзия их движения.

Затем жилы отодвинулись в разные стороны, и нечто, так похожее на сердце, раскрылось.

В воздухе потеплело. Тени пронизало красное свечение. Я смотрела на него, моргая и заставляя глаза приспосабливаться к необычному зрелищу.

Сердце изменилось, сделавшись похожим на чашу из двух ладоней, сомкнутых вместе. В центре сверкал блестящий полумесяц из серебра. На красноватом фоне он казался совсем белым. Величиной с мою ладонь. Концы полумесяца были настолько острыми, что я подумала, не оружие ли это. Однако потом увидела тонкую серебряную цепочку, прикрепленную к одному концу.

Кулон.

Красноватое свечение померкло. Серебряный полумесяц больше не блестел, хотя и не стал от этого менее красивым.

Я потянулась к нему…

На моих руках горячая, липкая отцовская кровь. Крылья все еще теплые. Мне приходится снова и снова вытирать кровь на рубашке. Я выгляжу как чудовище, похожий на тех, кто каждую ночь крадется по развалинам Лахора.

Я не испытываю сожаления.

Все совсем не так, как потом историки напишут обо мне.

Никто не вспомнит имен и лиц детей, которых я убил этой ночью. У ночерожденных есть традиция: стремясь к власти, убивай потенциальных соперников, включая и детей. Отец убил моего младшего брата почти сразу же, как тот покинул материнское чрево. Мне было шестнадцать. Я собственными глазами видел, как отец сбросил с балкона окровавленный сверток, скормив моего брата демонам, кружившим внизу. Он не уставал напоминать, что я должен вести себя как его наследник и не представлять угрозу его власти.

Все эти годы я осторожничал. Подавлял малейшее проявление собственной силы. Выносил любые издевательства. Я делал это с выражением покорности на лице, но под покорностью скрывалась ненависть. Я делал все, чтобы отец ее не заметил.

Ненавидеть моего отца было бесполезным занятием. Куда полезнее было учиться у него.

И я учился.

Я наслаждался, глядя на его оторопевшее лицо, когда он осознал свою ошибку. Когда убедился, что всю жизнь недооценивал меня.

Всякий раз, когда я думаю о лицах детей: моих племянников, племянниц, двоюродных братьев и сестер, я заменяю их лицом отца. Думаю о его спеси и высокомерии, что и стало причиной отцовского просчета.

Я не напрасно провел столько лет в этом мерзком родовом гнезде.

Я думаю только об отце, когда прибиваю его крылья к стене и шепотом произношу заклинания.

Я думаю только об отце.

Я думаю о Кеджари.

Я думаю о короне на голове.

Я не испытываю сожаления.

Повторяю: я не испытываю сожаления.

Я не могла дышать. В животе бурлило. Я ничего не видела и не чувствовала.

Рука болела. Матерь милосердная, как же она болела. Эта боль возвращала обратно в мир, и я цеплялась за нее. Я заставила себя открыть глаза. Перед ними заплясали блики, словно я только что смотрела на солнце, хотя оно еще не успело добраться до развалин башни.

Я глянула вниз.

Моя рука была в крови. Ничего удивительно: я так крепко сжимала кулон, что его острые края врезались в ладонь, оставив идеальный контур полумесяца.

Что вообще это…

– А знаешь, сколько времени я пытаюсь сюда попасть? – послышался за спиной беспечный голосок, похожий на детский.

Меня прошиб озноб.

Усилием воли я встала на ноги и была «вознаграждена» таким отчаянным головокружением, что поневоле привалилась к стене, а когда повернулась, увидела силуэт Эвелены, окаймленный солнечным светом. С ней был один из ее «детишек» – мальчишка с суровым, совсем не детским лицом.

Вот те на!

Уже и солнце светит. Как они могли здесь оказаться?

На щеках Эвелены проступили буроватые пятна – предвестники солнечных ожогов, хотя она была в плотном плаще с глубоким капюшоном. Ее крылья приобрели телесно-розовый оттенок. Они пострадали от солнца еще сильнее. В полете она не могла накрывать их плащом.

Не знаю, досаждали ли ей ожоги. Виду она не показывала. Даже не поморщилась. Ее голубые глаза ярко и диковато блестели в сумраке, еще не покинувшем башню. На губах застыла улыбка.

На меня Эвелена смотрела так, словно собиралась проглотить, а перед этим снять кожу с моего лица и нацепить поверх своего.

– Это место я обнаружила около десяти лет назад, – прощебетала она. – А двести лет назад его не было. Я сразу поняла: это его место. Должно быть, он появлялся здесь, не сообщая мне. Должно быть… – Она заморгала, словно потеряв мысль. – Но открыть я так и не смогла.

Я молчала.

Кап-кап. Несколько капель крови с пораненной ладони упали на пол.

Мальчишка приклеился к ним глазами. У него дрогнуло горло. Эвелена раздула ноздри.

Я сунула кулон в карман и потянулась к мечу. Головокружение и сейчас заставляло меня опираться о стену, хотя я пыталась это скрыть. Голова болела. Мне было трудно сосредоточить взгляд. Когда я убирала кулон, он вызвал какие-то непонятные видения, и теперь они разворачивались за пределами зрительного поля. Я видела их боковым зрением: более мрачную и отвратительную версию окружающего мира.

– И крылья, – добавила Эвелена, по-прежнему глядя немигающими глазами. – Как интересно.

Кап-кап. Еще несколько капель упали на пол.

Мальчишка бросился ко мне.

Он был очень проворен. Раньше чем я успела отреагировать, его зубы впились мне в руку. Я выругалась, отступила к стене и отшвырнула его. Вампиреныш закачался, стараясь устоять на ногах.

«Действуй, маленькая змейка, – торопливо прошептал мне Винсент. – Действуй. Сейчас она тебя атакует».

Я это знала. Эвелена приближалась, а мне не хватало быстроты движений.

Я услышала ее раньше, чем увидела. Повернувшись со скоростью, какую мне позволяло нынешнее состояние, я едва снова не ударилась спиной о стену, успев выхватить второй меч. Я ранила Эвелену в руку.

Она отступила и зашипела, скорчив гримасу. Эвелена явилась сюда с рапирой, похожей на рапиру Винсента. Наверняка это не было простым совпадением.

Я едва сумела отразить ее удар, как она сделала новый выпад.

Тело ощущалось наполовину разъединенным с разумом. Я не знала, как заставить крылья исчезнуть. Они только мешали нашему поединку, изменив баланс тела. Эвелена не была выдающейся воительницей, особенно по сравнению с теми, кто противостоял мне на Кеджари. Но силы у нее хватало и скорости тоже. Манерой сражения она удивительно напоминала манеру Винсента. Удары наносила умело, точно, с изяществом. Но ей мешала кровожадность. Каждая капля моей крови, падавшая на пол, сказывалась на действиях Эвелены.

Она была выше меня, но к росту противников я привыкла. Я парировала ее удар сверху и, увидев незащищенную часть тела, вторым мечом ударила ее в бок.

Эвелена зарычала и нанесла мне невероятно сильный удар. Я так и вдавилась в стену.

Меня обожгло болью. На мгновение зрение потеряло четкость. Когда же я снова его сосредоточила, лицо Эвелены находилось совсем рядом. Мы касались друг друга носами. У меня отчаянно дрожала рука, но я сумела оттолкнуть ее меч.

В таком положении я находилась сотни раз. Я могла бы воспользоваться ее замешательством, толкнуть к стене и ударить мечом прямо в сердце. Такое тоже бывало у меня часто. Мне очень нравилось само ощущение, поскольку в тот момент противники всегда думали, что одолели меня.

Однако такой маневр требовал изрядной телесной силы. Я не знала, справлюсь ли. Если нет, я дам ей шанс расправиться со мной.

Выбора у меня не было.

Я рискнула.

Собрав все силы, я с хриплым криком бросилась на Эвелену и толкнула ее. Мы поменялись местами. Теперь она находилась у стены. Она этого явно не ожидала, и ее оторопь сыграла мне на руку. Отлично. Радостно сознавать, что кто-то и сейчас недооценивал меня.

Не мешкая я схватилась за меч, готовясь вонзить лезвие ей в грудь.

Тело обожгло нестерпимой болью.

Я не сразу поняла, из какой части тела она исходит. Но такой жуткой боли я еще не испытывала. Казалось, огонь и сталь слились воедино, ударив по мне.

Я попятилась, повернулась, чтобы сбросить нападавшего.

Мальчишка! Я совсем забыла о нем. От моего удара он катился по полу.

Попытка обернуться чуть не стоила мне потери равновесия. Тело отказывалось подчиняться разуму. Взглянув вниз, я поняла: этот паршивец ударил меня по раненому крылу, и теперь оно волочилось по полу, мешая двигаться.

Скинуть бы его вниз.

И тут я вспомнила про Эвелену.

Она сделала выпад. Я подняла меч, чтобы парировать удар.

Слишком поздно.

Я не успела взмахнуть мечом, как она уже была на мне.

Тонкие пальцы обхватили мое лицо. Ногти впились мне в щеки.

– Какая грубая у нас гостья, – улыбнулась она.

И ударила меня головой об пол.

Глава двадцать пятая

Райн

Орайя не вернулась в замок.

Я почти час наблюдал за ней. Она сидела на вершине башни, разглядывая окружающее пространство. Я понимал ее желание побыть одной и не настаивал. В конце концов, она имела право на уединение. Но это не означало, что я собирался оставлять ее без присмотра. Я держался до тех пор, пока восходящее солнце не начало жечь мне кожу, одновременно вызывая боль в глазах. Увы, я был вынужден вернуться в отведенные нам покои.

Когда я улетал, Орайя продолжала сидеть на башне.

Утро набирало силу, а я, наверное, в пятидесятый раз заглядывал в щель между шторами, морщась от пока слабых укусов солнца.

При свете дня Лахор казался еще более жалким и убогим. Чтобы в этом убедиться, достаточно было моих мимолетных взглядов из-за штор. Какой-то кошмар наяву. Ночь хотя бы покрывала эти развалины налетом древней романтики. Лунный свет помогал фантазии представлять, каким был город во времена расцвета.

Дневной свет нещадно уничтожал сентиментальный флер Лахора. Ничего, кроме трупов и хлама. Голодные люди ползали по развалинам, пытаясь ограбить голодных вампиров. Голодные демоны превращали солнечный свет в орудие охоты. Они вытаскивали сородичей под жгучие лучи, чтобы жертвы зажарились заживо.

А Орайя по-прежнему торчала на этой дурацкой башне.

– Что ты делаешь? – заспанным голосом спросила Мише.

Я плотно задернул шторы и обернулся.

Мише терла сонные глаза, недоуменно поглядывая на меня. Ее отросшие волосы стали еще непослушнее и забавно стояли торчком.

– Ты же знаешь, – непринужденным тоном произнес я, сознательно не отвечая на вопрос.

– Солнце уже давно встало.

Я промычал что-то неопределенное. Мише огляделась, стряхивая остатки сна. И тут до нее дошло.

– Где Орайя?

Я не ответил. Снова чуть раздвинул шторы и выглянул в щель. Снова поморщился от солнечного света и задернул их.

Мише и не требовалось другого ответа. От сонливости не осталось и следа.

– Она куда-то ушла?

– Мы… выходили прогуляться по городу.

– Мы?

– Что тебя удивляет? – спросил я, сердито взглянув на Мише.

– Да то, что она согласилась куда-то пойти с тобой.

– Я…

Я загнал ее в угол.

Я тут же подавил эту мысль.

– Ничего особенного. Мы гуляли вместе, потом ей захотелось побыть одной, и я исполнил ее просьбу.

– И она до сих пор не вернулась? – нерешительно спросила Мише.

Мы оба молчали, словно оба подозревали, почему Орайя могла не вернуться, хотя и не называли причину вслух.

– Но ты же не думаешь, что она… – все-таки сказала Мише.

«Сбежала. Предала тебя».

Если так, Орайе все благоприятствовало. Незнакомый город. Дневной свет, губительный для вампиров. Отсутствие стражи, которая могла бы ее задержать. И обретенные крылья, способные нести ее по воздуху.

Я сглотнул. В груди закололо, и я стал растирать это место.

В предрассветной мгле я сегодня видел ее улыбку: первую после нескольких недель. Клянусь богиней, эта улыбка что-то затронула во мне. Казалось, я наблюдал редкое природное явление.

А когда я видел, с какой радостью она летает, в голове звенела только одна мысль: «Вот уж не думал, что кто-то, улетая прочь, может выглядеть столь красиво».

Я смотрел сквозь закрытые шторы и представлял, как Орайя взмывает в голубое безоблачное небо, чтобы навсегда улететь отсюда. В каком-то далеком краю у нее будет новая, удивительная жизнь.

– Думаешь, она сбежала? – наконец спросила Мише, словно только сейчас решившись высказать это вслух.

Мне вспомнились судорожные рыдания Орайи, когда она сидела в развалинах башни, подтянув колени к груди. Казалось, водный поток пробил земную толщу и вырвался наружу.

Мои пальцы скомкали штору.

Неужели Орайя сбежала?

Может, в глубине души я и хотел этого. Однако под ложечкой сосало от тревоги: что-то тут не так.

– Нет, – сказал я. – Сомневаюсь. – И, задернув шторы, повернулся к Мише. – Идем.