Текст книги "Жут"

Едва я управился, как он пришел в себя. Его глаза были еще закрыты, когда он сделал попытку вскочить на ноги; это ему, естественно, не удалось. Тогда он открыл глаза и уставился на меня; какое-то время он лежал без движения, потом внезапно подтянул ноги к животу, выбросил вверх тело и, действительно, поднялся на ноги. Изо всех сил он пытался развести руки в сторону и разорвать шарф. К счастью, тот был завязан крепко-накрепко.

Тут же я сорвал свой пояс и подсек ему ноги; он повалился на спину. Я схватил его за колени и связал их. Он не сумел защититься, потому что руки у него были скручены за спиной.

– Так! – сказал я, поднявшись на ноги и переводя дух. – Теперь мы знаем, кто кому попался. Там, в штольне, люди не станут жрать друг друга, а ты объяснишь добрым жителям Руговы, как тебя угораздило так быстро попасть в шахту, о которой ты вообще ничего не знал.

– Дьявол! – прошипел он. – Дьявол и еще сто раз дьявол!

Он закрыл глаза и спокойно разлегся.

Тем временем поток подхватил лодку; она неслась стрелой. Люди, сидевшие в ней, увидели меня и стали править в мою сторону.

– Господин, мы думали, ты погиб! – еще издали воскликнул Колами. – Слава Аллаху! Он тебя спас! Кто лежит возле тебя?

– Жут.

– О боже! Ты поймал его?

– Да.

Слуги гребли так, что лодка, причалив, на полкорпуса выскочила из воды. Все трое выпрыгнули на берег и поспешили ко мне.

– Вот он, да, вот он! – ликующе воскликнул Колами. – Как хорошо ты умеешь плавать, господин! Как же тебе удалось его одолеть?

– Это я потом расскажу. Сейчас отнесите его в лодку; на ней мы довезем его намного быстрее, чем если будем нести по мосту. Скорее пошлите кого-то к сторожевой башне, чтобы люди знали, что я им не солгал. Иначе, не дождавшись меня, они набросятся на моих спутников.

Все было исполнено. Вскоре лодка причалила к другому берегу. Колами со слугами внес Жута в дом. Я взял в руки куртку, жилет, сапоги и в одних чулках последовал за ними. Снять феску я даже не подумал; она сидела на мне как влитая. Мокрую одежду пришлось сменить. Одолжить штаны было делом щекотливым, слишком свежа была память о зоологическом открытии, сделанном лордом по пути сюда. К счастью, у хозяина имелись новые, еще ненадеванные шальвары; их я и выбрал. Едва я облачился в обновку, как появились Халеф и англичанин. Лорд шагал, словно Петер в своих сапогах-скороходах[46]46
  Имеется в виду Петер Шлемиль, герой повести А. Шамиссо «Удивительная история Петера Шлемиля».


[Закрыть], а Халеф вприпрыжку частил за ним, как маленький пони за длинноногим верблюдом.

– Это правда? Вы схватили его, мастер? – крикнул Линдсей, распахивая дверь.

– Вот он лежит. Взгляните на него!

Верный выбранной роли, Жут лежал с закрытыми глазами.

– Мокрый! В воде, наверное, сражались? – стал расспрашивать Линдсей.

– Почти.

– Он был в шахте?

– Да.

– Well! Теперь он не будет уже врать!

– О, сиди, на тебе другие штаны? – сказал Халеф. – Ужасно там наверняка было, на этом опасном месте! Мне так хочется все узнать.

Но для рассказа не было времени; уже подошли остальные. Остальные? Нет, сбежалась вся деревня; все хотели посмотреть и послушать меня. Мы встали у дверей и пропустили в дом лишь старейшину и «отцов деревни» – самых почтенных стариков. Заглянул сюда и местный полицейский, толстый как Фальстаф; он был вооружен жестяной трубкой, наверное, заменявшей ему духовой инструмент.

Когда все эти люди увидели местного любимца, который лежал на земле связанный по рукам и ногам и мокрый до нитки, они совершенно возмутились; старейшина гневно крикнул:

– Как вы смели без моего позволения обращаться с ним, как с пленником?

– Немного умерь свой тон! – холодно возразил я. – Но сперва расскажи мне, как это перс сумел от вас скрыться?

– Я позволил ему отойти.

– Почему и зачем ты вздумал это позволить?

– Он хотел позвать слуг, чтобы те помогли отыскать шахту.

– Скорее они помешали бы ее найти.

– Мы попусту прождали тебя. А раз ты не пришел, значит, совесть у тебя нечиста. Я приказываю мигом развязать перса!

Этот приказ был адресован толстому полицейскому; тот двинулся его исполнять. Однако Халеф взял его за руку и произнес:

– Дружище, не трогай этого человека! Я угощу плеткой любого, кто коснется его без позволения этого эмира!

– Что ты говоришь? – воскликнул старейшина. – Здесь командую я один, и я говорю, что Кара-Нирван будет развязан!

– Ты ошибаешься! – возразил я. – Приказы сейчас раздаю я. А если ты перечишь мне, то я велю тебя связать и положить рядышком с персом. Ты самый ничтожный из слуг падишаха и в присутствии более важных чиновников вообще не смеешь командовать, а лишь обязан повиноваться. Я тебе говорю, что вали даже не возразит, если я пропишу тебе бастонаду. Впрочем, я соблаговолю поведать тебе, зачем мы прибыли в Ругову; ты будешь внимательно слушать меня и заговоришь, когда я тебе позволю. Я вижу, что почтенные жители деревни жаждут узнать, в чем же тут дело.

Тут вмешался Халеф:

– Нет, эфенди! Как может такой благородный человек, как ты, напрягать свои уста, дабы втолковывать этому ничтожному киаджи, что здесь случилось и что должно было произойти! Я – твоя правая рука и твой язык; я открою отцам сего селения глаза на того, кто жил у них под боком, а они ни слухом, ни духом не ведали, что тот рожден в Джаханнаме и туда же отправится.

И он начал на свой манер повествовать; чем дольше длился его рассказ, тем сильнее изумлялись слушатели. Когда он обмолвился о встрече с Колами, тот вмешался:

– Теперь позволь мне продолжить рассказ, ведь ты не знаешь, что произошло в штольне.

Хозяин хане заговорил о подозрениях, которые он питал давно, и в связи с этим упомянул несколько событий, случившихся в округе. Он рассказывал так искусно, что слушатели дивились тому, как это они не сумели додуматься. Когда он, наконец, заговорил о том, как мы проникли в штольню и задержали перса, ему едва удалось довести рассказ до конца – так часто его перебивали возгласами и восклицаниями.

Лишь старейшина слушал молча. Потом он произнес:

– Это вообще ничего не доказывает! Перс искал шахту и случайно ее нашел. Он спустился туда и наткнулся на вас. Вы встретили его враждебно, поэтому он бежал, чтобы спастись от вас. Итак, во всем, что вы вменяете ему в вину, виноваты вы сами. Я приказываю…

– Молчи! – прикрикнул на него Халеф. – Эфенди разрешил тебе говорить? Сдается мне, что ты пособник Жута.

Один из старцев шагнул ко мне, вежливо поклонился и сказал:

– Эфенди, не гневайся на старейшину. Он один из самых скромных служащих в здешнем краю и получил эту должность лишь потому, что никто не хотел ее занимать, ведь тут слишком много хлопот. В деревне я человек самый старый, и все эти люди подтвердят, что я еще и самый зажиточный. Я не хотел быть киаджи; но сейчас речь идет об очень важном деле, а потому я обращаюсь к тебе от имени всей деревни и признаюсь, что верю и доверяю тебе. Сейчас я выйду и расскажу стоящим снаружи людям, что мы узнали. Потом мы выберем нескольких мужчин; ты отведешь их в штольню и освободишь пленников. Они подтвердят твой рассказ, и тогда мы передадим Жута в руки вали. Его пытались изловить годами. Теперь он обнаружен; помогать ему мы не станем, хоть он и житель нашей деревни; наоборот, нам надо смыть с себя позор, который он навлек на нас, и с отвращением отвернуться от него.

Это были нужные слова, сказанные в нужное время. Он вышел. Мы долго слышали его голос; потом поднялся шум; мне стало не по себе; казалось, все возмущались нами. Однако я заблуждался.

Когда старик вернулся, выбрали тех, кто пойдет с нами. Всего имелось пять лодок; все их решено было использовать.

Я побаивался, что за время нашего отсутствия кто-нибудь попробует освободить Жута, поэтому спросил своих спутников, хотят ли они его сторожить. Однако Халеф, Оско и Омар непременно хотели попасть в штольню, и лишь лорд изъявил желание заступить в караул. Наконец, Колами сказал мне, что прикажет своим слугам никого сюда не впускать. Этого было достаточно. Жут лежал в углу, а англичанин с оружием в руках уселся напротив него.

Толпа охотно, даже почтительно расступилась. Подъехать к штольне могла лишь одна лодка, поэтому разгрузка шла очень медленно. Пустая лодка сперва отплывала назад, и лишь потом ее место занимала следующая. Вошедшие в штольню поджидали остальных. Колами хорошо знал, как подплыть к штольне, поэтому пересаживался из одной лодки в другую, выполняя работу рулевого. Наконец, все шестнадцать человек прибыли. Многие из них были почтенными старцами.

Стоит упомянуть, что мы взяли с собой побольше ламп. Эти светильники – все, как один, – пребывали в плачевном состоянии. В лучшем случае у них были разбиты стекла и заклеены промасленной бумагой. Те, у кого не было лампы, несли в руках зажженную свечу.

Я шел первым. Еще на пути к расщелине я заметил на полу нож. Стало быть, он выпал, когда я доставал револьвер; теперь я снова убрал его. Подойдя к расщелине, я опять тщательно обследовал мостик, прежде чем подоспели остальные. Наконец, мы достигли круглой залы. Дверь в одну из каморок все еще была открыта. Оттуда донесся голос узника, заточенного в ней:

– О Аллах! Вы, наконец, вернулись? Я почти в отчаянии.

– Значит, ты веришь, что мы пришли спасти тебя? – спросил я, снова заглядывая к нему с лампой в руке.

– Да, я же понял из ваших слов, что вы погнались за Жутом. Но потом прошло столько, столько времени, и я подумал, что он вас убил.

– Мы поймали его, и ты выступишь свидетелем против него.

– Мои показания погубят его и погубят углежога, который убил моего сына.

– Так, значит, ты Стойко, хозяин каурой лошади?

– Меня зовут Стойко. Откуда ты меня знаешь?

– Об этом позже; теперь нам надо снять кольца с твоих ног.

Кольца состояли из двух половинок; внизу они могли двигаться за счет шарнира; сверху были стянуты винтом. У Жута был с собой гаечный ключ; он выбросил его; мы принялись искать и нашли инструмент. Когда пленника освободили, он попытался встать, но не сумел. Он провел две недели в одном и том же положении и теперь требовалось какое-то время, чтобы размять члены.

Он был высоким, статным человеком. Впрочем, сейчас он ничуть не напоминал гордого штиптара. Халеф подошел к нему и при свете лампы спросил:

– Стойко, ты узнаешь эту кольчугу?

– Аллах! Это же моя.

– Мы отобрали ее у углежога, а еще саблю, кинжал и два пакета с деньгами.

– Все это мои вещи; с собой я вез восемь тысяч шестьсот пиастров. Деньги эти были в виде тридцати серебряных меджидов, а еще золотых монет достоинством в фунт и полфунта.

– Все это мы спасли; ты получишь деньги и вещи.

– Что проку мне от этих денег, ведь сына моего не оживишь! Он ехал сорвать цветок своего сердца, а его убили исподтишка. Все из-за денег; мы взяли их, чтобы купить овец. Но как вы открыли преступление углежога и узнали, что меня доставили к Жуту?

– Мы тебе потом все расскажем, – ответил я. – Скажи вначале, один ли ты здесь сидишь.

– Рядом со мной лежит еще кто-то; он знает турецкий, но, очевидно, он чужеземец, ведь…

Его прервал резкий стук; из-за соседней двери донесся голос:

– Откройте, откройте!

Мы отодвинули дверной засов и увидели пленника, закованного, как и Стойко, в железо.

– Слава богу! – воскликнул он. – Наконец-то спасение!

– Почему вы до сих пор сидели тихо?

– Я все слышал, но я не верил вам и думал, что это – новая проделка Жута. Как я молил о свободе, как томился без нее, но все было напрасно!

Это был Галингре, французский торговец зерном из Скутари. Он был закован в железо не так долго, как Стойко; после своего освобождения он встал на ноги и вскоре начал медленно ходить. Остальные тюремные камеры были пусты.

Стойко и Галингре поведали историю своих страданий. Даже те, кто сомневался в том, что Кара-Нирван был Жутом, теперь переменили свое мнение. Вид этих измученных узников возмутил всех присутствующих; все негодовали на преступника. Раздавались дикие угрозы; впрочем, я не верил в стойкость их возмущенных чувств. Штиптар мстит лишь за себя и своих домочадцев или соплеменников. Здесь же речь шла о двух чужаках, к которым жители Руговы не испытывали живого интереса. Так что, на их помощь я не мог особо рассчитывать.

Сперва надлежало обследовать всю шахту. Узкая дверь, из-за которой появился перс, все еще оставалась открытой. Надо было посмотреть, куда она ведет. Сгоревшие свечи заменили новыми; мы двинулись вперед. Впрочем, несколько местных жителей остались рядом с Галингре и Стойко.

Миновав дверь, мы очутились в довольно высоком, но узком коридоре; его стены были сложены из камня. Вскоре он привел нас в четырехугольную комнату; оттуда открывался вход в два других коридора; потолка не было; вверх вела лестница, устроенная как деревянные лестницы в наших шахтах. Рядом с ней свешивалась довольно новая веревка.

Для чего нужна была эта веревка?

Я весьма тщательно осмотрел ее. Она была очень тонкой и окрашенной в темный цвет. Когда я потер ее пальцами, осыпалась мелкая пороховая пыль.

– Убери свет! – крикнул я старику, стоявшему рядом со мной. – Это запальный шнур; он ведет наверх в…

Я осекся. Старик наклонился, чтобы зачем-то посмотреть, тянется ли шнур до земли, и слишком близко поднес к нему свечу. Мигом мне обжег пальцы голубоватый огонек; он побежал наверх.

– Назад! Быстро назад! – побелев от ужаса, крикнул я. – Сейчас будет взрыв!

Жители деревни оцепенело застыли. Три моих спутника, в отличие от них, сохранили присутствие духа; они мигом исчезли в коридоре, по которому мы пришли сюда. Я побежал за ними; остальные помчались следом. Позади нас и над нами все пришло в движение.

Сперва мы услышали глухой треск. Стены коридора, по которому мы бежали, словно бы зашатались; с потолка посыпались камни. Потом последовал громовой раскат, прерываемый частыми ударами; наконец, где-то высоко над нами раздался взрыв; земля под нашими ногами задрожала. Какое-то время над нами все еще слышался гул; он напоминал медленно смолкавшую барабанную дробь. Мы снова оказались в круглой зале; все были на месте.

– Аллах! Господи! Что это было? – спросил старик, едва дышавший от ужаса и усталости.

– Взрыв, – ответил я. – Ты поджег запальный шнур, и шахта, наверное, обрушилась. Шнур был натерт порохом.

– Он не мог загореться, ведь в шахте было сыро. Быть может, Жут использовал греческий огонь?

– Что бы там ни было, этого уже не осталось.

– О нет! Должны же люди знать тайну, как развести огонь, который будет гореть даже под водой. Слава Аллаху, что мы в ужасе убежали оттуда! Что будем теперь делать?

– Подождем немного и посмотрим, можно ли без риска проникнуть в шахту.

Прошло несколько минут; все стихло, и мы с Халефом вернулись в коридор. Земля была усеяна камнями; чем дальше мы продвигались, тем их было больше. Стены угрожающе зияли трещинами, но все-таки мы осторожно шли вперед, пока не достигли места, где коридор был полностью засыпан землей. Мы повернули назад. Пленники были свободны; прочее нас не касалось. Оставалось лишь выбраться наружу.

Стойко пришлось нести; Галингре тоже нужна была наша поддержка. Оба нуждались в свежем воздухе; их следовало отправить с первой же лодкой. Добравшись до воды, мы положили обоих в лодку. Я уселся за руль, а Колами с одним из помощников – за весла. Остальным пришлось ждать, ведь сесть во вторую лодку можно было лишь, когда мы отчалим.

На другом берегу собралась толпа; нас встретили громкими криками. Многие люди указывали на вершину скалы. Другие спрашивали, удалось ли найти тех, кого мы искали, а когда хозяин в ответ на вопрос сказал «да», они помчались вдоль берега к деревне; лодка следовала в том же направлении.

Все остальные лодки стояли в заводи. Колами вместе с другим гребцом пересели в следующую лодку, собираясь доставить ее к штольне. Их помощь была не нужна мне, ведь лодку мчало течение, и, чтобы добраться до моста, надо было лишь вовремя повернуть руль.

Там нас уже встречали. Пленников вытащили из лодки и с ликованием отнесли в дом, где англичанин сидел возле Жута в той же позе, в какой мы его и оставили.

– Вот и вы, мастер, – сказал он. – Долго же все это длилось. Это пленники?

– Да, ваши товарищи по несчастью; вместе с ними вас бросили в шахту.

– Well! Пусть они полюбуются на молодчика, которому этим обязаны. Наверное, они наградят его от всей души.

Итак, жители деревни ликовали, встречая пленников, но я все-таки не доверял им. Чтобы никто не мог перекинуться с персом хоть взглядом, я позволил войти в комнату лишь одному – тому, кто нес Стойко. Галингре мог в одиночку сделать несколько оставшихся шагов.

Можно представить себе, какими взорами и словами они встретили своего мучителя. Впрочем, тот не видел их взглядов, ибо по-прежнему не открывал глаза, а к словам он не прислушивался. От ненависти Стойко рассвирепел, к нему вернулась даже гибкость его ног. Он отодвинул штиптара, державшего его, бросился к Жуту, ударил того ногой и крикнул:

– Собака паршивая! Аллах вызволил меня из твоего разбойничьего логова. Теперь настал твой час. Ты будешь выть от пыток, которые мы уготовим тебе!

– Да, – вмешался Галингре, – пусть он сто раз покается в том, что совершил с нами и многими другими людьми.

Оба стали бить ногами неподвижно лежавшего перса с такой силой, что мне пришлось остановить их:

– Прекратите! Он не заслуживает даже того, чтобы вы пинали его ногами. Есть другие, кто займется ремеслом палача.

– Другие? – воскликнул Стойко, свирепо сверкая глазами. – Что мне толку в этих других! Мне с ним надо расправиться, мне! Я сам ему отомщу!

– Об этом мы поговорим позже. Судить его не только тебе, но и всем, кто пострадал от него. Пока радуйся тому, что спасен. Постарайся отдохнуть. Возьми ракии и натри ей ноги; я думаю, что скоро они тебе понадобятся.

И повернувшись к человеку, который его привел, я добавил:

– Почему вы показывали на вершину скалы, когда мы выбрались из штольни?

– Потому что там, наверху, что-то случилось, – ответил он. – Похоже, сторожевая башня рухнула; ее теперь не видно. Мы долго ждали вас, потом наверху раздался ужасный грохот. Мы увидели, как в небо взметнулись пыль, камни, огонь. Некоторые из нас побежали вдоль реки туда, где открывается вид на башню. Вернувшись, они сказали, что башня исчезла.

– Она, наверное, обрушилась, а с ней и шахта. Жут поместил там мину или даже несколько мин, чтобы помешать проникнуть в шахту. Один из нас неосторожно поднес свечу к запальному шнуру; последовал взрыв.

– Значит, теперь нельзя увидеть, что скрывалось в недрах горы?

– Нет, этой возможности Жут нас не лишил. Засыпана лишь шахта, но внутрь можно проникнуть и через штольню. Так, очень легко попасть в камеры мучеников, где Жут пытал своих жертв.

Понемногу «самые почтенные жители деревни» вновь собрались здесь.

Как хотелось бы заглянуть в душу Жуту! Его лицо не дрогнуло ни единой чертой; даже кончики усов его не дергались. Он подражал поведению жука, который близ врагов притворяется мертвым. Жук действует так лишь от смертельного испуга; человек поступает так отчасти из стыда, а это давало надежду, что Жут, может быть, не такой скверный негодяй, как нам думалось прежде. Впрочем, смыкать глаза его заставляло вовсе не подлинное чувство стыда или чести.

Мужчины обступили Жута и принялись рассматривать. Почтенный старец спросил:

– Что с ним? Он не шевелится, и глаза у него закрыты. С ним что-то случилось?

– Нет, нет! – быстро ответил Халеф. – Ему стыдно.

Даже эти громко и насмешливо произнесенные слова не оживили черты его лица.

– Ему стыдно? Этого не может быть! Стыдно тому, кто совершил что-нибудь нелепое, смешное. Деяния этого человека не смешны, а ужасны. Дьявол не знает стыда. Он пробрался сюда и долгие годы морочил нам голову. Пусть же последние дни и часы его жизни станут для него преддверием ада. Господин, ты сорвал с него маску; так определи его судьбу.

В этот момент к нам подошел старейшина и промолвил:

– Ты позволишь дать мне ответ? Конечно, ты говорил, что я получил свою должность, потому что никто не хотел этой обузы; мы не станем спорить, верно это или нет, но мне надо исполнять свой долг. Лишь я один и никто иной решу, что случится с Кара-Нирваном. Кто оспаривает это, тот попирает закон.

– Твои слова звучат хорошо, – молвил старик. – Но нужно посмотреть, доволен ли будет этим эфенди.

– Я буду доволен, если старейшина поступит по законам, на которые опирается, – ответил я.

– Я буду действовать точно по ним, – заверил тот.

– Что ж, послушаем, что ты решил!

– Сперва развяжите перса.

– Вот как! Почему?

– Потому что в деревне он – самый богатый и знатный человек; к такому обращению он не привык.

– Такое обращение полагается ему, как разбойнику и убийце, а не как самому видному жителю Руговы!

– Он пока еще не признался в том, что сделал все, в чем ты его обвиняешь.

– Нет? В самом деле, нет?

– Нет, ведь то, что вы встретили его в шахте, еще ничего не доказывает.

– Но здесь стоят три свидетеля, трое мужчин, которые клянутся, что он заточил их в темницу!

– Если они принесут клятву, его вина будет доказана; но я – простой старейшина и не могу принять у них клятву. До тех пор перса следует считать невиновным, и я требую, чтобы его развязали.

– Кто и когда примет клятву, мне все равно. Я убежден в его вине. Разумеется, ты, как старейшина, отвечаешь за все, что творится в твоей области. Если ты не знаешь, кто тут виновен, то я сам тебя свяжу и доставлю к мутессарифу в Призренди.

– Господин! – испуганно воскликнул он.

– Да, я так и сделаю! Я хочу покарать за совершенные преступления, а если ты отказываешься взяться за этого виновного человека, то, значит, ты заодно с ним и заслуживаешь такого же обращения, как его сообщники и укрыватели. Ты уже заметил, что мы не любим шутить. Поберегись, а то заподозрю неладное!

Он смутился, ведь я, пожалуй, попал в точку. Даже если он не был пособником Жута, то все равно считал, что больше пользы будет, если он окажется на стороне богатого перса. От меня, чужака, ему вообще нечего было ждать награды. Моя угроза подействовала; он спросил довольно обескураженным тоном:

– Ну, что ты требуешь? Что должно произойти?

– Я требую, чтобы тотчас отправили гонца в Призренди; он сообщит, что Жут пойман. Там квартируют драгуны падишаха. Пусть мутессариф поскорее пришлет офицера с командой, чтобы забрать арестованного и его здешних пособников. Следствие будет вестись в Призренди.

– Как же ты додумался, что у Жута здесь есть пособники?

– Я подозреваю, что это именно так; я даже подозреваю, что ты принадлежишь к их числу, и я еще выясню это.

– Господин, я строжайшим образом запрещаю тебе подобные оскорбления! Как вообще ты намерен искать пособников?

– Ты сам должен это знать, ведь ты представляешь высшую полицейскую власть в Ругове. Если ты задаешь подобный вопрос, это лишь доказывает, что у тебя нет способностей, чтобы справедливо и со знанием дела исполнять свой долг. Это я тоже доложу мутессарифу. Если деревенский старейшина не справляется со своими обязанностями, если он защищает и опекает виновного вместо того, чтобы обвинять его, то пусть он не удивляется, что я не желаю ему повиноваться. Итак, я требую надежного вестового. Если тот поспешит, то через пять или шесть часов будет в Призренди. Тогда драгуны могут ночью войти в деревню.

– Так не пойдет.

– Почему нет?

– Запрещено посылать гонца. Я выберу среди здешних жителей нескольких помощников; они доставят Кара-Нирвана и рапорт о случившемся в Призренди.

– Так! Прелестно! Твой рапорт они вернут тебе очень быстро.

– Как это? Почему?

– Потому что Жут сбежит от них или, скорее, потому что они сами отпустят его. Нет, мой дорогой, так дело не пойдет. Твои тайные мысли написаны у тебя на лице. Пошлем гонца, а до тех пор, пока не явятся драгуны, Жут пребудет под очень надежной охраной.

– Кто же его будет охранять? Я и мой хавас?

– Нет. Этот труд я возьму на себя. Мы сами станем его охранять. Ты спокойно вернешься домой и будешь отдыхать. Я скоро найду место, где арестованного можно надежно укрыть.

– Я этого не потерплю! – упрямо сказал он.

– Ого! Говори вежливее, иначе я велю задать тебе бастонаду! Не забывай, что я сам буду говорить с мутессарифом и расскажу ему, как ты отказывался вершить правосудие. Мы сейчас направляемся в Каранирван-хане. Позаботься о том, чтобы народ, толпящийся на улице, не досаждал нам. Если эти люди не отнесутся ко мне с почтением, какого я требую, то я велю запереть тебя в твою собственную тюрьму и отхлестать подошвы ног так, что ты несколько месяцев не сможешь на них наступить!

Я пригрозил ему, чтобы добиться к себе уважения. Здешний люд любил перса. Если бы мы хоть чуть-чуть дали слабину, то это имело бы самые тяжелые последствия. Однако мои слова не произвели должного впечатления. Киаджи ответил:

– Такие слова тебе незачем говорить! Теперь я довольно наслышан о тебе. Если ты говоришь грубости, то именно ты и получишь наказание!

Едва он сказал это, как моя плетка взвилась и пять раз так хлестнула его по ногам, что он, громко крича, пять раз подпрыгнул. Тут же Оско и Омар схватили его. Халеф вытащил из-за пояса свою плетку и спросил:

– Сиди, мне взяться за дело?

– Да, сперва десять крепких ударов по шальварам. Если кто вмешается, получит свои десять.

Я угрожающим взглядом обвел собравшихся. Никто не произнес ни слова, хотя все вопрошающе переглядывались.

Оско и Омар так крепко прижали киаджи к земле, что противиться было напрасно.

– Господин, эфенди, не велите меня бить! – умоляюще крикнул он. – Я же знаю, что тебе надо повиноваться!

– Знаешь?

– Да, конечно!

– И теперь будешь меня слушаться?

– Сделаю все, что потребуешь.

– Ладно, освобожу тебя от десяти ударов, но не из уважения к тебе, а из почтения к людям, которые здесь собрались. Это самые старые люди в деревне, и не к чему оскорблять их очи мельканием плетки. Поднимись и попроси меня о прощении!

Его отпустили; он встал, поклонился и сказал:

– Прости меня, эфенди! Такого больше не повторится.

Впрочем, по его коварному взгляду я понял, что при первом удобном поводе он отомстит мне. Однако я ответил кротким тоном:

– Я надеюсь на это! Если ты забудешь свое обещание, то лишь себе во вред. Итак, постарайся не мешать нам. Мы отправляемся в путь – сперва поедем к дому Жута, а потом к сторожевой башне, чтобы осмотреть ее разрушения.

– Эфенди, мне тоже надо с вами, но я пока не могу долго ходить, – вмешался Стойко.

– Так садись на лошадь. Мы привели с собой твою каурую.

– Вы…

Он умолк. Его взгляд устремился к людям, стоявшим на площади, а лицо, как я заметил, стало радостно удивленным. Он поспешил к окну и крикнул:

– Ранко! Вы прибыли за мной? Я здесь! Сюда, сюда!

Снаружи остановились шестеро вооруженных до зубов всадников, сидевших на великолепных скакунах. Услышав крик своего предводителя, они погнали коней, расталкивая толпу, затем спешились и вбежали в дом. Не обращая внимание ни на что, они подскочили к Стойко и самым сердечным образом принялись его обнимать. Потом младший из них изумленно спросил:

– Ты здесь, в Ругове? Ты не поехал дальше? Что случилось? Где Любинко?

– Не спрашивай! Если я отвечу, то месть заставит тебя сжать кинжал.

– Месть? Что ты говоришь? Он мертв?

– Да, мертв, убит!

Юноша отшатнулся, выхватил нож из-за пояса и воскликнул:

– Любинко, твой сын, которого я любил, сын моего дяди по отцу, убит? Скажи мне, где убийца, и мой клинок мигом его настигнет! Ах, этот человек носит его кольчугу… Он убийца!

– Стой! – приказал Стойко, окликнув разгневанного юношу и схватив его за руку, ибо тот уже хотел броситься на Халефа. – Не делай этому человеку зло; он спас меня. Убийцы здесь нет!

– Где же он? Быстро скажи, я поеду туда и прикончу его!

Этому молодому человеку не было и тридцати; он выглядел как настоящий штиптар. Его высокая, жилистая фигура была облачена в красные одежды, украшенные золотыми кружевами и шнурками. Его ноги были обуты в опанки[47]47
  Опанки – легкая плетеная обувь типа сандалий.


[Закрыть], сшитые из куска кожи и прикрепленные к нижней каемке штанов с помощью серебряных цепочек. Черты его бесцветного лица были резкими. Густые усы покрывали верхнюю губу; кончики усов были так длинны, что их, похоже, можно было закладывать за уши. В его темных глазах застыл орлиный взгляд. Горе тому, кому возьмется мстить такой человек!

Стойко рассказал, что с ним случилось – здесь и в пещере углежога. Юноша слушал молча. Кто ожидал от него вспышки гнева, тот заблуждался. Когда дядя окончил рассказ, юноша подошел ко мне, к Халефу, Оско, Омару и англичанину и, протянув нам руку, сказал:

– Я – ваш покорный слуга. Сперва благодарность, потом месть. Вы справились с убийцами и спасли моего дядю. Требуйте от меня все, что угодно; если это в моих силах, я сделаю это; только не просите пощады к тем, кого коснутся наши клинки. Дядя уехал две недели назад и до сих пор не вернулся домой. Мы встревожились за него и Любинко; мы решили поехать к ним в Батеру. Мы прибыли сюда, миновав Призренди, и хотели ехать в Фандину и Оросси. Здесь мы собирались лишь выпить кружку молока. Вдруг нас окликнул наш дядя. Теперь мы не поедем в Батеру, а направимся в пещеру углежога. Он и его слуги – убийцы; мы возьмем их с собой в Слокучи, чтобы люди нашего племени увидели, как мы мстим за смерть того, кого мы любили и кто мог бы когда-нибудь стать нашим вождем.

– Да, мы поедем к Чертовой скале, – добавил дядя. – Мой сын мертв; теперь ты стал наследником и обязан помочь мне наказать злодеев. Но сперва надо исполнить свой долг здесь. Хорошо, что вы встретились с нами; теперь в нашем распоряжении есть шесть надежных людей, которые исполнят просьбу эфенди.

Тут он, конечно, был прав. Помощь шестерых крепких мужчин была для меня как нельзя кстати. Теперь вместе с Галингре нас было тринадцать человек – небольшой отряд; этого было достаточно, чтобы внушить жителям деревни уважение к себе.

При появлении шестерых штиптаров киаджи куда-то вышел. Мы слышали, как он говорил с людьми, собравшимися снаружи, однако не могли разобрать его слова, потому что он говорил приглушенным тоном. Это мне показалось подозрительным. Если он говорил что-то хорошее, то мог бы не понижать голос. Я поделился своей тревогой со стариком, который теперь во всем поддерживал меня, и тот вышел, чтобы избежать волнений в толпе.

Тем временем Халеф вернул Стойко деньги, отнятые у разбойников. Стойко подтвердил, что это его деньги. Потом малыш снял кольчугу и отстегнул саблю, чтобы вернуть ее вместе с кинжалом. Стойко медлил, не решаясь их брать. Через несколько мгновений он обратился ко мне:

– Эфенди, у меня есть просьба к тебе и надеюсь, что ты исполнишь ее.

– Если это возможно, то рад буду помочь.

– Ее легко исполнить. Вы спасли меня. Я знаю, что без вас я непременно погиб бы. Мое сердце полно благодарности к вам, и я хочу это доказать. Хаджи сейчас вернул мне оружие, которое в нашей семье издавна передается по наследству. Тот, кому оно назначалось, теперь мертв; само оружие будет постоянно напоминать мне об убийстве, поэтому я хочу передать его тебе в знак благодарности. К сожалению, кольчуга тебе слишком мала, зато для хаджи она впору, так что позволь мне подарить ему…