Текст книги "Жут"

– Что с Халефом?

– Он беден. Его юная жена – внучка арабского шейха, но тот никогда не был Ротшильдом.

– Так вы полагаете, что он будет рад толике денег?

– Да. Если вы не станете предлагать их напрямик, а преподнесете в знак своего преклонения перед «прекраснейшей среди жен и дщерей», тогда гордость его не будет уязвлена.

– А Омар?

– Тот еще беднее. Он был, как его отец, проводником в Шотт-эль-Джериде – ужасно рискованный промысел, как мне довелось убедиться. Его отца застрелил Хамд эль-Амасат, когда он вел нас по этому соленому озеру, и Омар, не имея ни гроша за душой, покинул свою родину, чтобы найти убийцу и отомстить за злодейство. Вдумайтесь, отправившись из Южного Туниса и вовсе не имея денег, он пересек Сахару, Египет, добрался до Константинополя, а потом вместе с нами приехал сюда – и все без денег. Это же чуду подобно! Когда он свершит свою месть и расстанется со мной, то окажется один, на чужбине, без всяких средств, и я не знаю, как он доберется на родину. Правда, я могу предложить ему некоторую сумму денег, чтобы утолить свой голод, но… гм!

Я намеренно сгустил краски, рисуя положение Омара. Ради бедного араба этот богатый француз мог и поглубже залезть в свой кошелек. Он сразу же ответил:

– Ладно, тогда мне будет очень приятно позаботиться о нем. Так, значит, Оско я ничего не могу предложить?

– Деньги? Нет. Какой-то сувенир он примет на память.

– Прекрасно! Тогда я надеюсь, что и вы не станете сердиться, если я попрошу вас хоть иногда вспоминать меня, прибегая к помощи этих карманных часов. Я ношу их в виде брелока и даже не выгравировал на них свое имя, так что вы легко можете нанести любую надпись. Конечно, Жут отобрал их у меня, и я вернул их лишь благодаря вам. Надеюсь, этот скромный брелок, преподнесенный вам в дар, не оскорбит вас.

С этими словами купец протянул «скромный дар». Брелок был изготовлен в виде небольшой восьмигранной пирамиды, выточенной из очень красивого топаза телесного цвета, оправленной в золото и украшенной вверху круглым сапфиром. Стоил этот подарок, очевидно, несколько сотен марок. Я не мог, конечно, вернуть его, и Галингре искренне обрадовался, когда я заявил, что приму этот дар.

Теперь мы догнали остальных. Лорд оживленно беседовал с дамами. Он радовался, что, зная французский, может снова вовсю болтать, ведь его скудные познания в турецком и арнаутском не позволяли ему развернуться.

Он описывал своим спутницам тягостный путь, коим принято добираться отсюда в Ругову, и заверил их, что дальше дорога на Ускюб будет от селения к селению все хуже. Он упомянул лишения и неудобства, кои придется претерпевать во время долгого путешествия в повозке, запряженной волами, и в заключение попросил вернуться в Скутари и поехать с ним в Антивари, где наверняка на якоре стоит французский пароход, и они совершат куда более комфортное морское путешествие в Салоники, а оттуда по железной дороге попадут в Ускюб.

Милый лорд имел вдоволь времени и денег, чтобы позволить себе отвезти на корабле в Салоники семью, найденную среди штиптаров. В этом отношении он являлся подлинным английским джентльменом, коему вся Земля была дана во владение, и он рад был всюду блистать своим благородством.

Наконец, мы достигли Невера-хане. Дамы вышли из повозки, и мы направились в комнату. Там уже был Халеф и, как я заметил с первого взгляда, разыгрывал из себя господина и важного повелителя. В задней части комнаты, за столом, сидел хозяин постоялого двора со своими домочадцами. Их оказалось еще больше, чем я видел поначалу. Подошли еще несколько грязных мальчишек, похожих на слуг. За первым столом сидели оба возчика. Судя по их виду, все они в эту минуту чувствовали себя пленниками Халефа.

Я не стал спрашивать, каким образом он заставил себя уважать. Я хорошо знал его манеры. Размеренными шагами он расхаживал взад и вперед; Оско же присел рядом с возчиками, положив перед собой заряженные пистолеты.

У самой стены, на глиняной половице, лежал Хамд эль-Амасат, все еще связанный, как и прежде. Он смотрел на нас с вызовом.

Возчики уступили место женщинам. Все расселись на свободные сидения; лишь я остался стоять рядом с Халефом и тихо спросил его:

– Амасат узнал тебя?

– Вряд ли! По крайней мере, по нему этого не было видно или он не показал виду.

– Ты ему ничего не сказал?

– Ни слова. Я вообще не говорил с ним. Зато мне очень хочется поболтать с хозяином. Он не думал подчиняться, пока я не сунул ему под нос пистолет.

– Для чего?

– Мне же надо было взять в плен всю эту компанию!

– Я тебе ничего не приказывал.

– В этом не было необходимости. Я и без приказа знаю, что надо сделать. Если бы я позволил хозяину со слугами свободно разгуливать, то, может быть, они додумались бы освободить Хамда эль-Амасата при помощи оружия.

Тут он, конечно, не был далек от истины.

– Ты сказал хозяину, что Жут мертв?

– Нет. Он видел, что Хамд эль-Амасат связан по рукам и ногам, и потому может себе представить, как складываются их дела.

Мне не верилось, что хаджи на этот раз промолчал. Ведь он имел обыкновение при каждом удобном поводе твердить о великих подвигах.

Все смотрели на меня, и потому я велел Халефу развязать лассо, стягивавшее пленника, и скрутить ему руки за спиной, чтобы он мог стоять на ногах. Так и было сделано. Вместо того чтобы поблагодарить меня за это облегчение или хотя бы спокойно вести себя, Амасат заорал на меня:

– Почему меня связывают? Я требую, чтобы меня освободили!

– Подожди немного, – ответил я. – И говори другим тоном, иначе плетка научит тебя почтению! С ворами, мошенниками и убийцами ведут себя не так, как с честными людьми.

– Я не вор!

– Нет? Ты выдал своего хозяина Жуту, который задумал все у него отобрать!

– Я не знаю никакого Жута!

– Не ври! Этим не спасешься. Ты же не будешь отрицать, что бывал в Каранирван-хане.

– Я лишь один-единственный раз был там, сопровождая Галингре.

– А потом ты вернулся в Скутари и принялся морочить голову родным твоего хозяина, передавая им приказы, о которых тот вообще ничего не знал! Тем временем ты сговорился с одним из приспешников Жута, назначив ему встречу в Каранирван-хане.

– Это неправда!

– У тебя есть брат?

– Нет.

– Так ты не знаешь человека, которого зовут Барудом эль-Амасатом?

– Нет!

– И его сына по имени Али Манах бен Баруд эль-Амасат?

– Тоже нет.

– И все же ты переписывался с этим Барудом!

– Докажи!

– Неужели ты не признаешь записку, где сказано: «In pripeh beste la karanirwana chan ali sa panajir menelikde»?

Ужас омрачил его лицо; он ответил более покладисто:

– Ты говоришь о вещах, которые мне совсем неизвестны. Я докажу свою невиновность. Поэтому требую освободить меня!

– Почему же ты бежал, завидев нас?

– Потому что другой тоже побежал.

– Ах вот как! Ты его знал?

– Конечно! Я же был у него вместе с Галингре. Это хозяин постоялого двора из Руговы.

– И ты поддакнул ему, когда он, выдав себя за другого, решил заманить этих людей в сторону от дороги и столкнуть в пропасть?

Он промолчал.

– Что ж, ты убедился, что я лучше езжу на коне, чем думалось тебе, и я докажу, что ты уже имел возможность однажды убедиться в этом.

– Я не знаю тебя.

Судя по всему, он говорил правду. Он очень многое пережил с того ужасного дня на озере Шотт-эль-Джерид и потому не вспомнил нас. Обычно люди, которых встречаешь в подобной ситуации, на всю жизнь врезаются в память.

– Ты знаешь не только меня, но и некоторых моих спутников, – сказал я. – В последнее время ты совершил так много преступлений, что уже не в силах вспомнить одно из них. Для начала я скажу, что тебе же лучше, раз у тебя нет ни брата, ни племянника, потому что Баруд эль-Амасат и его сын мертвы.

Он сделал движение, будто пытаясь вскочить с места. Я продолжал:

– Али Манах застрелен в Эдрене. Разве ты этого не знал?

– Это меня не касается.

– А взгляни-ка на человека, сидящего на углу стола. Его зовут Оско и он сбросил с Чертовой скалы твоего брата, Баруда, потому что тот похитил его дочь Зеницу. Об этом деянии своего братца ты, пожалуй, тоже ничего не знаешь?

Он крепко стиснул зубы и какое-то время молчал. Его лицо побагровело. Потом он в бешенстве крикнул, обращаясь ко мне:

– Ты мне рассказываешь вещи, которые меня вообще не касаются; ты говоришь о людях, которых я вообще не знаю! Если тебе угодно говорить со мной, говори со мной. Объясни, почему ты обращаешься со мной как с вором и убийцей.

– Хорошо, поговорим о тебе. Мы относимся к тебе именно так, как ты того заслуживаешь. Ты убийца.

– Молчи.

– Я умолчу о том, что вы намеревались убить Галингре, брошенного в шахту в окрестностях Руговы. Умолчу и о том, что вы решили убить его родных. Я поговорю об убийстве, которое ты впрямь совершил.

– Должно быть ты сумасшедший, ведь только безумец может нести подобную чепуху!

– Осторожнее! Еще раз оскорбишь меня, получишь удар плетью! Быть может, ты знал от своего хозяина, месье Галингре, что у него был брат, которого убили в Алжире, в Блиде?

– Да. Он рассказывал мне.

– И сын убитого пропал там же при самых загадочных обстоятельствах?

– Да, он мне сказал это.

– Быть может, ты знал этого брата или этого сына?

При этом вопросе он побледнел. Это особенно бросалось в глаза, потому что теперь у него не было бороды, которую он носил тогда, в Сахаре.

– Откуда же мне знать их, – ответил он, – если я никогда не был в Блиде! Я не знаю ни Алжир, ни тамошние земли, ни пустыню. Я армянин и, покинув свою родину, прибыл вначале в Стамбул, а потом сюда.

– Ты армянин? Странно! Говорят, именно армянин убил Галингре!

– Это меня не касается. Армян сотни тысяч.

– Да, это верно, но многие из них скрывают свое происхождение. Так, я знаю одного, который выдавал себя за соплеменника Юлада Хамалека.

Он закусил нижнюю губу. Его взгляд готов был пробуравить меня. Он догадался, что его прошлое известно мне лучше, чем он полагал. Видно было, что он припоминал, где же встречался со мной и, ничего ее прояснив в памяти, гневно крикнул на меня:

– Говори о делах и людях, которых я знаю. Племя Юлада Хамалека мне незнакомо. И у меня нет брата, которого зовут Баруд эль-Амасат, ибо мое имя – Хамд эн-Наср.

– Не Хамд эль-Амасат?

– Нет.

– Так! Значит тебя зовут Хамд эн-Наср. Мне вспоминается человек, коего звали Абу эн-Наср. Тебе он не был знаком?

Приоткрыв рот, он испуганно уставился на меня.

– Ну, отвечай!

Но он не отвечал. Его белесые глаза налились кровью; вены на лбу надулись. Он сглатывал слюну, не в силах вымолвить ни слова. Я продолжал:

– Этот Абу эн-Наср носил свое имя «Отец победы», потому что оказал некую услугу векилу оазиса Рбилли – услугу, потребовавшую от него определенной отваги. Припомни-ка!

Черты его лица словно окаменели. Он бормотал слова, непонятные никому.

– Этот Абу эн-Наср был убийцей Галингре. Потом, в пустыне, он убил и его сына. Он убил также проводника Садека, который переводил его через соленое озеро Шотт-эль-Джерид. Я наткнулся на труп юного Галингре и…

Он прервал меня, визгливо вскрикнув, и несмотря на то, что сидел со связанными руками, попытался привстать.

– Умолкни, шелудивый пес! – прорычал он и странным образом выкрикнул это на арабском диалекте именно той местности, где я когда-то его повстречал. – Теперь я знаю, кто ты такой! Теперь я тебя узнал! Ты тот вонючий немец, что преследовал меня до самого Рбилли! Да будут прокляты твои отцы и праотцы, а дети и дети детей твоих пусть вберут в себя всю скверну тела и души! Пусть каждый час тебя настигает новая беда и…

– И в эту секунду тебя настигнет плеть! – прервал его Халеф, вскочив с места и изо всех сил хлестнув его. – А ты не узнаешь меня, ты – сын суки и внук зловонной гиены? Я тот самый маленький хаджи Халеф Омар; я был с этим эфенди, когда он повстречал тебя!

Хамд эль-Амасат не шевелился. Он оцепенело смотрел на малыша, казалось, не чувствуя ударов.

– И ты не узнаешь меня? – спросил Омар, медленно приближаясь и отстраняя Халефа. – Я – Омар, сын Садека, которого ты убил на озере Шотт-эль-Джерид и бросил в зыбучий песок, и никто теперь не может прийти на место его смерти, чтобы помолиться Аллаху и Пророку. Я преследовал тебя от самого Рбилли. Аллах не хотел, чтобы я тебя настиг сразу. Он дал тебе время покаяться. Ты же стал злее, чем прежде, и потому Аллах, наконец, предал тебя в мои руки. Готовься! Час мщения настал! Ты не уйдешь, и под твоими ногами уже разверзлась джехенна, готовая принять твою душу, проклятую во веки веков!

Как же они разнились! Омар стоял, расправив плечи, спокойный и гордый. В его лице не было ни следа ненависти. Лишь холодная, мрачная решимость исходила от него. Хамд эль-Амасат дрожал, не от страха, а от ярости. Черты его лица скорчились. Его грудь вздымалась; он громко дышал.

– О ангелы! О дьявол! Почему же меня схватили? – шипел он. – Если бы руки у меня были свободны, я бы вас задушил, вас всех… всех!

– Ты сам произнес свой приговор, – ответил Омар. – Ты будешь задушен без пощады и жалости. Эфенди, ты еще будешь с ним говорить?

Вопрос был обращен ко мне.

– Нет, – ответил я. – Я покончил с ним.

– Тогда уступи его мне!

– У других тоже есть свои счеты с ним.

– Счеты с ним прежде всего у меня. Кто намерен его у меня отнять?

Он осмотрелся вокруг. Никто не ответил. Что мне было делать? Я знал, что ни просьба, ни угроза, ни приказ не подействуют. И все же я сказал:

– Ты хочешь его трусливо убить? Ты хочешь…

– Нет, нет! – перебил он меня. – Оско не убивал брата этого человека, а честно и гордо сразился с ним. Это же сделаю и я. Я не палач. Развяжите его! Я отложу оружие. Он хотел меня задушить? Пусть попробует! Если ему удастся меня убить, освободите его и пусть идет, куда глаза глядят.

Итак, дуэль, жуткая дуэль! Если уж жители цивилизованных стран за одно неосторожное слово посягали на жизнь обидчика и считали бесчестием избежать поединка с ним, то мог ли я клясть этого необразованного араба, который требовал сатисфакции за убийство отца? Я не сказал ничего и отошел в сторону.

– Что ж, развяжите меня! – воскликнул Хамд эль-Амасат. – Я задушу мерзавца. Пусть его душа отправится в ад!

Омар сложил свое оружие и встал посреди комнаты. Все сидевшие за столами разошлись по углам. Дамы Галингре спрятались, чтобы не видеть ничего. Я направился к двери, чтобы помешать Хамду эль-Амасату улизнуть, если сражению он предпочтет бегство. Впрочем, он, похоже, вообще не думал об этом. Он прямо-таки сиял, предвкушая скорую свободу, и готов был броситься на Омара.

Халеф развязал ему руки. Оба противника встали друг против друга. Никто не говорил ни слова. Хамд эль-Амасат был выше и жилистее Омара. Зато тот был ловчее и хладнокровнее его.

– Что ж, подходи! – крикнул Хамд эль-Амасат, угрожающе вытянув кулаки, вместо того чтобы, как я ожидал, накинуться на Омара.

Спокойствие последнего удивляло; сын Садека не выказывал ни малейшего волнения. Он выглядел как человек, точно знающий, что победит.

– Иди ко мне, если у тебя есть мужество! – ответил он. – Посмотри-ка вперед! Видишь солнце восходит над лесом. Взгляни на него еще раз, ведь ты его больше не увидишь; ты навсегда погрязнешь в ночи и ужасе. Вот моя шея; души ее. Я не помешаю тебе положить на нее руки.

Странно! Что он задумал? Он подошел к противнику на два шага, поднял подбородок, чтобы легче было схватить его за шею, и опустил руки за спину. Хамд эль-Амасат не упустил эту отличную возможность. Он прыгнул на Омара и обеими руками вцепился ему в горло.

В ту же секунду Омар выбросил вперед руки и схватил врага за голову; ладонями он сжимал ему уши, а большими пальцами надавливал на глаза.

– Собака, вот ты и попался! – с сатанинской радостью хрипел Хамд эль-Амасат. – Теперь с тобой все кончено!

Он так крепко сжимал горло Омара, что лицо араба налилось кровью, но теперь я понял замысел моего спутника. Небольшое движение пальцев, и вот уже Омар сильно нажал на глаза противника, тот взвыл, как раненая пантера, и разжал руки, ведь его глаза… были выдавлены.

Раненый схватился руками за глазницы и не удержался от вопля. Теперь он пропал; Омар мог спокойно его задушить. Не дожидаясь этой ужасной сцены, я повернулся к двери и вышел наружу. Вся моя душа восставала против свершавшегося. Но разве можно было испытывать сострадание к такому человеку, как Хамд эль-Амасат, ведь тот был хуже дьявола?

На улице ярко светило солнце. Лучи его заливали горизонт. В комнате стало тихо. Вопль умолк. Что ж, Хамд эль-Амасат мертв? Дверь отворилась, и вышел Омар.

– Все кончено? – мрачно спросил я.

За поясом у него вновь торчали пистолеты и нож. Стало быть, сражение окончилось.

– Да, – ответил он. – Месть свершена, и душа моего отца умиленно взирает на меня. Теперь я могу обрезать бороду и пойти на молитву в мечеть, ведь обет, данный мной в пустыне, исполнен.

– Уберите труп! Я не могу его видеть.

– Его нет надобности убирать. Он уйдет сам, куда ему угодно.

– Как? Он еще жив?

– Да, сиди. Я подумал о тебе и вспомнил, что ты не любишь убийство. Я лишь ослепил Хамда эль-Амасата. Когда он беспомощно стоял передо мной, я не мог набраться духа и убить его. Пусть он медленно избывает свой мрачный удел до гробовой доски. Он утратил свет своих очей и уже не повредит ни единому человеку. Теперь я дал ему время вспомнить свои дела и покаяться. Я правильно сделал?

Что мне следовало ответить? Мне вспомнилось, что цивилизованные правоведы из христианских стран призывали ослеплять преступников, дабы те, пусть и оставшись в живых, не могли более повредить обществу. Я молча кивнул и вернулся в комнату.

В дверях мне встретился хозяин; с помощью слуги он вел Хамда эль-Амасата, чтобы освежить водой из колодца.

– Все кончилось, господин! – воскликнул Халеф, – и мы согласны, что этого десятижды убийцу не стали убивать. Пусть жизнь ему будет хуже, чем смерть. А что делать с жителями Невера-хане? Ведь они же были заодно с Жутом.

– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.

– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!

Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.

Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад. Я решил прогуляться в утренней тишине. Вокруг не слышалось ни птичьего крика, ни шороха. Здесь хорошо было предаваться размышлениям, но чем глубже я заглядывал внутрь себя, тем более убеждался, что человек не что иное, как хрупкий сосуд, наполненный слабостями, ошибками и… гордыней!

Когда я вернулся, все прощались с Ранко и семейством Галингре. Мы передали Ранко вьючную лошадь. Теперь она была нам не нужна. Повозка пришла в движение, а мы все стояли и смотрели ей вслед, пока она не скрылась на востоке. Потом мы вскочили на лошадей. Ни хозяин, ни его люди более не показывались. Они рады были, что мы уезжаем, и догадывались, что прощание с нами будет весьма нелюбезным.

Так мы покинули это тихое место, где разыгралось последнее из приключений, подстерегавших нас в долгом-долгом путешествии. Через четверть часа степная равнина кончилась; своими зелеными лапами нас окружил лес. Лица Халефа, Омара и Оско были очень радостными. Хаджи часто поглядывал на меня сбоку, словно желая сообщить какую-то приятную весть. Впереди всех, против обыкновения, ехал Оско в своем миндане[50]50
  Миндан – куртка.


[Закрыть], обрамленном серебряными бортами. Скоро я понял причину. Он хотел, чтобы все разглядели широкую, золотую цепочку, что свешивалась с его жилета. Стало быть, он получил в подарок часы Галингре.

Заметив мой взгляд, он радостно поведал мне, какой ценный подарок ему достался. Это, наконец, развязало язык малышу.

– Да, сиди, – сказал он, – француз, должно быть, очень богат, ведь он одарил нас бумагами, на которых виднеются гербы и цифры.

Он имел в виду, очевидно, банкноты.

– Что это за бумаги? – воскликнул я. – Пожалуй, счета, по которым вам придется платить из ваших карманов?

– Что ты выдумываешь! Он не заставит нас оплачивать свои долги! Такой человек, как он, вообще никому не должен. Нет, мы получили денежные знаки; на Западе ими пользуются вместо золота и серебра. У меня несколько таких знаков, и он дал мне их для Ханне, прекраснейшей и любезнейшей среди жен и дщерей.

– И ты возьмешь их с собой?

– Конечно!

– Это не умно с твоей стороны, Халеф. В стране бедуинов ты не обменяешь их на золото и серебро. Тебе надо сделать это здесь, в Скутари.

– А меня не обманут? Я не знаю, сколько стоят эти знаки.

– Это я точно тебе скажу; я даже пойду с тобой к меняле. Покажи-ка мне их!

Он с ухмылкой достал свой кошелек, открыл его и протянул мне «денежные знаки». Это были английские банкноты. Галингре впрямь щедро одарил его.

– Ну? – спросил Халеф. – Есть там сотня пиастров?

– Гораздо, гораздо больше, мой дорогой! Ты даже не угадаешь сумму. Эти банкноты стоят больше двенадцати тысяч пиастров. Ты получишь за них три тысячи франков, если решишь взять французские деньги. Но я советую тебе взять любезные моему сердцу талеры Марии-Терезии, ведь они имеют хождение там, где благоухает Ханне, великолепнейший из цветков.

Он беззвучно посмотрел на меня и покачал головой. Подобный подарок далеко превосходил его скромные финансовые притязания. Омар быстро вытащил свой кошелек. Он получил еще больше денег – пять тысяч франков. Невероятные суммы для этих неприхотливых людей! Воистину то был царский подарок! Галингре хорошо понимал, что без нашего участия он и его родные погибли бы. В конце концов, что значат восемь тысяч франков для человека, обладающего таким огромным состоянием.

Разумеется, оба не могли молчать от свалившегося на них счастья.

– Какое богатство! – воскликнул Халеф. – Ханне, любовь моей души, с этой минуты ты самая почтенная среди всех жен и внучек Атейбе и Хаддедина. Она может купить стада всех племен Шаммара, и одеваться в шелка из Хиндустана, и украшать свои прекрасные волосы жемчугами и драгоценными камнями. Ее тело будет тонуть в персидских ароматах, а ножки укроются в туфельках принцессы.

Казалось, величина богатства вскружила ему голову, и он легко мог растратить его попусту. Мне пришлось объяснить ему, что его состояние вовсе не так велико, как он думает.

Омар радовался не так бурно. Блаженно улыбаясь, он говорил:

– Галингре дал мне то, к чему я так стремился; теперь я могу вернуться на родину. Вместе с Халефом я отправлюсь к Хаддедину и куплю у него верблюда, нескольких коров и отару овец. Потом я, пожалуй, выберу прелестную дочь племени, что станет моей женой. Слава Аллаху! Теперь я знаю, что могу жить.

Лорд понял если не все, то хотя бы основное. Он пробурчал:

– Чушь! Галингре! Купец! Я – лорд из старой, доброй Англии и тоже могу делать подарки. Всему свое время! Послушайте, мастер, как вы относитесь к тому, что оба ваших спутника мечтают добраться до пастбищ Хаддедина? Как они попадут туда? Какой маршрут им выбрать? Не лучше ли было бы им добраться на пароходе до Яффы, а оттуда поехать верхом через Палестину в Босру, что в Джебель-Хауране. Так они выберутся на дорогу, по которой вы уезжали из страны Хаддедина.

– Пожалуй, это было бы лучше всего. Но как они попадут на пароход, идущий в Яффу? И сколько денег им придется платить!

– Фу! Плачу за все! Разве я не говорил вам, что меня ждет французский корабль? Мы можем взять с собой на борт всех наших лошадей, а потом, сойдя на берег, подарим их спутникам. Мы поедем с ними до Иерусалима.

– Мы? Кого вы имеете в виду?

– Вас и себя, конечно!

– Ого! Мне надо ехать домой.

– Ерунда! Довольно я сетовал, что во время нашей поездки из Дамаска к берегу моря нам пришлось оставить в стороне Иерусалим. Надо наверстать упущенное. Едем! Как сказано, я плачу за все.

Он протянул мне руку.

– Мне надо подумать, сэр, – ответил я.

– Так, думайте же быстрее, иначе я поплыву в Яффу, прежде чем вы рассудите. Well!

Таков он был! Его мысль мне очень понравилась, и я готов был согласиться.

Тем временем мы достигли Гори, а оттуда стали спускаться в Скутари, конечный пункт нашего путешествия через страну штиптаров.

Линдсей изложил свой план Халефу и Омару; тот был принят с восторгом; оба так бурно набросились на меня, что мне, конечно, пришлось уступить их натиску, но, откровенно говоря, это было мне по душе.

Мы остановились в гостинице Анастасио Попанико; в ней было всего две комнаты для приезжих; по счастью, они оставались не заняты. Мы могли привести себя в порядок, а то мы уже превратились в каких-то дикарей.

Лорд тотчас послал срочное письмо в Антивари, чтобы известить капитана о нашем маршруте, а я не нашел ничего более важного, чем пойти к парикмахеру, а потом запастись новым костюмом и свежим бельем. Разумеется, всем нам стоило еще наведаться и в баню.

Потом мы принялись строить из себя господ и отправились на Скадарское озеро, откуда открывался чудесный вид на город. Когда мы вернулись домой, нас ждал полицейский чиновник, при котором находились трое одетых в красное хавассов. Посмотрев наши паспорта, чиновник с почтительными поклонами вернул их, чему немало способствовал щедрый бакшиш, переданный ему лордом.

Хотя Скутари лежит на Адриатическом море, это совершенно восточный город. Часть его расположена в плодородной долине, часть – на холмах, окаймляющих эту долину; на самом высоком из них стоит обветшалый замок. Собственно говоря, этот город состоит из нескольких деревень, слившихся друг с другом; дома здесь почти исключительно деревянные.

Оско весь день оставался в городе, потом он попрощался с нами, чтобы ехать в Риеку, где жил прежде. По морю он добрался бы гораздо быстрее, но он полагал, что его пегий, коим он очень гордился, не привык к обманчивым волнам.

Прощание было тягостным. Оско обещал по возвращении в Эдрене и Стамбул передать своим родным приветствия от нас и уверял, что те непременно напишут мне. Мы долго провожали его.

Курьер, посланный лордом в Антивари, вернулся лишь на другой день, ведь ехать пришлось одиннадцать-двенадцать часов. Он доложил, что капитан находится в Риве, невдалеке от Антивари, и в любой момент готов взять нас на борт. Нас ничего не держало в Скутари, поэтому на следующий день поутру мы отправились в путь.

Пришло время радоваться, что у нас такие отличные лошади, ведь путь стал намного хуже. Питьевую воду для себя и лошадей мы сумели раздобыть лишь в одном-единственном месте; мы достигли его в полдень. Оно находилось на горном хребте, разделявшем два города и тянувшемся до самого моря.

Спуск с гор был таким крутым, что нам пришлось спешиться, чтобы поберечь лошадей. Оттуда уже виднелось море. Впрочем, лишь за час до города дорога выровнялась, и мы смогли продолжать свой путь верхом.

Мы спешно миновали Антивари и направились в Риву. Там, на берегу моря, стояли четыре дома: карантинная, агентство австрийского «Ллойда», таможня и постоялый двор. В последнее заведение мы и заглянули. Было пять часов пополудни, когда мы прибыли туда.

Следующую ночь мы провели на постоялом дворе; на другое утро мы поднялись на пароход; вскоре берег страны штиптаров скрылся от наших взоров.

Быть может, в следующий раз я расскажу о том, как мы добрались в Яффу. Сейчас я лишь упомяну, что лорд очень богато одарил Халефа и Омара и что я попросил своего друга и покровителя писать мне. Для этого хаджи взял с собой бумагу, а я написал на конверте адрес на турецком и французском языках.

Через два месяца после моего возвращения домой ко мне пришло его письмо. Халеф полагал: раз адрес указан по-турецки, то и все письмо тоже должно быть написано на этом языке. Его турецкий был удивительно перемешан с арабским, а его рука, привыкшая к оружию, а не перу, допустила немало забавных промахов; впрочем, письмо было столь же кратко, сколь и хорошо. Оно доставило мне огромную радость. Вот его содержание:

«Мой дорогой сиди!

Слава богу! Мы прибыли, я и Омар. Счастье и радость всюду! Деньги! Кольчуга! Слава, честь, блаженство! Да снизойдут на Кара бен Немси Эмира благодать, любовь, память, молитва! Ханне, любезная, дочь Амшас, дочери Малека, Атейбе, здорова, красива и восхитительна. Кара бен хаджи Халеф, мой сын, герой. Он разом поедает сорок сушеных фиников; о боже! о Небеса! Омар бен Садек женится на Сахаме, дочери хаджи Шукара эш-Шамайна бен Мудала Хакурама ибн Садука Весилега эш-Шаммара, богатой и красивой девушке. Пусть Аллах дарует тебе прекрасную погоду! Ри, жеребец, изысканно и покорнейше приветствует тебя. У Омара бен Садека славный шатер и любезная теща. Женись и ты поскорее! Да хранит тебя, Аллах! Будь всегда доволен и не ворчи! Я люблю тебя! Забудь печать; у меня ни печати, ни сургуча! Будь всегда добродетелен и избегай преступления и греха! Приезжай весной! Будь всегда воздержан, скромен, внимателен и сторонись пьянства!

С глубоким уважением, почтением, смирением и преклонением твой честный и верный друг, покровитель и отец семейства

Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн хаджи Давуд эль-Госсара».