Текст книги "Глазами альбатроса"

Естественно, Амелия ничего об этом не знает. Она находилась в сотнях километров от острова Терн, когда его заливало дождями. Ей известно только, что она столкнулась с непогодой в открытом море – вполне обычное дело.

Пролетев 650 километров в северо-восточном направлении, она не нашла достаточного количества пищи, чтобы восполнить затраченную энергию. Ничего другого она и не ожидала. Это были вовсе не бесцельные блуждания, она понимала, куда летит. Ее маршрут пролегал над одним из самых труднодоступных мест в Мировом океане, где глубина составляет в среднем 5500 метров.

Перелетев район глубоководья, Амелия справилась сразу с двумя задачами. Во-первых, она пересекла границу субтропической фронтальной зоны, где тропические воды смешиваются с немного более холодными потоками Северо-Тихоокеанского течения, направляющимися от Азии к Северной Америке. А во-вторых, она оказалась на обширной территории, где рельеф морского дна сильно изрезан из-за нескольких десятков глубоководных вулканов, которые, по некоторым данным, сформировались сотни миллионов лет назад, в меловой период, благодаря горячей точке, которую потом накрыло тогда еще молодой Тихоокеанской плитой, перемещающейся к северу. Вулканы расположены к северу от основных Гавайских островов и тянутся в северо-западном направлении почти на 1300 километров.

На первый взгляд окружающие воды ничем не примечательны. Подводные горы не выступают островами на поверхности. Большинство из них скрыто от глаз многокилометровой толщей воды, их вершины находятся слишком глубоко даже для того, чтобы пронзить мрак, окутывающий дно вокруг, – почти в шести километрах от поверхности. Покачиваясь на палубе корабля, вы и не догадались бы, что глубоко под вами есть горы.

Вы, но не Амелия. Она чувствует землистый запах, хотя он едва уловим. Она видит, что у синей воды здесь зеленоватый оттенок, пусть он едва заметен. В этом районе больше живности, чем ей удалось обнаружить за пять дней, но не намного.

И все же здесь буквально звучит музыка сфер, потому что эти древние горы носят имена композиторов: по инициативе океанографов, которые нанесли их на карту в 1970-х годах, здесь есть гора Моцарт, гора Чайковский, горы Малер, Верди, Шуберт, Стравинский, Лист – список довольно длинный. Как и великие композиторы, эти ветхие вулканы смолкли навеки и теперь медленно разрушаются.

Амелия только что пронеслась над горой Рахманинов в сторону горы Дебюсси. Его пьеса «Море» – одно из самых прекрасных вдохновленных океаном музыкальных произведений в истории; славное совпадение, что Амелия гостит как раз у него. Дебюсси – гостеприимный хозяин и какое-то время в достатке угощает ее холодными закусками, которые оправдают столь нелегкое путешествие. Сталкиваясь с подводными горами, течения поднимаются к поверхности, и каждые несколько часов на ней появляется славный мертвый кальмар. Амелия, большой ценитель кальмаров, предпочитает их в охлажденном виде, и она не разочарована.

На закате Амелия кружит над горой Брамс. Она здесь не одна, и не все прибыли сюда только для того, чтобы послушать колыбельную. Несколько судов, ведущих лов меч-рыбы (Xiphias gladius) за 1300 километров от порта приписки в Гонолулу, опускают многокилометровые ярусы по линии фронта прохладного течения, которая проходит над подводными горами. Ночью Амелия замечает вдалеке огни двух кораблей, но уже стемнело, и она не пускается за ними вдогонку.

В низких лучах утреннего солнца один довольно увесистый летучий кальмар неожиданно выпрыгивает из воды и описывает в воздухе высокую длинную дугу, странным образом удерживаясь в полете на своих невероятных крыльях. (Десятикилограммовый кальмар, которому недавно исполнился год, скоро умрет от старости.) Когда стайки длинноперого тунца (Thunnus alalunga) на короткое время показываются у поверхности, Амелия разворачивается и летит вслед за их стремительными синевато-серыми очертаниями, делая попытки маневрировать среди оставляемых ими белых всплесков. Но они задерживаются совсем ненадолго. Молодая скумбрия, которую они преследуют, слишком мелкая и юркая для Амелии, и птица лишь понапрасну тратит силы на погоню: стоит ей приблизится к рыбе, как та исчезает. Всего один раз косяк скумбрий на мгновение утрачивает бдительность и, спасаясь от атакующего их снизу тунца, подплывает настолько близко к поверхности, что Амелии удается плавно пронестись над ними. Не опускаясь на воду, она выхватывает одну из рыб так, что остальные даже не замечают этого. Необыкновенно изящный маневр для альбатроса, и вряд ли ей удастся его повторить.

Она все летит и летит, смещаясь почти на 700 километров к востоку, поймав попутный ветер, который несет ее вдоль текучих пограничных зон, стараясь отыскать более четкое обозначение раздела, но обнаруживая при этом только широкий расплывчатый градиент, в котором жизнь течет вяло.

Затем она поворачивает на юг и на следующий день пролетает 320 километров, а еще через день – 400 километров. После этого она берет курс на юго-восток, сокращая расстояние, отделяющее ее от острова Терн, впервые с тех пор, как отправилась в путь. К тому времени, как ее долгое путешествие по часовой стрелке длится неделю, она достигает подводной горы Прокофьев, но темпа при этом не сбавляет.

Последние несколько дней она провела почти в полутора тысячах километров от птенца. Ее усилия достойны высокой оценки, но в плане добычи ее путешествие можно назвать успешным лишь условно. Она вновь чувствует, что ей пора к птенцу. Желание поскорее вернуться пересиливает голод, но не избавляет от него. На этот раз у Амелии не получилось хотя бы немного нагулять жирок. Приняв решение возвращаться – но недовольная результатом, – она мчится на юго-запад 31 час подряд, преодолевая около 750 километров. Запахи суши и плотно гнездящихся морских птиц помогают ей найти путь домой во внешне неприветливом море задолго до того, как она увидит сами острова.

К тому времени, когда ее силуэт появляется на горизонте, на острове уже темно. Но при свете луны вполне можно различить границы рифа. Она приземляется посреди обычного для птиц ночного шума и суеты. Сегодня 25 февраля. Восемь дней назад, когда она в последний раз кормила птенца, он выглядел заметно меньше. Но его писк рассеивает любые сомнения в том, что это он, и Амелия кормит его высококалорийным жидким ужином.

* * *

Обособленность характерна для огромных колоний морских птиц, гнездящихся на островах, которые широко разбросаны по всему Мировому океану. Выведение потомства на отдаленных территориях, как это происходит у них, и абсолютная недосягаемость долгое время служили лучшей защитой для этих иначе беззащитных созданий. Почти везде, где альбатросы строили гнезда, в любых морях, где они странствовали, эти птицы тысячелетиями наслаждались относительным спокойствием благодаря большим расстояниям, отделявшим их от человека. Все стало меняться, когда жители побережий начали бороздить моря на своих примитивных, но проворных лодках. С тех пор даже дальности расстояний стало недостаточно, чтобы сохранять покой уединения.

Маори прибыли в Новую Зеландию за несколько столетий до европейцев. Им хватило незамысловатых орудий охоты, чтобы истребить эндемический вид птиц под названием моа, после чего они переключились на альбатросов. Маори украшали свои каноэ их перьями, символизировавшими стремительное скольжение над океанской гладью, а также использовали эти перья в своих жестоких обрядах. Кроме того, из длинных трубчатых костей альбатросов они изготавливали шилья, иглы, пуговицы, бусы и дудочки. Собранным в пучки пухом альбатросов украшали себе волосы и вставляли их в проколотые уши. С помощью крючка на веревке они ловили охотящихся альбатросов себе в пищу.

Когда около пяти столетий назад на островах архипелага Чатем недалеко от Новой Зеландии поселились мориори, они стали есть гнездившихся там птиц. Позже жизнь отплатила им той же монетой: маори, которые прибыли к ним с основных островов Новой Зеландии, привезли с собой собственные вкусовые пристрастия – любовь к человеческому мясу. Современные маори на некоторых островах продолжают отстаивать свое право ловить альбатросов прямо в гнезде.

Первыми, кто достиг Гавайских островов, были полинезийцы. Вероятно, они прибыли сюда в 200-х годах нашей эры. Местные легенды рассказывают о путешествиях, предпринятых лишь для того, чтобы навестить очаровательных обитательниц другого острова, но поездка на Гавайи в те времена вряд ли могла считаться увеселительной прогулкой. Мы никогда не узнаем, что руководило первооткрывателями Гавайев. Любопытство? Голод? Жажда приключений? Поражение в войне? И можно лишь догадываться, что почувствовали люди, которые после многих дней морского пути на утлой лодке далеко за пределами всем известного мира увидели вдруг заросший джунглями берег безмолвного острова, на который доселе не ступала нога человека.

Несмотря на примитивность их технологий, полинезийцы научились путешествовать по морю дальше, чем кто-либо до и после них. Более 3000 лет назад самые простые лодки и мореходное мастерство помогли людям добраться от крупных участков суши – Новой Гвинеи и Австралии – до островов Тонга и Самоа в Тихом океане и преодолеть больше 4000 километров пути, переплывая с острова на остров.

Полинезийская экспансия стала величайшим прорывом в истории освоения человеком водных пространств. К тому времени, когда Вильгельм Завоеватель произвел настоящую сенсацию в Европе, всего лишь преодолев Ла-Манш, верховный жрец таитян по имени Паао уже совершил три морских путешествия до Гавайев – каждое протяженностью в несколько тысяч километров – и основал там династию завоевателей, в которой 30 поколений спустя появился на свет король Камеамеа. За тысячу лет до Колумба, который призвал все свое здравомыслие и мужество, чтобы отправиться в дальнее плавание, полагая, что, вопреки распространенному тогда среди европейцев убеждению, не провалится в пропасть на краю земли, полинезийцы уже обосновались на самых отдаленных островах планеты.

Раскачивающееся на волнах каноэ стало для них космическим кораблем. Изучавший древние традиции мореплавания историк Херб Каваинуи Кейн писал: «Построенное при помощи орудий из камня, кости и раковин, скрепленное найтовами из перекрученных волокон и приводимое в движение парусами из плетеных циновок, оно [каноэ] воплощало собой совершеннейший продукт культуры, не знавшей металла».

Даже Джеймс Кук, которого до сих пор считают непревзойденным мореходом, был изумлен тем, с какой сноровкой полинезийцы путешествуют по морям. Кук случайно наткнулся на Гавайи в 1778 году. Его матросы были удивлены, когда услышали в речи местных жителей слова из таитянского языка. Кук пришел в восторг. «Невозможно постичь, каким образом этот народ смог расселиться по просторам огромного океана! Мы встречаем их от Новой Зеландии на юге до этих островов на севере, от острова Пасхи до Гебридских островов». (Полинезийский треугольник, который охватывает Новую Зеландию, Гавайи и остров Пасхи, занимает территорию, примерно равную общей площади Северной и Южной Америки.) Больше всего Кук был поражен тем, как людям с примитивными технологиями каменного века – без письменности, без колес, без керамики, характерной для культуры неолита, и уж тем более без компаса – удавалось добираться до самых отдаленных областей океана.

Почти 15 столетий культура полинезийцев оставалась неизвестна обитателям континентов. Во времена Кука Гавайи были столь густо населены, что на шести из восьми главных островов жителей насчитывалось больше, чем сейчас. (По средним оценкам, население Гавайев на момент прихода сюда европейцев составляло около 500 000 человек; за несколько последующих десятилетий завезенные с континента болезни убили более 90 % коренных гавайцев и положили конец королевской династии.)

Следующие 200 лет европейские ученые бились над загадкой происхождения гавайцев и маршрутов их миграции. Многие просто отказывались верить, что, обладая столь примитивными технологиями, люди действительно осилили такой долгий путь по морю. Это не соответствовало представлениям европейцев о первобытном человеке. Согласно одной из гипотез, существовавший когда-то в Тихом океане огромный континент внезапно затонул, а полинезийцы, которые, должно быть, бегали по всему континенту, оказались посреди океана на торчащих из воды вершинах гор. Самое нелепое предположение сторонников европоцентризма заключалось в том, что полинезийцы – потерянные колена Израилевы.

Теперь нам известно, что гавайцы с большой долей вероятности являются выходцами с Маркизских островов и Таити, от которых их отделяет 3700 и 4200 километров пути соответственно, но у западного человека до сих пор не укладывается в голове, как можно было наугад отправиться за тысячи километров на допотопном каноэ искать неизведанные земли.

Полинезийцы развили навыки непревзойденных мореходов, способности, граничащие с инстинктами. В открытом море их рулевые угадывали существование суши по рисунку и направлению полета морских и перелетных птиц или по едва заметной ряби, бегущей поперек крупных волн от далеких, невидимых глазу островов. Застывшие в небе крупные облака, в отличие от тех, что поменьше, которые легко гонит ветер, часто выдавали присутствие земли далеко за горизонтом: они формировались в атмосфере под воздействием суши. Над атоллами облака, в которых отражался зеленоватый оттенок лагуны, становились заметны намного раньше низких песчаных островов.

Как и другие исследователи, Кук не уставал восхищаться способностью полинезийцев ориентироваться в океане во время путешествий на лодках и находить дорогу на родные острова, будучи в сотнях километров от них. В 1769 году во время стоянки на Таити Кук взял на борт туземца по имени Тупайя, который помог экспедиции преодолеть около 500 километров пути до острова Руруту. После этого Кук направил свой корабль под названием «Индевор» на запад, к берегам Новой Зеландии и Австралии, а затем пересек Большой Барьерный риф на пути к Новой Гвинее. На протяжении всего извилистого пути Кук не раз бывал потрясен, когда Тупайя безошибочно указывал, в какой стороне находится Таити, без помощи навигационных карт или компаса, где бы его об этом ни попросили.

Главными рабочими инструментами полинезийцев были исключительная наблюдательность и память. В отличие от распространенных на Западе методов, где местоположение определялось без учета порта приписки, полинезийцы ориентировались по родным берегам. Рулевой мысленно отмечал и сопоставлял все маршруты следования с состоянием моря и погодными явлениями, которые влияют на движение каноэ (для этого нужно было долго обходиться без сна). Он без труда восстанавливал в памяти проделанный им путь, поэтому в любой момент мог указать примерное направление в сторону дома и оценить, сколько времени понадобится на обратную дорогу. Отправляясь в плавание, полинезийцы определяли свой маршрут по череде восходов и заходов знакомых звезд. В темноте беззвездных, облачных ночей направление им указывали океанские волны. Обнаружив новые земли, мореплаватель тщательно запоминал их расположение по восходу, заходу и радиусу движения звезд над головой. Благодаря всему этому полинезийцы избороздили известную им вселенную и вышли за ее пределы.

Если в море полинезийцы не имели ничего общего с европейцами, на суше они мало чем отличались от них. Перебираясь с острова на остров, они – а также завезенные ими крысы и свиньи – истребляли морских птиц, поедая взрослых особей, их птенцов и яйца. Гавайцы так высоко ценили мясо птенцов темнохвостого тайфунника, что берегли их исключительно для знати. Несмотря на то что эти птицы водились на острове Оаху в изобилии, аппетиты новых обитателей привели к их полному истреблению. Свиньи полинезийцев уничтожили колонии тех морских птиц, что устраивали свои гнезда в земле. Для пернатых наступили поистине ужасные времена: запертые в темных ловушках собственных нор, они были съедены хрюкающими пришельцами из другого мира. Появление полинезийцев имело катастрофические последствия для дикой природы Гавайев: по меньшей мере половина эндемичных видов птиц архипелага прекратила свое существование еще до того, как прибывшие с Куком европейцы впервые ступили на его песчаные берега. (Все изученные археологами острова Тихого океана пережили значительную убыль популяций сухопутных и морских птиц вслед за прибытием туда человека и путешествующих с ним животных; из 22 видов морских птиц, обитавших когда-то на острове Пасхи, сохранился только один.) С приходом европейцев ситуация только усугубилась.

* * *

Европейцы научились строить корабли, которые могли бы доставить их в мир альбатросов, гораздо позже тихоокеанских жителей. Торговые суда из Европы и Америки начали появляться в Южном полушарии к концу XVIII века.

С тех самых пор альбатросы не раз спасали жизнь западным морякам – хотя и не по собственной воле. В 1881 году моряк, упавший за борт корабля «Глэдстоун», схватил первого же приблизившегося к нему альбатроса и использовал его в качестве живого спасательного круга, дожидаясь на плаву, пока судно остановится и спустит на воду шлюпку, чтобы подобрать его. Потерпевшие кораблекрушение в тех водах, куда редко заплывают корабли, выживали в основном за счет альбатросов – и, случалось, по многу лет. Так, однажды команда зверобойного судна была вынуждена прожить на островах Соландер к югу от Новой Зеландии с 1808 по 1813 год. Четыре человека, которых в 1810 году высадили против воли на острова Снэрс (48° ю.ш., 166° в.д.), ждали появления следующего корабля семь лет. Прокормиться им помогли альбатросы. Когда в 1821 году зверобойное судно «Принцесса Уэльская» потерпело крушение у островов Крозе, где экипаж застрял на целый год, от голодной смерти их также спасли странствующие альбатросы: «Их яйца огромны… объемом с пинту… Их птенцы… великолепное блюдо, они долгое время служили для нас отличной пищей, потому что не улетали до самого декабря». В 1842 году китобойное судно «Паркер» налетело на риф атолла Куре, и за семь месяцев своего пребывания там выжившие люди убили 7000 морских птиц и 60 гавайских тюленей-монахов. Своим приказом, который по праву можно считать первым документом об охране природы Северо-Западных Гавайских островов, капитан корабля «Сагино», севшего на мель все на том же атолле Куре в 1870 году, велел матросам ограничиваться 20 птицами в день.

В 1875 году женщина по имени Флоренс Вордсворт путешествовала из Лондона в Новую Зеландию на борту судна «Стратмор», когда оно потерпело крушение у островов Апостолов в архипелаге Крозе в южной части Индийского океана, унеся на дно почти половину пассажиров. Она писала: «Холод сковал меня, и я была почти без сознания… пока не пришел Чарли с двумя дышащими жаром кусками кожи, снятой с альбатросов». Выжившие провели на острове семь месяцев, пока их не спасло американское китобойное судно, и все это время питались птицами. Убив альбатроса, один из мужчин писал: «Как часто случается, перед смертью он отрыгнул содержимое своего мешка, и среди прочего месива обнаружился вполне неплохой угорь, на вид будто запеченный. Я поднял и съел его, на вкус он был точно томленый».

В 1916 году, после того как дрейфующие льды зажали, а потом и раздавили судно «Эндьюранс», Эрнест Шеклтон и пять его компаньонов добрались до берегов острова Южная Георгия, преодолев около 1300 километров пути по бушующему морю в спасательной шлюпке, чтобы вызвать помощь попавшему в беду экипажу. «Там мы нашли гнезда альбатросов… Птенцы были упитанными и крепкими, и мы не колеблясь решили, что им суждено умереть в раннем возрасте… рагу удалось на славу… Молодые только что убитые альбатросы весили по шесть килограммов. Мясо у них оказалось белым и сочным, а кости, еще не до конца сформировавшиеся, едва не таяли во рту».

Но чтобы пристраститься ко вкусу величественных морских птиц, терпеть кораблекрушение было вовсе не обязательно. В 1772 году участник второго кругосветного плавания капитана Джеймса Кука натуралист Георг Форстер одновременно отмечал их красоту и практическую пользу: «Они всегда скользят над самой поверхностью воды… Если снять с них кожу, то получится вкусное блюдо». Отец Георга, Иоганн Рейнгольд Форстер, добавил к этому: «Мы обнаружили, что они необычайно любопытны… но за свое любопытство им пришлось поплатиться жизнью». Сам же Кук писал следующее: «Настреляли немного альбатросов и прочих птиц и с удовольствием попировали ими… оказалось, они необычайно вкусны». Другой участник экспедиции Кука, натуралист Джозеф Бэнкс, отмечал, что команда «ела их с удовольствием, хотя вместе с ними к столу подали свежую свинину».

Исследователи и мореплаватели, а позже и пассажиры торговых кораблей быстро научились ловить альбатросов ради пропитания, изготовления поделок и просто ради забавы. Матросы промысловых и китобойных судов изготавливали мундштуки для трубок из длинных полых костей крыла, кисеты из перепончатых лап и теплые тапочки из покрытой пухом кожи. Яйцо, которое временами находили в убитой самке, предназначалось капитану корабля.

У Германа Мелвилла в романе «Моби Дик» встречается следующее описание: «Я помню, как в первый раз увидел альбатроса. Это случилось во время продолжительного шторма в суровых водах антарктических морей. После утренней передышки я поднялся на сумрачную палубу и увидел, как над главными люками проносится величественное пернатое создание безупречной белизны… Время от времени оно выгибало вперед свои распростертые ангельские крылья, словно бы херувим на крышке святого ковчега. Все оно пребывало в каком-то удивительном трепетании и биении… оно издавало крики, точно призрак короля во власти сверхъестественных терзаний. В его не поддающихся описанию странных глазах я разглядел, как мне почудилось, все тайны, за которыми кроется Всевышний… Я преклонил колена; настолько белым было это белое создание, так широки были его крылья, что там, в вечном запустении вод я отринул от себя все то жалкое и наносное, что помнил о традициях и городах. Я долго зачарованно смотрел на это пернатое совершенство… Как мы поймали это мистическое существо? Обещайте молчать, и я расскажу вам: при помощи вероломного крючка и линя».

Не было никакой тайны в том, как поймать альбатроса. В 1594 году, подплывая к Фолклендским островам на корабле «Дейнти», сэр Ричард Хоукинс писал: «Я приказал принести мне крючок и линь… Одна из птиц, будучи голодной, схватила его, и он вонзился ей в надклювье… Продолжая действовать подобным образом, мы наловили их достаточно, чтобы вся команда могла подкрепиться и запастись силами на день».

Подобная «рыбалка» на морских птиц стала обыденным делом в Южном полушарии. На пассажирских судах праздная публика быстро вошла во вкус. В 1860-е годы один из энтузиастов этой забавы считал странствующего альбатроса «высшим триумфом птицелова». А другой пел дифирамбы «развлечению с этими благородными птицами» и делился восторгом после того, как поймал целых семь странствующих альбатросов за один день.

На палубе птицы часто подвергались мучениям и издевательствам. Некий Г. Беннетт писал, что после того, как огромную птицу приносят на палубу, она «становится терпеливым и глуповатым на вид объектом рассматривания. В ее адрес вскользь бросают сотни замечаний: дамы отдают должное ее большим ярким глазам, красивому гладкому и чистому оперению; ей измеряют размах крыльев… остальное время птица сидит, грустно нахохлившись, пока несколько розыгрышей не заставляют ее встрепенуться в ожидании новых нападок. После всех восторженных и сочувственных замечаний… со стороны прекрасного пола… ее решают либо превратить в чучело, либо, что реже, отпустить на свободу».

Несколько более мягкая форма развлечения заключалась в том, чтобы поймать альбатроса, привязать ему на шею что-нибудь вроде цветной ленточки и отпустить, проверяя, как долго он будет следовать за кораблем. Чаще всего птицы держались судна примерно около часа, но в 1856 году странствующий альбатрос не отставал целых шесть дней, а дымчатый альбатрос однажды преодолел вслед за кораблем 4645 километров.

Усовершенствованное оружие и изменившиеся представления об охоте усугубили ситуацию: когда крючок и линь канули в Лету, стало модным стрелять по альбатросам с палуб пассажирских судов. Морское сообщение вскоре стало настолько интенсивным, что стрельба по птицам ради развлечения ощутимо сказалась на численности странствующих альбатросов. За столетие с 1780 по 1880 год около 1,3 миллиона вольных переселенцев совершили путешествие из Европы в Австралию. За один только 1875 год 93 корабля перевезли 30 000 иммигрантов в Новую Зеландию. К середине XIX века суда из Нью-Йорка и Бостона прибывали в Сан-Франциско с интервалом примерно в 11 дней, следуя через мыс Горн по районам миграции альбатросов. Один из живших в XIX веке почитателей такой забавы писал, что альбатрос «парит с непревзойденным изяществом, прекрасно поспевая за кораблем… и что любопытно, ни грохот залпа, ни свист приближающейся пули ничуть не тревожат его». (Конечно, только пока его не сразит выстрел.)

Некоторых наблюдателей возмущало подобное поведение. Среди них был преподобный Уильям Скорсби, который в 1859 году во время морского путешествия писал, что корму «Ройял Чартера» накануне «заполнили "охотники", палившие по ничего не подозревавшим прекрасным птицам, грациозно парившим неподалеку. …Я полагаю, было сделано от 50 до 100 выстрелов, к счастью, лишь некоторые из них достигли цели; но один раз, будучи вынужден посмотреть за борт, я увидел, как на поверхности воды отчаянно трепыхалась подбитая птица – очевидно, она была смертельно ранена. Такое бессмысленное причинение боли и страданий, притом что достать птиц из моря нет совершенно никакой возможности, стало для меня и, я уверен, для многих других пассажиров мучительным испытанием». Те, кто не брезговал ловить альбатросов при помощи крюка и линя (так от птиц была хоть какая-то практическая польза), возможно, испытали бы отвращение, увидев напрасную пальбу по ним с палубы движущегося корабля. Еще один невольный свидетель такого зрелища писал: «С переломанными крыльями они остаются ждать на широких просторах океана, когда смерть прекратит их страдания. Отвратительно видеть, как этих прекрасных и совершенно невинных птиц уничтожают лишь для удовлетворения собственной потребности к разрушению».

В 1841 году пассажир, следовавший из Англии в Новую Зеландию, записал: «За обедом у нас завязалась интересная беседа о том, насколько оправданно стрелять по альбатросам ради забавы и развлечения, если убитых птиц все равно невозможно достать. Мою точку зрения поддержали только мистер Оттерсон и мистер Барникот. …Любители пострелять единодушно заключили, что вполне могут продолжать свои занятия, оправдывая их необходимостью тренироваться». Охота на альбатросов с палуб кораблей постепенно сошла на нет, поскольку размеры и скорость новых судов больше не позволяли ловить огромных птиц на крючок, а правила безопасности положили конец пальбе из огнестрельного оружия на борту. Но в 1860 году тот самый Г. Беннетт, который с иронией описывал склонность прекрасного пола относиться к птицам с сочувствием, был вынужден признать: «Многие путешественники отмечают, что в последние годы странствующие альбатросы встречаются все реже».

Европейцы обычно высаживались на берега далеких островов с вполне определенной целью – поохотиться. Возможно, будет преувеличением утверждать, что бескрайние океаны и крошечные острова вскоре оккупировали люди, полные решимости истреблять животных, но со стороны альбатросов это выглядело именно так, когда на море и на суше человек принялся тысячами убивать этих птиц и их птенцов ради перьев, мяса и жира.

Девятого декабря 1798 года Мэтью Флиндерс, находившийся на борту корабля «Норфолк», который исследовал воды Тасманова моря, после того как команда вернулась с острова в доверху груженной тюленьими тушами шлюпке, написал: «Несметные количества альбатросов обитают на острове, получившем благодаря им свое название, там они выводят свое потомство. …Не зная ничего о силе и нраве человека, эти птицы не испытывают страха перед ним, но мы преподали им первый урок».

Сначала охотники истребили на острове Альбатросов всех морских котиков, а после со свойственным человеку рвением переключились на альбатросов ради их перьев. Они погубили 99 % птиц на острове (долгие периоды пребывания в море помогли немногим из них остаться в живых). Останки тысяч альбатросов сгнили, и численность популяции так никогда и не восстановилась.

Доверие, так некстати проявленное наивными альбатросами, и полное отсутствие инстинктивного страха стали поводом для насмешливых прозвищ, придуманных моряками, которые принимали отсутствие страха за глупость. Некрупным видам, обитающим в Южном полушарии, дали название «моллимауки», которое, вероятно, произошло от голландского слова mallemowk (mal – «глупый»; mowk – «чайка»). В северной части Тихого океана альбатросов называли птицами-простофилями (gooney birds), в Японии – глупыми птицами. Подразумевалось, что, если животное не ждет от человека подлости, его нельзя считать умным.

На Фолклендских островах охотники тысячами доставляли яйца альбатросов на столичные рынки. В течение всего XX века на архипелаге Тристан-да-Кунья в южной части Атлантики поселенцы ежегодно забирали у альбатросов по несколько тысяч яиц и птенцов, чтобы потом питаться ими. (Даже в 1980-е годы там все еще убивали пингвинов, чтобы пустить их на наживку для лангустов.) Наконец в 1986 году птицы были взяты под защиту. К тому времени обитающий на архипелаге тристанский альбатрос исчез с главного острова. В XIX веке охотники на тюленей полностью истребили популяцию морских котиков на острове Гоф, расположенном в нескольких сотнях километров от Тристан-да-Кунья, а затем уничтожили всех пингвинов, добывая из них жир. Подобным же образом на принадлежащем Австралии острове Маккуори (54° ю.ш., 158° в.д.) за 30 лет были уничтожены сотни тысяч размножающихся здесь пингвинов, которых стадами загоняли по наклонным дощечкам в баки с кипящей водой, чтобы выварить из них жир. Приехав туда в наши дни, все еще можно увидеть эти огромные жуткие котлы, ржавеющие там с 1919 года. Их окружают плотные толпы пингвинов Шлегеля (Eudyptes schlegeli) и королевских пингвинов (Aptenodytes patagonicus) – потомков тех, кому удалось выжить. Их кроткое любопытство к людям, приехавшим на эти далекие берега, столь трогательно, что в голове не укладывается, как можно было поступать с ними так бесчеловечно.